ОТК. Глава 2

    Глава 2
   
    По некоторым признакам он догадался, что сейчас последует какая-то просьба. И не просто просьба, но просьба, которая каким-то образом ущемит его свободу выбора действий. Определить это было несложно, потому что без малого за десять лет совместной жизни любой мало-мальски наблюдательный человек научится разбираться в значении невербальных сигналов, исходящих от собственной своей жены, а Виктор был достаточно наблюдательным.
    – Послушай... – в ее голосе явственно прозвучала неуверенность и он догадался, что ущемление его свободы будет средней степени тяжести. – Я вчера забегала к соседке...
    Он поморщился, отложил на столик газету «Имперские вести». Назад рука вернулась с телевизионным пультом.
    – Опять... – сказал он, переключаясь на канал, где начиналась передача «Что происходит в Империи». Как большинство телевизионных передач Империи, она была сделана в стиле художественного минимализма и заключалась в показе сидящих в студии «говорящих голов», которые рассуждали на различные темы государственной важности. Внизу была заставка с цифрами, показывающими процентное соотношение поддержки телезрителями мнений выступающих. Сегодняшняя передача, как и девяносто процентов передач этого цикла, посвящалась обсуждению политического курса Балтийской империи в отношениях с агрессивной Восточной империей. По выходным отдыхающие люди могли себе позволить уделить достаточно внимания обсуждению политических событий и аналитике, поэтому субботняя передача была четырехчасовой. Она не входила в специальный реестр государственных телепередач, обязательных к просмотру, но в любой день предстоящей недели случайный собеседник мог отпустить комментарий по поводу прошедшей передачи, и показать, что ты ее не смотрел, означало признаться, что тебя не волнует происходящее в Империи, что для истинного патриота являлось недопустимым.
    – Виктор... – в голосе жены появились «упрямые» нотки, – ты знаешь, я всегда стараюсь прислушиваться к твоему мнению, но... – Вера несколько секунд пыталась подобрать слово и закончила просто: – все же она наша соседка. Разве это предосудительно, живя в многоквартирном доме, общаться со своими соседями.
    – Но ведь... – начал он бодро и запнулся, обнаружив, что сказать, по сути, нечего. Нет, разумеется, у него имелись аргументы в пользу того, что Вере не следовало бы чрезмерно сближаться с соседями, но он уже неоднократно их приводил, и с каждым разом эти аргументы казались ему все менее убедительными, словно они теряли свою силу от повторения вслух. – Я хотел сказать, что... – машинально проговорил он и опять умолк.
    Около десяти секунд он чрезмерно внимательно смотрел на диктора, представляющего участников передачи, а присевшая на диван жена смотрела на него.
    – Что от меня требуется? – наконец спросил Виктор, глядя на экран.
    – Интересно, с чего ты взял, что от тебя что-то требуется, – сказала Вера, но стоило ему повернуть голову, включила задний ход. – Хорошо, хорошо, – сказала она и хихикнула, – вы очень проницательны, господин заместитель третьего секретаря подотдела отдела Усиления.
    Он поморщился, давая понять, что не принимает ее шутливого тона. Не тона вообще, но в увязке со своей должностью. А хуже всего, что в глубине души он осознавал – такой тон имел право на существование, потому что наименование его должности перекликалось с шуточной, знакомой почти каждому с детства формулировкой, призванной подчеркнуть избыточный пафос регалий при реальной их незначительности, что-то вроде: «старший помощник младшего дворника». С другой стороны, его должность, как бы гротескно-пафосно ни звучало ее название, приносила доход, обеспечивающий надлежащий для коренного балтийца уровень жизни.
    – Я внимательно слушаю, – сказал он. Затем вернул пульт на место, опять взял газету и едва справился с раздражением, потому что в газете муссировалась та же тема, что обсуждалось сейчас в телепередаче. И это было вчера и год назад, и это же будет завтра и через год.
    – Ничего сверхтрудного. Нужно просто погулять с Тобиком... Я бы и сама, – сказала жена, упреждая его вопрос, – но я как раз затеяла стирку.
    В принципе, возразить было нечего – в предстоящем действии действительно не было ничего сверхтрудного. Тобика он знал, а будучи в хорошем расположении духа, даже пару раз трепал его за загривок. Когда его хозяйка плохо себя чувствовала, животину выгуливали соседи, в том числе и Вера. Это был небольших габаритов беспородный пес, которого соседка то ли подобрала где-то, то ли приобрела щенком возле Центрального рынка – был там закуток в подземном переходе, где народ спихивал друг другу всяческую живность. Разумеется, в девяноста процентах случаев это были некоренные балтийцы – кто еще мог игнорировать запрет на обмен и продажу животных в местах, не утвержденных думой Столимпа.
    Да, выгул Тобика не обещал стать особо обременительным, и все же предстоящее мероприятие не вселяло энтузиазма. Во-первых, он пропустит передачу, пусть даже она невыразимо скучна и вызывает зевоту. Во-вторых, ему придется общаться с соседкой. И пусть общение с ней ограничится парой формальных фраз – все равно. Ведь можно было избежать и этого. Можно было, если бы...
    – Дурацкое имя, – сказал он и жена пожала плечами.
    – Вообще-то по документам его зовут Тоби. Так лучше?
    В ее голосе не прозвучало игривых ноток и Виктор почувствовал себя глупо – зачем критиковать имя, ведь это всего лишь собака. К тому же, не только «эти» давали своим питомцам дурацкие имена, у коренных балтийцев тоже в ходу были «Максики», «Рексики» и прочие простонародно звучащие клички.
    – А что с соседкой? – спросил он лишь для того, чтобы замять свою возможную оплошность.
    – Уехала к своим, погостить, – сказала Вера.
    – Постой. А как же...
    – Тобик сейчас у другой соседки.
    – У соседки соседки? – спросил он и шевельнул губами, обозначив улыбку.
    – Да. Она согласилась подержать Тобика у себя, но вот с его выгулом возникли проблемы. У Ольги Матвеевны больные ноги.
    – Ладно, поможем соседкам.
    Виктор встал и потянулся, подумав, что вознаградит себя чем-нибудь таким, вроде мороженого или пива. И не то чтобы ему этого хотелось, но просто из принципа, как бы в качестве оплаты за услугу. Ну, как когда-то сантехники брали с клиентов на бутылку или что-то вроде этого. Мысль позабавила его до такой степени, что предстоящая прогулка уже не казалась бременем, теперь она стала чем-то наподобие небольшого приключения.
    – Надеюсь, мне полагается что-нибудь за труды, – многозначительно сказал он из прихожей, уже надев ботинки.
    – Ну, если ты не имеешь в виду что-нибудь совсем уже неприличное, – сказала Вера и хихикнула. – В общем, обещаю подумать... Семьдесят девятая квартира, Ольга Матвеевна! – крикнула она, когда Виктор уже закрывал за собой дверь
    – Ну и как мне тебя называть? – спросил Виктор, глядя на усевшегося в лифте пса, в то время как пес смотрел на него. Общение с соседкой он свел к минимуму – просто сказал, что он от Веры и не позволил втянуть себя в беседу ни о чем, когда пожилая женщина в роговых очках и пестром байковом халате попыталась объяснить ему взаимосвязь между погодой, артериальным давлением и своими больными ногами, что выразилось в невозможности выгулять собаку. – Не слишком мне нравится твое имя, дружище. Какое-то оно простецкое и вообще, звучит в духе имен Восточной империи...
    – Гав, – негромко сказал пес.
    – Понимаю, – сказал Виктор, нажимая кнопку с цифрой «1», – мне бы тоже не понравилось, если бы кто-то выразил недовольство моим именем. И тем не менее... – Он задумался на мгновение, а когда лифт, начиная движение, едва уловимо качнулся, предложил: – А давай на время прогулки ты станешь Тобуальдом? – Пес не возражал. Напротив, он вильнул хвостом и Виктор подытожил: – Вот и договорились.
    Первые минут десять Виктор предсказуемо чувствовал себя не в своей тарелке и предсказуемо злился на себя за это, потому что осознавал глупость такого поведения. Ну почему, черт подери, гуляя с псом, нельзя просто гулять с псом. Почему нужно непременно как бы смотреть на себя со стороны и переживать, не выглядит ли он нелепо, не соответствующим своему положению. То есть, оделся ли он подобающе для субботнего выхода в люди, причем, делая поправку, что не вышел, к примеру, в магазин, а именно гуляет с псом, словно для прогулок с собаками существует специальная униформа или, к примеру, кабинетом министров утвержден обязательный для таких прогулок стиль. А еще – как выглядит Тобуальд в глазах случайных зевак, учитывая его беспородность и довольно потешный вид. И не теряет ли Виктор престиж, выгуливая такого пса, и следует ли дистанцироваться от него, подчеркивая, что их совместная прогулка случайна, осуществляется под давлением обстоятельств, и... и прочее, прочее, прочее. И хуже всего, разумеется, что при всем этом нельзя было избежать думать про «этих», и такое обстоятельство вызывало дополнительное раздражение. Ну почему, черт возьми, без них не обходится ни один разговор и даже собственные мысли. И как легко было бы жить, если бы «этих» попросту не существовало – если не в природе, то хотя бы в Балтийской империи.
    Вот, хоть, к примеру, сейчас. Минуту назад он мимолетно подумал, что большинству «этих» наверняка вообще не ведомы подобные сомнения, и поэтому им так легко живется. Подумаешь, дел-то – выйти погулять с псом. Одежда? Господи, какие проблемы – натянул, что попалось под руку, и пошел. С другой стороны, не слишком ли он их демонизирует? Честно говоря, до сих пор Виктору не доводилось встречать «этих», вышедших в свет в домашних тапочках и тренировочных штанах, запросто расплевывающих вокруг себя семечковую шелуху, как это приписывает им фольклор. С другой стороны, это ведь не значило, что такого не видел кто-то другой или что такого не могло быть хотя бы теоретически. С третьей же стороны, формально его Вера тоже была «из этих», но ведь она никогда не позволяет себе... Ну, хватит! – словно очнувшись от наваждения, уже с настоящим раздражением оборвал ненужные мысли Виктор и обнаружил себя сидящим на скамейке. Рядом сидел Тобик и смотрел на него. Он словно хотел что-то сказать, но проявлял тактичность, не желая отвлекать Виктора от его важных размышлений. Стоп, – мысленно повторил Виктор. В том-то и дело, что о них лучше не думать вообще. Ни в каком контексте – хорошем или плохом. Их просто нет и точка. Только разве это возможно – не думать. Ведь они являются неустранимым на данный момент наследием той, агрессивной Восточной империи и, оставшись жить здесь, своей пассивностью, никчемностью, тормозят развитие его государства, об этом каждый день пишут в газетах и дискутируют в субботних телепередачах.
    – Ты чего-то хочешь? – спросил Виктор и несколько секунд смотрел на Тобика, словно надеялся услышать ответ.
    Вообще-то те несколько минут, что они ходили по двору, пес вел себя прилично, словно хозяйка или эта Ольга Матвеевна занимались его воспитанием. Конечно, он проделывал все эти свои собачьи штучки, наподобие деловитого обнюхивания попадавшихся углов и кустиков, несколько раз задирал лапку или натягивал поводок, но в целом следовало признать, что его поведение не могло вызвать особых нареканий.
    – Чего молчишь? – доброжелательно спросил Виктор, но пес только вильнул хвостом. – Наверное, намекаешь, чтобы я отпустил тебя в свободное плавание?
    Около минуты Виктор разглядывал забавное короткошерстное существо с висячими ушами, жалея, что не догадался запросить у Веры четкие инструкции, как осуществлять выгул этого коротколапого, похожего на таксу мерзавца. А потом, как это бывало порой по десятку раз на дню, в очередной раз озлился на себя за нерешительность. Ну что я вечно мнусь, – с раздражением подумал он, нагибаясь и отстегивая поводок от ошейника. Это же надо иметь такой характер, чтобы из всего делать проблему. Ну вот что, к примеру, может случиться, если предоставить Тобика самому себе?
    И, глядя вслед потрусившему по каким-то своим делам Тобику, через секунду пожалел о своем поступке. Ведь случиться действительно может всякое. Тобик может убежать со двора. Испугать, облаять или даже укусить случайного прохожего. Сцепиться с другой собакой и тем самым нанести кому-то материальный ущерб. Нагадить в неположенном месте или учудить что-то еще. И в любом из этих случаев виноватым в противоправных действиях собаки окажется он, Виктор, и именно он будет нести ответственность за ее поступки.
    И, хотя минуту назад он дал себе зарок, мысли опять вернулись к «этим». Ему подумалось, что любой из них отпустил бы пса без малейших раздумий и тут же забыл о его существовании, начав распивать пиво, или болтать о какой-нибудь чепухе с себе подобным, или занявшись чем-то еще, но непременно чем-нибудь никчемным, потому что вряд ли стоило ожидать от них полезных для общества действий – полезных или даже просто осмысленных. Ведь им не надо смотреть передачи и читать газеты, чтобы узнать, что происходит в государстве, ведь им вообще наплевать на это государство, поскольку они не ассоциируют себя с ним и ведут себя аполитично, словно им нет никакого дела до таких важных вещей, как недавний доклад главы полиции безопасности о настроениях в обществе или заявление министра обороны о попытках усиления «мягкой силы» Восточной империи в Балтийском регионе, или...
    О том, что подобные заявления и доклады делаются главами ведомств и министрами каждодневно, и что все их заявления и доклады, совершенные за двадцать лет независимости, предсказуемы и не содержат ничего нового, словно исполнены под копирку, Виктор старался не думать, поскольку так можно было зайти очень далеко. К примеру, в один момент допустить кощунственную мысль, что их империя не только не развивается, но даже не имеет четко поставленной цели и способна только до бесконечности обсуждать свое страдальческое прошлое, разглагольствовать об уникальности своих языка и культуры и заниматься прочей контрпродуктивной деятельностью, для которой злопыхатели придумали обозначение «государственная мастурбация».
    – К черту все это, – вслух сказал Виктор и, пройдя с десяток метров, присел на пустующую скамейку.
    Перед тем как развернуть газету, он поискал взглядом Тобика и обнаружил его метрах в пятидесяти, общающимся с другой собакой, которую держала на поводке женщина лет сорока. Строгое неулыбчивое лицо и темное однотонное платье без украшений выдавали в ней коренную балтийку. Виктор напрягся. Забыв о газете, около минуты он смотрел на обнюхивающих друг друга песиков и хозяйку, боясь, что вот-вот случится что-то такое, после чего последует полный возмущения крик: «Чья это собака? Кто хозяин этой дряни, я спрашиваю!».
    Ничего криминального, однако, не произошло. Через какое-то время женщина потянула своего питомца за поводок и они удалились по направлению к стоящему неподалеку дому, а Виктор подумал, что зря он дал Тобику свободу действий. Такое вот пребывание в напряжении, сопровождаемом переживанием за каждый его шаг и опасениями, как бы он что-нибудь не учудил, трудно назвать прогулкой.
    – Тобуальд! – позвал он, но песик не отреагировал. Он сидел и смотрел куда-то в сторону. То ли не слышал, то ли забыл свое новое имя. Думать, что пес игнорирует его сознательно, Виктору не хотелось – такое поведение подопечного не означало ничего хорошего, оно только могло сулить какие-нибудь осложнения.
    – Тобик! – сделав над собой усилие, выкрикнул Виктор дурацкое имя и тот повернул голову. Секунд десять песик смотрел на Виктора, затем поднялся и двинулся в его сторону. – Вот и чудно, – с облегчением пробормотал Виктор.
    И пока животина неспешно трусила к скамейке, с неожиданным интересом осмотрел двор, словно увидел его впервые. Впрочем, почти так и было – с такого ракурса он двор не видел, поскольку на этой скамейке никогда не сидел.
    Собственно, двора-то, как такового, по сути, не было. Ну, такого, классического, огороженного забором или в виде пространства, замкнутого плотной застройкой домов. Не называть же двором обширный участок, на котором на значительном отдалении друг от друга были хаотично воткнуты шестнадцатиэтажные дома-свечки. Так же хаотично и на значительном отдалении друг от друга были разбросаны стандартные атрибуты двора: скамейки, песочница, ряд врытых до половины в землю шин, раскрашенных в яркие цвета...
    В этом условном дворе он был не один. На скамейке метрах в пятидесяти сидел похожий на мающегося похмельем мужчина в светлой рубашке. Судя по одежде, вряд ли это был бомж; возможно, человек вышел проветриться или избавиться на время от пилящей его жены. Плюс недавняя женщина с собакой, свернувшая за угол. Плюс стайка молодежи, облепившая еще одну скамейку, тоже метрах в пятидесяти, только в другой стороне. Плюс проходящие по территории двора к своим домам – быстро или неспешно, пустые или с пакетами в руках. В общей сложности в поле зрения Виктора на данный момент пребывало около десятка человек.
    И был еще мужчина метрах в семидесяти, остановившийся возле расписанной граффити трансформаторной будки. Он внезапно привлек внимание Виктора – что-то знакомое почудилось ему в этой плотной фигуре, облаченной в джинсы и легкую светлую куртку. До того как остановиться, мужчина описал по условному двору большой полукруг, это автоматически отложилось у Виктора в уголке сознания, хотя специально он за ним не следил. При этом мужчина, кажется, держал пространство двора в поле зрения, делая это не явно, но достаточно для того, чтобы Виктор это определил или, по крайней мере, ему показалось, что он это определил.
    И тут по спине Виктора пробежал неприятный холодок. Вернулось ощущение, испытанное недавно в парке, возле работы, когда незнакомая девица сделала ему замечание. Ему вдруг показалось, что ничего из происходящего во дворе не происходит просто так, что все подчиняется сигналам невидимого дирижера. Вот стайка молодежи, и раньше не стеснявшая себя в эмоциях, загоготала чуть громче обычного – кажется, парень с длинными волосами не попал в мусорник пивной жестянкой и такой пустяк вызвал у подростков бурю беспричинного веселья, как зачастую бывает у молодых, да еще задурманивших головы каким-нибудь литром пива. И тут уже почти прошедшая мимо их скамейки женщина средних лет, в сером платье и очках, типичная, похожая на учительницу серая мышка, приостановилась и что-то сказала гогочущим во всю глотку подросткам. Это выглядело неправдоподобно, как если бы тщедушный очкарик вздумал прочитать нотацию распоясавшемуся, уголовного вида качку – ведь женщина наверняка сделала парням именно замечание.
    Сейчас они пошлют ее подальше, – как-то отстраненно, словно не являлся пусть и пассивным, но участником происходящего, а смотрел развлекательную телевизионную передачу, подумал Виктор. И только сейчас обнаружил, что Тобуальд уже подбежал к нему вплотную и, задрав морду, смотрит вопросительно, как бы безмолвно спрашивая, зачем его позвали.
    – Сейчас, сейчас, – пробормотал Виктор. И, машинально протянув руку, погладил собачью башку, чего не сделал бы, не воцарись в его голове легкий сумбур; ведь после таких действий необходимо мыть руки. Впрочем, руки после прогулки он помоет так или иначе.
    Спохватившись, Виктор пристегнул поводок к ошейнику Тобуальда и сказал с напускной строгостью, не отрывая глаз от женщины и подростков:
    – Так надо, Тобуальдище. Я не хочу получать из-за тебя замечания от студенток или очкастых училок. Кто может поручиться, что ты не выкинешь чего-то этакого...
    Неожиданно к скамейке свернул с проходящей в стороне асфальтовой дорожки еще один пересекающий двор персонаж, обычный мужчина лет сорока, невысокий, с залысинами и небольшим животом. Он остановился перед скамейкой и сказал что-то подросткам, явно нечто указующее или назидательное, это чувствовалось на расстоянии по его спокойному, уверенному виду, да и вообще контекст происходящего позволял предположить это с большой долей вероятности.
    Подростки примолкли. Расстояние не позволяло разглядеть детали, но Виктор готов был поклясться, что физиономии их помрачнели, а готовые вылететь грубые слова застряли в глотках. А после короткой выразительной паузы произошло невероятное – патлатый нехотя поднялся, сделал шаг, нагнулся, поднял банку и бросил ее в контейнер!.. Виктор не знал, что и думать. Это было просто невероятно.
    Он так и сказал Тобику, глядя, как мужчина и тетушка, тут же потеряв к подросткам интерес, продолжили движение своими маршрутами; причем с таким видом, словно и не сомневалась ничуть, что их посмеют ослушаться:
    – Это что-то из ряда вон, Тобуальд, это просто что-то из ряда вон... Ты не поверишь, собачья твоя морда, но я должен признать, что элементарно не понимаю, что творится.
    Внимательно выслушавший его Тобик разве что не кивнул в знак того, что все понял и с такой оценкой Виктора полностью согласен – настолько умные у него были глаза. Он потянулся мордой к руке Виктора, зачем-то решив понюхать его ладонь, но тот не заметил этого собачьего жеста, он опять смотрел на скамейку, уже покидаемую молодежью. Кажется, подростки решили сменить место посиделок на более спокойное, где их не будут гонять очкастые, похожие на училок тетки.
    Произошедшее действительно было из ряда вон. Если припомнить времена своего студенчества, Виктор был уверен, что даже их вполне приличная, сложившаяся на курсе компания из коренных, ни за что не капитулировала бы перед какой-то теткой и узкоплечим мужичком, явно не из суперменов или переоценивающих свои силы сумасшедших. Нет, вряд ли они послали бы этих двоих в грубой форме, как могли бы поступить студенческие компании, в которых преобладали «эти», но полных язвительности замечаний в свой адрес такие блюстители порядка наслушались бы вдоволь. Именно в таких мелочах и состояло отличие культурных коренных балтийцев от плохо воспитанных прямолинейных «этих» – к примеру, умение уязвить таким образом, чтобы человек оказался максимально уязвлен, но при этом их действия не тянули бы на оправданный вызов полиции.
    Сейчас Виктор не мог точно определить, были ли потерпевшие поражение ребята из «этих», поскольку для вынесения оценки слишком велико было расстояние, оно не позволяло определить наличие или отсутствие хотя бы легкого акцента, а одевалась молодежь нынче почти одинаково. Да и было ли такое обстоятельство в данном случае важным, более важным, чем сам факт произошедшего, он не знал. Зато было чувство, что все это неправильно. Все-таки они еще не построили идеальное общество, где не существует правонарушений и все навсегда позабыли бранные слова, да и нужно ли было стремиться таковое строить. По сути, в таком идеальном обществе у людей не было бы молодости – какое в таком случае преимущество у шестнадцатилетнего, вынужденного вести себя подобно семидесятилетнему пенсионеру.
    Ощутив прикосновение собачьих усов к пальцам, Виктор опять машинально погладил собачью башку, настолько выбили его из колеи все эти события.
    – Что, пойдем? Надеюсь, ты справил все свои собачьи дела. Еще бы знать, сколько должна длиться эта твоя прогулка...
    Он почувствовал что-то, уже подойдя к крыльцу. Оставалось подняться по ступенькам, их было около десятка, когда, повинуясь непонятному чувству, он остановился и, уловив краем глаза движение вопросительно поднявшего на него морду Тобуальда, медленно развернулся.
    – Ну, здравствуй, Виктор.
    – Здравствуй... Генрих.
    На самом деле он помнил имя. Чем же тогда была вызвана секундная или миллисекундная, или существующая только в его воображении задержка? Стоящий перед ним молодой мужчина, его ровесник, с легкой деланной улыбкой на волевом лице, не был врагом. Не был он и другом. Он был сокурсником. Лидером их студенческой компании, которого он, пересекаясь иногда – большей частью случайно – с сокурсниками, вспоминал без малейшей тени неприязни. Наверное, все дело было в Вере. Генрих считал, что она, как любая девчонка с курса, заранее принадлежит ему, ведь он был в университете центром мироздания. Вера же выбрала его, Виктора.
    Генрих Брок. Человек в джинсах и светлой куртке, только что с неизвестной целью описывавший круги по его двору. Вот он бы не испытал и сотой части сомнений, пережитых сегодня Виктором. Скорее всего, он бы даже не понял причины их возникновения. Он бы просто вышел в том, в чем сидел дома, накинув что-нибудь сверху, то есть поступил бы в точности, как приписывают «этим», а Тобуальда отстегнул бы без малейших колебаний, тут же позабыв о его существовании. И пусть тот загадил бы весь двор, Генрих бы невозмутимо листал газету, не обращая внимания на вопли дворников и прочих блюстителей порядка. Капитан университетской баскетбольной команды, староста курса, всеобщий любимец и общепризнанный лидер. Все, за что он ни брался, давалось Генриху легко, играючи. Что же касается их размолвки, так ее не было. Была некоторая натянутость после его, Виктора, свадьбы с Верой, да и то, если так можно было назвать обычное не развитие отношений. Нельзя было даже сказать, что он увел девушку у сокурсника, поскольку никаких отношений у Генриха с Верой не было. Наверное, все дело было в человеческой психологии собственника: не владея садом, просто проходя мимо него каждодневно, видеть налитое краснобокое яблоко, знать, что ты можешь сорвать его в любой момент и вдруг обнаружить, что кто-то сделал это, не спросив твоего разрешения. И тогда не важно, был ли ты подлинным владельцем этого яблока, важно то, что ты не сомневался, что оно всегда к твоим услугам.
    – Я тебя почти узнал, но ты стоял слишком далеко, чтобы определить это в точности... – Виктор с неудовольствием отметил, что все выглядит так, будто он оправдывается, хотя не он подошел к Броку, а тот подошел к нему, и именно он должен проявлять инициативу в разговоре. Зато Тобуальд комплексами не страдал; он запросто обнюхал нижний край джинсов незнакомца, подойдя и вытянув шею, затем задрал башку, посмотрел ему в лицо и опять понюхал.
    – Твой? – наблюдая за Тобуальдом краем глаза, спросил Генрих.
    – Нет, это одной... соседки. У нее больные ноги. – Виктор опять почувствовал себя неуютно, поспешив откреститься от пса, словно тот, будучи непородистым, был недостоин ему принадлежать. Опять подумалось, что Брок на его месте просто безразлично пожал бы плечами, а то и сказал бы, что пес его, пусть в действительности это бы было не так. Действительно; подумаешь, какая малость, признать или не признать пса своим; кому какое до этого может быть дело. А если бы кто-то сказал в адрес этого пса что-нибудь нелицеприятное, Генрих так же просто послал бы его куда подальше.
    – Слушай... – Генрих вскинул руку, мимолетно посмотрел на часы и Виктор не успел рассмотреть их, определить марку, – через пять минут я буду свободен... Может быть, посидим где-нибудь, раз уж мы так удачно пересеклись?
    Виктор не смог сразу определиться с ответом. Опять эта чертова склонность все анализировать, искать подтексты в самых обычных и случайных ситуациях. Однако сейчас, он чувствовал это, такая его склонность отнюдь не была лишней. Во-первых, случайна ли эта их встреча. У Виктора создалось впечатление, что Брок крутился в их дворе неспроста. С другой стороны, как он мог знать, что Виктор выйдет гулять с собакой, когда он сам узнал об этой своей обязанности от Веры какой-нибудь час назад? Теперь по поводу разговора. Что-то подсказывало ему, что Брок не намеревается просто поболтать, вспомнить студенческие времена. Похоже, у него действительно есть какой-то разговор. Однако какие между ними могут быть серьезные разговоры? Джинсы и куртка у него самые обычные, дешевые, возможно даже, из магазина, торгующего секонд-хэндом. Похоже, Брок ничего в этой жизни не достиг и это странно, с учетом того что он всегда во всем был первым. Может, делая карьеру, поставил по-крупному и прогорел? Кажется, уже теплее... Возможно, Брок собирается под каким-нибудь предлогом занять у него денег, тогда это многое может объяснить. Только все равно остается неясным, как Брок угадал время его выхода на улицу; ведь он мог вообще весь день просидеть дома.
    Однако отказаться посидеть с бывшим сокурсником было бы неестественным; отказ, пожалуй, граничил бы с вызовом и такой поступок впоследствии трудно было бы кому-то объяснить. Конечно, можно просто сослаться на какие-то дела или планы, но он не сможет сыграть убедительно, Брок сразу уловит фальшь. Хорошо же будет выглядеть Виктор, когда Брок, пересекшись с кем-нибудь еще из их группы, между делом расскажет, что Виктор Траук зазнался до такой степени, что не желает знаться со старыми друзьями... Почему-то Виктор был уверен, что Брок знает о месте его службы и занимаемой должности. Откуда возникла такая уверенность, было непонятно, только вот она была, и все.
    Одно хорошо было во всех этих самокопаниях и сомнениях Виктора – при нужде, как, к примеру, сейчас, они занимали считанные секунды, поэтому пауза неуверенности не заняла много времени. Можно было даже надеяться, что Брок ничего не заметил.
    – Тобуальд, – строго сказал он и потянул песика за поводок, – веди себя прилично.
    – Тобуальд? – Генрих улыбнулся. И, похоже, улыбка была естественной. – Классное имя. И псина классная.
    – Ты серьезно? – спросил Виктор со скепсисом, осознанно, провокационно, чтобы попытаться выбить Брока из колеи – ему хотелось посмотреть, как тот станет оправдываться. Наверняка ляпнул просто так или из вежливости. Но Брока так просто было не взять. Он пожал плечами, фыркнул.
    – Разумеется.
    – Он беспородный, – зачем-то сказал Виктор и опять почувствовал перед Тобуальдом неловкость, словно опять его предал. Глупо, конечно, но это было так.
    Брок фыркнул еще раз.
    – Да какое это имеет значение. Знаешь, собаки делятся на две категории. Одних хочется потрепать по загривку, а вторые такого желания не вызывают – вот тебе и весь собачий расклад. Этот вызывает... – В доказательство выдвинутого тезиса Брок наклонился и с видимым удовольствием потрепал Тобуальда по загривку, а тот воспринял это как должное, с таким же видимым удовольствием.
    И никаких тебе колебаний по поводу испачканных рук, – подумалось Виктору.
    – Хорошо, – наконец сказал он. – Мне только надо вернуть Тобуальда хозяйке... – Он хотел добавить: «И предупредить Веру», но вовремя прикусил язык. – Я быстро.
    – Я буду здесь, – сказал Брок. А когда Виктор, чувствуя спиной взгляд, преодолел ступеньки и уже скрывался в дверном проеме, крикнул негромко: – Вере привет!
    Виктор сделал вид, что не услышал. И надеялся, что его плечи не дрогнули.