Будем лопать пустоту

«Долго жил
Без свершений, -
Мучался этим.
Но деянье сегодня, -
Счастье и слава всей жизни».
Орибэ Яхэй Какнкмару



1.



          Мир есть сновидение. Мертвый Будда едет в поезде, его койка под номером тринадцать, за окном бегут провода и столбы, все течет и все меняется. Пейзаж бесцветный и пустой. Бодрящая, ничем не заполненная праздность в каждом атоме тела Будды кипит и выкипает назло всем смертям. Кругом лишь одна неизвестность. Слава неизвестности и незнанию! Эх, пригласить бы его к себе и выпить бы с ними чашку зеленого чая, побеседовать о сансаре. Быть может, он расскажет о том, как сидел под деревом и смотрел в глубины своего ума. Самоубийство – это нирвана, взятая силой. К тоске нельзя притерпеться. Самоубийца действует в приступе нестерпимой трезвости. Бывало, что к самоубийству приводил страх сойти с ума. А ведь нет разницы, когда умрешь: завтра или через сорок лет.   
        В поезде пассажиры храпят, им легко тут спится, бессонницу они не наблюдают, им вообще хорошо живется. Пьют, едят, работают и так по кругу. В вагоне выключили свет, пассажиры уснули в халатах белых, им проводница выдала их, чтобы они ощутили домашний уют. Мертвый Будда не спал, у него бессонница. Солнце всегда погружает его в черные мысли.
      Ветки деревьев шептали ему о том, что нирвана даст ему ответы на все вопросы, ибо он станет всем раз и навсегда, а свою личность не стоит даже хранить в музее, ибо она иллюзорна, как ни крути. Он никогда и нигде не работал, ибо у него было обострено чувство времени. Лучше править в аду, чем служить в раю, да поможет вам аллах.
- Плоть всегда мне казалась мошенничеством, подделкой, обманчивой личиной. Плоть внушает мне отвращение и ужас. Вселенная имела начало, имела и конец, - говорит он сам себе, глядя в окно на одинокий свет в окошке избы, то некая деревенька на краю мира, - теория большого взрыва всего лишь ужасно зыбкое описание мира. Синтаксис родного языка заставляет заявить, мол, было начало, был и конец. Рождение - это особый тип интенсивности. У каждого из нас есть два сознания. Одно полностью наше и похоже на тихий голос, который несет в себе мир, порядок, смысл. Другое сознание – это нечто встроенное извне. Оно приносит нам конфликты, внутренние споры, сомнения чувства безнадежности. Вера есть смерть разума. Если догма захватывает мозг, то вся интеллектуальная деятельность прекращается. Сознание конструирует реальность. Все, что ты знаешь, - не верно. Сначала гора есть, потом горы нет, потом она есть. Аристотеля в гробу мы видим. Все мы являемся большими художниками, чем можем себе представить. Заключения рождают заключенных, то, во что ты веришь, загоняет тебя в клетку. Христос и в деревянной палке пребывает. Всех вас тревожит плоть, прах. Ужас открывает дорогу к освобождению.  Идеология и мораль – две основные причины страдания людей. Потомки и работа в поте лица своего – это всего лишь некий иллюзорный гарант бессмертия. А лучше обрести бессмертие тем, что ты не умрешь. Горизонты разума должны раздвигаться. Подлинное посвящение не заканчивается никогда. То, чего ты боишься, находит тебя рано или поздно. Мы ходим не ногами, а усиками воли. Истинного разделения нигде нет. Вывод – это обрывок мысли, мелькнувший в тот момент, когда вы устали думать. Просветление – это осознание, все зависит от восприятия. Все, чем нас учат, ложно. В средние века люди пеклись о спасении, а потому-то и держалась мода на мертвечину. Той мощной вере был по вкусу смрад и тлен. А теперешняя слащавая религия бросает людям приторные утешительные сказочки о прогрессе и эволюции. Кто хочет достичь нирваны, у того не должно остаться ничего, что было бы ему дорого.      
       Балу рыскал без координат по стране теней, постоянно опьянял свой разум, чтобы заглушить душевную боль, чтобы впасть в неизвестное, а еще для того, чтобы прогнать невыносимую тоску, но это было не так просто. Ему ночами снился добрый малый Ли Бо, а после этих снов, ощущая себя, словно сочинитель славных, очень глубоких застольных песен, Балу понимал, что теперь у него есть друг, любимец, ибо Балу часто в хмелю сам себя называл Ли Бо. На часах почти десять. Пора ехать к Людке в гости, она жасмин посадила, чай зеленый приготовила, нарисовала плакаты с японскими детишками, что сидят у моря и ждут своих родителей с мечтами. Осталось пару снов вспомнить и можно бежать на остановку, где его ждет колесница, на которой он умчится в небеса и станет там возлежать на облаке. Наша мелочность и противоречивость – это результат трансцендентного конфликта, под влиянием которого мы все находимся. Это конфликт двух сознаний. Сознание, которое мы используем ежедневно во всем, что мы делаем, встроено в нас извне. Наше истинное сознание молит, потому что побеждено и подавлено до полного затмения. Оно редко говорит, оно есть продукт нашего жизненного опыта. Повседневное сознание постоянно тиранит тебя.    
       На крышах заброшенных домов притаились орлы, железная дорога осталась позади, теперь он ехал в полупустом автобусе, пассажиры матом ругали нового Гитлера, слушали панк-рок: их уши забиты наушниками, они лениво щелкают кнопки мобильных телефонов, отправляют сообщения и проверяют почту, а тут-то кто-то дернул Балу за плечо. Улыбнулся, глотнул пива контролер, скушал рыбку, посмотрел в окно. Балу ощутил в этот момент, что он прошел сквозь жизнь, как труп, - ходячий и говорящий, но абсолютно бесчувственный. Никаких чувств, один лишь голый интеллект. Всю жизнь защищает идею самого себя. Кошмар наяву. Одержим самоубийством тот, кто не может ни жить, ни умереть и постоянно мается от этой двойной невозможности.
- А ведь Лотреамон наш брат, батенька! Я - ничто! – изрек философски контролер, - во мне есть нечто такое, чего я не знаю. Убей меня в себе, убей мой авторитет. Оставь всякое учение и все вопросы. Жизнь открыта для всех. Меня мир донимает своей огромностью. Мне нет в нем места. Я для всех посторонний. Нереальное все, нереальное «я». Мое тело слишком легкое, оно не устает, я не могу спать. Ничто не различимо и ничто не значимо. Никаких границ нигде нет. Ни во мне, ни в мире. Сон у меня исчез, я погрузился в зловещую непрерывность.
- Кот внутри тебя мурлычет, существо ты блаженное, давай на Марс полетим, - ответил Балу, - могу свою историю поведать. Не вздыхаю и не впадаю в суету. Все там будем. У свиней собачьих будем. Какого лешего ты работаешь на этой работе? Руки в ноги и в лес беги, спасайся! Мыслит теперь Никто. Предмет его мысли – Ничто. Желаю истребить сознание «я». Я одержим тягой добраться до настоящего себя. Буду мстить миру за утраченный рай детства. Древние говорили о неведомом боге. По сути дела, все невозможно. Я погружен в исступление невозможности. Номадическое самочувствие у меня. Люди абсолютно не склонны к добру.
- Я грузный отшельник, можешь называть меня Пузо, я тот, кто елки собирает у кладбища за горой под новый год, – иронично молвил контролер, попивая пиво, - ведь меня моя трагическая «заброшенность в мир» уже давно достала. Нас никто не будет спасать! Мы обречены. Ух, кровь в животе застыла. Гея родила Урана. Я ношу маме всю зарплату, ведь не хочу, чтобы она старела и была бабкой, что на базаре продают свои кофточки и лифчики, беззубые, безумные, полуслепые существа. Моя работа тяжелая, но зато я спокоен за свою совесть. Олигархи крадут у народа, а народ за гроши на них пашет. Я в день так наработаюсь, что сплю всю ночь без снов, никаких баб не хочется. Денег лишь на минимум самый хватает. Мое «я» не в сейфе с деньгами. Я смог преодолеть жажду копить деньги на всякий пожарный. Без паники на Титанике, господа террористы. Наш автобус мчится прямо в ад. Вот и славно. Иногда ощущаю комплекс потерянного рая. По утрам частенько, когда просыпаюсь и смотрю в интернете свою почту. И так год за годом идет без всякого смысла. Моя роль контролера не мое «я», а потому я беседую с вами на уровне дружеском. И на жидкокристаллическом мониторе моего компьютера я могу созерцать кое-что интересное, что жаждет слиться со мною, но я ведь не хочу быть «игрушкой стратосферы». Радости во мне нет. Мира я не приемлю. Голой ненавистью одной и живу. Нищий духом я. Крал одно время запчасти для троллейбусов, когда служил в депо одном. После продавал их в своем магазине. Отсидел десять лет за кражу. Теперь веду праведную жизнь. Ожесточились мы, озверели. У нас шоры на глазах. Бога не видим. Я когда в тюрьме сидел, так все понял: люди на небо не хотят глядеть, все им бы землю созерцать, да кровь проливать. Да, я словно поп у амвона. Без любви жить нельзя. Нельзя плевать на весь мир. А вот у древних не было совести и правды они не искали. Любовь есть закон. Эх, нет правды на свете. Богатые еще богаче, а бедные еще беднее. Я был женат, но жена мертва. У меня огромный член, многие женщины хотят, чтобы я с ними жил, но я верность храню жене, а потому и не могу идти к ним на ночлег. Нет любви, нет жизни, нет мира, а есть лишь смерть, что есть невеста моя. Мы все тут попали на волшебный крючок. 
- А я вот слышал об одной уродливой женщине, ее очень сильно нервировали зеркала, ибо только зеркала заставляли ее осознавать свое уродство. Без зеркал она была вполне довольна собой, она была прекрасна. Как только она видела зеркало даже в чужом доме - она тотчас разбивала его. Причина была в том, что зеркало делало ее уродливой. Эти несчастные зеркала не имели никакого отношения к ее уродству. Уродливой была она, но она перекладывала ответственность на зеркала, борясь с зеркалами. Она мечтала ощутить черное зеркало внутри себя, чтобы осознать, что она противник бытия, что она тот субъект, что жаждет выхода из бытия навстречу тому, что не проявляет себя. Одним словом, она не признавала слияния субъекта и объекта, а потому сошла с ума и остаток жизни провела на заводе, где работала уборщицей. Как же все глупо в моей жизни.
- С ума сойти, как драматично, мы тут сансару любим, - ответил контролер, - во снах мы на змее огромном катаемся, а потом шепчем луне свои песни. Во снах я постоянно падаю в пропасть. Вокруг меня люди, что глядят на то, как я падаю в бездну. Перед падением я смотрю на чужой мир, и мне хочется жить в иных мирах. Я не понимаю, что реальность лишь слово, мне кажется, что реальность это дети, что бегут по горам и зеленые деревья. Перед прыжком в пропасть я гляжу на птичек, мне страшно прыгать, но вот люди прыгают, а я за ними лечу вниз, но нет страха. Страх был лишь впервые секунды прыжка, а потом же он улетучился. Я понимаю, что смерти  нет. Мне больно и идет дождь в горах. Падаю, но страх преодолеваю, ведь я сам себе страж порога.
       Пассажиры, которые стояли вокруг него были в трансе, ибо платили за проезд. Одни говорили, что Балу надо все равно заплатить. Другие просто молчали, им казалось, что все идет своим чередом. Пили водку и читали стихи друг другу.
- Эй, плати, дабы ты больше не позволял себе вольностей! – кричал майор, глядя в мрачные глаза Балу, - плати, чтобы ездить на транспорте. А я могу за тебя заплатить, ведь ты мне нравишься. Человек человеку – брат, товарищ.
      Другие защищали его, говорил о том, что свобода дана каждому живому существу. Водитель автобуса поправил шляпу, пытаясь следить за дорогой, что вела к кладбищу. Вдова пила водку с горла, а пассажиры смотрели внимательно, изучая ее платье, ибо на нем были нарисованы жуки и скорпионы. Кладбище было за углом. Балу понял, что сел не в тот автобус, когда оркестр, выйдя к кладбищенским вратам, заиграл похоронный марш. Разыграли меня, вот же черт! Как я мог попасть в их ловушку!
- Это свобода от всего известного, мы странники по мирам, – говорили бабки между собою, - это свобода! Да, наша смерть есть наше благо. Мы никому не нужны. Мы ведь созерцаем небо без звезд. Мы убивает Христа каждый миг просто потому, что все запрещено. Ура, товарищи, ибо мы спасены. Христос нас уже от всего спас черти когда. Но мы все равно тонем в ямах.
     Вдова, глядя на свои белые руки, что шевелились, словно змеи в лукошке бабуси, что искала ягод в поле, сказала всем, кто выходил из автобуса.
- Да, будет вам всем поминальный обед. Я тут целую неделю готовилась к этой дате. Надо за уши дергать покойника, чтобы рос милым. Тут река есть за кладбищем, кто будет рыбку после похорон ловить-то? Представьте себе, товарищи, что в этом автобусе едет тайный агент, что отдаст врагу свой завтрак, пусть выдаст себя, может быть, он голоден, а потому-то и зол на мир. Убиваем себя, понимаешь ли, хотим быть всем или ничем. Мои похождения в неведомое есть залог того, что я не стою на месте, ведь не желаю быть конформистом. Я отказываюсь быть счастливой, быть спасенной. Меня страдание не разлагает. Не желаю превращать ничего в цифры. Черная магия больших чисел гипнотизирует лишь гнилых и ворчливых бабок. Богомилы и катары не жаловали плодовитость. Множить тварь значит разжигать пожар. Огонь есть первооснова всего мироздания и вожделения. Вожделение темная и адская сила. Оно поджигает, уничтожает и разрушает. Не в радости создавался мир. Наслаждение – крах удовольствия. Деторождение – это результат чудовищного безрассудства. Мы наблюдаем эпидемию жизни, столпотворение лиц. 
- На твоем месте, я бы не тратил энергию на открывание рта. Береги ее, она тебе еще нужна, - промолвил ей в ответ водитель автобуса.
       Балу огляделся, люди смотрели на него, он же стоял у входа на кладбище и тихонечко свистел, глядя на бессмысленные лица тех, кто решили зарыть тело в землю, а они все глядели на него пустыми глазищами. Тут вышел из огромного черного джипа поп с кадилом и громко объявил всем участникам прощальной церемонии:
- Ох, братья и сестры, один раз я умер в церкви, ну и весело там было, умер прямо в алтаре. Перепил вина и переел хлебца. Правда ко мне никто всю ночь не приходил, наверное, не знали где я, а я-то и сам не знал об том ничего. Хотя я им писал с того света, но мои враги перехватывали все мои письма, я ведь знаю, что перехватывали. Дух есть кость. Нирвану желаю, где ее можно купить? Бог добр, но глуховат, поэтому на все наши молитвы он отвечает злом. Вместо денег нам мед дают. Мы люди не привередливые, берем все, что дает народ. Мы сытые, ибо народ тощ. Мы сытые, ибо мы короли. Мы просто свиньи, обезьяны. Мы, служители любой религией, являемся инструментом олигархов всех мастей, дабы держать в узде молчаливое большинство. Любая религия есть сущий бред.
      Плакать никто и не думал. Тут люди в черном наряде стали взрывать петарды, а водитель сел на лавочку и закурил, ему хотелось пойти домой и лечь спать. Его желтый автобус стоял на пригорке, с которого были видны леса и скиты, что спрятались в них. Балу резко хлопнул в ладоши и быстро залез на высокую сосну, а люди шли гуськом друг за другом по тропинке, что вела вглубь кладбищ. Поп, стоя у могилы, сказал трагично, допивая бутылку водки: «Мир иллюзорен, ведь кроме него есть нечто, простая бесконечность, которое его просто «убирает». Умирая, мы выздоравливаем, когда умираем. Чего нам жалеть-то? Мы грешим, следовательно, спасаемся, так что все едино. Лавочник, развратник и святоша – это все одно и то же. Все мертвецы одного цвета. Плюнем на могилы отцов.



2.


       Людка стояла у окна и красила губы в черный цвет, ей было всего ничего, волосы ее были седыми, а черный плащ был дерзок и мил, ей казалось, что все ее любят и хотят, а потому в этот день ей и пришлось потерпеть. Пора ехать в центр занятости. Десять лет она ездит туда за работой, но работы нет, ведь от нее кони дохнут. Каждый день она по часу стоит в центре занятости у компьютера, но работы нет для нее никакой. Ее там уже все знают, а потому и не обращают внимания на нее совершено. Нимфеткой была, но теперь нимфой стала. Современному упорядоченному безумию сказала она свое решительное «нет». Ей ближе всего 2014 год. Золотое прошлое? Лучше уж пустое настоящее.
     Она села в свой автобус и поехала на поиски работы. В автобус еле влезла. Бабки гоготали там люто. Ох, ну и давка же там страшная! Села на коленки старичку, вытащила из сумки «Моби Дика» и стала читать. Пьяный малый Балу в заднюю дверь вошел и громко хлопнул в ладоши. Толпа была очень серьезная, ощущался маразм общий, но толпа делала вид, что тут все нормальные, а безумие есть лишь некий атрибут сатаны. Все считали себя самыми умными и с презрением смотрели друг на друга. Им всем до одного хотелось уютного речного бережка, девицу тонкую, бутылку водки и консервов пару банок. Все пытались наступить ближнему на ногу, Балу стал кричать Людке, что, мол, вот он ее и узнал среди этой толпы. А Людка сделала вид, что не знает его, она разглядывала за окном елочки, что росли себе за городом. Балу понял, что вот она вселенская скука наступила, а не просто желание слить свое незнание с неизвестностью.
     Людка так глядела на него простодушно, что Балу все понял. Он с огромным усилием протиснулся сквозь толпу к передней площадки, взял книгу у нее и стал сам читать, а она хохотала, глядя на него, а толпа резала спертый воздух смешками. Бабуся у окна грызла своими серебряными зубками огромный сахарный бублик, какой-то парень, что стоял над нею, живо втирал крем в кожу своего длинного и смуглого лица. У бабуси даже бровь не дернулась в тот миг, когда коробка с кремом упала на ее темное пальтишко. Все пассажиры замерли и молчали, им хотелось спать, чтобы найти свои руки во сне. Какой-то панк тихо пел фальцетом «душа исполнена влияния старинных метаморфоз». Тут вдруг включилось радио, диктор объявил, что лишь осознав страх, мы все усмехнемся и затихнем. Его глаза были красными, он вдруг стал взирать на ее высокий лоб, а после промолвил: «Людка, а мне бы летать по горам! Слушай, поехали в Крым отдыхать, любимая, прочь всю мерзость города. Нас ждет Алушта». Пассажиры стали кивать им в знак согласия. Мир принимает. Мир соглашается. Он достал из кармана губную гармошку и подарил ей, а она нарисовала на листочке ему свое лицо за пару минут. Он пожал ей руку, а она сказала, что встреча-то не за горами.
      Балу вышел на остановке. Купил селедки с тоски и пива. Выпил, стоя у ларька, и вдруг видит, что Людка идет через парк. Как оказалось, она зашла к подруге, выпила с нею вина, рассказала жуткую историю о том, что пора покупать машину, ибо в автобусах страшно ездить стало. Подруга же ответила, чтобы та не смотрела больше в глаза мальчикам, да и вообще, не смотрела даже в сторону подобных умников, которые очки на лоб надели и думают лишь о том, что все летит в Бездну. Описание мира у нас так устойчиво, что мы любой бред принимаем за истину.  Истину сами напишем.
           Ирка подошла к окну и открыла тяжелую ярко-красную штору. За окном лежала равнина снежная, а за ней бесконечная даль холмов, а за ними северный полюс. По искристому полюсу бродят без устали белые мишки.
- В рабстве у матери не хочу быть, а потому ушел в сферу идеальности. Север меня манит, хочу скрыться от ужасной реальности, - сказал мрачно Балу, - я бы метеорологом работал, а ты бы мне блины пекла, гоголем бы ходила вокруг меня. Кажется, что там мне будет легко, ведь кругом льды и снега. Жуткий мир негоциантов. Меня не развлекут чужие удовольствия. Безжалостные зубатые колеса уничтожают всех, кто хочет стать частью этого современного мира. Я скучаю по северному сиянию. Тишина есть мой дар. Утешительные библейские стихи и псалмы не помогут никому ни в чем. Хоть миллиард раз повторяй их – толку ноль. Хочу выйти за границы мысли. Ощущение толпы меня не заботит. К черту их банальные мысли! Рабская суматоха века пусть горит огнем. Теперь время больших дождей. Уйду пешком в Китай, дабы там коммунизм своими очами узреть. Пешком пойду в Китай. Для меня это трын-трава. Каждый от природы думает лишь только о себе. Женщина в любви ищет только выгоду для себя. Ее сила в красоте, мужчины в рабстве у нее, ведь она красотой их одарит и они с ума сойдут.



3.


      
        Балу всю жизнь мечтал о том, чтобы плавать под водой и фотографировать рыбок. Ему и сны снились, где рыбы в небеса летят, рыбы с острыми носами и пилами вместо головы.  Он поехал в Алушту, взяв с собою сорок пленок. Он теперь был счастлив, когда сделав дело, стал рвать стопы к дому. Сидя на камешке, а волны лизали берег, он прокручивал в голове все, что снял: удачные и неудачные кадры. Он решил идти до Симферополя из Балаклавы пешком, а все потому, что хотел еще раз впитать в себя природу Крыма. Он шел себе и под вечер, сидя у костра на холме, к нему вдруг пришел Черный и сказал дружелюбно:
- Балу, я путешествую по Крыму тоже, как и ты, можно у костра посидеть рядышком, не буду мешать? Убийца Будд же ты, так люди говорят, я присяду, да? Не против? Курнуть есть или выпить? Просто уже лет тридцать не просыхаю. Оправдываюсь перед тобою, чтобы тебе стало меня жалко. Демоны мне не страшны, ибо я люблю их как самого себя. Шмаль – это мой щит против обыденного описания мира. Героин – это мой острый меч, которым я рублю себе путь в неизвестное. Наркотики дают мне силу, чтобы я смог сбежать отсюда.
- Валяй, прошу, делай что хочешь, мелкий демон, - лениво ответил Балу, - пройдись по каньону Черной реки и войди в мировое дно. Пейзаж души есть мои снимки морских обитателей. Золотой век под водой лишь находится. Атлантида ведь всему голова. Египет уже потом был, а Греция так вообще детский садик.
      И так, теперь они два дня шли до Симферополя вместе, ибо, как оказалось, Черному надо было тоже до Симферополя. Балу всю дорогу рассказывал ему страшно забавные анекдоты, веселил Черного, а на третий день под утро, Балу увидел, что бродяги нет, а кроме того, нет и сумки с его подводной камерой и пленками. Все пошло коту под хвост, мир летит в пропасть, дьявол является внутренним зрителем трупа после того, как человек умер, - думал Балу, сидя в палатке и озираясь грустно по сторонам. Все кончено. Прошлое мертво. Лишь здесь и сейчас. Никакой жалости к себе и другим.

4.

      Балу смотрел на желтое небо, ему было страшно ощущать свое тотальное незнание, он жаждал он дать отпор бытию. Говорит он сам себе: «Я после попойки просыпаюсь на кладбище и не могу вспомнить свое имя, как мы встретились и почему я мертв». Какой-то дед забрался на крышу дома, он сидит на крыше и воет на луну, а рядом летают кометы, а на черном халате его одни лишь звезды мерцают. Во сне Балу деда этого видел, а после он видел даму, что сказала ему сладким голосом:
- Балу, я вот тут тоже рисую свой милый рисунок цветными карандашами на стенах твоей комнаты и пью воду из твоего графина. Я на дне мирового океана, взорву атомную бомбу, дабы не было США на карте мира. Я в окошко выбрасываю камешки и мысли, а потом мы слышим, как в темном дворе завопил жутко ребенок, да, раздается крик ребенка, а я шлю ему воздушный поцелуй, я вижу, как ты, Балу идешь к окну, а вот темно так  уже стало во дворе, что ничегошеньки не видать. Я иду за хвостом кометы Галилея и понимаю, что надо лететь на синюю планету, где цветы из-подо льда красные растут. Балу, я прощаюсь с тобой, и быстро улетаю, я сделала свою остановку на крыше мира, там я не обнаружила джина, что сбежал от меня, я понимаю, что не хочу тебя. Мои звезды зовут меня, и слышу шепот в небе, то был твой голос. Летим куда угодно, но лишь подальше от знаний.
     Балу проснулся в мрачной пещере, ему виделось, что вокруг лишь снега и льды, и вот тогда он и решил написать картину, где была бы дева высокая и статная. Горят вокруг пещеры сотни огоньков, то друиды зажгли их. Просто листики все были мокрые, а потому он и не стал ничего рисовать. Его кулек был залит водой. Луна ему страстно кричала о том, чтобы он летел к ней в гости. Он видел лишь сон про нее, казалось, что ему пора лепить из снега ракету, образ которой он видел во снах. Даже слышал во сне как работает двигатель ракеты. Крики орла разрывают изнутри пелены твоего сна, о, моя любовь, я вязну в липких цепях сансары, но орел ключ мне принес от самого себя. Да, вон летит орел над высокой скалой, что поросла мхом. Камни ой как любят, когда на них растут травы и деревья. Мир снова дал согласие.
      Людка от дикой жажды иного рвала на себе волосы и царапала спину до крови, и вот она выходит голой из кухни, в руках кухонный нож, будет рубать капусту на ужин или твое гнилое тело? В зале ветер северный гасит свечи, что стоят на черном столе. Вот сыр на столе,  вот торт медовый, что хрустит, словно бы жареный картофель, а вот и зеленый чай, который с печеньем будет очень уместен. Балу сидит на диване, накапливает жир, он ее мужчина, который слышит пение птиц за окном, то вороны устроили ангельский хор. Мама же ее идет ей навстречу и, поскольку, в прихожей темно, то она пытается включить свет на кухне, дабы дочь видела, куда идти с чашками, что до краев наполненным зеленым чаем. И как раз попадает пальцем в чай, который несет дочь. Она не знает, что это такое. Потом включает свет и видит напряженную точку на экране своего радара, а в джунглях уже полно вьетнамцев. Они кричат и  бьют из автомата в дома богатый коммунистов. Черный слугпчто держит чашки с чаем на подносе, молча смотрит сыром.
         Балу же под утро проснулся и услышал, как она засмеялась, ей снились ежи и говорящие собаки белого цвета, что шерстью своей могут укрыть весь земной шар. Он спросил у нее о причине смеха, но она не услышала вопроса и молчала, словно бы партизан. Ей жарко стало во сне, а потому она и скинула одеяло на пол и сказала мрачно так о том, что просто проорала с масонов во сне, но так после этой фразы снова уснула. Масоны, что убьют всех людей на земле, а сами будут жить в ноосфере и править планетой им оттуда будет очень легко. Все звери радостно танцуют и пляшут вокруг елки, то новогодний хоровод. Они знают язык зверей. Просто колдунья из полесья она, вот взяла и появилась тут по зову духов.
     Черный кот застрял в ее глотке и не может выйти, он лапу зажал в мышеловке, что в кишках зависла. Балу пытался разгадать шифр сейфа, в котором лежал ключ от хаты, но не смог, теперь же слышал, как кот жалобно мяукал в ее глотке, просил о помощи людей через окно. Парень же просто не знал что делать. Спрыгнул на козырек подъезда, взял кулек с конвертами на крыльце и пошел делать эту чертову работу. Пришел же после обеда домой и узнал, что кот вылез из ее глотки, что Людка в порядке полном сидит за столом и ест манную кашу, а кот уже бродит по дворам в поисках кошки на ночь. Еще один ненужный день, колышет в поле ветер тень, ручьи плывут в страну чудес, разулся в ванной сонный лес.


5.
       
        Вечером он аккуратно выбрил себе ирокез, волосы его были до пояса, черные, на груди татуировка с жабой, и пошел наш добрый молодец по городу гулять. Плевался по сторонам и кричал прохожим в лицо: «Ваши жизни лишь ничто. Вас нет. Вы кислые щи моей бабки, что лежит в Мавзолее. Вы даже не часть моего сна».  Густые лица смотрели на него с упреком, ибо страшно стало им за свою шкуру, ведь в руках этого парня была острая бритва. Бутылки летели в стены домов, а лодка плыла по бухте сама по себе, а небо было таким мрачным, а чайка сидела на камнях и мечтала о декабре, а лифты подымали невидимых пассажиров в небеса.
      Осколки стекла летели по всей набережной. Они ранили людей. Люди кровоточили. Теперь он прошел через двор и встретил еще двух парней с ирокезами, которые кололи дрова у избы, где на печи готовили петуха. Баба в красном сарафане кипятила воду и пыталась отрубить петуху голову. «Голодные мальчики, кормить их буду! Они из адского цирка, не тутошние они, им просто везет по жизни!» - ответила она, отложив топор в сторонку. Балу получил в подарок от них желтое яблоко, а они, как оказалось, влюблены оба в хоккей. Они в Москве на катке играли в хоккей в профессиональной лиге и мечтали увидеть Черное море. Они только что с Москвы и теперь петуха будут кушать, ведь тетка обещала дать им мяса, чтобы кровь не остыла.  Мясо петуха даст силу для боя. На катке полно народу. Все хотят нашей победы. Никто не молчит. Все изо всех сил как угорелые кричат: «Слава героям, смерть врагам!».
- Слышишь, мой друг, - молвил самый смуглый парень, - мы тут пару дней побыли в этом городке, а сейчас домой пора ехать, чтобы показать маме фотографии моря, но я не могу понять, что мне делать дома: покажу фотографии мамке, а в хоккей уже не буду играть – хватит! Надело! Коньяк мы тут вылизали, пустая бутылка валяется в сетке моей, а меня манит лишь лед и полюс северный, край земли. Нирвану желаю лишь только, а больше ничего не хочу. Но нирваны нигде нет. Вместо нее одна пустота. Ни дня без пустоты. Черные очки ношу всегда, ибо так мне легко не видеть никого и ничего. Шайбой бы всех их снести с лица земли. Такой огромной вечной шайбой. Не хочу мирной жизни. Блаженные сны пусть идут под откос. В глазах и руках душа человека. Гашиш – это мой проводник в мир сновидений.
- Мы в хоккей легко играем, у нас вратарь стоит у ворот, что твой Будда: глаза закрыл, медитирует, - молвил менее смуглый парень Балу, - ведь только трус попадает в майю с головой и без всякой мысли о себе. Эх, люблю неделями бить по шайбе, чтобы тренировать силу удара. Я сказал тренеру, нюхая «Момент», сидя в раздевалке, глядя на свои мощные руки: «Уходим в ночь, папаша, лови крабов, но не думай, что ты умнее всех». Я, нюхая клей, твердо знал, что ананда накрыла меня, я теперь просветленный, мне теперь хорошо. Легко мне бухать день за днем и странствовать по горам и городам, а потом рассказывать о том, какие мы все тут мощные воины и мастера безумия. Это путь без пути, ну и ладно, зато нирвану это как до безобразия приближает! Моя крестная забрала детей к себе и теперь не отдает их, она, наверное, просто выкрала их для того, чтобы сдать на органы западным агентам. Моя жена в шоке, но крестная считает, что она имеет право на них. Я их всех убил, ибо я теперь не желаю быть потребителем «семейных ценностей».


6.
    

        Балу протянул руку к этим теням, что порхали у болота, но их уже не было, но вместо них перед ним стояла рыжая баба с густыми седыми волосами, она виляла бедрами, катала мячик у ног, а потом произнесла как-то очень горько и страшно.
- Я могла их родить! Но не захотела, купила себе лекарство, таким образом, двоих–то я точно могла родить. Представь себе, мой Балу, я ведь убила Будду, как и ты. У тебя вон гной бежит из подбородка. Я все тайны мира знаю. Знаю, что будет с тобой через пару лет. Ты должен всем женщинам говорить о том, что они красавицы. Ад – это немыслимость молитвы.
        Балу ударил себя по ляжкам изо всех сил и задал вопрос:
- Ты кто? Суккуб? Бабка, ты что ли? Моя родная бабка, что умерла в прошлом году? Старуха, иди прочь со своими конфетами и яблоками. Я убиваю тебя в своем уме. Тварь! Как известно по опыту, нет никого ненавистнее соседа.
- Э, нет, брат, вовсе не суккуб! – ответила она ему тихо, - мои дети были бы трудными, это мягко сказано еще, ведь я же дух бесплотный. Они были бы адские дети – так, что мои лекарства для того, чтобы плод вышел обратно. Я нашла тебя во снах, ты теперь на всю жизнь мой, мой парень, который дал мне уверенность во всем. Я же и родила от тебя во снах своих, как родила, так и забыла о том, что они от тебя. Ты мой плод, забыл что ли?
Тогда Балу усмехнулся и ответил:
- Да, она хочет семью, ей надоели те отношения, которые у нас сейчас. Людка со мною не занимается сексом уже два месяца. До этого она занималась сексом раз в месяц и очень вяло. Она странная такая, наверное, а может быть, я ей не подхожу, ибо я Вольтера не уважаю. Мне хочется сексом заниматься каждый день, но это во снах все лишь, ибо там все суетливо до безобразия. Я ехал на коне по пустыне и рубил саблей статуи Будд, что дорогу мне заграждали. Монотеизм во мне тогда кипел, я думал, что стану в мечети жить. Статуи беззвучно падали на мои колени и рассыпались в прах. Видишь ли, мне нужно убивать эти статуи, чтобы осуществить эту мечту. Если бы у меня была пушка, то я бы бил из нее по статуям Будд, что находятся в горах, но все равно я их взорву. Ослы только не понимают, как же сладко убивать Будд. Во снах ощущаю запах того, чего нет, я по запаху чую небытие, а эти твари позволили себе опуститься настолько, что начали вступать в законный брак, погрязли в закладах-перезакладах своего нехитрого имущества и выплатах за купленное в рассрочку.
       Бабка в руках держала метлу. Смотрела в сторону болот. Оттуда шел густой туман, что окутывал лесок, в котором ей приходилось жить. Она, взглянув пристально на Балу, сказала:
- Я хочу заняться йогой, чтобы укрепить тело, а еще читать Золя и Бальзака буду, ведь я читаю, чтобы летать в мирах иных. Моя любимая книга – это «Женщины» Буковского. Мне уже пару сотен лет. У меня масса колец и бус в избе под кроватью на полу. Их проносят мне сороки, что по городским свалкам рыщут себе. В городе жить не могу. Что там делать? Там пропасть одна лишь бездонная. Думаю, что ты понимаешь меня прекрасно.
- А ведь мой кулак тяжелый, я бью быка одной левой, и он падает будто бы муравей на асфальт. У меня нет своего жилья. Живу у папиной бабки или у Людки. Моя бабка приходит домой после работы, и варит мне кашу или бульончик. Я ложкой по столу стучу, предупреждаю ее о том, чтобы сахара было больше, коль чай она мне подносит. Бабка говорит, что хочет найти другого внука, но в тоже время не может представить себе жизни без меня, потому что привыкла ко мне, а может и любит меня. Яблоки мне покупает или мандарины. Я ее голышом вижу часто, когда она в баньке соседской моется. Ну и пузо у нее! Возбуждает порой, когда я теряю связь с высшим миром. Ох, ну и наказание – жить с ней. Я с ней лишь ради того, чтобы иметь крышу над головой. Бабка – это все для меня, ибо это моя крест. Я каждый день вижу во сне свою смерть и слышу плач бабки. Атас! Мне не интересна музыка. Культура вообще не нужна мне. Вот хочется уйти в каньон, где Черная речка течет, и там построить себе хижину, чтобы бабы ко мне ходили на ночь, а бабке я теперь фигу покажу, даже голенькая она меня не волнует больше. Все! Хватило! Я теперь не стану святости нигде искать. Людка тоже надоела. Курва! С подружками до утра сидит на хате и фильмы про небеса и ад смотрит. Меня с работы выгнали сегодня. Кипу докладных написали, мол, я угрожаю, что взорву планету, мол, я не пью водку, стреляю из окон по людям из пневматического ружья. Вот гады! Так-то, бабка, мы тут партизаны, живем как на вулкане.
- Внучек, я же тебя люблю! Мы фашистов будем бить, мы за Сталина умрем, – кричит бабка и прижимается своим животом к Балу в надежде на ласку, - я же люблю тебя, мой глупый херувимчик. Мой котик, пойдем ко мне в избушку, там есть кровать, ляжешь мне на грудь. Бред испей мой до самого дна.
     Балу жалуется бабке на то, что ночной шторм за окном приносил ему мысли радостные в голову под звуки парижских Шеффера, Анри и Бейля (конец сороковых - начало пятидесятых). Революция в шестидесятых во Франции, и звуки рояля из филармоний.


7.

    
      Бездна - это место, где любят то, чего нет. И обижаются, естественно, на зеркала. Но никогда их не разбивают — вот, что важно. Это ключ к пониманию не только мира людей, но и мира демонов. Чертов ум.
       Мышь ела сырок, глядя на беззвучный мир из своей норы: она не спала, а зачем ей спать? Мышки все похожи друг на друга. Мало мышей, выходящих из ряда вон. В основном все похожи друг на друга. Балу ощущал себя иным, он мыслил глубоко о боли, попивая чай, сидя на стульчике, глядя в окно на черное пространство, где, должно быть, идет строительство рая земного. Он хочет не рая и не ада, а чего-то иного.
      Тут вдруг из шкафа вышла нагая Людка. То, как оказалось, она там частенько спит. Она улеглась на пол, и ей даже пришлось сказать тихо-тихо вслух: «Созерцание не даст ответа. Оно уводит тебя в бесконечное пространство. Небо без звезд.  В голову залезли разные мысли и образы, и я хотела было встать, чтобы это все зарисовать, но лень взяла свое. Я так и продолжала лежать. Вот и всю жизнь мы лежим и спим и лень-матушка всему голова. Гончаров правильно делал, что выразил бунт против буржуев своим «Обломовым». Однажды времени больше не будет для них, а для нас его и так нет».
        Балу замер у окна. Да, она мистерию чудес хочет с ним создать, дабы палую листву под горячими ногами в середине лета без всякой грусти в сердце топтать, ведь она так рада, что они вместе мысленно идут подальше от всего известного.
       Пьет чай, пишет письма другу. Она сегодня написала ему письмо, в котором призналась в том, что он ей все время снится. Мол, и некуда ей бежать от его сильных объятий во снах. Еще она кратко описала свою жизнь с родителями. «Хоп, милый мой Балу! Да, ее отец бывший моряк, который бороздил бухты крымского полуострова легко и просто, без нареканий и жажды умереть. Когда-то он любил выпить водку и пил до той поры, пока его не закодировали, но он все равно сорвался и заработал инфаркт, а потом стал ходить в храм, молить бога, чтобы тот простил ему грехи. Теперь он ходит в церковь и исповедует православное христианство. Ему пятьдесят лет и он сильно помешан на своем здоровье и свой дополнительный заработок, помимо пенсии, тратит на всевозможные лекарства. Да, подыхай быстрее – чего мучаешься и других мучаешь! Вид у него всегда недовольный. Постоянно ворчит и пытается учить других. Явно, что он видит, что отдал свои лучшие годы зеленому змию и это терзает его не шуточно. Одно время он работал в милиции. Пил водку со стилягами. А это значит, что пьянство – это его стихия. Он корешок свой прячет от дочки, когда смотрит в сотый раз фильм «Мирный воин». Папик жаждет прочитать всего Мисиму, дабы быть легким на подъем мужчиной, а не мохнатым барсуком, что любит футбол и пиво, похороны соседских баб и водку в барских угодьях, свечи лампад и желание быть батюшкой в селе, дабы все бабы стали ему давать. Был случай, когда он накинулся на дочь. Она отлетела на пол, он ее ударил в грудь лапой, а она ему дала ногой в нос, а он вызвал свиней, они начали оставлять протокол и забрали с собой Ирку. Абсурдность ситуации на лицо. Завидует тем, кто добился в жизни хорошей машины и бабы сладкой, потому что он лишь смог накопить на мотоцикл «Юпитер», чтобы на нем катать проституток на работу и после работы до дому. Он твердит о скорой смерти и жуткая тоска на лице его вырисовывается четко: он плачет и жарит свои носки в саду на костре. Один раз в эру своей молодости упал с тридцатиметровой скалы пьяный, но хоть бы что! Он домашний тиран, он носит в себе воды мирового океана. Своего рода энергетический вампир слабого уровня. Он еще не знает, что лучшая защита от комариков - это не принимать их всерьез. Мать Ирки простая женщина эпохи совка. Глупая баба! Она твердит об образовании и работе. Она живет прошлым светлым и настоящим телевизионным, где бы у каждого был свой Брежнев в умах, а Хрущев бы на груди сиял и пел бы про кукурузу задорные песенки. Постоянные фильмы и передачи про буржуазный Запад заполняют ее мозги безмятежно, она вся напряжена, когда видит фильмы про братву, что пуляет в себя свинец без всякого разбора. Работает бухгалтером в автопарке на улице Ленина. Ей что-либо внушить раз плюнуть. Недавно у мечети гуляла, так татары завели ее туда и велели шахаду произнести, дабы принять ислам. Она все сделала, как они велели ей, но ни разу после этого в мечеть не пришла. Покупает все, что рекламируется, а мнение большинства для нее есть закон. Своего ума не признает, но жаждет власти над миром, хочет фюрером быть. Всю жизнь обхаживала пьяного мужа. Ирка говорила, что когда мать выходила замуж, то не знала, что Игорек пьет. Но через два года узнала. Он пил тайно: у друзей или на дачах местных путан. Она ничего не смогла сделать с этим. Он дал ей в зуб, а потом она поняла, что ее место в покорной тени мужа. Он приводил пацанов из АТП, они пили водку, и никто не смел им слова сказать поперек. Ирка была бита отцом миллион раз. Ее отец вспоминает о тех временах и говорит, что бить надо было сильнее, ибо сладость в нем кипит лишь тогда, когда он причиняет боль дочери».


8.


       По улице вроде бы шел пьяный дед, он спешил на день победы в ларек, купить пива, рыбки, сырка. Таким его видели обыватели. Да, им казалось, что они видят деда, который легко на глазах толпы превращал случайную четырехдетную семью в пятидетную. В парке горел вечный огонь, люди смотрели на фокусы деда. А старик был в желтом халате, а на голове у него была чалма, он собрал вокруг себя людей и вещал им громко и властно.
- Факир не пьян, фокус получится. Депрессия есть грубое непониманием человеком нужд собственного астрального тела. Его, как хорошую шубу, нужно иногда надевать на себя и проветривать на свежем воздухе искренних человеческих контактов. Широк человек, что и говорить. Ты, вот, парень, похож на опавший лист. Если молодой человек хочет залезть на небо, то схвати его за ногу, дабы он немного успокоился и привел свои мысли в порядок.
      Балу кинул ему монет в шляпу, что лежала на земле. Чародей поклонился и растворился в утреннем тумане. Толпа гудела и гналась за туманом, что усеял весь городок, теперь пески засосали людей, ибо за городом начиналась пустыня, где часто гибли путники. Балу же сидел у фонтана в одиночестве, размышляя над гибелью граждан, что искали чародея в утреннем тумане.
     Балу пил водку и говорил посетителям кафе о том и о сем, а тем временем, ему заказали еще пару бутылок. Тут пьяные с глазами кроликов, которым дома на диванах лежать нельзя. Им дома жены дадут по мозгам. Им угар нужен, сидят, повышают градус, Балу тогда взял и сказал:
- Стало так холодно на улице жить, что я даже не могу поймать кабана на ужин. Для меня и ноль градусов уже мороз, а моя подруга стала боксом заниматься, говорит, что укрепляет мышцы штангой и гирями. Разбила топором свое пианино, теперь же лишь ринг, перчатки, и жажда быть великим боксером в мире, самым сильным человеком на земле, а для этого она избивает своих подруг-лесбиянок и их отцов. Мы пили водку и травили байки про слепых и яму, про склеп и родничок, про судьбу без изъяна и минотавров в грибных чащах. А теперь я один. Уже один. Вечно один. Творение есть дело рук злого божества. Зло лежит в основе всего живого. А она, та, которую я любил, сидит дома в кресле и качает бицепс, у нее гантели по десять килограмм. Смотрит фильмы с Брюсом Ли и Джеки Чаном. Качает железо и смотрит восточные боевики целыми днями. Совсем от рук отбилась.
- Эй, ты, а в чем смысл твоей жизни? – спросил бородатый дед парня, запивая водку пивом, - я, например, тут овец пасу на склоне желтой горы, вижу легкие вздохи тучек, проплывающих над моей головой, брожу себе по дюнам в молчаливом одиночестве и вижу, что жизнь есть сон, который не так просто побороть. Бытие есть обман. Хотелось бы уничтожить видимый мир, чтобы увидеть, что там да как. Идеалист я по жизни, сынок, хочется в Тибет рвануть, дабы с монахами там медитировать и отвалить от всего земного куда подальше, но пиво пью и водку вместо поездки в Тибет. В комнате своей лежу на диване один. Старуха давно померла. Ветер северный дует и все флюгера на моей башне улетели прочь. Материя пребывает под властью дьявола. Деторождение весьма сомнительная вещь. Развитие жизни – прерогатива падших существ. На земле полно остолопов, которые озабочены тиражированием себя. Надо пресекать стремление оставить «потомство». Родители, производители – это злоумышленники или сумасшедшие. Добрый бог не мог сказать: «Плодитесь и размножайтесь! Наполнять землю надо, товарищи-коммунисты. Сталин велел на войну идти, нас Америка хочет уничтожить».
- Да, с этого можно лишь проорать, отец, - ответил ему спокойно Балу, поедая кальмаров, попивая водку, - а вот от моего голоса, папаша, северному ветру становится так приятно, что он становится одним целым со мной. У меня раньше было одно увлечение, оно сменилось чем–то аморфным. Я же Кай, который насыщается лишь снегами и льдом. Снежная королева мне одна лишь нужна.
- Храм в тебе, парень, – вмешался в разговор бармен, что пил коньяк, - я бы в этот мир безумия добавил чуточку. И так, вот тебе бутылка водки за счет заведения. Я тот, кто предлагает тебе, Балу, ощутить иллюзию бытия. Бог есть бытие и все это благо.
- Я исправлюсь, возьму себя в руки, - басовито уверял их Балу, - я прошу всех слушать меня в этот миг. Она обнимает меня, мы падаем медленно на диван под звуки колокольчиков из монастыря тибетского, который я сожгу рано или поздно. Я исправлюсь, я дам ей радость, я тот, кто нежно целует ее шею, грудь, живот, она улыбается и радостно кричит мне: «Будем же вместе, друг, будем же вместе узнавать самих себя в том, что мы к этому бытию не причастны. Ничто ласковое такое! Мы прорвемся! Пустоту оставим себе на закуску. Я была на кладбище вчера, там видела кресты ржавые на могилах, а еще холм сырой земли, а на земле красные розы валялись хаотично. Я любопытная, я жажду неизвестного. За ум нечего цепляться, я буду творить бардак вечно, ибо я не стесняюсь никого, мне важно сжигать известное, а не сидеть на двенадцати стульях одновременно».

9.
 
        Балу хочет кофе выпить, чтобы не уснуть. Он быстро идет на кухню, ставит на плиту чайник, приносит кофе Ирке, они пьют кофе, сидя на полу, смотря друг на друга, им кажется, что они просто путники в страну без координат. Дождь  идет за окном себе игриво, но линии на ее лбу тяжкие и глубокие, словно бы она любит музыку слушать классическую, но теперь ей бокс мозги проел все, хочется быть ей великой и страшной. Кошки с улицы прыгают в ее комнатку, чтобы найти уют, отдых от непогоды, она проламывает им указательным пальцем черепную коробку. Она целует мертвых кошек. Она теперь любит мертвых кошек. Балу сидит у ее ног. Он о ней мечтал всю жизнь. С нею так легко. Она хочет кинуть вызов року, дурной бесконечности.
- Слышишь, Балу, как там твои сны? Я там хоть фигурирую? – спрашивает меланхолично она.
- Иногда! – отвечает ей он без всякой искренности.
- Прикинь, милый, я та, кто летит на метле, я руками держусь за гигантский крест. Мои руки в крови, кишки из меня выбрасываются навстречу звездам, мои коты мертвы и спят в моем кармане, мой праздник есть лишь наган, даже не боксерская перчатка, но я скажу одно: я убью всех соперниц, что будут на ринге, я раздавлю их как тараканов! А после убью и судью!
- Пошли гулять? – вдруг предложил он ей.
- Пошли! – охотно соглашается она.
      По улице шли себе на погост любовники, что были так безупречно пьяны от ощущения небытия, что дальше их ничего не могло больше смущать и от этого ощущения безнаказанности и свободы от всего известного лишь усиливалось, но Ирка в черных калошах и черном плаще говорила так тихо и медленно-медленно Балу:
- Гробы молчат, значит, готовят что-то хорошее нам. Что-то такое, что утешит и спасет нас от самих же себя, мой юный друг! Предлагаю купить вина и пойти в старый сквер возле кладбища и сесть на холодную плиту и славно распить там бутылочку. Мы услышим голоса из склепа, что находится чуть ниже за зеленым холмом, а за этими голосами появятся те, кто владеет этим голосом, кто вышел в час ночной на поверхность земли, чтобы покурить и послушать наш безмятежный разговорчик.
 - Просто мы любим небытие, дрожь земли, яблоки раздора, красивые линии молний в час грозы, когда весь город ходит ходуном от взрыва, что происходит между небом и землей. Война, которой две тысячи лет, то просто беспокойство ума, - говорил тихонечко Балу, подметив ворона, что сидел на темном кресте на одной из могил.
- Вороны, вон, летят, клювы открыли, полбулки отобрали у голубей! – кричит радостно Ирка, - мир дал добро. Капитализм, демократия – это полная чушь.
– Значит, затевают огромную бяку, от которой все философы откинут копыта! Земной шар летит в тартар. Мы все равно будем пить вино, будем слушать, как кости дрожат на ветру, будут видеть, как нам выклевывают глаза вороны, но мы будем безупречны и потому мы ничего не можем бояться, ибо мы настоящие казаки.
- Эй, слышишь меня, милый человек, - крикнула испугано Ирка, - а ведь мы чудовищно хорошо плывем в этом темном море. Ты вот только что в лужу наступил, а я нет, ибо моя дисциплина мощно. Ты думаешь о мировых войнах. А я лишь только о том, что теология мне ни к чему.
       Вот так она и жила до него: одна колола дрова в темном лесу, носила воду с колодца, когда жила в селе, пахала и сеяла поле, больно ей было по ночам засыпать одной в своих четырех стенах деревянной избы. Лишь пушистый снег за окном лежал, а под ее ватным одеялом спал ворон, он грел ее тело своими перьями.
     Коты то и дело бросались под ноги,  а случайные встречные люди, что спешили на работу, заглядывали прямо в глаза, а увидев бездну в глазах, падали вслед за котами под ноги любовникам и мигом умирали.


10.
 
         Балу сидел в парке на скамье и к нему подошел мужик, которого люди называют Французом. Он учился на физика-атомщика, а его жена играет классику настолько сильно, что слезы из глаз капают у мужа, она любит играть Ференц Листа, а его сын плачет от счастья, когда она играет. У него семья блаженная. Он мог отличить Райха от Баха. Его детство прошло в селе Соколином. Когда уроки кончались, то обычно скидывались с друзьями на самогон, брали примерно литр за три гривны. Мужик приехал сюда из Казахстана, в скоро времени все девушки уехали из села в город. Он уехал следом за ними, чтобы не отстать от современного мира. Теперь уже и Балу видит сон про то село. После этого утром идет в кабак, напивается, ибо понимает, что сны изматывают его сильно, а потому он пьет бокал светло-желтого пива и его мысли уносятся далеко. Гипнотизер тот мужик как оказалось.
      Балу пошел вечерком на остановку, чтобы у Ирки взять денег для того, чтобы оплатить счет на семьдесят гривен: два бокала пива, водки пятьдесят грамм и рыбки еще пару кусков. Ирка плакала, обвиняла Балу в том, что он равнодушен к  наукам, что не решает больше задач по физике и не интересуется тригонометрией. 
        В ветхом оазисе своей безумной мечты, на скамейке Балу сидит и считает сорок, что летают по кругу, спокойно, хорошо так все происходит, благодатно, а рядом мужики болтают о белых ночах, что были недавно в их городке, но прошли безвозвратно. По дорожке в парк шли в тот момент две монашки с крестами на груди, с битами и цепям, они болтали о происках глобалистов и избивали мажоров. И значит, тут-то из кустов выполз человек с тросточкой, а потом за ним вышел бывший полковник, а у него мелочь из карманов сыпется. Монашки все подобрали на благо монастыря. Балу видит такую картину, подходит к одной монашке тетка и говорит ей: «А ведь Андрей Платонов после революции ходил по деревням - и там ему говорили, что теперь, после революции, не будет больше смерти. И когда какой-то дедушка умер, все поняли, что что-то не так». А монахиня ответила, сжимая в руках биту, которой только что разбила до крови лицо банкиру, что выбросил банку пива на траву: «Эпоха постмодерна как раз и нужна власть имущим, чтобы девяноста процентов людей были приучены к тому, что рано или поздно исчезнут с лица земли, не оставив после себя ничего, кроме странички в интернете».
           И так… покувыркались в постельке около годика ребятишки. У Ирки дома Балу нашел на время приют. Ирка жаждала путь к свету пробить себе. Она нашла в одном монастыре Игоря, которому было 35 лет, мужик этот серьезно увлекался христианством, писал статьи для овец заблудших, смысл своего «я» видел в роли нового пророка, что даст миру спасение от всех бед монотеизма. «Розу мира» читал, пытался бросить пить. Игорь кричал бабушкам в метро: «Я герой, спасаю вас от современного мира. Даже Генон отдыхает».
      Балу в бункере встретил Свету, что была до основания разрушена экстремальным образом жизни: полевые заметки в пустыне Мексики, встречи с шаманами, общение с духами пустыни. Света созидала свой новый мир теперь, ибо жизнь в Мексике навсегда увела ее восприятие от обычного описания мира. Света мечтает съесть мир, как сыр есть мышь или как луна есть лунатиков.
- Как там в пустыне?
- По пустыне, что была красна как рак, шли два серьезных человека в черных тряпках. У одного и другого в правой руке была куча книг. Евангелисты, за пояса которых были привязаны веревки, что обвивали тела карликов, слишком много важничали. Им казалось, что они несут свет и истину народам земли. Карлики несли в руках транспаранты, флаги, ружья и банки с вином. Два человека, увидев меня, сняли шапки со своих бритых голов и улыбнулись. После этого я нашла оазис, а они исчезли в тумане, словно бы мираж. Я легла под пальмой. Закрыла глаза и вдруг почувствовала, что кто-то красным диском отрезал мое существование от бытия. Я стала противиться, но это было сложно. Ощущала, что исчезаю. Земная жизнь за бортом остается. Я закричала имя свое, дабы совсем не потеряться в этом выходе за пределы себя. Рушится весь мой мир. На глазах осыпается он, как листа в осеннем лесу. Зыбко так стало внутри, я словно песчинка, словно одна из миллиарда песчинок, что составляет в количестве то, что мы называем дюнами. Решила, что буду сопротивляться. Вдруг слышу, что где-то поезд мчит: звуки гудка, стук колес вывели меня из оцепенения. Голоса пассажиров долетали до меня. Их обрывки фраз. Вдруг поняла, что это лишь сон, открыла глаза и взглянула на свои руки.   
      Как-то раз Балу пришел к Светке, но ее не было дома, тогда ее отец рассказывал историю за обедом, попивая пиво и поедая мясо быка.
- Слушай, я тут решил в молодости, что буду богатым. Работал в офисе, монтировал клипы свадебные, купил себе биту бейсбольную, мячик. Пытался развить эту игру на юге, но толку мало вышло. Понял ясно тогда, что пьянство лишь мо моя отрада. Бросил работу, компьютер продал, видеокамеру продал. Светлый денек, бублики ему, чай пью, ощущаю себя иным. И вот как-то раз решил к морю поехать. Беру десять бутылок виски, а потом десять пластмассовых бутылок и еду к морю. На моей машине радар, ведь я в далекой молодости в спецназе «Багира» служил одно время сапером. Гляжу со скалы на море, что лежит передо мною. Клич воронам даю, они летят ко мне на пир. Я им сыра даю поесть и мясо кроликов. Беру бинокль и гляжу в сторону пляжа нудистов. Это праздник для глаз. Корабли и дельфины, мощные удары о нижние скалы камней, что падают вниз с полуразрушенных верхних скал. Иду к нудистам. Пью с ними виски. Поднимаюсь на скалу, беру бинокль и вновь гляжу на них. Их уже больше. Весь берег в нудистах. Приятное зрелище. Пластмассовые бутылки служат мне для того, чтобы выкурить всю марихуану, что я накосил за городом прошлой осенью. К утру я забываю свое имя и мне легко. Машины с радаром уже нет. Да и черт с нею. Хочу стать дельфином в следующей жизни. От них подлости нет никакой. Там своя борьба за выживание. Они потомки атлантов. Моя жена старой стала и безумной. Целыми вечерами за телефоном сидит.  С подружкой про мужчин своей мечты травит байки. Светка про евреев пишет книгу, и чай пьет весь вечер. Масоны одни у нее на уме. Какая глупость все это. У Светки в детстве было сотрясение мозга. Ей пришлось лежать целый год в больнице. Ум есть у нее, а вектора нет, ведь она живет без любви, я ее с алкашами пытался познакомить своими, чтобы она уяснила для себя раз и навсегда: истина лишь в вине. Она уже в десять лет думала стать философом. Канта читала по ночам. Мечтала создать свое государство философов. Ей теперь двадцать два и она снова рвется в бой. Канта читает, революцию сознания пытается мутить в обществе. Вот тебе и эволюция духа. У нее в голове хаос: она лишь в общих чертах, может сказать, за какие идеи она готова идти до конца. Мир торгашей надо уничтожить до основания. Цивильный мир – это деньги, вещи, дети, женщины. Я давно убил в себе все это, ведь я мужик простой, пряники ему, чай пью, кофе, пиццу делаю сам, грибы собираю в лесу. Я однажды бросал эту семью. Да, я оставил на время Светку и жену, отшельником мечтал быть, даже в Сибири жил в скиту одном, в Анапе жил у моря в палатке лет десять. Ушел в пятьдесят лет к другой бабе, бес попутал. Нашел женщину, что была моложе меня намного, она была правой.  У нее был ребенок, она хотела меня к себе взять в квартиру. Я пытался наладить связь со старой семьей, но они молчали, когда я им звонил, дышали в трубку, словно призраки. Они поняли, что я потакаю своим прихотям. Я все мозги свое пропил в те дни. Новая женщина изменяла мне с дворником. Но я все-таки любил свою жену. Светку вспоминал во снах. Я никому не нужен кроме дочки и жены. Новая семья оказалась лишь иллюзией. Я вел страшную жизнь. Пил на кладбищах, копал могилы, работал в море сторожем. Любовниц у меня было много: набожные юродивые женщины, что похоронили своих мужей, ходили ко мне по ночам в сторожку. Одна из них меня подставила. Это факт. Она потом всем моим дружкам говорила, что подставила меня, обвинила в грехе, сняла на видеокамеру половой акт с ней, выложила видео в Сеть. С годами человек обычно тупеет. Свое отражение я вижу в других. Другой - это зеркало. Сыграл кучу ролей, ощутил иллюзорность личности. Образ своего «я» все время создавал, но все это было зря. Не стоило тратить столько энергии на поддержание того, что лишает тебя свободы восприятия. Если бы дочь родила девочку, то я был бы дедушкой. А в скором времени внучка родит еще девочку, и я буду прадедушкой. Хотя вряд ли, ты мою дочь даже не целовал. Странный ты какой-то, в конце концов, человек. Вы бы кончили ужасно. Спали бы на диване, пили бы водку, смотрели бы телевизор, сидели бы в Сети, а ребенок бы ваш умер от простуды. Вон, видишь фотографию, что висит на стене?
- Хемингуэй что ли?
- Да нет же, это я в молодости, когда на северном полюсе служил. Всякое желание есть яд. Китай победил опиум, мусульман победил гашиш, Запад был побежден. Видов отравы много. Запад из них избрал любовь. Тонкая вуаль отделяет любовь от смерти. Страдание в самой природе бесконечности. Жестокость и сладострастие суть одно и то же, как жар и холод.
- Светка, твоя дочь, батя, но миров много, мы плывем по ним. Я хотел распахнуть ее, войти в нее, дышать ею, пить, владеть ею сверхчеловеческим образом.
- У познавшего достоинство танца, член принадлежит аллаху, ибо ведает он, что любовь убивает.
- Женщина лучше всех видимых вещей помогает сделать шаг от жизни тела к жизни души. Я чувствую Светку как последнюю глубину, в которой моя душа смешалась с плотью. Душа проникала во все мои нервы. Дети годятся только для женщин несчастных. Эрос не зависит от физической любви и материальных потребностей. Ее взгляд пронзил меня. Змеиный язык огня начал подниматься из коня – по спине – вверх. Между любовью и рождением вообще нет никакой связи.   



11.



          Балу утром обрел спокойствие мудреца, даже шляпу черную уже перестал носить. Оглоеды кругом бродят в поисках самих себя. В гробу Балу их всех видал и в белых тапочках. Ему удалось вырваться из оков подруги. Собрал все свои вещи и решил свалить от Ирки, чтобы поехать туда, где есть горы и море, где смутное предчувствие неизвестно чего перестанет мучить его, может быть, он забудет о том, что было. У него было лишь одно желание, лишь одно то желание и грело его, хотелось уйти «далеко — далеко отсюда…». Но куда? Всегда была некоторая «озадаченность» перед лицом мира, иногда переходящая в ощущение, что «мы все живем на пустом свете». Он ощущал, что феноменальный мир как бы теряет свою «плотность», «устойчивость». Он имел огромную склонность к некоему «солипсизму», но и этого ему было мало. Теперь он жрецом, что занят созерцанием бесконечности. Бесконечность ранит и уничтожает. Ну и ладно.
      Парень, глядя на звезды ночами, мог ощутить специфический аромат небытия, что внутри него находится. Мир объектов словно исчезал. Внутренний диалог не прекращался. Это пройдет, а я останусь вечен, ибо во мне есть это небытие. «Неужели внутри всего света тоска» - думал он, глядя на свое отражение в зеркале, когда вот-вот должен был выйти из дому поздно ночью. У него в любой ситуации сохраняется вечная грусть. Бытие есть благо. Ничего, мы прорвемся сквозь этот плен декораций. 
     Балу быстро бежит по улицам городка в горы, они находятся прямо за причалом, где стоят яхты на рейде. Он, поцеловав свое отражение в воде, он понял, что в небытие, что внутри него, гораздо больше правды, чем во всем бытии, что за пределами его. Горы снова и снова дают приют телу. Любой пейзаж для него чужероден. Будь то город или природа. Все едино чуждо ему.

12.

       Он стоит на пике Мира, вдруг снова та бабка в черной шубе идет по снежной тропе: ее лицо смуглое, волосы темные, глаза карие, губы узкие. Так вот парень и приветствует ее, а бабка несет ведро красных яблок.
- Покушаем? – предлагает она ему яблочек.
- Не хочу, я просто дома поел славно, – оправдывается Балу, - я не ем с чужих рук.
- Сразу видно, что горец, а бытие и сознание твое в порядке? Если нет, то скушай яблочек. Мне их ламы дали в пещерном монастыре. Эти яблочки дадут тебе высшее знание о своей природе. Они успокоят твой ум. Дадут тебе созерцательность хорошую. Станешь как бог, обретешь вечную жизнь! Ладно, я сама поем яблочек. Речь о ветре не важна, важен сам ветер.
     Бабка съедает пару яблок, пытается снова дать ему свое яблочко, но получает отказ, а потом легкой походкой идет по льду. Даже не идет, а плывет. Улыбается парню, а ведь мороз стоит двадцатиградусный, а ей легко, словно бы она из бани только что вылезла, от ее дыхания плавится лед даже на скалах, что висят над ними. Потоки воды заливают плато, а пик уже без снега, одна лишь черная скала и камней не счесть неповоротливых и угрюмых. Балу догнал ее и спросил.
- Ты кто, мать, что думаешь по поводу нашего плавания? – смог лишь прошептать Балу, - я все понимаю, но никогда не забуду тот школьный урок физики, где учитель поджег себе лицо свечкой лишь для того, чтобы доказать нам, что его дух сильнее огня. Обуглилось все лицо у него, но мы даже не смеялись. А в углу стоматолог пломбировал зубы нашим ученикам. Они ждали его часа два, ибо он пошел пить пиво в ларек. Алкоголь ужасная гадость. 
- А ты кто? Чем докажешь свое существование? – спросила она у него в ответ, а потом тихо поплыла по горным бездонным холмам, словно облачко, а эхо его ошалевшего голоса уже умолкло, словно бы ничего этого и в помине не было.




13.

      После этого ужаса Балу проснулся у Людки в квартире на полу. Его тошнило, тело было свинцовым, казалось, что он исчез совсем из мира бренного, но вот он взял себя в руки и собрался воедино вновь, дабы идти к морю и там решить свой вопрос вселенский, может быть, стоит драться с роком, чтоб Прометеем быть.
     Парень сидел на берегу моря и грустил. Вы достигаете окончательной вселен¬ской утробы, снова вы не будете иметь никакой индивиду¬альности. Это все славное язычество! Но этого мало! Личность должна быть отброшена очень быстро. Эго лишь одежда, даваемая обществом, чтобы прикрывать вас, сохранять ваше неведение относительно своей индивидуальности, которая более естественна. Моя собака меня не бросит. Мой белый пес. Я слышу его лай, дух захватывает, когда слушаю лай пса – это удивительная музыка, дающая мне силу, ведь я варвар и дикарь, я готов съесть сердце врага. Мой отец при смерти лежит, у него с сердцем проблемы из-за перенесенного на ногах гриппа – осложнение после болезни: задыхается, воспаление легких и сердце перестало нормально работать. Он, наверное, будет долго еще в больнице. Я чувствую себя ужасно, ибо, кажется, что в этом моя вина, ибо я его напоил хорошо вином в одну ночь, когда он мне читал лекцию по мистицизму. «Это все избыток идеализма в крови напирает. Сила есть, вот с этого и начнем игру в бисер, сила есть, а воля нам дана, а намерение нам поможет в полете над земным всем» - сказал он мне. Я часто сидел в позе лотоса на полу, когда надо было бегать на работу, а он в тот момент смотрел в окно и пил вино, и еще, я часто бросал принцесс, ибо я разбойник каких не видывал белый свет. «Принцессы купят нам вино, сынок, не бросай их! Принцессы в замках умрут без жутких разбойников, мы все летим неведомо куда, замки в оранжевой пропасти гуляют» - говорил назидательно отец. Хотя всем понятно, что это после гриппа осложнение все у него, мы противники своей лени и глупости. Мы с ним великие друзья Лотреамона. Я ему рассказывал про танцы бабочек на городском кладбище под луной. Я ему про зайца, что шевелит ушами при виде медведя, а он мне про свою семью, которую надо кормить, словно уточек или лебедей, про охоту в Тайге на лосей, про жизнь в лесах. Мой отец много лет был в Тибете, ему сейчас семьдесят лет, он  жил в Индии, он добрый дядюшка, который никогда не скажет грубого слова. Он смотрит мне в глаза, в них мудрость, он  говорит, что в молодости часто хотел умереть, ибо начитался всевозможной романтики молодости. Мысли летают, кружатся, мысли уносятся ветром прочь.



14.



     Балу шел по мостовой булыжной в поисках денег, что прохожие теряли частенько, навстречу же ему шел усталый странник в красных сапогах и белом плаще, он улыбался, махал косичкой белой, а когда поравнялся с ним, то сказал дружелюбно:
- Привет, дружище! Я зарю тебе даю, знай это, думаешь легко мне так жить? Любовь лежит за пределами истины и познания. Счастливые скелеты не ведают страха. Страх – единственная наша братская связь с животными.
- Плывем навстречу мертвым богам? В пустоту плывем?– спросил Балу.
- Я твой последний сон, - ответил странник, - ясновидение не зависит от умственных способностей. Все живое достойно сострадания уже потому, что живет. Тибет тебе не нужен, сынок, Тибет у тебя внутри. Ты стал иным. Скелет – чрезвычайно поучительная штука. Отчетливое знание участи всякой плоти должно отменить как любовь, так и ненависть.
- А я тут пустоту ищу, может быть, в горах  найду еду, ведь голод и холод мои вечные спутники. Я всегда буду в оппозиции цезарям, фараонам, Риму. Тьма еще чернее окружает тех, кто упивается знанием. Надо лишь только насыщаться безмолвием. В желаниях источник страданий. Ты – это не ты, твое – это не твое. Оценивать людей стоит только по их степени просветленности. На шкале духовных ценностей любое достижение должно быть безликим. Надо оторваться от мира, не думая об этом. Ни одно создание не может возвысить свою природу, не прекратив существования.
- Прощай, безумный новый мир! Будем думать, что страх как ощущение реален, - ответил ему странник и исчез, словно бы его никогда и не было.
       В ресторане цыгане пели песни, а публика пила пиво. Балу прошел между столами и сел у стойки, где ему налили темного пару стаканов, Балу с жадностью осушил два стакана, а после увидел, что на него смотрят все посетители заведения.
- Эй, ну что? Как дома спалось после вчерашнего? – спросил парня самый рослый, что звал его пить «ерш». Твой последний сон растворился. Бросай пить!
- Приятно спать дома, - глядя на плакаты рок-групп, ответил Балу, - ты вот даты придумывают лишь для того, чтобы хоть как-то осознать и укрепить свое значение и место в истории и жизни других людей, но это все иллюзия. К тому же - это очередной повод, чтобы поднять друг другу настроение новой порцией ударов ножом в живот. Тем самым, отодвинуть и разделить время на куски: от одного события до другого. Так, наверное, проще, когда ты размышляешь о том, что вчера было то, а завтра будет это и ждать чего, выгадывать, догонять кого-то. Все это так прекрасно и великолепно. Но, отбросив все, ты ощущаешь смятение. Сначала ты напуган несколько, а потом ты живешь так, словно завтра не существует. Этот мир исчезнет. Завтра будет завтра, но это лишь слова. Также ты не думаешь о вчерашнем дне. Манера речи лишь. Описание мира. Прошлое не оказывает на тебя влияния абсолютно никакого. Ты не привязан никакими воспоминаниями. Ты не строишь планов на будущее. Ты живешь и делаешь то, что можешь день за днем лучше всего, а я вот лежу в кровати, смотрю в окно, а снег за моим окном идет и идет и город весь в снегу, скоро будет все под снегом - скоро будет жадные зрачки луны на меня глядеть. Я брошу пить!



15.



         Балу залез в автобус и растолкал всех людей локтями, а подростки слушали плеер и читали электронные книги, а потому им было все равно на его удары. Слова выпивают из нас почти все жизненные соки. Люди только об этом и думали. По их лицам можно было это прочесть. Балу глянул в черные глаза принцессе, что сидела у окна. Она была чернявая и желанная. Она была серьезная и увядающая. От нее веяло замогильным холодом, ощущение было, словно бы она про себя произносила ОМ. Сразу ясно, что для нее главное это то, чтобы не возродиться. Ну, разумеется, он сразу понял это, ибо очаровала она его так безудержно. Вот уже и ее внешность ему стала мила. Она поведет его в свои алмазные дворцы и хрустальные замки, где полно слуг и привидений, сундуков с золотом и простых радостей жизни в шкатулках. Он признал в ней барышню из одного сна, существо из иных миров, где летают над звездами без всяких мыслей путники просто потому, что нет тяготения земли уж больше. Он не мог больше смотреть на нее, ему стало страшно, страшно за то, что с ним  будет, если он еще раз на нее взглянет, а ведь он может убить себя, если поймет, что не может жить без нее. Она смотрела в окно на кусты сирени и тополя, что роняли пух на землю. Сорок тысяч слов в словарном запасе или четыре тысячи?
       Парень в приступе меланхолии отвернулся от нее в сторону окна и посмотрел на морские острова: пальмы, молодежь, что каталась на катамаранах у берега, депрессивные девушки гоняли волан, а он ехал всю дорогу, думая о ней, о той, что сидела у окна и смотрела вглубь себя. Перед выходом из автобуса, он пристально смотрел на нее целую вечность. Ее губы сжались от ощущения страдания. Она не хотела быть всем. Его мир иной ждет теперь за дверьми автобуса. Хотелось ему поцеловать луну, ведь она тоже думала о том, что он поцелует ее и даст ей радость познания истины. Луну приласкает и скажет что-то приятное на ушко. Все было видно по ее облику и взгляду. Это все было ясно, но он прошел мимо, ибо видел, как она становилась луной: дрожала всем телом под его взглядом, к тому же, она все время смотрела себе под ноги. Сложила руки на груди, бровями шевелила, как бы давая понять всем смотрящим на нее, что это не её окружение, что она есть призрак их больного воображения, что она себя неловко чувствует в этом месте. Ее замок за холмами исчез на рассвете. Ее уютная берлога с изумрудами и жалкими остатками конфет и молочного супа, который приготовил ей врач по особому рецепту, исчезает под вечер. С помощью своей жалкой внешности она влачит свои дни между бытием и небытием. Может быть, просто она была слишком хороша, чтобы жить среди людей, как говорил Аристотель, который с Платоном много бед натворил. Герои лишь могут жить в одиночестве, а ведь она легко дала ему полное представление о своем внутреннем мире. Пророки дали ей послание для того, чтобы она выдержала одиночество. Пророки пришли к героям, дабы дать им силу. Она едет на край света. Балу, выходя из автобуса, что-то пробормотал, глядя на нее.
       В парке на скамье они сидят, пьют молочный коктейль, Балу протянул Ирке руку, но она не взяла, ведь все прошло, нет ничего между ними. Плюнула под ноги себе и закрыла глаза. Он же готов  часами смотреть на нее и радоваться всему, что способствовало бы дальнейшей истории с нею, и факт, что такие люди, как она существуют на свете, безусловно, вселяет в него чувство силы, но как это смешно звучит. Он вздыхает, ему кажется, что она уже нашла другого себе вместо него, ибо последняя она теперь в космосе. А она скромно взглянула ему в глаза, снова плюнула под ноги. Дождь начался. Ударил гром и город оказался в непроглядной тьме. Капли дождя текли по ее худой щеке. Балу сделал вид, будто бы ничего такого и не было. Мол, дождя нет, а есть солнышко лишь только на свете одно единственное, и то есть бог. Балу моментально отвел свой взгляд от ее мокрого тела, он замер, сжал своими руками голову, а потом пошел к реке, дабы хождением унять неуместную тревогу.
      Необычайная и совсем, в тоже время, простая была ее внешность, но она ехала в свою больницу, где ее ждали санитары, белые палаты, врачи и уколы, а Балу же понял, что никогда больше не будет ходить в горы. Он все время думал о ней, мол, она лишь бродяга, как и он, и никто не даст ему покой. Он пришел домой и зажег газ на кухне, дабы выпить чаю, уткнулся в тетрадки Ирки, начал читать все заново. Вот в углу мышь шуршит, мешает читать, он ее изо всех сил ногой ударил. А что ему оставалось делать? Мышь не должна мешать ему своими делами. Он вспоминал Иркин образ и думал о том, что стоит ли жить дальше, если он так сильно и искренне воспринимает и чувствую эту жизнь. Он ее больше не увидит, ибо она стала такой независимой от него. А все-таки ему было приятно, ведь она могла позволить себе сделать ему чудовищную боль. Лучше бы он вообще не смотрел ей в глаза, ему б так легче было бы намного. Он, наверное, был единственный в автобусе, кто смотрел ей в глаза, ведь он пытался запомнить ее облик. Он отмечает как факт, что безумно рад тому, что мог различать, отыскивать и видеть непринужденно, естественную красоту людей, природы, но с другой стороны, отсутствие этой красоты  в социуме, вызывает у него страдание и боль. В окружении такой стихии, предаваясь таким наблюдениям, мучаясь неудовлетворенными страстями, он  лишний раз убеждался в бренности и быстротечности всего земного. Земное будет вечно. Небесный мир обманчив и хрупок. Идеализм лишь опиум для народа.



16.


         Балу проснулся ночью и пошел в паб от скуки, там он думал начать новую жизнь. За столами сидели люди и обсуждали политику и власть, один бородатый дед кричал всем собравшимся.
- Либералы и есть тот зловонный запах, заполняющий все вокруг, отталкивающий и противный. Европа уже мертва, нам туда не стоит лезть. У нас Русь, мы никогда не будет с Европой дружить. Лучше дать им атомной бомбой отпор, чтобы завыли они себе там еще сильней! Мы им покажем! Гитлера убили, убьем и остальных врагов Руси. Мы не допустим того, чтобы Русь попала в капкан мировой власти. С нами Бог. Мы не допустим, товарищи, краха нашей мечты. Мы тут не просто так сидим. Мы водку пьем, но мы думу при этом думаем колоссальную. Евразия – это реально мощный проект. В этом проекте мы соединим душу Азии с логикой Европы. Русь будет отныне тотальна.
       Балу, взяв пива, сел рядышком с мужиками, что играли в домино, слушая джаз, он шептал им о главном, и эти парни тут же обратили внимания на любителя поразмышлять.
- Ерш будем пить? – спросил у Балу самый рослый из них и достал из кармана пиджака бутылку водки и бутылку пива.
- Ты чего такой молчаливый, а? – спросил бармен у Балу и хлопнул сильно его по спине. – В иные разы ты все время что-то говоришь, а тут замолчал чего-то. Или ты при мне не хочешь свои речи говорить? Боишься, что я не пойму тебя? Да я чистый, я сам такой же, как и ты, я сам против Системы.
- Где живут другие, я не живу. Куда идут другие, я не иду, - ответил ему тихонечко он, - это не значит отвергать общение с другими. Я только хочу сделать чёрное отличным от белого. Мы тут забыли о своем совсем, бродяги одинокие, болотные твари, бледные тени. 
Бармен стал смеяться, а за ним стали смеяться все, кто сидел в баре.
- Я знаю этого парня, - сказал вдруг всем бармен, - в прошлый раз он пил так мощно, что мы его ели до дома донесли под утро. Он вроде как философий общего дела увлечен.
- Наш человек! – стал орать бородатый дед. – Евразию не сдадим! Европа будет традиционной или безлюдной.
- Будем пить, ибо вечность пахнет нефтью, мы тут все не хотим быть всем, нам бы свою судьбу преодолеть хотя бы! – крикнул в ответ еще один бородатый дед.
Выпив ерша, Балу через минут десять начал брататься со всеми, кто был в пабе, а к утру его еле до дома донесли. Тяжелый же этот непоседа Балу.
        Бородатый дед и бармен тащили его на своих горбах и обсуждали политику.
- Вот нам бы народу надо оружие раздать, чтобы он мог сам себя от американцев защищать. А то НАТО придет вдруг в Сибирь, а мы ничего не сможем с ними сделать. А так будет ясно: народ сам сможет обить атаку врага. Народу надо раздать АК-47, тогда дело будет.
- Да, да, именно! – в экстазе отвечал бармен. – Луна наша, Марс наш. Мы им покажем!
- Мы шутки не любим, мы им покажем, пусть знают, что наш народ не рабский, как англичане, мы царя убили, а они свою королеву лелеют.



17.
       

      Балу пошел на почту, дабы купить марку, чтобы отправить бабушке в деревню письмо. Его ноги несут сами из дому, он начинает бродить целыми днями по улицам городка, пытаясь найти почту, спрашивает жителей насчет почты, но они все молчат, головами вертят по сторонам. Люди, которые шли по своим делам, жевали жвачки, а Балу и не подозревал, что они не знают, где почта. По улочкам ехала молчаливая всадница в белом плаще, через некоторое время она будет в руках парня: ночные улочки так тесны, холодны.
         Теперь же он шел за пенсионером, тот идет медленно, опираясь на палочку, дышит с трудом, поправляет очки и оглядывает кошек, что сидят на заборе, вздыхает, смотрит на поезда, что бегут в степи, тянет руки к ним, но они идут быстро и он их не может догнать. Балу же быстро подбежал к нему и предложил ему попить водку в баре. Пенсионер вздрогнул от испуга, оглянулся, а Балу уже и растворился в толпе – только его и видели, ноги же быстрые, ох, как быстро он бегает, словно кот в сапогах, который лесной мир уважает.
      Балу стоит на бульваре Роз и видит, как генерал по улице важно шагает, трясет жирными ляжками и медалями на груди, чтобы бабы заглядывались, вот, мол, военный! Он подбегает и приглашает генерала выпить водки в баре, а тот замер на месте, оглянулся и как рявкнет на весь городок: «Это что за безобразие! Это что за халтура! Куда только милиция смотрит! Что за чертовщина, ты мне не ровня!». А Балу–то уже в толпе идет, и никто ничего не скажет ему. Народ смеется, но не выдает героя торжества в лапы спрута.
      По переулку бродит девушка, та самая из снов его, в красном платье, она, глядя на нашего героя, понимает, что видела его во сне. А он-то и не дал промаха: живенько схватил ее черную шляпу, а она надула синий воздушный шарик и запустила его в небо. Он ей о своем говорит, но ноль внимания, тогда Балу как даст ногой по витрине ювелирного. Сигнализация сработала, а она тогда и заметила этот его поступок. Они бегут к реке, где она дрожащим голосом сообщает.
- Домой ко мне спешим, тут опасно быть, здесь медведи живут и едят людей. Страшное место. Я вам так и быть, налью бутылку шампанского в ведерко. Ноги свои окунете в ведерко, и, может быть, все вспомните!
- А, понял, ты сорок лет развратом занималась, а шестьдесят лет в монастырях монашкой была, грехи отмаливала! Вспомнил я тебя: в одном сне привиделась ты мне.
- Да, во снах я обычно сидела в парке на скамье, а рядом стоял мой красный конь, что бил копытами землю, фыркал, а ты мне протянул букет роз и мы пошли на причал.
- Да, знаю-знаю, - перебил ее Балу, - я тебя уже видел, ты та самая, что на коне мчалась! Будем друзьями, ведь нас манит лишь небытие.
- Я твой нрав еще тогда распознала, - мило улыбнулась она, - я была удивлена, что ты снова мне снишься, знаешь, ведь первый раз такая оказия со мной приключилась.
        После этой встречи Балу стал сам не свой. Он грустный стоит у ларька, думает с горя напиться, он весь в своем горе, как-то смирным таким стал, замечтался вдруг так сильно, что улетел в своих мыслях далеко-далеко от земли. Казалось, что она больше не вернется, но внезапно, как осенний холодный ветер врывается в сырой лес, тут подходит она и нежно говорит:
- Ох, рыцарь сонный, как вы приятны мне, вы бы знали, вы умеет дать отпор любому знанию, мне понравился ваш путь в Ночь. В горы пошли, там есть мой шалаш. Ты только ляжешь в траву, а я тебе буду свои сны рассказывать.
      Балу согласился и пошел домой надеть парадный костюм.



18.
 


         Вечером он был на месте встречи, она же была вся в белом одеянии, халат такой длинный, до земли, улыбается ему, трепетно сжимает в своих объятиях.
      Ирка повела его к себе домой, она жила в частном доме по улице Ленина. Быстренько разделась, открыла кран в ванной, набрала полную ванну горячей воды, нырнула туда и позвала к себе Балу, а он в это время выпил все вино, что было у нее в баре, а потом благодатно уснул на ее диванчике. Она пришла голой из ванной в комнату, с нее капала вода прямо на пол. Ей пришлось сказать спящему Балу:
- Наша встреча в автобусе тогда была не случайно. Ты не поцеловал меня, а зря! Во снах я тысячи раз мечтала о поцелуе. Всего лишь поцелуй! Надо было тебе тогда отважиться и поцеловать меня. О, как я ждала твоего поцелуя. Ты же просто отводил глазки словно барышня. Я лишь хотела, чтобы ты потер мне спинку, я ждала в ванной тебя, держа мочалку в руках, я грустно смотрела на свое отражение в зеркале, а потом решила, что надо идти к тебе. Я вышла в зал, увидела тебя на диване, поняла, что ты выпил все вино в баре, но я тут же стала думать о том, что я лишь инструмент бога. Взяла на кухне ножик, стала по кусочкам резать торт, что стоял в холодильнике, бедный ты, ведь не отведал орехового торта. В зеркало смотрю на себя и понимаю, что я простая девушка, что приехала в этот городок из села. Может быть, высокое небо манит лишь меня. Я та, что ищет в поле ягоды, а в лесах грибы, в моих руках ежата бегают по кругу, а в моих волосах медведи живут. А моя собака Роза каждый раз лает после того, как я покормлю ее. Это она так благодарит меня. Собаки знаю все про людей.
      Сказав это самое, она медленно, чтобы не разбудить его, легла рядом с ним и уснула крепким сном, накинув на плечи себе тонкую белую шаль.
     Утром же Балу убежал от Ирки к Людке домой. Она открыла дверь и выглядела сердитой. Ей казалось, что он все понял, раскрыл ее замысел. Так уж в мире устроено: все что-то пытаются скрывать от других.
- Я не ждала тебя, зачем пришел? – задала ненужный вопрос она, но после сменила тон на добродушный, - прости меня, но я уже нашла себе чудака, что одно время жил в монастырях, почти пять лет провел там. Ты приехал, батюшки, да ты ли это, помолодел без своих длинных волос, я бы тебе дала лет двадцать! Ты вовсе иным стал, но все-таки тот же самый, что и был.
- Я ехал сюда на скором поезде, что мчал меня сквозь дебри России, моя койка была под тем же номером, что и мертвого Будды, мы просто думали с ним в тот момент о том, что у нас одна койка на двоих. Татарочка напротив меня лежала, она больна раком, но не унывает. Она смуглая, тонкая, острый нос и юркие черные глаза, вся шустрая такая. Всю ночь ей волонтеры звонили, а она благодарила их за помощь, просила, чтобы отвезли в Москву на обследование, чтобы в Питер отвезли ее, ибо так классная клиника есть. У нее же ребенок, что тоже болен. А кругом пыль, она боится его везти, зараза повсюду, куда бы ты ни глянул – страхом пропитано все, даже шпалы и рельсы. На шее у нее висел огромный золотой крест. Умерев, мы поймем, что спали, и что наши мучения не настоящие. Мы проснемся и будем счастливы в смерти. На твоем плече паук съедает мотылька, да, я увидел это, проснувшись рано утром, а после я видел сон, где во льдах гигантского паук поедал желтую бабочку, что была также огромна. Ты бьешь котов и выкидываешь из дому их, а после того, у тебя выпадает коронка зуба. Вот и все, но когда ты работала в морге, то показала свой мобильный телефон главному по отделению, и он велел тебе сменить фоновый рисунок, ибо там была иллюстрация Дали, которая нервировала парня. На той картине был дьявол, что поедал детей, которые бродили по кладбищу без всякой мысли в голове. Патологоанатом, что забыл свое прошлое раз и навсегда. Ты же резала трупы, я знаю это, ибо во снах понял, что ты закончила медицинский. Я сжег свои остатки волос, ведь я в поезде остриг себе их, у меня же до плеч они были. Я стал с Буддой дружить, вот и сжег их прямо на перроне, как только приехал сюда. Меня чуть дворник не ударил метлой, он не понял моего юмора. Жуткий такой дворник с глазами устрицы.
- Балу, я просто обыватель, – ответила она ему грустно, - моя прошлая работа тебя не касается. Не лезь в мое прошлое, не стоит. Я тоже могу тебя обидеть грубым словом, если будешь много строить из себя умника. Дворником одно время работала, отличная работа. Садик подметала напротив. Детишек таскала на руках, мамаш видела и мечтала о сыне или дочке. Слышишь, я хочу от тебя ребенка! Я умираю без ребенка, мне кажется, что стала старухой. Что мне сто лет. Рожу дитя, вот тогда и стану королевой.
- Ха-ха! Ты осознанными снами еще занимаешься? – спросил тихо парень, - пойми, что я воздушный рабочий любви.
      Тут дверь из ванной открывается и на пороге стоит тот самый водитель автобуса, что вез людей на кладбище. Балу похлопал его по мощному плечу и сказал.
- Привет, мужик, ты вроде как в горах пять лет жил, все по монастырям ходил. Евангелие читаешь по ночам, молишься иконам, в церковь ходишь.
Но тот сказал на это басовито и важно:
- Нет, ты ошибся, я панк, ролевик, дес метал в банде «Бездна» играю на барабанах, сам дьявол мне помогает, он мой отец. Я все-таки еще что-то могу, вон, гляди, мой малиновый ирокез, моя золотая серьга в ухе есть знак того, что я противник системы, да, военные и менты полные кретины, которых ничем не вылечишь. Их всех – на кол! Мой автомобиль мчится по прямой навстречу пустоте, которая поглотит меня и раздавит своей смертной тяжестью. Мужское братство отвратительная вещь. Водитель из меня вышел чудный. Я колеса ой как люблю! Хрустит веточка в моем саду, я иду навстречу тьме, ибо так надо.
        Балу ответил ему, рисуя на столе черным маркером оленя.
- Вот мертвый Гитлер лежит в бункере без рук, ему снится копье Лонгина, а я процеживаю абсент через марлю, я много чего знаю, много чего читал, и был даже в Индии, да, жизнь моя не зря проходит. Я вот даже автостопом ездил на Байкал. Каково? Люблю в будуаре топором махать на зеркала, а дальше можно и на луну лететь, где всякое разное происходит. Я пью пиво, глядя на замерзший квартал, там все люди мертвы, как мартовские коты, но я пью и мне легко, я словно бы совсем далеко от земли нахожусь. Я мчусь на звезде в голодные галактики, что жаждут меня съесть. Рая нигде нет. Борьба моя абсолютна вне религии и идеологии.
        Водитель же представился, а после налил чаю всем, сказав при этом:
- Меня Белым можешь звать, дай свою ладонь, я тебе погадаю, а ты смотри, какие у меня бицепсы! Я сам тренируюсь в гараже, таскаю железо после работы. Я могу топоры кидать на пятый этаж! Я металл слушать люблю, ой, металл – это все для меня, продам мать родную за металл! Ну, а ты, Балу, жаждешь быть гномом?
- А в моем синем квартале ходят слоны туда-сюда по шпалам, китайцы атакуют подземные ходы, в которых живут дельфины, а я слонов люблю, ведь их бивни бьют пустоту день и нощно. Мой пиджак красный, да, то кровь, война во Вьетнаме, понимаешь ли! А после этого мне снятся сны, в которых вьетнамцы напалмом уничтожают американцев, а после скидывают пять атомных бомб на штат Вашингтон. Вот что такое война! Она и мать и отец мой. Война есть начало всего, понимаешь ли! Людишек  глупых не жалко, а чего их жалеть? Гадят кругом, природу губят, пластмассовый мир создали и обречены на кромешный провал, ибо теперь рабы своих вещей и уютных нор, их всех заполучила в сети Система. Наивные глупцы! Пусть сначала поймут, что мировое правительство свергать надо, а не рабски гнуть шею на дядю.
- Так ты революционер что ли! – усмехнулся Белый.
Балу же ответил на это так:
- Еще бы, в эпоху информационной войны каждый должен быть революционером. Шаманизм все еще ой как актуален. В ночи протяжно воет сирена, то очередной малыш залез на территорию военного училища, где моряки отрабатывают удары штыком по манекенам, которых им шьют местные девицы. Малыша расстреляют на плацу утром, чтобы все знали, что тут шутки плохи, что пора идти на войну, а если будешь против США и ТНК, то останешься без интернета навеки. А у меня тоже война! Я против вашей Системы. Государство для меня есть первый враг. Ночами темными я иду к морю, сажусь на скалы, что остры и тягостны, они мнят себя живыми, они даже дышат кровью, я протянул им руку. Они пожали мне ее, да, что и говорить – скалы все знают обо мне, а море под скалами хлещет себе без устали так славно, что кажется, будто бы оно меня возьмет к себе в гости, ведь я хочу стать юношей из морских глубин.
- Что ж, пошли к морю что ли, – предложил ему Белый, -  поговорим по душам там.
- Не хочу, а вот мне деревья ближе, чем люди, а это все потому, что деревья не корчат из себя черти кого, оно естественны, еще люблю животных, они тоже не лгут и не лукавят, а людей терпеть не могу. Я дворником одно время, мел дворы в квартале, получал от правительства деньги, на эти деньги покупал книги, писал рассказы, в которых царит свобода от тлена материального мира и капитализма, что заразил своим безумием либеральных граждан. О, стук камня в окно, то моя подруга Ирка зовет меня гулять, я жду ее уже два дня, про нее я бы сказал одно – интроверт, мечтающий уничтожить современный мир любыми способами. Я открываю окно, протягиваю ей канат, по которому она залазит ко мне на этаж, рассматривает мой беспорядок на полу: куча листов валяются хаотично и все это исписано мелким почерком, словно бы я совсем не ведаю, когда же кончаться чернила. Начиная лист новый, зачеркиваю то, что написал, снова пишу начисто на новом, и так проходит день, и так проходит ночь. И славно, ведь мы сюда посланы только ради войны с князем мира сего в своем уме, не так ли, бугай?
- Думаешь, что тебе не надо хотеть быть всем? – вдруг заинтересовался Белый, - а люди плодятся и мрут, плодятся и мрут.
- О, не надо, ибо она девушка из моих снов, но мы уже встречались! В этот холодный день зимы я вижу в окно катающихся на санках детей, что тревожно смотрят на своих матерей, совершая спуск с высокой горы. Это центр города, где стоит памятник Ленину. Дядька взирает своими каменными очами на город. Дети лепят снежки и кидают их в снеговиков, что слепили во дворе. Зима время полета, тут главное не пропустить свою тучу, ухватившись за которую, мы можем легко взлетать и нестись куда угодно, но лишь бы подальше от этого мира. Я тут стою на балконе без всякой одежды, а мне совсем не холодно, а все потому, что я пытаюсь увидеть то, что скрыто за видимым миром. Луна вот показалась из-за снежных туч, я ожидал, что она будет красной, но она была синей, казалось, что ее красили детишки, что вылезли из погреба, в котором черти сидели в табакерке, созидали своих кумиров и топором рубили окно в Аид. Либеральный мир совсем обезумел: кругом хаос. Вот и славно. Интернет – это посвящение человека в информационное общество, где объект сливается с субъектом.
- Я тогда буду сам пить минеральную волу, а ты приведи Ирку в гости, - предложил ему Белый, - орехов поедим жаренных, поговорим о событиях 1917 года. О наших проблемах современности. О завоевании Марса нашими космическими кораблями. Ох, я когда спал на кладбище, то слышал вой койота всю ночь. Так страшно выл.
- В ночи воет койот: ему стоит кушать младенцев, что кормят мамаши грудью в своих норах, но ясно одно: все эти дома будут снегом забиты, ведь снег идет, уничтожает все постройки. Ирка шагает к моему дому по сугробам, что поп пояс ей, но я вижу, как в ее карманах спят ежата, она же их гладит и кровь течет из ее рук, но ей все равно. Дом мой светит в ночи. С чердака лампа направлена на северный полюс, а вот и Байкал за окном, он словно капля в море, чернила словно вылили сюда из коробки, да, так он мне видится на расстоянии двух сотен метров.  Каждый шаг по трескучему снегу мне дается с трудом, ибо я погружаюсь по горло в сугробы, но я заметил, что от моего дыхания плавится лед, что застрял на краях крыши. На крышах замерли голуби, им не удалось улететь на юг, тянутся для них зимние дни печально и уныло, а все могло бы быть иначе, если бы они не тянули с отлетом на юг. Снег метет, порой кажется, что это баба-яга с небес, кружа и ворожа над домами, с котла своего магического бросает вниз свои сосульки и льдинки, пытаясь убить любого, кто вышел на улицы в час ненастья. Я вот даже смотрел внимательно на небо, а оно такое хмурое. Мертвые Будды лежат на горище. Я их штабелями там сложил, ведь сожгу сегодня в костре. Ирка смотрит на меня в окно, ей кажется, что я желаю видеть ее в своем райском саду, но на деле я вижу лишь ее косы до земли и белые хлопья губ, что поедают на ходу бизона.
    Жадно взираю я на снег, что замел все постройки, в которых жили дети, что ждали с небес новостей и деда мороза, что даст им конфету и куклу, решит все их проблемы и задаст им жару, дабы было легко им улетать с земли. В снегу отражаются твои губы, они красные, горят огнем, твои губы шевелятся под снегом, они тревожно дрожат, жутко становится понимать мне эти красные полоски под снегом. А ведь я только сейчас еще начинаю понимать, что все это игра природы. Но я должен прорваться отсюда в Царство Божие. Манят меня в страну грез и наслаждений демоны, но я их уничтожу оружием, что ношу в своем груди! Они же боятся небытия.
       Под талым снегом шевелятся руки, я вижу твои яркие ладони, они сжимают розы, они снабжены бедными венами, но по ним течет искристый мед, что подарит вечный поцелуй всякому, кто припадет губами до этих ладоней. Луна показалась из-за гремучих туч, нависших над моими тугими бровями, я помню, как ярко она плескала свой зеленый свет на землю, в ожидании нового чуда, я стал вникать в любой звук, что разливался во мне без всякой на то причины.
- Ты мне еще про хлопок одной ладонью расскажи, - стал напирать на него своим мощным телом Белый, - я сам буддист со стажем, знаю тайные ходы дзена, мой ирокез смотрит в сторону севера. Вороны облепили мой гараж. Дао ли это?
- Дао словами не выразить, – сказал Балу, глядя в пустоту, что разливалась в нем.
- Я люблю нарушать правила дорожного движения, мчаться навстречу грузовикам, что могут мою машину всмятку расколоть. Бытие и сознание едино. В лет восемь я хотел жить вечно, ибо смерти боялся, но теперь все кончено, теперь уже нет страха смерти. Смерть – обратная сторона медали существования, лицевая сторона которой - жизнь.
      
        После этих слов Белый стал надевать спортивный костюм. Его ждал быстрый автобус в холодном гараже. Людка закрыла за ним все двери на засовы.
- Он водит автобус, простой такой паренек, может все секреты секса мне открыть, - стала рассказывать горделиво Людка, - получает много денег, покупает мне романы французские и вино с шоколадом. Так и живем! Зато достигаем блаженства! Век за веком проходит спокойно в нашем Датском королевстве. Ты для меня есть вызов. Мы с тобою все время спорим. Вместе жить нам невозможно. В лесу буду грибы собирать, пока мой милый на работе. Есть один минус: мимо унитаза бывает мочиться. Такое ощущение, что ночью он  старик, которому девяносто лет. Вытирать не хочет свою мочу с ободка унитаза. Говорит, что он был сонный, что не специально это сделал.
- Да, Людка, ты стала иной, я тебя даже не узнал: вроде ты, а вроде и не ты, - ответил грустно ей Балу, - я зачем-то встретил девушку из снов, она просто туда пришла, и забыл я тебя и о тебе совсем я забыл. Ее зовут Иркой, но не факт. Пусть же она будет дамой из черных романов. Она во снах ко мне приходила, а после я увидел ее в том самом клятом автобусе и мы оба узнали друг друга. Тебе тридцать лет, а волосы у тебя уже седые, ты их постоянно красишь в черный цвет. Лицо у тебя все в морщинах. Но спать с тобой одно удовольствие. У тебя спина бы болела, если бы ты стала работать на такой вот работе. Вот представь себе, что ты сидишь восемь часов в день у телефона и общаешься с больными, даешь им советы, консультации, записываешь их имена и даты рождения. После месяца такой вот адской работы у тебя спина и шея бы так заболели, что ты забыла бы обо всех своих глупостях.   


19.


       В темной комнате они сидят на диване. На улице снег метет, вороны кружат над домом. На стенах висят картины призраков и мертвецов. Цитаты из «Уллиса» и «Поиска утраченного времени» маркером черным сделаны на дверях и обоях желтых.
- Сока томатного хочешь изведать? – вопрошает она, - может быть, грушу принести или яблоко, а вот христиане ненавидели античный мир. Они просто ненавидели тот мир, понимаешь. Уничтожили языческий Рим. Они ощущали себя чужаками в Риме. 
- Да, сока томатного я бы выпил. Помню, как пил его часто в гостях у стариков. Передо мной на кровати лежали два старика. Это были муж и жена. Я там было в тот миг, когда они умирали. Им было за семьдесят лет. Раньше я бывал у них в гостях. Они жаловались на плохое здоровье. Когда собирались все родственники, то под телевизор или без него, общались на общие темы. Культурно и чинно кушали салаты, пили вино или коньяк. Сейчас они лежали на кровати под одеялом и видно, что им хочется жить, но поезд ушел. Жили они на четвертом этаже в пятиэтажном здании. За окном светило летнее солнце. Было видно море: синие волны бежали одна за другой. Крики чаек слышны, и так приятно было мне созерцать их долгую счастливую жизнь, что просто впитывал в себя их атмосферу моих мечтаний. Я не могу сказать, что хорошо их знал. Они были родственниками моей матери. Мы каждое лето ездили к ним в гости. С утра выезжали и к вечеру обратно. У них был маленький балкон, на котором мы любили проводить время с сестрами. Высокие тополя росли рядом. Надувная лодка стояла в коридоре. Дядя Толя иногда рыбачил, играл в панк-группе «Азия» на гитаре. Курил он сильно табак. Это я помню по огромному количеству окурков в банке на балконе и едкому дыму его папирос, которым была пропитана вся комната. Умерла жена, через время умер и муж. Тетя Рая и дядя Толя. Бердянск остался в прошлом. А у меня пожизненная эмоциональная неудовлетворенность. Да, древних богов римляне променяли на распятого мертвеца. Юлиан вел войну с христианами. Монотеизм – это огромный шаг назад. Душа – прирожденная язычница. Свобода – это право на разнообразие.
- Молодым – гулять, а старикам – спать, – говорит она ему, выпив томатного сока, - я вот отрицаю любую власть, например, даже фараоны и жрецы Египта еще те тираны, которые лежат в уютных гробах, что расположены в глубине пасти пирамид. Жрецы пили пиво с фараонами. Хеопс приказал закрыть храмы жрецов, а другие фараоны полностью подчинили жреческую касту и лишили ее влияния. Солнце и река, быки и коты – вот ласковые боги египтян. Какие они милые эти египетские боги. А вот мой сосед любил страстно египтян. Дима, мой сосед, пел песни про Египет. Он этажом выше жил, а внизу Мария жила, что кошек держала у себя, а он постоянно тягал дома штангу. Он был одержим строительством своего тела, слушал голоса из пустоты, солнцу махал рукой на закате, жил иногда в лесах, ему так хотелось завести себе динозавра и переспать с Клеопатрой. Грохот в доме был неимоверным: он бросал свою любимую штангу на пол со всего размаху. Он кричал иступлено на свое отражение в зеркале. Спортсмен вроде как он был, но все равно смеялся, плакал навзрыд. Мария же считала себя Клеопатрой и все слышала, ибо ей хотелось ему помочь. Потом Мария уйдет навеки в леса. Да, как оказалось, сосед в молодости был в армии и там спорил с командиром, мол, прав ли Ницше или нет? Но вышло так, что его за эти вопросы избили и засунули в дурдом, ведь все его приняли за шпиона. Там его кололи сладкими лекарствами, и когда он вышел на свободу, то решил стать чудным, мол, сможет отомстить всему миру, дабы магия египетская снова была во главе угла. Купил штангу и ящик коньяка и начал тренировки дома. Убил в себе фараона. Орал, пыхтел, кряхтел, - вперед за рекордами, буль-буль стаканчик коньяка и снова в бой! Он умер внезапно, он допился до белой горячки и вскрыл себе вены, а теперь его дочь живет в этой самой квартире со своим мужем. Муж уезжает на футбольный матч, он страшный хулиган, кричит всем на улице: «Судью на мыло! Мы победим!» и бьет морды тем, кто болеет за чужую команду, а его жена напивается пивом и падает на улице где только можно упасть. В ее кармане бомжи обнаружили справочник по программированию своего сознания «Квантовый скачок или дети индиго дают вам из космоса ответы».
           Вдруг Ирка встала к кровати и подошла к столику у окна. В нижнем ящике стола лежали ее философские тетради. Она открыла дверцу и достала свои записки, что писала много лет подряд день за днем только для того, чтобы сбежать от мира.
- Что в них? – спросил Балу.
Ирка надела очки и стала читать: 
- Прочтешь и узнаешь о том, что пары спорят лишь потому, что им нечего сказать друг другу. Женщины любят тех, кто их любит, любят любовь. Это их способ времяпровождения. Я вижу смысл жизни в ношении одежды. Я желтые плащи надеваю, когда луна полная, когда же луны нет, я надеваю красный плащ, а если солнце сияет во всю, то я надену черный плащ и черные очки. Моя одежда – это все для меня. Мир состоит из хвастунов и болванов. В своей норе я спасаюсь от нескончаемого потопа людской пошлости. Мои чувства впали в летаргию, мое бессилие есть моя сила. Природа отжила свое. Разбита ипохондрией, раздавлена сплином. Политика – это вульгарное развлечение толпы. Рушься общество, подыхай старый мир. А кто твой отец?
- Он великий гонщик, что объездил мир, все машины и мотоциклы у него в руках, словно банан в руках красавиц, послушен и импульсивен, - ответил басовито Балу, - а еще мой папаша любит черных кошек носить со двора в дом. Ему просто мама надоела. Мама любит собирать ягоды в лесах, дабы забыть дурную бесконечность. Кто постиг иллюзию жизни, тот перестал работать. Стратосфера не предел. А ты как спасаешься от скуки бытия?
- Я же на флейте и на гитаре играю ночами, чтобы забыть о своей жизни бессмысленной, - ответила Ирка, - могу просто уйти в монастырь, но решила, что у меня монастырь будет дома. Я словно абрек, стены не дают мне сбежать, а бежать и не хочется. Стены так приятны. Может быть, лучшие мои дни остались позади. Дальше тьма лишь будет и не страшно, что мой склеп меня не отпустит. Моя кровать и гитара – это все, что у меня есть. Моя одежда в подвале хранится. Крошки хлеба в день и стакан молока. Мои мелодии для меня есть все. Весь мир в них пульсирует. Мои ботинки совсем стали чужими. Я их не могу носить. Мне некуда идти, да и потяжелели они прилично так за пару лет. Ушла бы я из дома, да стены не пускают. Пошла бы навстречу небесам. Да кто ж меня пустит на небеса? Мракобесие тут развела, понимаешь ли! Лучше буду дома сидеть и печальные песни петь своим стенам. Окна не нужны мне. Не буду смотреть в них даже. Ничего не увижу стоящего я в них. Все, хватит мне о своем падении говорить! Я просто жажду иного бытия, хочется жить иной жизнью, я устала быть собой, и знать себя мне уже надоело, я бы хотела начать жизнь с чистого листа. Чтобы вновь исследовать леса. Беда в том, что даже лес не манит меня. Это конец моего старого мира. Мой ум учится подчиняться моему сознанию. Спасения не хочу. Европа скоро будет под водой, а потому европейцы хотят захватить  нашу землю. Климат меняется. Уже у нас зима без снега. Мои плащи так важны для меня, ведь куда я пойду, коль их не станет? Смердяков мой лучший приятель.  Дионис мой лучший друг. За пределами моего мира – ни зги.