Отрывок

... Едва Владимир проехал околицу, сердце его забилось. Справа от дороги его встретила церковь, знакомая с детства. Когда-то, каждым летом, когда его привозили в Москву, бабушка непременно заставляла его креститься на эту смешную маковку, под сенью которой в незапамятные времена произошло ее венчание. "Отрадное"?.. Или я его уже проехал?..
Слева тянулись бесконечные рощи Долгоруких, справа на Владимира глядели маленькие избы, вросшие в землю грибами своих крыш. Солнце клонилось к закату, а до Москвы оставалось еще более пятнадцати верст.
Кто-то явно наблюдал за ним - с легкой хрустальной улыбкой, - но Владимир не обращал на это никакого внимания, и лишь ветер шумел в его ушах. Оранжевый шар солнца уже готов был скатиться за край леса, но, казалось, боялся уколоться о верхушки елей и старался незаметно, бочком, протиснуться между ними.
Стало холодно, и Владимир пришпорил коня. Он спешил на бал: по средам Долгорукие собирают у себя весьма приятную компанию.
Улетев в своих мыслях в предстоящий вечер, он не заметил, как подъехал к Дмитровской заставе. Отсюда, от ворот, начиналась прямая дорога, выводившая его через Новую Слободу прямо к роскошному особняку Долгорукого-младшего.
На небе между тем уже взошла луна, под которой россыпью светлячков сверкали оконца Слободы.
Луна смотрела на молодого армейского прапорщика и улыбалась - как будто хитро склонив голову набок.
"Что ты смеешься? Тебе весело? Или ты смеешься надо мной? Ты думаешь, я опять еду попасть ей на глаза? Да мне все равно, как она на меня смотрит!.. Что ты молчишь?!" .-
Луна отвечала: "Я любуюсь тобой! Только жалко, что ты не понимаешь моего молчаливого языка..."
Вот и Дмитровка. Владимир кинул поводья выскочившему лакею и устремился навстречу музыке, в которой угадывались свечи, шартрез, танцы, обмен записками. Сегодняшний вечер был предназначен ему и только ему, он это чувствовал и радостно спешил навстречу судьбе.
Через мгновение на пороге зала его подхватил вихрь света и музыки.
Маше показалось, что одна нотка спрыгнула с пюпитра и побежала гулять по паркету. Она с трудом уворачивалась от ног танцующих, несколько раз ее подхватывал - как волной, - шлейф платья, но вот, наконец, ей удалось выскочить на лестницу. Оттуда - бегом, прыжками, скачками - вниз, к выходу. И вот она уже скачет по булыжнику, выскальзывает на улицу, чудом увернувшись от ног первого встречного прохожего.
Горошинка-нота убежала от своего крючочка-паузы, от своих подруг-горошинок, променяв уютные линейки на новое и неизвестное. Визг шин прервал Машины мысли, - она стояла у светофора. Пора было расставаться. Восьмым уроком в тот день была литература, на которой, как и на всех остальных, их натаскивали на предстоящие экзамены.
- Пока! До завтра! - приветственные взмахи руками, воздушные поцелуи, и толпа одноклассников рассыпалась.
Я шел за нею всю улицу: меня привлекла сначала ее походка, затем -когда она повернула голову, - заворожил профиль. А теперь - еще и глаза.
Я купил у бабушки в переходе букетик ландышей и побежал догонять очаровательную незнакомку вниз по эскалатору. Настиг я ее в тот момент, когда она сходила с последней ступеньки лестницы.
Я вдохнул терпкий запах ландышей и окликнул ее:
- Барышня, Вы позволите?..
И букет был преподнесен. Маленькие колокольчики ландыша, как хрустальные висюльки люстры, беззвучно качались, стукались друг о друга. Они не издавали звука, они думали о нем.
Пепельная головка обернулась через плечо и с удивлением посмотрела на меня. Взгляд - удивление. Глаза вспыхивают, потом гаснут. Она что-то показывает мне руками: я ничего не понимаю. И только узнаваемое шевеление губ приводит меня в испуг: она глухонемая!
Господи, как нехорошо получилось!..
Мама рассказывала, как давно, когда я был маленький, она привязала в автобусе воздушный шарик какому-то мальчугану к пуговице пальто, а тот оказался карликом... Теперь этот карлик встал у меня перед глазами...
Я выхватываю из кармана ворох каких-то бумаг, вскрытый конверт и на чистом обороте пишу:
"Это - Вам".
Она смотрит недоверчиво, потом улыбается, движение губ и рук: она берет букетик - ландыши задрожали, издали свое воспоминание о звуке. Затем она берет мою бумажку и пишет в ответ:
"Спасибо".
"Вы очень красивая, я пол-дороги за Вами следил".
"Спасибо".
"Я правду говорю".
"Спасибо".
И - улыбка в глазах. Мне показалось, что я услышал ее смех - звонкий и очень легкий. Намек на смех. Или - напоминание о смехе...
Людской поток, вываливаемый с эскалатора на маленькую площадку, раздваивался: кто на "Пушкинскую", кто на "Чеховскую"... Так бабушка в детстве учила меня перебирать крупу.
"Как Вас зовут?"
"Маша".
"Красиво".
"Спасибо".
Смех в глазах - уже не скрываемый;

А вас? - это она не написала, а спросила - глазами, плечами.

"Володя".
"Я так и думала".
"Почему?".
"Не скажу".

Чистые поля на конверте кончились, надо было искать другое средство общения. Я полез в сумку и вытащил одну из тетрадей, оказавшейся лекциями по статфизике.
Я начал писать. Она заглянула в тетрадь. На странице крупно было написано только: "Идеальный газ", подчеркнуто двумя чертами, а затем несколько раз обведено. Дальше шла белоснежная гладь листа.
Лукавый взгляд: что это? Да так, ничего, это неважно... Я пишу и заслоняю ладонью лист. Она ждет.

"Маша, можно я Вас поцелую?"
Тетрадь переходит к ней в руки. Она вертит ее, не поднимая глаз. Передо мной вновь возникает карлик, становится холодно спине. Маша смотрит в тетрадь, ресницы ее дернулись, но тут же опустились вновь. Рука поправляет застежку на куртке»
Она поднимает глаза. Взгляды встречаются. Ландыши - бархатным звоном, маленькие люстры...
Он целует ее тихо-тихо в губы, боясь нарушить тишину.
"Маша, я не хочу Вас отпускать". "Не отпускайте".
Смеется? Или нет?..
"Поедем ко мне в гости?" (Крупными и смелыми буквами. Буква "г" не удалась, стала похожа на "ч"...)
"Маша, я Вас очень прошу, не бойтесь ничего".
"Мне еще семнадцать лет".
"Я же Вас не в армию призываю".
Засмеялась. Взяла его за рукав, оторвала от стенки и потащила вперед. Вестибюль заполнился ландышным смехом. Посередине зала она остановилась, взяла у него из рук тетрадку и написала крупно: 4
'Пойдемте".
Прислонившись к надписи "Не прислоняться", они стояли в самом уголке вагона, несшего их через гул и темноту тоннеля. Тетрадка трубочкой была втиснута между ними.

"А Вы умеете читать по губам?"
"Да".
"А что я сейчас говорю?"
И он прошептал ей: "Я в тебя влюбился!"
"Не скажу!"

Теперь уже смеются оба. Маша нюхает ландыши, зарывается в них по самые глаза, Володя ныряет туда же.

"А ты научишь меня говорить по-своему?"
"Если захочешь".
"А скажи что-нибудь".

Она шепчет беззвучно, руки рисуют в воздухе какую-то мелодию.

"Что ты сказала?" "Не скажу!"
"Что ты любишь есть на ужин?"
"То, что быстро готовить".
"А что мы будем пить? Шампанское, коньяк, шартрез?"
"Что такое шартрез?"
"Вино. Какое-то вино. Что-то из литературы".
"Будем пить шартрез, ладно?"
"Будем".
Поезд дальше не пойдет. Просьба выйти из вагонов. Дальше они шли пешком.
Сбоку подхромала и облаяла маленькая злючая черная собачонка. Она лаяла так злобно, так неистово и так обреченно, что мгновенный испуг сменился глубоким выдохом.
"Я покажу тебе солнце".
"Я видела солнце, я часто в него смотрю".
"Я покажу тебе свое солнце".
И они полезли на крышу башни-двенадцатиэтажки. Тихо притворив за собою дверь, пройдя какой-то ничей балкон, затем еще марш лестницы, они оказались в полутемном вонючем загончике. Пыльная ржавая дверь поддалась, и над головами открылась голубизна неба. Подсадить Машу, затем подтянуться на руках, опираясь на стенки маленькой шахты, было уже совсем легким занятием. Выше них были только провода, тянущиеся к соседнему дому, А впереди, прямо перед ними, катился в зеленые холмы олимпийского велотрека огненный диск солнца, немного неровный - как леденец, чуть облизанный с одной стороны.
То ли от оранжевой краски, то ли от быстро синеющего неба, то ли от ветра - холод сковал их обоих. И только гул в ушах - страшный гул ветра. Первый звук, услышанный мною за всю нашу дорогу.
До дома добирались молча. То есть - не переписывались. Было о чем помолчать. Окрестные дома приветствовали их мягко вспыхивающим салютом - гроздьями зажигались желтые, голубые, зеленоватые, оранжевые окна комнат, кухонь и подъездов.
"Я чищу картошку, а за тобой - шартрез".
Опять смеется? Глаза лукавые, но добрые.
Ужин с шартрезом - это картина для двоих. Двое ее видели и запомнили. Вкуса этого ужина нам все равно не попробовать.
Свечка на столе - оранжевая. Рюмки. Тарелки, чашки и прочее. Разрезанное яблоко. И - тетрадка с ручкой.
"Мне надо ехать домой, уже поздно".
"Посидим еще"
"Мама будет волноваться".
"А ты позвони"
"Я не звоню. Я не могу говорить по телефону".
Господи, господи!.. Дурацкий карлик выпорхнул перед глазами и захохотал, съедая привязанный к пальто воздушный шарик. Он жевал уже воротник пальто, раздуваясь всё толще и толще, и дико хохотал.
Маша тихонько положила ему палец на губы. Он впился поцелуем в этот палец, схватив всю руку и прижав ее к себе.
Милая моя, девочка моя... Ты прости меня, прости!.. Я забыл, я совсем забыл...
Ты не переживай! Давай ты будешь относиться ко мне так, будто я все могу, ладно? Я не хочу быть инвалидом - это так обидно, когда есть что-то в жизни, что тебе недоступно... Жалко, что ты не понимаешь моего языка, я бы многое тебе рассказала. Мне впервые хочется кому-то рассказывать и рассказывать о себе!.. А писать - это очень долго и трудно... Как я хотела выброситься из окна, когда мама решила оформить мне третью группу...
"Давай отправим телеграмму".
"Она к утру придет. Надо ехать".
"Где ты живешь?"
"В Бибирево".
"Давай мы кого-нибудь пошлем к тебе домой?"
"Как?"
...Сейчас-сейчас, я только вспомню, кто там живет. Еще не поздно, если Сережка дома, он съездит обязательно... Ты напишешь записку, я ему ее прочту по телефону, и он отнесет... Или расскажет...
"А мама твоя слышит?" " кивок головы.
- Так чего же я глупости порю?! Давай я ей позвоню, а? - и он схватился за тетрадку, но Маша уже кивнула - сначала нерешительно, а потом упрямо и твердо.
- А что ей сказать? - Маша пожала плечами, взяла ручку и, уцепившись зубами за колпачок, раскрыла тетрадку.
- Что, а ты тоже меня слышишь?!
Кивок, пепельная челка закрывает глаза, и Маша кончиком ручки сдвигает ее в сторону.
- А что же ты раньше не говорила?! Взгляд.
- Ой, что это я говорю!.. Прости меня, Машенька!..
В тетрадке было написано:
"Мама, это от меня. У меня все в порядке, - ты ведь веришь своей Артемизе? Буду завтра после школы. Ц.М."
Последние две буквы были подчеркнуты.
- Это что? - Володя показал на них. Маша написала:
"Ц.М. - это наш код. Целую-Маша".
"А как маму зовут?"
"Наталья Николаевна".

- Я звоню? - Володя взял трубку. - А какой у тебя телефон? Странно, так непривычно разговаривать!..

Маша набрала номер и передала ему трубку. Длинные гудки: четыре, пять, на часах - без пятнадцати двенадцать. Наконец, трубка поднята.
- Алло!
- Наталья Николаевна?
-Да...
- Добрый вечер.
- Добрый вечер...
- Это говорит Володя, Вы меня не знаете... Тс-с!.. (Это относилось уже к готовившейся прыснуть своим беззвучно-хрустальным смехом Маше.) Я звоню от Маши. То есть, она от меня.
- Подождите, я ничего не понимаю. Кто это?
- Володя. Вы меня не знаете. Маша сейчас у меня, и я Вам от нее передаю... Давайте я лучше прочитаю...
- Что прочитаете?
- Записку, она Вам ее написала.
- Какую?
- Слушайте: "Мама, это от меня..."
... Господи, как же трудно говорить!.. Как легко смотреть в эти все понимающие глаза, как просто все выразить легким пожатием руки, одним прикосновением пальца!..
- Володя, а сколько Вам лет?
- Наталья Николаевна, с Машей все будет в порядке, я Вам обещаю. Я ее не обижу, честное слово! Хотите, запишите мой телефон, или адрес...
- И все-таки, Володя, сколько Вам лет?
- Двадцать шесть.
Пауза была невозможной.

- Вы только помните, что ей намного меньше. И не обижайте ее, - это
все, с чем я могу к Вам обратиться. Мне остается только молиться, чтобы Вы оказались порядочным человеком. Она и так перенесла слишком много в жизни...
Я вышел с телефоном в другую комнату:
- Наталья Николаевна, я слишком хорошо отношусь к Вашей дочери, чтобы даже в мыслях своих позволить себе ее хоть чем-то обидеть. Поверьте мне!.. Хотите, я завтра вместе с ней к Вам приеду?
Пауза.
- Скажите Маше, чтобы она не проспала контрольную. У Вас будильник есть?
-Да.
- А вы, что, там только вдвоем?
-Да.
- Володя, дайте, пожалуйста, ей трубку.
Я вернулся в кухню, волоча за собой электрический хвост колечками.
- Маша, тебя
Она схватила трубку. Я вышел из кухни и закрыл плотно дверь, хотя ни одного звука оттуда не доносилось. Дошел до комнаты, вышел на балкон - в домах напротив чересчур поспешно гасли бывшие гроздья салюта - желтые, красные, белые, оранжевые и зеленоватые. Задерживались - словно мерцая и переливаясь на небе, - только лилово-фиолетовые: там смотрели телевизоры.
Я слышал, как Маша положила трубку, как тихие ее шаги приблизились ко мне, как ладошки сзади закрыли мне глаза. Я слушал ее дыхание.
Володя обернулся и встретился с неожиданно веселыми глазами. Они смотрели на него, они успокаивали, они хотели жить, и они жили.
- Милая моя!.. - Он задохнулся от собственной нежности, он обхватил ее руками, сжал - до хруста костей, навсегда запомнив подушечками пальцев рубчик ткани ее блузки. Он целовал ее - в губы, в щеки, в глаза, оказавшиеся мокрыми и солеными. Маленький теплый ее язычок, - и страшный карлик заскрипел чем-то металлическим сзади него. Володя уткнулся глазами и губами ей в волосы - он еле сдерживал слезы.
- Милая моя, я буду с тобой говорить, ладно? - она кивала. - Ты слушай меня, я ведь все понимаю, что ты мне отвечаешь. Хорошая моя, как я тебя люблю!..
Можно ли что-то прибавить к тому, что волосы ее пахли ландышами?..

... На балконе было холодно, и они вернулись в комнату. Маша принесла с кухни тетрадку.
"Мама не сердится. Ты не волнуйся".
"Тебе хорошо со мной?"
"Очень".
"Ты рада, что поехала?"
Поцелуй был самым точным ответом.
"Расскажи мне про себя".
- А что? (В ее зрачках пляшет огонь свечки. Два огонька.) Я не знаю, что говорить. Мне кажется, что ты знаешь про меня все... (Отвечают плечи и глаза). Давай, ты будешь спрашивать?
"Ты учишься?"
"Нет, учу".
"Ты подробно говори".
- Я уже учу. Студентов. Ты про эту тетрадь? Я искал свои старые лекции, потому что помнил, как нам все хорошо и понятно объясняли. Но я не учел, что я плохо записывал... Вот - веду семинары, иногда читаю лекции. "Это интересно?"
- Да... Иногда. На самом деле - интересно, когда кажется, что ты кому-то нужен...
"Это всегда".
- Что "всегда"?
"Когда нужен - интересно. Всегда".
Вот и он уже отвечает глазами и плечами.
"А ты меня тоже спрашивай".
"О чем?"
"Обо всем. О чем хочешь".
- Расскажи мне про школу...
"Это долго и не хочу. Я ее скоро закончу".
- Теперь - твой вопрос.
"У тебя было много женщин?"
- Не знаю... (Брови и носик - это тоже вопрос,) Я правда не знаю...
Наверное, много. Хотя, если честно, - то помню я только нескольких.
"Ты с ними жил?"
- Ну... Жил - с кем-то... Ну, конечно... Я тебе лучше вот что расскажу... Что ты там пишешь?
"Не надо".
-Что?
"Не рассказывай".
- Почему? "Не хочу".
- Ты обиделась?.. Маша!.. (Глаза смеются, глаза радостные, глаза живут кивают, как шапочки ландышей. Так не обижаются.)
"Спрашивай меня".
"А у тебя были мужчины?"
"Нет"
"Никогда?"
"Нет".
"А ухажеры?.." "Кто это?"
- Ну, кто дарит цветы, развлекает, с кем ты целуешься...С кем ты гуляешь...
"Это ты".
... А еще я люблю музыку. Я ее чувствую всем телом, а руки мои -словно сами ее играют... Когда я танцевала в бальных танцах, они все смотрели на меня. Я чувствовала на себе их взгляды, я им нравилась - и знала это. Я ушла, потому что там был один мальчик, в которого я влюбилась. Я боялась, что он со мною заговорит... Я не помню его лица - я не поднимала на него глаз. Я помню его прическу и шарканье: танцевал он ужасно!.. Ты так похож на него!.. Почему я тебя не боюсь?.. Я тебя совсем не стесняюсь!..
- Маша, давай потанцуем? Хочешь? (Он уже действительно научился понимать без слов). Какую музыку включить?
Маша села разбираться в кассетах, что-то включила, выпрямилась, подошла к Володе и положила ему руки на плечи.

В тот вечер Армстронг играл и пел только для них. Все было для них. Она остановилась. Она нагнулась и села около тетрадки. Внимательно посмотрела ему в глаза и вывела аккуратным почерком:
"Я хочу быть твоей женщиной".

Крючочки пауз и горошинки нот спрыгивали с нотных линеек: они кружились, вились, они путались под ногами, сбивали с пути. Одна подпрыгнет, спружинит от пола, перелетит на плечо, проскачет по всем пуговицам, - ты только погонишься за ней, как сзади дерзко облает тебя другая, хрипловатая - словно ты наступил ей на ногу. Потом они вдруг все соберутся - дразня и смеясь, вытянуться клином и улетят, - чтобы через секунду вывернуться откуда-то из-за плеча, рассыпаться крупой - барабанной дробью. Они путали, они кружились, они носились роем в этой вышине - без конца и без предела. Выше них были только провода, напоминающие больше нотные линейки.

А сверху улыбалась луна, чуть склонив голову набок.

Володя смотрел - Маша танцевала. Она разговаривала с ним. Она говорила плечами, хрупкие плечики - без блузки они выглядели совсем детскими. Она смеялась рассыпанными пепельными волосами. Она танцевала между свечек свой языческий танец - босая, обнаженная, смелая и сильная. Она сама была язычком пламени - то исчезая в темноту, то появляясь вновь. И только маленький белый треугольник детских трусиков, как фосфорный, плавал по комнате.
Музыка закончилась, но руки продолжали говорить, просить, молить и петь. Впервые она рассказывала о себе все - без утайки. И была счастлива.
Володя взял ее на руки и понес. Три с половиной шага - до кровати, - но это сосчитать могла только луна, потому что они этой дороги не заметили,
...Он был с нею нежен. Он держал на весу хрупкие хрусталики ее волос, рук. Он боролся с дурманящим запахом ландыша, - а за его спиной - он это чувствовал, - молча ждал страшный карлик. Тишина его сопения была непереносимой.
- Милая моя, Машенька моя!.. Хорошая моя!.. Как я хочу, чтоб тебе было хорошо!.. Чтобы ты всегда была счастлива!..
Она вертела головой - как в тифозном бреду, как в горячке от жажды... Она стонала, хрипела... И вдруг закричала - невероятно, страшно, звонко... Еще закричала...
- Володечка, милый!.. - Она кричала в полный голос, не открывая глаз. -Еще! Еще!.. Милый мой!.. Мамочка!..
- Тебе хорошо?
- Да, да!.. Любимый мой!..
- Мама, ты меня слышишь? Это я... Я... Ну, не плачь!.. Все хорошо, правда... Мамочка!.. Ну, чего ты?.. Я около школы, из автомата... Я не пойду в школу... Мама, мамочка, что ты плачешь?.. Это я... Я поеду домой и
подожду тебя... Только ты не плачь, хорошо?.. Я еду...
Пойти на "Пушкинскую", где вчера ее встретили ландыши, она не смогла. Первый раз ей подарили цветы не к Восьмому марта, не на день рождения, а просто так.
И она пошла домой пешком.
Потом поехала на троллейбусе - сначала по бывшей Малой Дмитровке, затем по бывшей Долгоруковской, через когда-то Новую Слободу. Справа остался вокзал, построенный на месте Дмитровской заставы, а она уже ехала на автобусе. Слева мелькнула церквушка и метро "Отрадное".
Закат она встретила дома - сидя на полу. С телефоном.
- Я у тебя ландыши забыла... И руки привычно вторили ей...