Балетные Ножки

Кузьмича, привезенного из аэропорта и вселенного в заранее снятый апартaмент в пенсионной комьюнити, поджидало множество впечатлений, которые выскакивали одно за другим прямо из окна. Апартaмент только построен, как сказали его сыну в офисе, но это была очевидная ложь, потому что дерево, росшее прямо за окном, было громадным и вековым, как минимум. Кузьмич знал, что вокруг новых зданий насаживают молодые деревья и это не соответствовало, но сын отговорился – Америка! Отговорился и уехал на работу со словами – осваивайся, позвоню, как-будто у Кузьмича не было других первоочередных вопросов. 

На всякий случай Кузьмич сделал зарубку в памяти: – переспросить сына, когда тот позвонит. Потом принялся повторять содержание зарубки, как советовал доктор еще в Москве – чтобы она не рассосалась, что бывает с  возрастом, и прежде, чем Куьмич закончил повторять,  на фоне дерева появился человек.

Кузьмич очень удивился потому, что этого человека он хорошо запомнил – это был отец предателя родины, который зашел в отдел к Кузьмичу за справкой для сына, которого уже уволили, как подавшего документы на выезд за рубеж. Память на лица и имена-отчества у Кузьмича была превосходная –  человека звали Исай Моисеевич. Было лишь странно, что хоть и прошло четверть века, а человек совершенно не изменился. Ишь хитрый, -- подумал Кузьмич. Еще Кузьмич подумал, что теперь его сына не называли бы предателем родины, но радости это не прибавило, потому что тот не изменился и это было несправедливо.

Дерево опять в полную открылось перед Кузьмичом, и он снова подумал, что надо спросить у сына, зачем они сажают такие огромные деревья, что нерентабельно и до кого это нужно довести и Кузьмич забыл про Исай Моисеевича, которого он в ражу даже успел окрестить Бессмертным, но раж прошел и Кузьмич забыл ...

Потом наступил вечер, позвонил сын, но сказал что сегодня у него нет времени и поговорим позже, а на вопрос – когда позже, ответил: – не знаю, может завтра и отключился. А когда наступило завтра,Кузьмич что-то наспех приготовил, наспех поел, сунул в карман бумажку с номером своей квартиры на случай, если заблудится в этом лесу – было очевидно, что это лес,  и отправился побродить и познакомиться с новыми окрестностями, то-есть пошел на рекогносцировку.

Прошли в точности сутки, как он приехал, и вот Кузьмич оказался прямо возле того векового дерева, которое он, казалось забыл, но тут же сразу узнал и даже обрадовался своему первому знакомому в Америке и сразу все вопросы, что вчера это дерево вызвало, воскресли у Кузьмича, как записанные на бумажку, – но ведь не ушедшие, –подумал Кузьмич и принялся радоваться своей хорошей памяти, но тут, как будто Кузьмичова радость кого-то раздражала, мимо прошел вчерашний  Исай Моисеевич, которого вчера Кузьмич так легко узнал и, как оказалось, сегодня тоже не забыл, но радость от дерева сменилась помрачением Кузьмича и придав сарказм своему голосу, Кузьмич поздоровался: – здравствуйте, Исай Моисеевич. Исай Моисеевич с припоминающим интересом ответил: – я не Исай, я Исаич и похоже незлобно рассмеялся и пока он смеялся, Кузьмич понял все – они тоже стареют...

На следующий день ровно в десять утра Кузьмич  уже стоял у столетнего дерева и уже продумывал, что именно надо выяснить, как тут-же возле него оказался давний знакомый, который очевидно за ним следит – уже третий раз подряд, стоит появиться возле дерева, как тот тут-как- тут. С другой стороны это хорошо, что кто-то тут-как-тут. Хоть какой-то знакомый, а то все время один сам с собой.

Словом, чтобы сократить эту часть истории до возможного минимума, следует сказать, что с третьего по счету утра Исаич и Кузьмич завели привычку собираться в десять утра у этого столетнего дерева и совершать ежедневный «променаж по бульвару,» то есть по длинной бетонной дорожке между столетними деревьями невыясненной до сих пор породы, мимо белок играющих на них, вдоль и поперек корпусов зданий, заселенных англоговорящими, чайноговорящими, вьетнощебетающими, и русскими разных национальностей, говорящими на совершенно похожем родном русском языке, так что пока не вглядишься не разберешься, русский этот или нерусский.  Кузьмич,  тридцать лет жизни тщательно проверяющий, что написано в графе национальность, словил себя на мысли – а зачем я это делал, и словив, испугался, что мозги поехали, но испугавшись принялся обдумывать куда и, особенно когда – тогда или сейчас...

 То же случилось и сегодня. Кузьмич увидел первое столетнее дерево и желание выяснить его точный возраст и долгожительство проснулись тут же. Но, именно в самый момент возникновения желания,  их обоих обогнала молодая женщина с балетной походкой и такими же балетными ножками, которые не то, чтобы угадывались, а были хорошо видны, потому что женщина была в короткой юбке, чего никогда не происходит, если женщина носит джинсы, когда ноги могут лишь угадываться, а догадка часто сопровождается ошибкой. Здесь ошибки быть не могло.

Увидев ноги, Исаич расправил плечи, выпрямил спину, втянул живот, что следующему рядом Кузьмичу казалось просто невозможным. Но Исаич, мало того, что втянул живот, он еще прибавил шагу. Следуя за ним, Кузьмич тоже прибавил, но не распрямляясь, во избежании ожидаемых и неожиданных проблем в процессе распрямления.  Кузьмич, будучи уверенным, что он все же быстрее Исаича, теперь едва поспевал но, чтобы понять что происходит с Исаичем, Кузьмич пытался заглянуть ему в глаза  и, не сбавляя темпа и не глядя под ноги, уповая лишь на то, что на дорожку никто не подложил булыжник, не упуская Исаича, продолжал погоню за балетными ножками.
 
Кузмич очень хотел увидеть глаза Исаича в процессе этой погони. Дело в том, что на некоторые прямые вопросы, которые Кузьмич задавал Исаичу, тот отвечал, но отвечал уклончиво, иными словами – не прямо. Сейчас, как понял Кузьмич, подвернулась ситуация распрямить ответ, то-есть ситуация, в которой Кузьмич рассчитывал непосредственно выудить у Исаеча прямой ответ на вопрос, на который Исаич предпочитал отвечать лишь косвенно. Как будто его спрашиваешь про национальность, а он отвечает – математик. У Кузьмича такое поведение всю жизнь вызывало негодование. Ну ничего, сейчас я разберусь, -- это тест!

Тест начал приносить желаемые результаты. С самого начала было очевидно, что Исаич, погнавшийся за балетной дамой, сразу же потерял голову от этой погони. Кузьмич, ухвативший контакт с Исаичевыми глазами, боялся его потерять, что могло привести к утрате деталей, которые были многообещающими. Преследующий даму Исаич, кто бы мог себе представить, непрерывно  ей подмигивал, закрывая то левый, то правый глаз, при этом не сбавляя темпа, который казался бешеным до такой степени, что  Кузьмич отчетливо услышал свое сердце, которое билось учащенно и аритмично и Кузьмич старался не пропустить момент появления боли. Боли пока не ощущались, но на слух стал улавливать какой-то посторонний звук, природу которого Кузьмич долго не мог определить, пока он не понял, что теперь он слышит удары не только своего сердца, но и сердца Исаича, которое билось с примерно такой же скоростью, но ритмический рисунок сердцебиений был иным, чем у Кузьмича....

Время тянулось одновременно стремительно и замедленно. Но, пока оно тянулось,  Кузьмич ни разу не взглянул на балетные ножки непосредственно из соображений личной безопасности и тут он вспомнил, что Исаич часто рекомендовал Кузьмичу выяснять многие вещи косвенно, если нет возможности узнать непосредственно. Кузьмич при этом никогда не мог толком понять, зачем Исаич выпендривается, вместо того чтобы поставить вопрос прямо, то-есть ребром.  Сейчас, неожиданно Кузьмич все понял. Исаич выпендривался, но только на  первый взгляд. Кузьмича интересовал темп, но смотрел он на глаза Исаича, то-есть косвенно, а результат был такой же, как если поставить вопрос ребром. Кузьмич судил о движении по темпу, с каким Исаич подмигивал балетным ножкам !

И вдруг, Кузьмич, не упуская из виду глаза Исаеча, заподозрил себя обманутым снова! Или  выдержка изменила Кузьмичу. А может не выдержка а чувство самосохранения, а может ни то и ни другое, а просто и вдруг... Кузьмич вспомнил, как когда-то  лет двадцать назад по телевизору какой-то сатирик произнес революционную фразу: – Довольно смотреть на мир глазами Сенькевича... Кто знает? Словом, Кузьмич понял, что он опять смотрит на мир чужими глазами, но теперь это не были глаза Сенькевича. Это были глаза Исаича, подмигивающего балетным ножкам.  И, внезапно осознав это, Куьмич оторвал свой взор от подмигивающего лица Исаича и смело и непосредственно взглянул в направлении, в которое был устремлен взгляд – его собственный взгляд и взглянув... ничего не увидел...

То есть он увидел деревья, про которые следовало позвонить сыну и кусты окружающие дорожку для прогулок, но на дорожке... никаких балетных ножек не было... От резкого перевода взгляда голова Кузьмича закружилась, но, он все-таки применил усилие воли и перевел взгляд на Исаича... Исаича на том месте, куда перевел взгляд Кузьмич не оказалось вовсе, но Кузьмич о нем продолжал помнить и не забывая, он применил еще одно усилие, чтобы узнать, где же расположен теперь Исаич. Но, от этого второго усилия, голова Кузьмича принялась кружиться в противоположном направлении и так, кружась вместе с головой, взгляд Кузьмича наткнулся на Исаича, который стоял... видимо, стоял уже прилично, так что Кузьмич его сильно обогнал. Но, в голове Кузьмича продолжал сидеть вопрос, который, чтобы задать, следовало прежде дать команду ногам, чтобы они доставили его к Исаичу. Вопрос был длинный и задать на расстоянии его было возможно, но, Кузьмич предвидел далеко идущее объяснение, обилие неконкретностей, словом, попытки уйти от прямого ответа. Следовало быть рядом с Исаичем и Кузьмич отложил свой вопрос на «когда Исаич его догонит.»

Кузьмич ждал, не поворачивая головы, стараясь лишь не пропустить изображения Исаича, когда оно, попадет в поле его зрения. Однако, пока Кузьмич ждал, он забыл свой вопрос, а потом забыл кого именно он ждет и если бы кому-нибудь удалось увидеть в тот момент лицо Кузьмича – оно выражало потерю цели...  Потерю цели Кузьмич тоже почувствовал, но на интуитивном уровне. Но, почувствовав это, Кузьмич медленно перевел взгляд влево, но ничего примечательного он не увидел и, продолжая перемещать взгляд, Кузьмич заметил очередное многовековое дерево и он вспомнил сына, стараясь восстановить истину, – отчего сына? – А! Узнать... как оно называется, – вспомнил Кузьмич, воссоздавая действительность. Но это не все, подумал Кузьмич и изменил направление, в котором поворачивалась голова с налево в направо... И вдруг, когда-то привычное близорукое зрение Кузьмича, которое уже с полгода, как  сменилось на непривычное дальнозоркое, отчетливо увидело неподвижную фигуру на дорожке, которую Кузьмич тотчас же опознал, как фигуру Исаича, которая... о, это было точно, еще недавно преследовала женщину с не то чтобы не в джинсах, а в юбке из которой выглядывали необыкновенно красивые ножки – балетные ножки...

И тогда, взгляд Кузьмича прочно зафиксировался на лицо Исаича, а ноги буквально понесли его к объекту. Это хорошо, думал Кузьмич, приближаясь к цели, что я теперь дальнозоркий, потому что цель была все время в фокусе и виделась резко.  Но, лишь только лицо Исаича оказалось размытым, Кузьмич расстроился, правда ненадолго. Кузьмич расстроился ровно настолько, чтобы восстановить в памяти момент своей действительности, то-есть если предмет на который смотришь выглядит размытым – предмет находится рядом... 

Они находились рядом! Кузьмич спешно, чтобы не забыть, сказал: -- А чего ты ей подмигивал, когда она могла видеть тебя только спиной? – Я никому не подмигивал, – сказал Исаич, с таким удивлением, как будто он самый умный, а вокруг все дураки, так это послышалось Кузьмичу. – Ну хоть сейчас, когда все очевидно, хотя-бы сейчас не придуривался бы, – с легким негодованием, но в сердцах сказал Кузьмич. И про негодование и про в сердцах – это было, похоже точно, потому что Исаич, кто до сих пор практически отмалчивался, вдруг посмотрел с улыбкой на Кузьмича и заявил: -- Легкое  негодование – это глубокое возмущение в отсутствии всенародной поддержки, а здесь в Силиконовой Долине всенародной поддержки нет, вот в чем дело. – Было непонятно, к кому Исаич обращается, учитывая что рядом с ними никого не было.

 И все-же, услышав в неприязненном тоне Кузьмича несомненную искренность вместо успевшей надоесть политической корректности, Исаич по-своему обрадовался, освобождено улыбнулся и спросил: – А что именно ты видел, будто я делаю? – причем, тон Исаича был такой, что Кузьмич поверил, что Исаич не придуривается, а просто такой он и есть. И Кузьмич сделал шаг навстречу не сходя с места, но теперь он видел Исаича почти в фокусе. – Ты сначала закрывал один глаз, потом его открывал и тут же закрывал другой. Это называется подмигивать, – сказал Кузьмич, но уже отходчиво... И, этого оказалось достаточно! Ясность была достигнута! Словом, общий синтаксис тыл найден!.

  –Я не подмигивал, – сказал Исаич, – я хотел выяснить,  – каким,  левым или правым глазом я лучше видел ее ноги. И когда я закрывал левый, я видел ее ноги правым и мне казалось, что я вижу правым хуже, чем левым,  и я тогда закрывал правый, и я видел ее ноги левым и мне казалось, что я вижу левым уже хуже... И потом я подумал, что вовсе перестал видеть и остановился – это когда я совсем уже не увидел ее ног, и тут я слышу ты меня зовешь. – Ты не перестал видеть... ее уже не было на дорожке, –  сказал Кузьмич. 
– Я же говорю, что перестал ее видеть, раз ее не было на дорожке, стало быть, как я мог ее видеть, вот я и говорю, что перестал... И оба  пошли домой думая.

Исаич думал, что балетные ножки были прекрасны, но он так и не смог подобрать глаз, которым они получше видны и, что может быть ему – Исаичу впервые в жизни наконец удалось увидеть то, ради чего зрение дано человеку.  Все это Исаич молча говорил кому-то, но уже не помнил кому...

В поле зрения Кузьмича снова попало столетнее дерево. Что-то оно напоминало... какое-то воспоминание, но как заноза заслоняющая главное. ... Они мелькнули так близко и, взаправду Кузьмич видел их впервые да и то  не своими глазами... А следующего раза больше уже не будет никогда.