Дым Отечества или дело табак

Роман про покорение покаяния


      Посвящается родителям
      с любовью, благодарностью
      и сожалением за причиненную
      им боль.


Всякий, кто полагает,               
что все плоды созревают
одновременно с клубникой,
ничего не знает о винограде.
              Парацельс


Глава 1
Душно. Настолько душно и тесно, что с трудом удер¬живаешь себя от паники. Дышать тяжело: глубоко вздох¬нуть мешают прижатые друг к другу тела; полный вдох набирает вместе со спертостью столько табачной пыли, что задыхаешься уже от рвущегося наружу судорожного, до рвоты, кашля. Но шуметь нельзя. Нельзя, чтобы тебя услышали. Услышат, значит обнаружат. Обнаружат, зна¬чит найдут. Найдут, значит поймают. Поймают, значит накажут. Нет, надо дышать тихо и мало. Тихо и мало ды¬шать не получается. В узкой щели тесного проема, со всех четырех сторон сдавленного пыльными тюками и сверху для скрытости приваленного нами еще одним тюком, не хватает воздуха, к тому же мы взволнованно дышим с товарищем лицо в лицо. Вернее, я уткнулся пересохшим ртом в потную грудь приятеля. Он старше и выше меня на целую голову. Товарищ прижимает меня к себе, шепо¬том подбадривает и просит еще чуть потерпеть. Подож¬дать надо совсем немного — минут десять, может полча¬са, может и дольше...
Сейчас вылезать нельзя, это точно. Мы слышим, как над нами хрустят по плотным, туго набитым прессован¬ным табачным листом мешкам сапоги фабричных сто¬рожей. Сторожа пришли за нами. Они ищут малолетних сорванцов, которые в очередной раз совершили набег на склад местной табачной фабрики.
Мы надеемся, что визит рабочих — всего лишь дежур¬ный обход территории, и внезапно нагрянувшие охран¬ники вскоре покинут нелегальную мальчишескую вотчину. Если же нас заметили, и пара сторожей — стариков-инва¬лидов — усилила свою группу захвата крепкими грузчи¬ками, то от подобной зачистки ускользнуть будет гораздо сложней. Судя по количеству сапог, топчущихся над на¬ми в поисках вдруг исчезнувшей стайки босяков, пока глаза сторожей привыкали к складской полутьме, которая на¬сквозь пронизана мельчайшей табачной взвесью, этот рейд целевой. Цель облавы — выловить юных дебоширов, по-мужски отвадить сопляков от наглых непрошеных по¬сещений склада и уж затем передать нарушителей поряд¬ка в руки милиции для соответствующей профилактики или заведения уголовного дела, с дальнейшим несением ответственности по всей строгости советских законов.
Злость рабочих понять можно. То, что для нас увлека¬тельная забава, полная приключений игра, для грузчиков и сторожей — головная боль, лишняя работа по приведе¬нию в надлежащий порядок хранимого на складе сырья после учиняемых нами погромов. О хищении речь не идет — этого самого сырья, десятилетиями невостребо¬ванного и неучтенного, хоть пруд пруди, но за порчу на¬родного хозяйства спросят сурово. Сознательной порчей мы, конечно, не занимаемся, просто надлежащий и под-лежащий на складе порядок воспринимаем по-своему.
Мы — дети жильцов большого кирпичного пяти¬этажного дома, буквой «Г» охватывающего двор, примы¬кающий к старой табачной фабрике в центре живопис¬ного приднепровского городка. Раньше, до революции, эта фабрика принадлежала семье Урицкого. Того само¬го, который возглавил в Петрограде временно (!) дейст¬вующую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрре¬волюцией и саботажем. Отголоски мрачных традиций ЧК жили, успешно действовали весь период существова¬ния СССР. Они будут жить, действовать на территории необъятной России и после развала Советского Союза. Из чиновничьих кабинетов разнообразные бюстики одно¬ликого Ильича исчезнут, но во многих приемных соот-ветствующих органов все еще будут висеть зловещие портреты его кровавого помощника — Дзержинского. На столах начальников самых высоких инстанций мож¬но будет заметить грозно стоящую фигуру Железного Феликса с мефистофельской бородкой, завернувшегося от ушей до пола в шинель, словно от страха, что кто-нибудь увидит его высушенное многолетней каторгой дряблое тело туберкулезника. Вот уж дьявол во плоти! Мало того, многие сотрудники Министерства внутренних дел и Феде¬ральной службы безопасности новой России станут с гордостью заявлять о непосредственной преемственно¬сти, называя себя славными чекистами!
По иронии судьбы, а может и сознательно, табачная фабрика в Ленинграде была названа именем Урицкого — наследственного табачного фабриканта. Вначале его фа¬мильный клан входил в мощный синдикат, который объ¬единял внутри царской империи все основные табачные фирмы и процветал за счет дешевой рабочей силы с при¬влечением иностранного капитала. Позже Урицкий рас-стреливал буржуев без суда и следствия, на основании «ком-петентных» приговоров ЧК...
Коль скоро мы — дети жильцов большого пятиэтаж¬ного дома буквой «Г» — местные старожилы, то вправе считать «нашей» всю округу. И, конечно, в том числе экс¬проприированный в свое время народом склад табачной фабрики, некогда принадлежавшей семейству будущего главы питерской ЧК.
Фабричный склад — капитальное здание дореволюци¬онной постройки из серого кирпича с мощными гранит¬ными блоками в основании. Размерами склад не так уж велик, приблизительно треть стандартного футбольного поля. Узкие, схожие с бойницами окна под черепичной крышей давно заколочены, свет внутрь помещения почти не проникает, поэтому лежащие вплотную один на одном увесистые тюки с табачным листом сверху кажутся бес¬крайним полем, уходящим за исчезающий во мгле таинст¬венный горизонт. Полем расфасованных плантаций таба¬ка глубиной в пять метров, полем для разнообразных игр, воплощений неиссякаемых детских задумок, полем для битвы с «бледнолицыми», некстати пытающимися поме¬шать нам выкурить одну-другую «трубку мира» и вынуж¬дающими в ответ раскапывать очередной «топор войны».
По всему складу в рядах тюков нами проделана развет¬вленная система ходов, целый лабиринт катакомб для пе¬ремещения внутри табачного царства, меж слежавшихся мешков. Каждый из нас знает, где замаскированы ловуш¬ки — «волчьи ямы», где ждут нас спасительные «схроны» на случай экстренного исчезновения или незаметного ухо¬да со склада. Месяцами мы вытягивали по ломаным, со¬знательно путаным линиям на определенных, разноуров¬невых высотах мешок за мешком из общей массы тюков, и освобождавшиеся пустоты становились для нас длинны¬ми глубокими блиндажами. «Ненужные» мешки мы либо перетаскивали наверх, либо оставляли в проходах. По¬скольку для крепежа сложных конструкций и страховоч¬ного блокирования требовалась веревка (мы очень хоро¬шо понимали возможные последствия и знали на соб¬ственном опыте об опасности завалов ходов под тяжес¬тью просевших тюков), мы распутывали обвязку мешков, сплетали одну длинную бухту, затем ею стягивали потолки со стенами. Распотрошенные тюки превращались в тряп¬ки для отпугивания сторожевых собак.
Склад находился на территории фабрики. Фабрика была огорожена высоким забором. По верхнему торцу забора шла жестяная лента, утыканная ржавыми гвоздя¬ми острием вверх. Конструкцию ограждения довершали угольники, поддерживающие нависающую колючую про¬волоку. Внизу, вдоль забора со стороны фабрики, закреп¬лялась растяжка, к ней пристегивались поводки нескольких крупных злобных овчарок. Все эти меры администрация фабрики предприняла во избежание наших набегов, что сделало незаконное проникновение на склад почти невоз¬можным.
Для мальчишек попасть внутрь склада — вопрос прин¬ципа. Мы прорываемся через препоны, подлезаем под рас¬шатанными воротами склада, опять и опять попадаем в нашу вотчину, где мы — всегда преследуемые хозяева, а сторожа и грузчики — всегда отвязанные в своей жесто¬кости пришлые временщики.
Один из наиболее беспощадных наших гонителей — кривой, с выбитым глазом однорукий татарин. При сво¬их существенных изъянах в момент ловли проникших на склад он действует быстро, точно и эффективно. Кроме то¬го, понимая, что многие из нас смогут легко ускользнуть от калеки, он наказывает при первой возможности сразу — по-взрослому бьет кулаком единственной руки или наотмашь пинает ногой в тяжелом сапоге, сполна отыгрываясь на попавшейся жертве. После таких атак скрутить пацаненка одной рукой становится не так уж сложно. Остальные про¬рываются через лютого сторожа, сыплют ему угрозы и про¬клятья, подныривают в вентиляционный проем под воро¬тами, швыряются мешками из-под табачного листа в ляз¬гающих клыками беснующихся собак и, перемахнув через забор, исчезают среди ветвистых деревьев дворового сада.
К следующему разу готовятся обе стороны.
Интересно, что моим соседом, живущим на этаж вы¬ше, был тоже однорукий инвалид, слепой на оба глаза. В детстве всегда немного страшишься ущербных людей, поэтому вначале дядя Гриша (так звали инвалида) вызы¬вал у ребятни известные опасения. Среди мальчишек хо¬дили слухи, что он прикидывается слепым, а на самом де¬ле — шпион.
Однажды я собрался идти на рыбалку. С вечера нако¬пал червей, подготовил удочки, выпил пару чашек воды, чтобы естественные позывы разбудили пораньше, и лег спать. Желание опорожниться, действительно, подняло меня еще до рассвета. Я быстро собрался и тихо вышел за дверь. Наша квартира располагалась на четвертом эта¬же. Дядя Гриша, о чем уже упоминалось, жил на пятом. Не успел я спуститься пару пролетов, как услышал, что за мной кто-то бежит по еще темной, пустынной (было че¬тыре часа утра!) лестнице. Вначале я не столько испугал¬ся, сколько удивился — кому это понадобилось вдруг меня догонять?! Но когда я оглянулся, то в ужасе похолодел от показавшейся мне жуткой картины. В одних трусах, весь изуродованный ожогами и шрамами, с оттопыренной культяпкой вместо руки, придерживаясь за перила лестни¬цы целой рукой, на меня стремительно бежал дядя Гриша! Его незрячие глаза сверлили меня проваленными внутрь черепа глазницами. Точно — шпион...
Я вжался в угол лестничной площадки, закрылся удоч¬ками, банкой с червями и замер в отчаянной надежде ос¬таться незамеченным — все-таки инвалид был слеп.
Дядя Гриша на удивление уверенно и быстро прибли¬жался. Изуродованный сосед преодолевал лестничные мар¬ши, как заправский спринтер.
—Здравствуй, дитятко!.. Что ж ты, такая пташка ранняя?
Голос инвалида показался коварно-вкрадчивым, к то¬му же его слова перемежались плотоядной одышкой, ви¬димо, после бега, а может, от азарта предвкушения...
Все, меня обнаружили! Я почувствовал, что приходит конец. Первым желанием было закричать, разбудить ос¬тальных соседей и не дать вражескому шпиону безнака¬занно расправиться со мной — почти пионером. В члены доблестной пионерской организации меня пока не при¬нимали из-за плохого, по мнению актива пионерской дружины, поведения. Хотя я всегда был готов и, если че¬стно, сильно переживал по этому поводу. Переживал, но меняться в угоду приторно «правильных» пионервожа¬тых не намеревался.
Я попробовал собраться, решил пока не кричать и до¬ждаться первого удара.
Вот-вот сейчас он замахнется на меня единственной рукой, сейчас пнет в живот своей грязной босой ногой. Так бил сторож с табачной фабрики — сильно, точно, на¬повал. Бил, чтобы отбить охоту лазать в подведомствен¬ный ему склад. Так можно было отбить почки, охоту — вряд ли...
Рука дяди Гриши оторвалась от перил, медленно под¬нялась и, тыкаясь открытой ладонью в пустоту, приня¬лась искать меня.
Татарин имел один зрячий глаз, ему не надо было на¬щупывать нас для удара, соседу же сперва необходимо понять, куда бить...
Еще есть время и можно шмыгнуть под рукой слепого, как под ветхими воротами на складе табачной фабрики...
Я резко наклоняюсь, удочки выставляю копьем напе¬ревес. Пикой — так учил меня прадед, бравый донской казак, полный кавалер Георгиевского креста. В моей ком¬нате висит его фотография, где на груди казака все Георги¬евские кресты затерты гуталином. Мой прадед при всем мужестве еще и достаточно разумен, чтобы не давать лиш¬ний повод для общения с ЧК, ГПУ, НКВД и иже с ними. Мы с прадедом друзья, я зову его дедом, а он меня казаком-внучей, и он, кстати, дома, наверху. Всего в несколь¬ких лестничных маршах от назревающей трагедии. На¬верное, еще спит и не подозревает, что над его любимым внучей сейчас учинят расправу... Решаюсь на прорыв, бросаюсь вперед и... лбом натыкаюсь на шершавую, мо-золистую ладонь дяди Гриши! Сильная рука легко меня останавливает, пальцы ядовитой сороконожкой пробе¬гают по одежде и ощупывают удочки...
— Вон ты почему ни свет ни заря встал!.. Рыбачить, значит, идешь?..
Сосед называет меня по имени, и я окончательно теря¬юсь, хотя совсем не трудно понять, что по звуку захлоп¬нувшейся двери, шлепанью детских ног можно определить, откуда вышли и кто спускается по лестнице. Понять не трудно, но это надо понять! Да и бежать-то зачем за мной?!
Дядя Гриша отвечает на мой незаданный вопрос:
—Я, пока народ спит, оздоровительным бегом занима¬юсь. Мне, слепому, без разницы, в какое время отдыхать, в какое работать, — все тьма кромешная... А ты зарядку по утрам делаешь?
Удочки дядя Гриша не отпускает. Зато их могу отпус¬тить я, отпустить и попытаться осуществить повторный прорыв. Дед учил оружие в бою не бросать... Быстро убе¬ждаю себя, что удочки не пика... Рассуждаю дальше, что пока это еще и не бой... В голове крутится дедовская при¬сказка: «Казаки не простаки — волчия ребята!» Вообще-то, в оригинале говорится «вольныя ребята», но дед, чтобы усилить акцент и подчеркнуть хищность казачьей вольно¬сти, всегда говорил «волчия». Присказка крутится в голо¬ве, но помогает мало...
— Гляжу (слепой так и сказал — «гляжу»), ты торо¬пишься. ...Ну, хорошего улова тебе, малец!
Поскольку сосед продолжает держать мои удочки-пику, мне приходится побороть страх и выпалить:
— Доброе утро, дядя Гриша!.. Я зарядку не делаю... Сейчас тороплюсь...
Слепой улыбнулся:
— О, прорвало наконец-то, молчун!
Удочки он оставляет мне, находит освободившейся рукой перила и сбегает трусцой вниз. Мгновенье я колеб¬люсь — не вернуться ли, пока не поздно, домой? Тут же злюсь на свою неоправданную робость, вспоминаю, что «казаки — волчия ребята», и заставляю себя спуститься к выходу, навстречу тяжелому дыханию слепого. Дядя Гри¬ша уже бежит вверх. Теперь его здоровая правая рука сколь¬зит по изрисованной нами стене. Я останавливаюсь на следующей лестничной площадке, чтобы пропустить по¬жилого бегуна. Рука слепого застывает на выцарапанной перочинным ножиком надписи: «Мы — сила!» Для кра¬соты и убедительности, что мы действительно сила, над¬пись обведена рамкой с неумелыми вензелями. Видно, как непослушное детской руке лезвие с трудом процарапыва¬ло штукатурку, много раз прокрашенную густой масляной краской.
Дядя Гриша шершавит пальцем по самоуверенному заявлению.
— Какая же вы сила, если ты зарядку по утрам не дела¬ешь?!
Укор меня задевает. Я не то оправдываюсь, не то хва¬люсь:
— Я хожу на секцию самбо. Почти каждый день хо¬жу! На борцовском ковре столько зарядки получаю — за¬качаешься!
Дядя Гриша реагирует буквально: шагает с лестницы на площадку, группируется. Немного подается вперед, приседает на отставленную левую ногу, мускулистой пра¬вой рукой прикрывает корпус и начинает покачиваться, как заклинатель змей:
— Да ну! Ты, поди, и приемы знаешь?.. Может, пока¬жешь?
Я занимался самбо не первый год и приемы знал. Го¬товность дяди Гриши к схватке нельзя было не заметить, а убедительность и правильность быстро принятой стой¬ки меня впечатлили. Передо мной из стороны в сторону раскачивался мохногрудый медведь. Не увалень, а лов¬кий боярин леса. Казалось, медвежьей хваткой он сомнет любого, кто подвернется под могучее объятие одной ру¬ки. Понятно, что на лестничной площадке в четыре часа утра демонстрировать приемы слепому инвалиду было бы по меньшей мере нелепо. Я попробовал тактично отго¬вориться от навязчивого подозрительного соседа:
— Нам тренер запрещает на улице приемы применять. Чужим их тоже показывать нельзя.
— Хороший у вас тренер, раз с воспитания начинает. И ты молодец, если своего тренера слушаешься. Видать (он так и сказал — «видать»), вы и вправду сила!.. Толь¬ко стены портить все равно не нужно.
Дядя Гриша распрямился, обошел меня, ловко, словно зрячий, увернулся от моего плеча и гулко зашлепал босы¬ми ногами вверх по лестнице, с каждой ступенькой увели¬чивая темп бега...
Позже мы выяснили, что наш сосед дядя Гриша никакой не шпион, а даже наоборот — разведчик. Во время Вели¬кой Отечественной войны он служил в полковой разведке, не раз ходил на задание во вражеский тыл и имел много различных наград. Когда дядя Гриша вернулся с фронта в родной колхоз, шла посевная пора. Драгоценное время уходило, нужно было распахивать поля под посев яровых, поэтому сельсовет принял решение не дожидаться сапе¬ров, и бывший разведчик рискнул сесть за трактор. Дядя Гриша подорвался на противотанковой мине в первый же день своего мирного труда трактористом. Так догнала и рассчиталась с удачливым бойцом война уже в мирное вре¬мя. Фронтовик выжил, но лишился зрения и левой руки. Со временем общества слепых и ветеранов войны помог¬ли инвалиду перебраться в город, где за фронтовые за¬слуги ему выхлопотали однокомнатную квартиру.
Вскоре после памятного столкновения (в прямом смы¬сле) в подъезде мы снова встретились с дядей Гришей на той же лестничной площадке. Ветеран был одет в длин¬ный серый двубортный макинтош; пустой рукав, заправ¬ленный под пояс, уходил в карман, изуродованные глаз¬ницы прятались за черными очками, прикрытыми низко надвинутой на лоб широкополой фетровой шляпой цве¬та шоколада. В руке слепой держал белую металлическую трость. Очень шпионский вид! Теперь, когда мы узнали, что сосед не коварный вражеский агент, а уважаемый раз-ведчик, я поздоровался первым.
Инвалид остановился, приподнял рукоятью трости по¬лу шляпы и добродушно поприветствовал меня в ответ:
— Здорово, самбист!
С тех пор мы с дядей Гришей подружились. У необыч¬ного соседа я стал бывать в гостях. Помогал ему по хо¬зяйству, слушал воспоминания про фронтовые будни, про дерзкие операции по выкрадыванию ценных «язы¬ков», про секретные методы подготовки разведчиков и диверсантов. Запускали мы вместе и голубей. Однорукий слепой инвалид смастерил на балконе своей крохотной квартиры полноценную голубятню. Голубиную станцию, как называл сооружение для почтовых птиц опытный хозяин. Оказывается, во время войны разведчики иногда пользовались голубиной связью. Быстрокрылые почтари могли достаточно оперативно доставлять информацию более чем на сотню километров!
Надстройка из двух ярусов занимала большую часть балкона, под ней стоял поддон, тут же коробки с кормом. Свободного места с трудом хватало, чтобы мы с дядей Гришей могли стать у перил перед откидной дверцей ос¬троверхой голубятни. Дядя Гриша аккуратно приоткры¬вал голубиную станцию — оттуда неизменно доносилось утробное воркование птиц, приятно пахло прелым теп-лом, — медленно, чтобы не напугать пернатых, «не свер¬нуть гулькам носы», запускал внутрь руку, доставал «на свет божий» какого-нибудь красивого сизаря и бережно передавал голубя мне в руки.
Притихшая птица хохлилась, прятала голову в рос¬кошное жабо из распушившихся перьев, доверительно расслабляла расклешенные перьевыми оборками крас¬ные лапки. Она косилась на меня, на хозяина, на голубятню и ждала неба. Казалось, птица гадала, кто же она — счаст¬ливая избранница для полета или неудачница, жертва, пойманная, чтобы угодить в суп общипанной тушкой. В пальцы волнующей дрожью отдавался частый пульс ко-лотящегося нетерпением птичьего сердца, а по коже ладо¬ни нежно постукивали в такт пульса невязнущие коготки.
Когда у нас в каждой руке оказывалось по голубю, дя¬дя Гриша бросал обеспокоенный незрячий взгляд вдаль и спрашивал:
— Ну-ка, малец, посмотри, нет ли какой хищности в небе? Внимательно смотри, до точки. А то побьет кречет наших голубушек...
Я, полный важности и ответственности, окидывал горизонт ищущим «всякую хищность» взором. Обычно ничего опасного не находил, о чем деловито сообщал заботливому хозяину. Тогда дядя Гриша вытягивал руку с голубем за перила балкона, я взбирался с почтарями на табурет. На счет «три» мы подбрасывали вверх жажду¬щих свободы птиц. Дядя Гриша, как озорной пацан, ука-зательным пальцем и мизинцем заправлял нижнюю губу под язык и оглушительно звонко, с переливом свистел вдогонку небесной троице. Затем он закидывал голову назад и точно провожал невидящим взглядом маршрут птиц по звуку удаляющегося хлопанья крыльев своих любимцев. Голуби взмывали над нашим большим, бук¬вой «Г», пятиэтажным домом, над высокими, раскидис-тыми дворовыми деревьями, над черепичной крышей склада табачной фабрики. Они купались в голубой сини, рассыпались по небу в своей доброй готовности доставить нужную почту всем, кто ее ждал. Лицо слепого проясня¬лось от напряжения стягивающих облик в морщинистый комок шрамов; он, как бы разговаривая с собой, всегда тихо, с нежностью шептал:
— Пусть их... Пусть немного покупаются...
...Пионером все-таки вскоре я стал. Ко Дню Победы намечался массовый прием младших школьников во Все¬союзную пионерскую организацию. Ребят со всех школ города собрали у Вечного огня холма Славы. На посвяще¬нии в пионеры должен был присутствовать сам Маресь¬ев — легендарный летчик, Герой Советского Союза, про которого Борис Полевой написал книгу «Повесть о насто¬ящем человеке», сняли художественный и документальный фильмы, а позже поставят целую академическую оперу. Во время войны с фашистами он сумел выпрыгнуть с па-рашютом из горящего самолета, раненым добраться из глубокого вражеского тыла к своим и, перенеся ампута¬цию обмороженных стоп, снова добиться медицинского разрешения войти в летный состав боевой эскадрильи.
Увы, меня от участия в помпезной церемонии отстра¬нили. Классный руководитель, старшая пионервожатая упрекнули меня в несознательности, выдвинули условие исправить оценки, подтянуть «хромавшую» дисциплину и заново выкрасить испорченную мной парту. На откид¬ной крышке наклонной столешницы металлической за¬щелкой от заплечной лямки ранца я выцарапал рисунок Антуана де Сент-Экзюпери — огромного удава, прогло¬тившего слона.
— Пионер — всем ребятам пример! — заявили ответ¬ственные работники политического воспитания. — А при¬мером чего ты можешь служить? Хулиганства, разгиль¬дяйства? ...Зачем шляпу на парте выцарапал?!
Я уже нарядился в чистую, наглаженную мамой белую рубаху, приобрел пионерский галстук — пламенно-красный тряпичный треугольник за семьдесят пять копеек — и тут такое оскорбительное унижение!
С минуты на минуту ожидалось прибытие празднично¬го кортежа. Я шел домой, кусая губы, чтобы не заплакать от обиды. Навстречу по дороге медленно проехала мили¬цейская машина. За ней торжественно, чуть двигаясь, шел бронетранспортер, украшенный венками для возложения павшим воинам. В открытом люке боевой машины стоял Маресьев — широкоплечий, подтянутый мужчина сред¬него возраста. На гражданском костюме фронтовика ры-царскими доспехами поблескивали длинные ряды наград. Какая-то сила толкнула меня вперед. Я подбежал к военному транспорту, ухватился за боковую скобу, подтянулся и очутился нос к носу с удивленным героем.
— Дяденька! Примите меня в пионеры! ...У меня и галстук с собой есть...
Снизу за мной уже вскарабкивался на борт обеспокоенный беспорядком милиционер.

                ...


Продолжение можно  прочитать в печатном издании. Информация по телефонам 9521082, 8 960 2777073...


   О произведениях автора можно узнать по ссылке: http://triada-kungfu.ru/izdatelstvo.htm .