Концерт на полустанке

Александр Миронов.
Рассказ.

          Второй день военные эшелоны не останавливаются на полустанке. Идут на проход. Тоскливыми глазами голодные ребятишки провожают их с бугра в путь, и мысли детей летят за ними вслед. Где-то там, далеко на фронте, дерутся с фашистами их отцы.    
          – Ну ладно, пацаны, не куксись, – сказал Кеша, подросток лет четырнадцати, худощавый, в выцветшей большой командирской фуражке. – Давайте репетировать. Вадька, играй, Ленька и Мишка, пойте.
          Вадик, бледнолицый, русоволосый мальчик, поднёс к губам тальниковую дудочку, и, зажимая поочередно небольшие дырочки на ней, стал выводить мелодию чем-то похожую на песню "Катюша".
          Леня и Миша, глядя в сторону ушедшего эшелона, звонко запели:            

                Расцветали яблони и груши,
                Поплыли туманы над рекой...

          Другой мальчик, держа руки в карманах - так поддерживал широкие штанишки – старательно вытанцовывал тяжёлыми ботинками что-то похожее на флотскую чечётку.
          В стороне от них группа ребят выполняли физические упражнения. Один мальчик переворачивался ногами вверх и ходил вверхтормашками. Но то ли от неумения, то ли от слабости в руках, он постоянно падал, ударяясь головой о землю. Отлеживался.
          Двое других – боролись. Было заметно, что они поддаваются друг другу, но сопели и кряхтели на полном серьёзе.
          Девочки кружились на полянке, подгадывая под посвист Вадиковой дудочки и песни ребят.
          Все остальные, не участвующие в репетиции, сидели и стояли вокруг артистов.
          – Колька, хватит валяться. Поднимайся.
          Мальчик, только что упавший на голову, неохотно поднимался и, натянув свалившуюся пилотку до ушей, вновь принялся за аттракцион.
          – Венька, Пашка, не халтурьте. Разве так борются? Индюки.
Кешины замечания вызывали одобрения, смех у публики.
          – Ты, Федька, не стой. Егози ногами, – поторапливал он плясавшего.
          Федя умоляюще посмотрел на Кешу.
          – Да я не мОжу. Ноги болять.
          – А ты не думай о них. Ты думай, для чего ты это делаешь.
          – Дык я, коли счас собью их до мозолей, потом плясать как буду?
          Кеша, неодобрительно хмыкнув, неохотно согласился.
          – Ладно, отдыхай, – и, повернувшись к окружающим, скомандовал: – А вы подпевайте.
          Дети недружно запели:

                Выходила на берег Катюша,
                На высокий берег, на крутой...

          Кеша дирижировал.
          Солнце садилось. Вечерело. Ребята с надеждой посматривали на восток, ожидая, что из туманной дымки вот-вот появится очередной эшелон. Боялись, что ночь, опустившись на землю, оставит их голодными. Солдаты подкармливали детей, платили им гонорары натуральными продуктами за их концерты. Но вот проходили часы, проходило и желание петь, плясать, ходить "на голове". Подступало уныние.
Кеша предложил рассказывать по очереди всякие истории. На этот раз очередь выпала маленькой девочке. На вид ей было лет шесть-семь. Худенькая, боязливая. Когда Кеша сказал:
          – Давай ты, – она спрятала лицо в ладони и задрожала всем тельцем.
          – Ну, разнюнилась. Тебя что, бьют что ли?
          – Я... Я не умею.
          – А тут никто не умеет. И все врут безбожно.
          – Я и врать не умею...
          – Ну и не ври. Рассказывай, как сюда попала? Откуда ты?
          Девочка нерешительно поднялась и, глядя с бугра вниз на полустанок, на нити-рельсы, бегущие на восток, откуда должен был появиться эшелон, идущий на запад, на фронт, сказала:
          – Я из Черной Грязи...
          Дети рассмеялись.
          – Ха-ха! Из грязи, а сама белая, как снег.
          – Нет-нет. Я из деревни такой. Её почему-то назвали так.
          Кеша поднял руку.
          – Дайте человеку говорить. Ври дальше.
          – Я не вру, – обиделась девочка. – Я вправду жила там с мамой и бабушкой. Был у нас ещё один ребёнок, Кирюша. Он был маленький. Когда пришли немцы, бабушка околела. Ей было жалко поросёнка, его немцы зарезали. А вечером стали всех выгонять из домов, и мы убежали в лес. Было холодно, и Кирюша замёрз. Мы его похоронили в лесу под елочкой. Потом поморозилась я. Мама сняла с себя тужурку, шаль и надела на меня. Мы с ней две ночи шли к пушкам. Они стреляют, и их далеко было слышно. А днём мы прятались. А потом мама не могла идти. Мама сказала, чтоб я одна шла к пушкам. Я не пошла. Куда я от мамы? – девочка тяжело вздохнула и стёрла с глаз слёзы. – Потом мама померла... Я тоже легла помирать. Сначала я долго лежала и плакала. Жалко было бабушку, Кирюшу и маму. А потом уснула. Видела во сне папеньку. Он меня на руках качал и пел мне песенку. Мне было с ним хорошо. Потом я проснулась у тётеньки Вари. Она меня отогревала и натирала жиром. Говорила, что меня нашли солдаты, что теперь я буду жить с ней, как дочка. – Девочка опять всхлипнула. – А тётенька Варя подорвалась у колодца на какой-то страшной мине, ей ноги оторвало... Потом я долго сидела одна в земляном домике и плакала. Мне было жалко маму и тётеньку Варю. Я сильно кушать хотела... Потом я пошла искать маму. Хотела возле неё помирать. А дяденька Володя на машине отвёз меня в приют, только не сюда, а в прежний, откуда меня и привезли.
          Девочка замолчала, глядя на Кешу большими правдивыми глазами.
          Подросток стоял спиной к ней, а когда повернулся, на его глазах поблескивала влага. Он спросил:
          – Не врала?
          – Не-ет.
          – Как звать?
          – Маша Гузина.
          – Будешь, Маша, в моей труппе, в массовых сценах.
          Девочка обрадовалась, на глаза вновь навернулись слёзы.
          – Не плачь. Мы здесь все такие.
          Вечером на полустанок пришёл эшелон. Солдаты с котелками выбегали из вагонов за водой. Торопились по своим нуждам.
          Возле закрытого киоска собрался народ – любопытные и пробегающие мимо солдаты. В центре круга стоял Кеша и громко объявлял:
          – Товарищи солдаты! Доблестные наши защитники! Перед вами сейчас выступят артисты местного детского дома. Первым номером нашей программы - песня "Дан приказ ему на Запад". Исполняют Леня и Миша Горевы. Аккомпанирует на свирели Вадик Шумкин.
          Кеша первым захлопал в ладоши, зрители недружно поддержали. Затем он подал команду рукой, и солисты, за ними – хор мальчиков и девочек, в котором была и Маша, вышли в центр.
          Вадик стал выводить первые звуки, писклявые и звонкие. Потом качнул дудочкой, и запевалы невпопад запели. Они волновались, оттого у них получалось недружно, торопливо. Но, когда песню подхватил хор, эта нестройность сгладилась, хотя и пестрела разноголосьем. И всё же номер прошёл успешно.
          Потом выступил акробат Коля. Прошёлся на руках. Штанишки задрались и белые худые ноги выделывали всевозможные кренделя в воздухе, что немало позабавило публику.
          Борцы тоже выступили хорошо. Они основательно вываляли друг друга в пыли, используя подножки, захваты, перевороты через головы. Этот номер был, пожалуй, самым весёлым, отчего все хохотали до слёз.
          С чечёткой вышла маленькая заминка. Вадик никак не мог подгадать под ногу танцора. Федя сбивался и не угадывал под такт свирели. Тогда Кеша подтолкнул запевал:
          – Пойте! – И те запели:

                Крутится, вертится шар голубой.
                Крутится, ве-ертится над головой...

          И пляска пошла. Какой-то солдат принёс гармонь, заиграл, и концерт принял новую окраску. Повеселели артисты, а главное - к их выступлению прибавились добровольные плясуны, певцы.
          О, какой же это был концерт! Здесь уже нельзя было понять, кто кого веселил, кто кому поднимал настроение.
          Солдаты брали детей на руки, танцевали с ними, пели. Отчего у всех было радостно и тепло на душе.
          Но вскоре запела походная труба, и эшелон медленно тронулся. А солдаты всё подбегали и подбегали к артистам, совали им в руки банки с тушёнкой, хлеб, мыло. Теребили им вихрастые головы и приговаривали:
          – Крепитесь, детки. Скоро война кончится, заживём...
          И долго махали артистам из вагонов.
          А у маленькой девочки Маши глаза застилали слезы, она всхлипывала:
          – Папа... Где ты, мой папочка?.. – звала она.    
          Эшелон уходил вдаль. Вагоны его извивались тёмной змейкой.
          Дети, кто в чём: в фуражках, платках, подолах – тащили свой гонорар к детдому. Теперь, пожалуй, дня два детскому дому голод будет не страшен.