Не нарушая традиций

Дана сидела на корпеше за низким столиком, накрытым к чаю. С лева от нее, опершись на левую руку, полулежала старая мать. Другой рукой она разливала чай приехавшим из города дочерям. Пушистый платок слегка спадал на усталые веки матери, так что ей каждый раз приходилось его поправлять, чтобы любоваться собравшимися уже взрослыми детьми. Все пятеро — дочери. Дана самая младшая. Заканчивает в этом году университет. Она отличается от старших сестер мечтательным, мягким характером. Часто рассеянная, но всегда заботливая к людям.
Отец девушек рано ушел из жизни, поэтому старшим пришлось брать все мужские заботы по дому на себя. Нелегкая жизнь отложила опечаток на их лице в виде всегда серьезных глаз, поджатых губ и редкого смеха.
В руках Даны старая, с оторванными уголками черно-белая фотокарточка. На ней белолицая девушка-турчанка. Светлые глаза придают лицу загадочность, и даже какое-то колдовское очарование. Их миндалевидный разрез заботливо опушен густыми и темными ресницами. Брови, как крылья чайки над глубокой водой, застыли в легком и изящном взмахе, придают некое удивленное выражение лицу девушки. Аккуратный курносый нос, с небольшой родинкой на кончике, немного горделиво приподнят. Уголки губ слегка обозначили мягкую улыбку. Голова турчанки покрыта небольшой национальной шапочкой, из-под которой волнами ниспадают, почти касаясь, пола, сияющие темные волосы. Девушка одета в белое льняное платье простенького покроя послевоенных лет.
— Мама, как Вы с этим жили всю жизнь...? — отрывая задумчивый и ласковый взгляд от карточки, обратилась Дана.
— Как жила...? — поправляя платок, приподнимая глаза из-под нависших век, мать улыбнулась, — Доченька, родишь мужу пятерых детей, съешь с ним пуд соли… и будешь жить – не тужить о фотокарточке, которую муж носит рядом с сердцем. Над которой он каждую ночь плачет, выполнив супружеский долг. Каждая из вас была зачата вместе с ней. Я знаю, что он был со мной и в тоже время думал о ней. Что уж скрывать, Даночка, в ночь, когда была зачата ты, я, пожалуй, уже тоже думала о ней вместе с ним. Я привыкла. Научилась. Смирилась. Наша жизнь была другая. Мы не могли выбирать.
— Мама, расскажите о них...?
Старая женщина удобнее прилегла на корпеше, вытягивая ноги в ичигах, разминая их влево и право. Свернула шуршащую этикетку от конфеты треугольником и вместо зубочистки принялась ею снимать остатки ужина между зубов. Дочери тем временем обновили заварку, принесли с печи пышущий паром чайник, подогрели на плите молока. Мать снова удобно присела за столом, отпивая крепкий чай с молоком, с донышка маленькой пиалы. Принялась за рассказ.
— Муж, ваш отец, был замечательным человеком. Всегда. И до того как нас поженили родители и после. Это главное, что вы должны хранить в своих сердцах и передавать потомкам.
С Ширин они познакомились в школе. Вместе сидели за деревянными лавками, вместе уходили и приходили в школу. Ее отец был торговец, завозил фрукты из Турции. Потом наступила война, и он не смог вернуться на Родину. Так их семья и осталась в нашем ауле. Они вместе росли — Шерхан и Ширин. До старших классов их родители не тревожились и не препятствовали детской дружбе, несмотря на то, что ее семья была намного зажиточнее во все времена.
Однажды, когда они были в выпускном классе, Ширин не пришла в школу. Это фото было сделано в тот год. Ее отсутствие продлилось с неделю, ваш отец зашел к ее родителям. Они любезно приняли его на пороге и попросили больше к ней не приходить. Сказали, что она больше не будет ходить в школу и скоро уедет в Стамбул поступать там в колледж.
Ночью он пробрался к ее окнам. Вместе они сбежали к реке за аулом, где провели прощальную ночь. Он хотел за нее бороться. Но на следующий день к нему привезли меня из соседнего аула. Наши родители договорились, когда я только появилась на свет, а ему исполнилось три года. Я не закончила еще школу, но со свадьбой решили поспешить. Боялись, что он наделает глупостей. Без особого шума ее увезли в Стамбул. Я увидела ее, когда она сидела в повозке, уже покидающей наши края. Статная. Светящаяся. Мы — аульские девушки тускло смотрелись на ее фоне. А может это она — тоскливо, ведь она одна была такая, а нас много.
Все думали, что так легко закончилась их детская любовь. И только мы с вами знаем, как каждое утро, на протяжении всей жизни он целовал эту карточку, как счастливо светились его глаза, когда он на нее смотрел. Только я знаю, как было тягостно ему разделять постель со мной. Нет, он хорошо ко мне относился всю жизнь, но каждый раз я чувствовала, как ему больно предавать свою Ширин. А я была соучастницей в его предательстве. Были ночи, когда мы вместе плакали над ее карточкой.
— Мама… почему вы не ушли от него?
— Знаешь, доченька… даже в голову такая мысль никогда не приходила. Нам сказали родители и мулла идти вместе по жизни — мы и шли. Их слова были законом, который не поддавался никаким переосмыслениям. Мы с отцом стали друг другу родные. Ругались, дрались даже, встречали радости и горести вместе, понимая, что все равно всегда вместе. Смешно, я ему даже предлагала назвать одну из вас Ширин, но он не захотел. Знал, что родня все еще помнит о его любви к ней. Он просил, чтобы карточку похоронили вместе с ним, но мне было тяжело расставаться. Это было единственное, чем он дорожил больше всех нас… после его ухода, карточка была связью с ним,… когда придет мой черед, дочери… похороните Ширин между нами, а внукам передавайте только то, что их дед был замечательным человеком...
Дочери окружили мать с разных сторон, Дана, обнимала, другие, просто положили головы на колени, на плечи. Тихо шипел чайник на разгоряченной печи. Потрескивали поленья. Никто не хотел нарушать мгновения, когда душа их любимого отца, возможно, вновь встретила свою вечную любовь, благодаря теплым воспоминаниям их матери.
Дана снова устремила мягкий взгляд на турецкую красавицу Ширин, духовная частичка которой, была в каждой из сестер.