Тайна инженера Ярышева

                Павел Шилов   
                Тайна инженера Ярышева
                Рассказ
Жизнь Ивана Васильевича, как он высказывался среди друзей, была прекрасной, как никак, он был главный инженер льнокомбината. Конечно, все нити производства были в его руках. Директор только числился директор, а всю работу тянул он Иван Васильевич. Чего греха таить порой вздрагивало ретивое, но он вовремя мог приказать ему: ша парень - шалишь. И всё шло своим чередом. Директора менялись, уходили на повышение, он же никуда, прирос к своему месту будто влитый. Его не раз приглашали в министерство, предлагали должности, уговаривали, но всё безрезультатно. У него появилось одно изобретение, затем второе и третье. И вот  его слава достигла Москвы. И на груди засверкали ордена и медали. Телевидение и радио, да и газеты вспомнили о нём. Газета (Правда) опубликовала на всю страницу очерк. Попасть в такую престижную газету, да ещё с портретом было не каждому по плечу. Он же достиг этой вершины своим многолетним трудом и смекалкой. Такое событие он хотел отметить с повышенным торжеством и пышностью, на которое был способен. Конечно, он не хотел чтобы его портрет был в газете, но надоедливый журналист убедил его в том, что это якобы не этично - очерк и вдруг без портрета. Теперь Груздев - Ярышев сожалел, что поступил опрометчиво. Уверен, что у Ярышева где-то есть знакомые и не дай Бог, что они вспомнят о его гибели и напишут в "Правду". Такой сценарий своей жизни он предугадать не мог. Слава, навалившаяся на него, ослепила его разум. И он уже ничего не мог с собой  поделать.  Да, по правде сказать, и не хотел, надеясь на авось, а вдруг пронесёт.
  А май благоухал выпорхнувшим из земли разнотравьем, жужжанием насекомых, тёплыми дождями, которые с неисчерпаемой энергией выливались из небес, прогретые солнечными лучами.
  Иван Васильевич вздыхал и думал про себя: по делам и честь, а как же иначе? Его воображение рисовало картину как он сидит среди близких и родных людей и впитывает в себя хорошие слова, сказанные за столом, а ведь не зря говорят, что у трезвого на уме, у пьяного на языке.
Он улыбался и плакал от счастья, и его не очень красивое лицо, испещрённое ямочками от угрей, светилось внутренней радостью. И когда друзья, как бы невзначай, заговаривали с ним: мол, неплохо бы и отметить награды, ведь ты так прогремел, аж, на всю страну.
  - Потерпите, - говорил он, - скоро уже, не за горами, приедет сын Лёшка с женой, тогда милости прошу к моему шалашу. Уж вы приходите, не обижайте меня отказом. Я буду готовиться. А так что же? Пойдёмте ко мне и напьёмся, но это будет просто пьянка. Мне же хочется, чтобы всё было как в сказке.
Ярышев не чувствовал под собой ног. Он был среднего роста где-то метр семьдесят, но плотен. О таких говорят в народе - кремешок. В руках у него спорилось всё. Но если посмотреть в его синие глаза, можно было заметить, что в его душе есть какая-то заковыка, то есть тайна, которую он тщательно скрывает от всех, даже от жены и детей. Он носил длинные русые волосы, побитые сединой и чёрные очки за которыми прятались его чудные глаза. Женщины, заметив эти глаза, сходили с ума, но он не испытывал особого желания на флирт, и вскоре все успокоились. Жизнь вошла в спокойное русло.
В назначенный день, когда должно было случиться великое торжество, на улице его небольшого городка, где он проживал, появилась женщина с двумя молодыми мужчинами. Увидев их, Ивана Васильевича будто током ударило: она! Сердце захолонуло и упало до пят. Он схватился за него обеими руками, но оно ещё больше уходило куда-то в неизвестность. Ему казалось, что сейчас произойдёт для него самое страшное, то есть разорвётся его ретивое сердце, но этого не происходило. А трое, появившиеся на его улице, подходили всё ближе и ближе к его дому. Они шли очень медленно, разговаривая между собой. Сердце Ивана Васильевича захолонуло так, что ни о чём не хотел думать, а жуткая мысль сверлила и сверлила его мозг: "Неужели она - моя бывшая жена Верка, а это мои сыновья. Видать бухнула тогда двойню, но как она тогда выжила, ведь я сам в неё стрелял, промахнуться я не мог - расстояние было мизерное. Я всё рассказал немцам, даже о том, что это моя жена. И тогда один из фашистов, вытащив из кобуры пистолет, на чисто русском языке сказал мне: "Вот сам её и пристрелишь за великую любовь к тебе. Убьёшь её и её выпоротка. Понял русская свинья." Я онемел и не знал, что сказать на это кощунственное предложение, а сам подумал: "Может и действительно пристрелить её, чтоб не мучилась. Она примет смерть от любимого человека с радостью. Не помню, как нажал на спуск, и как грохнул злополучный выстрел, видел только, как моя Верка, схватившись за грудь, упала на  груду тел, а этот фашист, улыбаясь и хлопая меня по плечу, твердил: "Гут" Было это на краю белорусской деревни. Видел я своими глазами, как, выгнанные из деревни бабы с плачем закопали ров, где успокоилась и моя Верка, а было ей тогда девятнадцать лет. Конечно, была она красавицей. Её толстая, русая коса спускалась ниже пояса. А что это были за глаза, губы. Немцы, увидев во всем обличье русскую красавицу, прямо сказать, обомлели, но я в это время ничего не понимал, что говорили мне немцы и полицаи, то и делал, видимо чем-то они меня накачали. Давно это было. Ох, как давно. Я уже успокоился, ведь с того света никто ещё не возвратился. Документы же у меня надёжные. Я взял их у убитого солдата, зная о том, что у него нет родителей и даже близких людей. Он детдомовец, и этим всё сказано. Я приехал в этот городишко сразу, как только сумел сбежать от немцев, ведь фактически война уже была закончена. И я надеялся, что меня никто не хватится, и никто не будет проверять. Так оно и вышло. Документы Ивана Ярышева помогли мне очень здорово. Я окончил институт и быстро пошёл по служебной лестнице. И вот достиг таких блестящих результатов, от которых голова идёт кругом. И всё было хорошо, если не душевная травма. Я думал, что со временем это пройдёт. Я искуплю свою вину перед Родиной и теми людьми, которые были расстреляны немцами. А это не много не мало - больше сотни. Они постоянно стоят перед моими глазами. Боже, почему я не умер в тот день!? Не нужно бы было всю жизнь мучиться".
  Вскоре Иван Васильевич успокоился, сел в свою машину и поехал на станцию встречать сына. Дорога петляла по сосновому лесу. Было тепло и уютно. Светило ласковое, майское солнце. Птицы заливались на все голоса. Земля оттаяла от снежного покроя, готовая родить новую жизнь. Перед глазами стоял молодой журналист, который утверждал, что очерк должен быть только с портретом, хотя Ярышев сопротивлялся, предчувствуя беду, но в конце концов всё же согласился, и вот результат: кажется его бывшая жена Верка догадалась, что под фамилией Ярышев скрывается её бывший муж Егор Груздев, который предал её и партизанский отряд немцам. Правда, он уже не тот, но черты лица не сглазишь, не сотрёшь из памяти. Она и её двое сыновей крутились около его дома, боясь ошибиться в своих догадках. Ярышев, немного отвернув лицо в сторону, прошёл мимо, забыв о том, что с этой стороны на его шее находится шрам от ожога, полученного ещё в детстве, когда они баловались поджигами. Загоревшийся порох со спичками разорвал медную трубку, и огонь ударил ему по шее. Увидев этот шрам, Вера уже не сомневалась, что перед ней ей бывший муж Егор. Она стояла не в силах чего-то предпринять и осмыслить. Двери в дом закрылись, и из окон полилась весёлая музыка - знак великого торжества. Женщина не могла сдвинуться с места, её трясло и лихорадило. Сыновья в один голос спросили:
- Это он?
Мать качнула головой и горько заплакала. Грудь, где когда-то была рана, вдруг заныла, да так, что ей стало очень больно. Ей вспомнилось лицо мужа и наведённый ей в грудь пистолет, потом удар, грохот выстрела, и всё померкло. Очнулась она в землянке. Горела коптилка с фитилём, и около неё крутились медики. Пуля, выпущенная её разлюбезным Егором, прошла, не задев жизненно важных органов организма. И когда ночью пришли женщины послушать не раздаётся ли голос изо рва, засыпанного ими не совсем тщательно, услышали стон Веры. Быстро откопали её и перенесли в лес, где опытный хирург сделал женщине операцию, и она осталась жива. Конечно, Егор Груздев об этом не знал, да и мог ли он предугадать развитие таких событий. И, проезжая мимо их на своей машине, он не совсем был уверен, что это его Верка с сыновьями. Правда, интуитивно он чувствовал её, но потом отбросил все предчувствия и ударился в весёлый транс. "Быть такого не может, - решил он, - выстрел был надёжный. Это не Верка, я бы узнал её сразу, гуляй Иван, ты заслужил на это право. Ты такой, ты такой!". Он захлёбывался от волнения и счастья, охватившего его. Ему казалось, что его душа сейчас выскочит и полетит в поднебесье, где так хорошо птицам. Он забыл, что он Егор, да и не хотел об этом помнить, чтобы где-нибудь не сболтнуть свое настоящее имя и фамилию. Сколько лет прошло с тех грозных дней? И не Груздев он уже, а Ярышев. Груздев - это в прошлом. Он так сжился с этой фамилией, что и забыл о своей настоящей. Да и родителей давно уже нет. Отец погиб на фронте, мать умерла от голода. Была ещё сестра, но и та куда-то пропала. Так что главный инженер льнокомбината не особо-то и волновался, что его кто-то опознает, а если кто и опознает, он скажет, что взял фамилию убитого друга, который вынес его раненого с поля боя, а сам погиб.
Правда, и сын, за которым он съездил на станцию был Ярышев и жена его тоже была Ярышева. Ну, а как же иначе?
Уазик по песчаной дороге бежал быстро. Скоро и станция. Иван Васильевич слышал не только гудки поездов, но и грохот вагонов при сцепке. А время было уже далеко за полдень. И солнце, касаясь верхушек деревьев, золотило их. Причудливый и убаюкивающий лес дремал под действием тепла и света. Но Иван Васильевич или просто Егорка прелестей этого дня не видел. Перед ним почему-то воочию встал тот день сорок второго года. Огромный, выкопанный ров на краю сгоревшей деревни и кучка израненных партизан среди которых была и его Верка - первая любовь, по которой он сходил с ума и носившая под своим сердцем его ребёнка, он должен был вот-вот появиться на свет. Её несколько раз пытались отправить на большую землю, но всё как-то не получалось, то самолёт не прилетел, то был сбит немецкими истребителями.
Он нажал на тормоз, и машина встала, так как до прибытия поезда было ещё время, а ему ну никак не хотелось быть среди народа, потому что его многие знали. Воспоминания явившиеся, как бы спонтанно захлестнули душу, и сердце забилось учащённо. В голову ударила кровь.
Выйдя из машины, Иван Васильевич осмотрелся, что это именно то место, где был расстрел партизан. Вот и сгоревшая деревня, а там невдалеке виднеется обелиск партизанам, отдавшим жизнь за родину в годы Великой Отечественной войны. Конечно, Ярышев знал всех кого расстреляли, так как был не последним лицом в отряде, а командиром разведки. На обелиске красуется и его фамилия: командир разведки Егор Иванович Груздев и дата его рождения. Он, уходя от наседавших на него немцев, расстрелял весь боезапас, оставив гранату для себя, но воспользоваться ею не сумел. Немецкий снайпер перебил ему сначала правую руку, потом и левую, и он, истекая кровью, упал, так и не вытянув чеку гранаты. Немцы его немного подлечили, а потом совершили с ним остальное. И так он стал изменником Родины. Подойдя ближе, он заплакал и упал на то место, где когда-то был ров. Ему показалось, что слышит голоса партизан. Вот только свою жену Верку он не слышал, хотя и призывал и направлял свой слух, но всё было напрасно. Он так увлёкся, что позабыл зачем приехал. Приезд поезда отрезвил его. Егор Иванович Груздев (перейдём к его настоящей фамилии) поднял голову и увидел прибывающий на станцию пассажирский поезд. Он завёл мотор машины и вышел встречать сына. Вскоре они были уже у себя дома. И сразу начался пир. У него был свой дом, правда не очень большой, но и не маленький, где-то около ста квадратных метров чистой жилой площади, плюс вспомогательные пристройки. Груздев распорядился вытащить столы на улицу под яблони и там, не задыхаясь от жары: гулять, так гулять.
В это время его первая жена Вера с сыновьями стояли и наблюдали через бинокль за всеми, что происходит в доме Егора Груздева. Он, конечно, не знал, что за оградой его дома за ним наблюдают очень уж заинтересованно.
- Мама, это батя наш? - обратился старший сын Владимир к своей матери, - хорош гусь. Ну, да ладно разберёмся.
- Володя, а может не стоит, пусть он живёт. Тех людей уже не вернуть, - грустно сказала Вера Ивановна. - Он всё же твой отец.
  -Нет, мама, таких, не прощают, - ответил Владимир. Он был капитан госбезопасности СССР. - Я пойду и заявлю об этом. А вы оставайтесь здесь.
Он ушёл и вскоре появился, но уже с двумя сотрудниками госбезопасности, которые были уверены, что это ошибка, Ярышев не может быть Груздевым, ведь о нём идёт такая слава по всей стране.
Люди в гражданской одежде подходили, и Егор Груздев понял - это за ним. Он выскочил из-за стола и побежал домой. Залез на чердак и вытащил из тайника пистолет "Вальтер". Они начали подниматься к нему на чердак. Егор передёрнул затвор. Патрон мягко вошёл в патронник. "Верка, Верка, ты всё же жива, я так рад за тебя. Ну, прощай и уже навсегда, - пронеслась мысль, - а ведь я почти не виноват в той трагедии, что произошла там, на краю сожжённой немцами деревни. Я был невменяем и не понимал, что я делаю. Но это уже не так важно. Мне никто не поверит, ведь я изменник Родины."
  На чердаке появилась голова. Он понял, что это его сын от первого брака, а с ним видимо и госбезопасность. Медлить было нельзя, и он нажал на спуск. Грохот выстрела отрезвил гуляющих. Они встали и в недоумении вытянули шеи.
- Егор Груздев покончил с собой, - сказал представитель госбезопасности по району подполковник Владимир Тихомиров. - Я сожалею, что так произошло. Его нужно было судить как изменника, который предал свой партизанский отряд во время войны в сорок втором году. Сто двадцать партизан были расстреляны немцами.
В углу большой комнаты на втором этаже стоял большой сейф. Тихомиров приказал открыть его. И когда его открыли, из сейфа посыпались письма, адресованные ей, своей первой жене:
«Верочка, Верунчик, здравствуй. Я так тебя люблю. Годы летят, а в моей груди не утихает боль, что я натворил. Я своими руками убил свою жену и будущего ребёнка. Если б не было войны, ты понимаешь, как бы мы зажили с тобой, Верка! Ты же у меня, не женщина, а прелесть. Вот уж сколько лет прошло, но забыть тебя я не могу. У меня другая жена и другие дети, но ты - мой ангел, и забыть тебя, нет у меня сил. Боже, что же мне делать? Скоро я уйду в иной мир. Простишь ли ты меня, вот главный у меня к тебе вопрос.»
Прочитав первое письмо, Вера уткнулась лицом в ворох писем и горько заплакала.