Глава 19. Мария Моника

Комиссар не застал мэра у себя. Лакей, спрошенный, может ли Мария Моника принять его, принёс ожидаемый ответ. Да. Госпожа приглашает господина комиссара в свой салон.

Мария Моника ещё заметнее сияла красотой, чем в тот день, когда они танцевали. Она напоминала прекрасную мальву в своём полном предосеннем расцвете, а изысканный вечерний туалет и окружающая обстановка ещё добавляли ей чар, оправляя красоту брюнетки в богатую раму.

«Мария Моника – не такая, как молодая Керьянова гусыня. Та напоминает по сравнению с этой выгоревший половичок», — думал Люссак, не спуская с женщины глаз. – «Невеста не для всякого. Такая и из будней сумеет сделать праздник для мужчины».

Лакей, задержавшийся на миг у входа, подумал: «Да он смотрит на нашу госпожу, как собака на кость!».

Мария Моника протянула для приветствия холёную руку.

— Вижу, вы в великолепной форме. Как настоящий спортсмен. Вы всегда так уверены в себе?

— Разве этим упрекают? – возразил Люссак. – Мне хорошо у вас. Мир выглядит иначе, когда видишь ваши глаза. Они насыщены такими цветами, которые бывают только весной. – И, чтобы убедить её в своей  уверенности в себе, он бесцеремонно переставил стул к её дивану, сел и стиснул ей руку в перстнях. Она ответила слабым пожатием.

— А вы поэт. Романтик и мечтатель.

Это правда, когда-то она с великим удовольствием смотрела на него. Постоянно была под обаянием его силы, а сила всегда импонировала ей в мужчинах. Если бы не то несчастное обручение, кто знает, вдруг да получилось бы у неё с комиссаром полное взаимопонимание. Он представлял на острове власть и потому, видимо, пользовался у островитян благосклонностью. Она же была на острове «многоуважаемой госпожой», ей низко кланялись, и только, авторитет же отца – слабел. А комиссара на острове уважали и, прежде всего, боялись. По её мнению, не ксендз и не мэр управляли островом, а комиссар Люссак. Она мечтала о таком превосходстве, но была всего лишь женщиной. Знала, что станет лишь собственностью будущего мужа. Что толку от де Монфора, если он славится лишь попойками да игрой в карты. Это никому не приносит чести. А она хотела иметь хоть частицу власти, если не над собственной, так над чужими головами, жить хотя бы в свете чужого блеска. Если уж не солнцем быть, так хотя бы луной, отражающей солнечный свет… Комиссар на острове – это светило, не кто-нибудь. Если бы не это глупое и прочное чувство к де Монфору, не привычка прощать ему любую подлость, она могла бы всерьёз подумать о комиссаре.

Моника украдкой глянула на левую руку, где на пальце с недавних пор блестело обручальное колечко.

Она помнила взгляд комиссара, когда  танцевала в день обручения свою сегидилью. Боялась тогда, как бы Эмиль ничего не заметил. Комиссар пожирал глазами и её, и розу, приколотую к груди. Как раз тогда, когда она бросила цветок этому ничтожеству де Монфору. Суженый! Аполлон и Дон Жуан!...

— Не будет ли слишком нескромно с моей стороны спросить, над чем вы сейчас задумались? – спросил Люссак, всё ближе придвигаясь вместе со стулом к дивану. Он уже коснулся коленями Марии Моники, но она сделала вид, что ничего не заметила. Бесцеремонности она не любила, но чем старше становилась, тем чаще должна была с нею мириться. Правда, ей хотелось бы побольше романтики в этих возникающих уже отношениях, романтики, которая делает сближение как бы более приличным, но ничего не поделаешь! Она прекрасно знала, что от Люссака ничего другого не дождёшься… Однако, у неё была своя цель. Подпустить его как можно ближе, но не совсем. Разгорячить, а потом – стоп, граница! Строптивость не придётся ему по вкусу.

— Я рада, – сказала она, — что нашла, наконец, возможность поговорить с вами без свидетелей. – Она кокетливо заглянула ему в глаза, и тогда он коленями ещё сильнее стиснул её ноги, прорисовывающиеся из-под тонкой ткани одежды.

«На сегодня достаточно», — подумала Мария Моника и маленькой, но сильной рукой оттолкнула его вместе со стулом от себя.

— Вы прибыли с континента. Что там слышно? – спросила она, набрасывая на лицо маску холодного равнодушия. — Каковы настроения? Наверняка, не такие угнетающие, как у нас на острове? А женщины? Наверняка красивее, чем местные? И одеваются  эффектнее? Я уже несколько недель не была там, — вздохнула она.

Она всё больше возбуждала его, но он не отвечал, из опасения, что голос выдаст его дрожанием. Разгорячила и оттолкнула… И с каким выражением всё это проделывала!... Будто пустой стул отодвинула. Подходя к зеркалу. Кукла. Эгоистка. Пуп Вселенной. Он не отвечал, утирая вспотевшее лицо и поправляя галстук, который натёр шею. Сказал, глядя не на неё, а на гобелен, красующийся над диваном:
— На континенте то же, что и здесь. А впрочем, я пробыл там лишь несколько часов. Были дела поважнее, чем разглядывание женских юбок.

Мария Моника поняла, что Люссак обиделся на неё. Не желая портить ткань, которую начала так искусно ткать, она положила руку ему на плечо и шепнула, довольно доверительно:
— Не нужно сердиться.

Ему это приятно польстило, но он не подал виду.

Девушка позвонила лакею, чтобы тот подал напитки.

При виде полных бокалов комиссар оживился, стал разговорчивей.

«Начинает клевать», — усмехнулась про себя Мария Моника.

— Что меня удивляет и озадачивает прежде всего, так это то, что люди на континенте начинают бороться за что-то и не радуются тому, что имеют. А должны как будто. Не знаю, может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что работницы чувствуют себя обманутыми в своих надеждах, что они ждали чего-то другого от жизни. Чего-то, что принесло бы перемены, изменило бы теперешнее положение.

— Ясно кто мечтает об этих переменах, об изменении нынешнего положения дел… Толпа! Лентяи! — взорвалась Мария Моника, хотя и не любила нырять «в мутные воды политики». – Толпа, которой не угодит никто и никогда… Толпа живёт надеждой, что грянет революция, откроются двери в сокровищницы и в богатые закрома, что будут поделены огромные светские и церковные земли, чтобы хамы могли грабить, воровать, жечь, топить. – Она вовремя вспомнила, что излишнее возбуждение вредит её здоровью и красоте. Подошла к большому зеркалу, чтобы немного успокоиться, выиграть время, придумать что-то, чтобы направить разговор по другой колее. Поправив причёску, она вернулась к столику и наполнила бокалы. – Политика – противная вещь, — сказала она уже совершенно спокойно. – Не касайтесь больше этих скучных дел… Вы не собираетесь опять в Бретань, на континент? Хотелось бы, чтобы вы кое-что купили для меня.

— Это будет зависеть от обстоятельств, — сказал он уклончиво. – Хотелось бы прежде разобраться с одним делом, а уж тогда… Я два года не был в отпуске. Мне нужен отдых, но нет места лучше Бретани, чтобы наполнить лёгкие воздухом, ни в одной провинции нашей страны не найдётся.

Он как бы припечатал эти слова, чокнувшись бокалом о бокал Марии Моники.

— За благополучное завершение дела, — сказала Мария Моника, пригубив напиток. – И за приятный отпуск.
— Это будет не так уж скоро. Бьюсь об заклад, скажем, на… поцелуй, что вы не догадываетесь, о чём идёт речь.

— Хорошо, — сказала Мария Моника. – Ловлю вас на слове. Если отгадаю, вы привезёте из Бретани то, что я у вас попрошу. А если проиграю, то что ж… Будет по-вашему. Так вот. Речь о ликвидации стачки и кооператива, верно?

— О, нет, — покачал головой комиссар. – Кое-что посерьёзнее. Я вам подскажу. Кое-что, чем интересуется даже центр.

— Даже так серьёзно? – удивилась Мария Моника, изумлённо глядя на него. – Вам, должно быть, доверяют, если поручают такие дела. Боже мой! – воскликнула она. – Неужели… шпионаж?

— Ещё не то, хотя вы сделали верный шаг.

Она долго думала и, наконец, беспомощно развела руками.

— Не могу догадаться. Сдаюсь. Я никогда не отличалась излишне богатой фантазией.

— Тогда держитесь крепче. У меня есть доверительные сведения, что на наш остров провозят кокаин, — сказал Люссак, глядя на собеседницу. Он хотел видеть, какой эффект произведёт на неё это признание.

— Невероятно! – ахнула испуганно Мария Моника. – Здесь? На нашем острове? На глазах у вас, у Брино и у моего папы? Это невозможно.

— Я ответил им то же самое. Но, похоже, слово «невозможно» вычеркнуто из французского языка.

— И это вам, вам доверили такое важное дело? Похоже, я вас недооценивала.

— Мало того, — продолжал польщённый её восхищением Люссак. – Мало того. Подозревают, что давнишнее происшествие, вы помните, случайная смерть инженера Лясо, имеет что-то общее с этим.

— Что вы говорите? А может, и правда. Сообщники просто хотели избавиться от него.

— Приехал сын инженера, хочет выяснить это дело. Похоже, у него есть доказательства, что его отец был убит, а убийца всё ещё живёт-поживает себе спокойно на острове.

— Всё это чудовищно. Мерзко, — сказала тихо госпожа Лабро, пряча лицо в ладонях. — Убийство!  На нашем острове? Где никогда ничего не случалось, где люди такие спокойные, такие богобоязненные и честные. Ничего не скажу, вы меня поразили. Но, несмотря ни на что, я уверена, что господа из центра ошибаются.

— И я так думаю. И всё же я должен просить вас о сдержанности. Никто не должен об этом знать.

Он замолчал. Пожалел, что откровенничал с этой женщиной. Хотел удивить её, и это ему удалось. Слово вылетело – не поймаешь. Он совершил непростительную для профессионала ошибку. Так случилось. А ведь он всегда был так осторожен с женщинами. Даже сверхосторожен. Это частенько закрывало ему дверь не в одну спальню… Нервы, нервы…

Мария Моника извинилась перед гостем и удалилась в свой будуар. Долго отсутствовала. Комиссар, не в силах ждать дольше, встал, распахнул дверь на балкон и сверху посмотрел на панораму острова. Вдали на сером фоне неба чётко вырисовывался силуэт Маяка Самоубийц. Чуть ближе – мол и дорога в порт, освещённая зелёными звёздочками, которые то загорались, то гасли. На северном конце острова одиноко торчал «Перст Божий». Земля проклятая и ничья. Там, похоже, погиб инженер Лясо. Или его действительно убили?

Мария Моника, вернувшись из будуара, вышла на балкон. Увидела, что комиссар уже несколько остыл, и взгляд его не был уже таким возбуждённым, как прежде. Госпожа Лабро вновь начала ломать голову, как «разогреть» его. Они уселись на плетёный диванчик.

— Великолепное вино. Давно такого не пил, — сказал Люссак, принимая недопитый бокал, который принесла из салона госпожа Лабро.

— Специально выбрала его для такого милого гостя. Самое старое из тех, которые держит в погребах отец.

Он недоверчиво смотрел на неё.

— Милых гостей не отталкивают от себя, — прошептал он. – Вот что любопытно – старое вино и молодая женщина действуют одинаково.

«Рыбка снова клюёт», — подумала она, а вслух сказала:
— Разница в том, что одно можно купить, а другое… добывается  трудом.

— На такой «труд» сил у меня ещё хватит, хотя… мне уже не двадцать лет.

Он был готов на всё. Преднамеренно. Позволит себе вольности с этой женщиной, давая выход своим эгоистическим склонностям. Слишком многое он отдал своей стране в далёкой Африке, ради общественного блага. И слишком мало или ничего не получил для себя. Слишком долго и слишком часто отказывался от светских развлечений. Так глубоко его поглощали военная карьера и деньги, что больше ни о чём  не хотелось даже думать. А годы идут. Уже и старость за плечами. Не раз она ему напоминала сдержанно: «Помни о своём возрасте, человек. Скоро тебе уходить из света в тьму». Налитые кровью глаза, ломота в костях… Да, да. Всё это признаки возраста, который скоро уже не позволит ему наслаждаться женскими прелестями… Он мало жил для себя, мало попользовался жизнью, хотя такие возможности у него всегда были. У его симпатичной вообще-то Лизи, с самого начала их совместной жизни в далёкой Африке, ни искорки пыла не было. Он любил её, а обходился с ней, как с подушкой. Только и толку от неё, что была мягкой. Злая лихорадка убила её через два года супружества.

Он сказал: «На такой «труд» сил у меня ещё хватит». Он не менее уверен в себе, чем де Монфор. Мария Моника улыбнулась из-за веера. Ей нравился этот бесшабашный приличный мужчина. Поскольку комиссар – первый после Бога на острове. Другого такого поклонника она не найдёт. Дома ей дьявольски скучно. И постоянно хворающий отец. И этот Эмиль, который чаще околачивается на континенте, чем здесь, и постоянно занят погоней за юбками и флиртами. Кухарка так кухарка, горничная так горничная. Лишь бы что-то новое… «Другие глаза, другой запах и другая обстановка», — так де Монфор откровенничал с братом за вином в кабинете о своих похождениях, а она подслушала их случайно. Как же быстро этот человек утратил хороший вкус. Он ещё обладал им, когда они познакомились… Она обязана была отомстить за это, но, откровенно говоря, подходящего случая до сих пор не было…

Она тяжко вздохнула. Серые глаза её грустили, но на губах, как только комиссар глядел на неё, появлялась кокетливая улыбка, одна из тех, которые долго отрабатывались в почти всех зеркалах на вилле. Подействовало. Он подошёл к ней и взял за руку.

— Что это за вздохи опять? Так тяжело на сердце?

Он видел, как от нового, ещё более тяжкого вздоха приподнялась её грудь, прикрытая прозрачными кружевами. Розовея под тонкой газовой тканью, она так и просилась, чтобы её касались, ласкали, наслаждались этими прикосновениями. Он был уверен, что на этот раз Мария Моника не оттолкнула бы его, если бы он набрался смелости. Заметно было, что она ждёт этого. Хочет, чтобы кончилась, наконец, эта слишком долгая прелюдия. Он припал губами к её шее, и она не оттолкнула его. Его рука ласкала волосы, выпуклую грудь, которая трепетала под мужской ладонью.

Через некоторое время они оказались в салоне. Люссак держал руку Марии Моники и что-то шептал ей. Едва она успела ответить, как открылась дверь, и в салоне появился… де Монфор. Он не изменился в лице. Только глаза его словно побелели, то ли от алкоголя, то ли от злобы.

— Я как раз прощаюсь с господином Люссаком, — пробормотала Мария Моника.

Комиссар моментально обрёл хладнокровие, хотя только что был в разгорячённом состоянии.

— Приветствую вас, — сказал он, протягивая де Монфору руку, которой только что ласкал его прекрасную невесту.

Де Монфор что-то ответил сквозь зубы. Он был утомлён, но прежде всего был зол на Марию Монику и комиссара. Её замешательство неприятно подействовало на него. Как будто она только что изменила ему.

Масла в огонь подлил комплимент, брошенный Люссаком.

— Госпожа Лабро очень гостеприимна. Неподражаема и восхитительна. Один из прекраснейших цветков в вашем букете, — подмигнул он де Монфору. – Ваша невеста помолодела от волнения лет на десять.

— Не вижу, — буркнул Эмиль, глядя на Марию Монику исподлобья. Он был в бешенстве. Возможно, он оскорбил бы гостя каким-нибудь необдуманным словом, если бы не появление мэра.

Лаконичное «не вижу» жениха задело Марию Монику, но в душе она признавала его правоту. Что с того, что она выглядит моложе лет на пять? Лет ей от этого всё равно не убавилось, хотя, может быть, добавилось красоты. Годы не меняют человека, но меняют всё окружающее. И это болезненнее всего, потому что напоминает о старости. Для неё вёсны уже не те. Не такие упоительные и не такие зелёные, как хотя бы пять лет назад. Да и любовные порывы не такие пылкие. Она испытала это недавно с комендантом порта Дино. Разве потому она отвадила его от себя, с первого же дня, что существуют ещё приличия, опасность скандала или христианская мораль? Конечно же, нет. Отдалила его от себя только потому, что, влюблённая в него на расстоянии, рядом с ним чувствовала себя как рядом с деревом, например, или с бревном. Его мужская красота не затронула в ней ни одной чувствительной струны… Может, никогда уже ни один мужчина, кроме де Монфора, не затронет в ней этой струны?

— Ну, а теперь прощаюсь с вами. На этот раз уже в самом деле, — сказал Люссак и повернулся к хозяину: — Завтра зайду ещё. Есть для вас кое-что важное.
Когда он ушёл, мэр стал расспрашивать Эмиля.

— Оставьте меня хоть сегодня в покое, — ответил тот довольно грубо. – Мне не до дел. Чертовски устал. Не стану сейчас обсуждать то, что Мария узнала от комиссара.

Де Монфор покосился в сторону спальни. Он чувствовал, что его подводит воображение. Был измотан бессонной ночью с одной из портовых девчонок. Глаза у него смыкались. Он не мог рассуждать, не в состоянии был. Что ему сейчас до Лясо и кокаина? Он хочет спать. Никаких серьёзных разговоров. Горячая ванна – и спать.

Господин Лабро уходил  в итоге с обиженным лицом. За ним ушла и Мария Моника.