Перевоспитание

      Все началось в тот холодный весенний день, когда я увидел за столиком в кафе Алену. Я влюбился в нее, когда мы вместе учились в школе, но жениться мне не хватило смелости. Я очень сожалел об этом при каждой нашей встрече. Но было уже поздно: жизнь унесла нас в разные стороны. Алена с тех пор побывала в двух официальных браках и множестве гражданских. Но первая любовь не забывается, и каждый раз, случайно увидевшись, мы не могли удержаться, чтобы не провести одну-две ночи вместе. Расставаясь, мы желали друг другу успеха, и надо сказать, эти пожелания оправдывались. Однако на этот раз Алена выглядела самой несчастной женщиной на свете, и мне захотелось немедленно узнать, в чем дело.
      Моя школьная подруга пожаловалась на свою падчерицу Лику, из-за которой, по словам Алены, жизнь ее превратилась в кошмар. Лика была взрослой дочерью ее второго мужа, за которого Алена вышла лет пять назад, после того, как он потерял первую жену. Этот субъект был довольно успешным бизнесменом, но спустя пару лет утонул во время рафтинга. Уже после этого выяснилось, что дела его на самом деле шли весьма скверно: за долги пришлось продать и бизнес, и дом, и почти все имущество. Вот так Лика и осталась жить в квартире у Алены. Год назад ей стукнуло семнадцать, и она как будто с опозданием вступила в свой переходный возраст.
      Алена со слезами на глазах рассказывала о том, как вела себя Лика последнее время: хамила, ругалась матом, не ночевала дома или приходила пьяная, приводила таких же пьяных парней, занималась с ними сексом то в ванной, то в прихожей; начала употреблять наркотики, воровала у Алены наличные деньги. Не было такой истории, в которую бы она не влипла. Я искренне жалел мою подругу: что тут было посоветовать? В конце концов Алена разрыдалась, и я поспешил ее увести. Мы вместе поехали к ней домой. Там Алена опять начала плакать, я стал ее утешать, и мы не заметили, как оказались в постели.
      Обнимая Алену, я в который уже раз подумал, что в свое время сделал ошибку, упустив из рук свое счастье. Неужели нельзя наверстать упущенное? От этих раздумий моя подруга отвлекла меня, снова начав жаловаться на выходки Лики. Мне, честно говоря, в тот момент хотелось только одного – целовать и ласкать роскошное тело Алены, а не обсуждать дурное поведение ее падчерицы, и поэтому я прошептал ей на ушко, что обязательно помогу решить эту проблему, пусть она даже не переживает. Алена поверила и умолкла, наши губы соединились, и вскоре мы оба пережили бурный оргазм.
      Отдышавшись, я начал не спеша обдумывать, как же я сумею выполнить обещание? Стандартные воспитательные меры были недостаточны. Запущенный случай. Нравоучения тут не помогут. Существует лишь одно по-настоящему действенное средство: порка. Но кто разрешит мне воспитывать постороннюю совершеннолетнюю девицу, пусть даже наркоманку и хулиганку? Недостаточно выпороть один раз. Перевоспитание – сложный процесс, и прерывать его нельзя, а это обязательно случится, если даже поселиться у Алены на квартире и начать воспитывать Лику розгами. Вот тут у меня возник план, который я в тот же вечер изложил Алене.
      Моя подруга сначала не поверила, что я говорю серьезно, а потом в порыве благодарности бросилась мне на шею… В эту ночь мы оба почти не спали, а к рассвету совершенно выбились из сил. Я рассчитывал увидеть Лику своими глазами, чтобы оценить объем предстоящих работ, но не тут-то было: Лика опять не пришла ночевать. На другой день по настоянию Алены я переехал к ней, и только после этого наконец встретился с Ликой. Ее внешний вид не прибавил мне оптимизма. Тощая длинноногая девица с пустыми голубыми глазами, безвкусно перемазавшаяся яркой помадой. На все вопросы Лика отвечала односложно, глядя в свой смартфон, и постаралась как можно скорее снова убежать из дома. Если б она знала, что мы с Аленой уже во всех подробностях обсуждаем ее предстоящее перевоспитание, она бы не была так безразлична. Но я настрого запретил Алене даже намекать на мое участие в этом деле.
      Много лет назад мне совершенно случайно достался домик на Урале, стоящий на острове посреди большого озера, затерянного в лесной чаще. Добраться до упомянутого озера даже на джипе было невозможно – только по речке на моторной лодке, а зимой – на снегоходе. Летом в этой глуши можно было жить на лоне природы, на островке, полностью отрезанном от цивилизации. Мы с друзьями иногда приезжали сюда порыбачить и поохотиться, ну а в это лето нам предстояло тут поселиться втроем: мне, Алене и Лике. Здесь я и рассчитывал устроить Лике перевоспитание с ежедневной поркой: весь остров зарос ивняком, так что прутьев для розог было предостаточно.
      Алена сначала сомневалась, находя предложенные мною меры слишком суровыми. Но я объяснил ей, что для блага Лики ее надо начать сечь как можно быстрее, и не прекращать наказания до тех пор, пока не будут очевидны результаты. Не сегодня-завтра Лика заразится венерической болезнью, а то и вовсе исчезнет бесследно, и ни в чем не повинную Алену совесть будет мучить всю оставшуюся жизнь. По моей настоятельной просьбе Алена взяла отпуск без содержания на три месяца; я поступил точно так же. Своему знакомому на Урале я позвонил и попросил его съездить на озеро и узнать, все ли там в порядке, а также обеспечить транспорт от железнодорожной станции до речки. Теперь оставалось только ждать, пока Лика появится, обдолбанная до невменяемого состояния (в таком виде ее часто приводили домой друзья или подружки) и отправиться с ней в путешествие, не пускаясь в объяснения. Ждать нам пришлось недолго…
      Вот так и получилось, что уже через неделю мы с Ликой и Аленой выходили из поезда на маленькой станции, чье название помнят исключительно проводники этого поезда. Старый УАЗик ждал нас в темноте. Лика к этому времени немного пришла в себя и попыталась слабо протестовать, но я резким тоном приказал ей заткнуться, и она, к моему удивлению, послушалась с первого раза. Мне даже показалось, что напрасно я затеял всю эту историю с поездкой на Урал, и что можно было всыпать розог и по месту жительства, но оказалось, что я сомневался зря.
      В утреннем тумане, вылезая из моторки, Лика во все глаза разглядывала избушку на острове, ветхую пристань и далекие берега озера, сплошь заросшие лесом и кустарником. Алена, к моей радости, нашла обстановку чрезвычайно романтичной, а ее падчерица, кажется, впервые сообразила, что ее здесь ждут какие-то неприятные процедуры. Я, однако, ничего не объяснял ей первые полдня. Нужно было разобрать вещи, затопить печку и привести в порядок лавку, на которой предстояло исправляться Лике: починить подломившуюся ножку, устроить веревочные петли для рук и ног. Рядом я поставил и корыто, в котором предстояло вымачивать розги.
      Только когда я попросил Алену сходить и нарезать прутьев, Лика со смешком спросила, для чего это нужно. Когда я ей разъяснил во всех подробностях, для чего, Лика хохотала так, что ее звонкий смех разносился по всему озеру. Обозвав нас идиотами и маньяками, а меня – козлом и придурком, Лика вытащила смартфон, чтобы проверить, есть ли здесь сигнал. Я подождал результатов эксперимента (он оказался отрицательным), отнял у Лики смартфон и выбросил в озеро. Лика устроила дикую истерику, и я понял, что именно в этот момент ее и следует укладывать на скамью. Как раз в это время появилась Алена с прутьями в руках. Нам вдвоем пришлось нелегко: Лика отбивалась, визжала, кусалась и царапалась. Но мы все-таки положили ее животом на скамью и стянули с нее джинсы, а затем привязали толстыми веревками ее запястья и щиколотки, да еще притянули к скамье, обвязав веревкой вокруг талии.
      Мы оба устали, особенно Алена, и решили сначала передохнуть. Алена поставила самовар, мы напились чаю, и только потом приступили к экзекуции. Все это время Лика, безуспешно пытаясь вырваться из веревок, выкрикивала оскорбления, требовала освободить ее немедленно, а я посоветовал Алене привыкать, потому что этот спектакль ожидает нас ежедневно. 
      Первая порка надолго осталась в моей памяти, да и в памяти Алены. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь встречал такое возмущение со стороны наказуемой. Мы с Аленой секли Лику в две руки, а она осыпала нас самым отборным матом, обещала, что подаст жалобы во все возможные инстанции, что против нас заведут уголовное дело, что на суде у нее будет двадцать свидетелей, которые обвинят меня и Алену во всех смертных грехах, и что нам обоим предстоит сидеть за решеткой до конца жизни. Но по мере того, как два белых полушария покрывались красными полосками, ругательства сменились взвизгами, а угрозы – мольбами. Я заметил, что Алена сечет не очень сильно, и взял весь процесс в свои руки. Несколько раз Алена испуганно делала мне знаки, намекая, что пора заканчивать. Но я не прекращал пороть, пока в голосе Лики не зазвучали нотки отчаяния. Только тогда я остановился.
      Одновременно со скамьей я приготовил и помещение, запирающееся на замок. В нем находилось только узкое окошечко, открыть дверь изнутри было нельзя. Внутри на полу лежал старый матрац, а рядом я поставил кувшин с водой и ночной горшок. Было понятно, что недельку-другую нашей воспитаннице следует посидеть под замком. Я оказался прав: как только мы с Аленой отвязали веревки, Лика, размазывая по лицу слезы и сопли, соскочила со скамьи, натянула джинсы на красные ягодицы и попыталась выбежать вон. Но я сразу же поймал ее и втолкнул в импровизированную «арестантскую». Теперь Лика могла вопить и колотить ногами в дверь, сколько угодно. Впрочем, скоро она утихла.
      На другой день Лика снова получила порцию розог по ягодицам, на которых уже красовались вчерашние следы. Все повторилось, как и вчера, с той разницей, что я на этот раз не стал привлекать Алену к порке. Снова повторились вопли, ругательства и угрозы. Но после экзекуции Лика меня удивила. Отвязав ей руки и ноги, я позвал ее за стол пообедать. И Лика села на стул, хотя сидеть ей, как я заметил, было больно, и молча, утерев слезы, кушала вместе с нами. Правда, подкрепившись, она снова попыталась бунтовать. Однако я быстро водворил ее на прежнее место. Пока я запирал ее на засов, Лика брякнула кувшин с водой о стену и разбила его на мелкие осколки. Но я не стал ставить ей новый кувшин и вообще дал понять, что все ее протесты на нас с Аленой не действуют.
      Лика присмирела и на следующий день молча позавтракала с нами. Она все-таки была не последней дурой и понимала, что бежать невозможно, а лодку я прикрепил к причалу цепью и навесил большой замок. Но по лицу Лики я чувствовал, что она использует любую возможность, чтобы попытаться вырваться из плена. Я решил дать ей такую возможность. Как только Лика поняла, что оказалась на свободе, она убежала на самый отдаленный берег острова и там, стоя на берегу, кричала до хрипоты: «На помощь!» Убедившись, что озеро остается совершенно пустынным, Лика разделась и бросилась в воду, не заботясь, что будет делать, когда выйдет на берег без одежды.
      Алена перепугалась и просила меня завести мотор и спасти Лику, когда она выбьется из сил и начнет тонуть. Но я заранее просчитал и такую возможность. Озеро было необыкновенно холодным – со дна здесь били холодные ключи – и уже через пять минут Лика, посинев от холода, снова выскочила на берег. Мы с Аленой сначала посадили ее у печки, чтобы она не простудилась, а потом окончательно согрели ее новой порцией розог. 
      На этот раз я всыпал ей как следует! От визга Лики у меня заложило уши, а к концу наказания она рыдала, умоляла о пощаде и впервые просила прощения – у меня и у Алены. Попка, еще три дня назад девственно-белая, была вся иссечена, а некоторые полосы от прутьев были уже не алыми, а темно-красными. Алена плакала от жалости и просила меня остановиться. Но я твердо знал, что необходимо как можно быстрее сломать упрямство Лики, только тогда процесс перевоспитания начнется по-настоящему.
      После порки Лика впервые не вскочила со скамьи, а осталась лежать, всхлипывая и рыдая. Алена намочила полотенце и положила на красную попку девушки. Лике стало легче, и она спустя немного времени глухим голосом поблагодарила – пока что не меня, но Алену. Я и не надеялся, что очень скоро наша воспитанница начнет благодарить и меня – причем благодарить за само наказание, но в целом перевоспитание началось успешно, и я надеялся в ближайшие дни увидеть новые результаты. 
      На четвертый день я дал Лике передохнуть. А на пятый день, выпустив ее из-под замка, я заметил на ее лице явное любопытство: будут ли ее сегодня сечь или не будут? Не случайно ведь она таскалась по ночам в поисках приключений. Помимо всего прочего, то был поиск острых ощущений, а сечение розгой на скамье, хоть и носило воспитательные цели, вызывало такие же сильные эмоции. Потому для меня и не стало сюрпризом, что Лика, увидев в корыте свежий пучок нарезанных загодя прутьев, не вспыхнула от возмущения, как в первые дни, а когда я велел ей лечь на лавку, выполнила приказ без всякого сопротивления.
      Так и пошли наши дни на острове. Мы с Аленой еще пару недель держали Лику взаперти, а секли ее обычно во второй половине дня, после чего выпускали погулять по острову. Мы разделили воспитательные обязанности: Алена готовила розги, привязывала Лику к скамье перед поркой и охлаждала ее ягодицы холодным компрессом по окончании экзекуции. Я брал на себя сам процесс порки и время от времени проводил с Ликой короткую беседу, разъясняя ей, за что мы ее наказываем. Сначала наша воспитанница явно не воспринимала мои слова всерьез, но чем дальше, тем больше при разговорах на эту тему ее взгляд казался осмысленным, да и сама она становилась с каждым днем все более любезной и вежливой. Алена с восторгом шептала мне на ухо, что розги творят чудеса. Я советовал ей не торопиться с выводами, не сомневаясь, что еще предстоят рецидивы.
      Дней через двадцать я перестал запирать Лику на замок, зная, что послушание надо чем-то поощрить. Лика теперь спала в одной комнате, а мы с Аленой – в другой. По ночам мы с моей подругой занимались сексом. Алена явно смущалась, что взрослая девушка, которую днем мы наказываем розгами, в том числе и за безнравственное поведение, слышит звуки нашей любви. Что она испытывает в этот момент? Но я советовал Алене не обращать на это внимание. Дело ведь не в нашей нравственности, а в ликиных хамских выходках: я собирался избавить ее от дурных наклонностей, но не делать из нее пуританку. Алена соглашалась, и все-таки присутствие падчерицы мешало ей безмятежно наслаждаться любовью. Я, наоборот, ожидал, что после успешного завершения этого лета мы с Аленой не расстанемся так быстро, как раньше, и втайне надеялся, что она привыкнет жить втроем – одной семьей.
      Дни стояли прекрасные. Мы катались на лодке по озеру, ловили рыбу, вечерами варили уху на костре, полностью отрешившись от внешнего мира, который как будто не существовал для нас с Аленой. Лике было сложнее, и мы видели, что она привыкла к ежедневным телесным наказаниям, но не привыкла к простой жизни, тем более что мы ей не говорили, когда собираемся покинуть остров. Чтобы Лика не скучала, мы с Аленой разделили с ней работу, которую в первые недели выполняли сами: Лика научилась и топить печку, и ставить самовар, и чистить рыбу. Теперь я стал более придирчиво следить за ее поведением: за любое случайно вырвавшееся бранное слово, за любое проявление неуважения к Алене, а иногда и за небрежную работу Лике полагались дополнительные наказания. Обычно я в таких случаях ставил ее в угол перед поркой на целый час, или возвращал ее под замок, или стегал крапивой. Заросли высокой крапивы тоже можно было встретить повсюду на острове. Лике приходилось голыми руками срывать крапиву, очищать стебли от листьев, а я стегал ее уже в рукавицах; иногда и Алена принимала в участие в таком наказании.
      Подходил к концу июнь, наступила жара. Комары тучами кружились вокруг нас, и чтобы оградить Алену и Лику от их назойливого внимания, я сделал уступку цивилизации и натянул в главных помещениях антикомариные сетки на окна. Чтобы достать их, мне пришлось на денек отлучиться – съездить в поселок, а вернувшись, я забыл запереть на замок цепь, которой я обычно привязывал лодку. Лика заметила это, и наутро, когда мы с Аленой сладко спали, Лика тихонько отвязала цепь, завела мотор и помчалась по озеру, надеясь вырваться из плена, в котором мы, как она считала, ее держали.
      Хотя Лике удалось справиться с моторной лодкой, она не догадалась проверить, сколько осталось бензина – а осталось его в обрез, и едва только успев выплыть с озера на реку, беглянка оказалась беспомощно дрейфующей по течению, которое начало сносить лодку обратно. Лика схватила весла, но ее нежные руки не были приспособлены к такой работе. Выбившись из сил, она попыталась догрести хотя бы до берега, но тут появилась другая лодка – запасная, которую я держал «на всякий пожарный» в сарае. На ней я поставил парус и быстро нагнал упущенное время. Лике все же удалось причалить и, выкарабкавшись на берег, она кинулась в кусты, не разбирая дороги. Через несколько метров она угодила прямо в болото. Я подоспел как раз вовремя: Лика, вся облепленная грязью, барахталась в яме, полной воды, и визжала, умоляя о спасении. Разумеется, никакой другой помощи, кроме моей, она не могла дозваться. Когда я вытащил Лику и отвел ее на берег, она хныкала и обещала, что больше так не будет. Я был непреклонен. Когда я вернулся к причалу, ведя запасную лодку на буксире (Алена очень переживала, когда оказалась одна: ведь в случае чего ей было бы очень затруднительно выбираться с острова), то попросил мою подругу затопить баньку. Наказание беглянки я отложил на завтра: гигиена и забота о здоровье были превыше всего, да и ожидание неизбежной суровой экзекуции создавало дополнительный воспитательный эффект.
      С утра Лика ловила Алену по всем углам, на крылечке и на пристани, упрашивая смягчить предстоящее наказание. Алена, к ее чести, отказалась. Когда же она отправилась за розгами (я велел ей срезать прутья потолще), Лика бросилась передо мной на колени и молила о помиловании. Она обещала сделать мне минет – так, что Алена ни за что об этом не узнает. Я торжественно объявил, что за это предложение ей добавлено еще пятьдесят розог. Лика в отчаянии разразилась слезами. Когда Алена вернулась, Лика бросилась в ноги нам обоим, ползала перед нами, целуя пол у наших ног, и клялась, что попыток побега больше не повторится. Но и это было напрасно.
      Страдания Лики продолжались в этот день до поздней ночи. Отсчитав несколько десятков розог, я давал ей передышку на полчаса. Пока Лика в изнеможении отдыхала – по-прежнему привязанная к скамье, но с холодным компрессом на ягодицах, – мы с Аленой вели с ней беседу о ее плохом поведении и о пользе, которую приносит ей порка. Лика плачущим голосом упрашивала нас прекратить сечение, обещала исправиться, уверяла, что уже все поняла и раскаивается во всех грехах. Но на этот раз мы с Аленой были непреклонны. Проходило полчаса, и снова комнату оглашал почти беспрерывный визг, время от времени перемежавшийся громкими рыданиями и просьбами о пощаде. Лика отчаянно дергалась на скамье, напрасно пытаясь уклониться от хлещущих прутьев. Давясь слезами, она громко каялась, называла себя шлюхой и подстилкой; потом, когда и это ей не помогло, снова начала ругаться матом, но я в ответ начал сечь с оттяжкой, и от бунта наша воспитанница быстро вернулась к мольбам. Все было напрасно.
      Надо добавить, что поскольку весна кончилась, гибких и нежных свежих прутьев под рукой у нас с Аленой уже не было, а новые, спелые, оказались гораздо более толстыми. Поэтому Лике теперь было куда больнее, чем в первые дни! Оба полушария ликиной задницы уже были густо иссечены багровыми полосками, и я вынужден был перейти на другие части ее тела. Досталось и ликиным голым плечикам, которыми она так самоуверенно сверкала еще совсем недавно, и (особенно) ее бедрам. Ближе к концу порки Лика от боли пустила мочу – лужица растеклась по дощатому полу под скамьей. Ликины губы распухли от плача и были искусаны до крови. Она уже ни о чем не просила, а только взвизгивала и ныла, время от времени икая и хлюпая носом. Только тогда я понял, что наказание можно заканчивать.
      Когда Алена отвязала свою падчерицу, Лика еще целых десять минут лежала на прежнем месте, на скамье, громко рыдая, не в силах остановиться. Наконец мы с Аленой осторожно подняли ее на ноги и отвели в постель. Лика шаталась и спотыкалась на каждом шагу. Алена отпаивала ее чаем и молоком. У Лики поднялась температура, и полночи мы хлопотали вокруг нашей воспитанницы, утешая ее и успокаивая. Лишь под утро нам с Аленой удалось заснуть.
      Но эти сутки, как я понял впоследствии, стали решающими. После этого наказания исправление Лики пошло в быстром темпе, несмотря на то, что на целую неделю пришлось сделать перерыв и дать ее многострадальным ягодицам отдохнуть от ежедневной порки. Лика стала послушной, вежливой, разговаривала с нами, как полагается младшей со старшими – с уважением, и теперь уже сама предлагала сделать что-нибудь по хозяйству. Через неделю я возобновил сечение. Лика больше и не думала сопротивляться. Она покорно ложилась на лавку, не делая попыток вырваться, а после окончания экзекуции благодарила нас обоих за наказание. Алена очень радовалась этому превращению и по ночам дарила мне свои самые горячие и нежные ласки. Лика в это время вела себя тихо и старалась ни единым звуком не мешать нам.
      Отпуск подходил к концу, но оставалось еще три недели, и я твердо решил не пропустить ни одного дня, чтобы закрепить полученные Ликой наставления. Ежедневно в одно и то же время по острову разносился громкий визг. Видя, что Лика теперь послушно лежала под розгами, я перестал ее привязывать, и за все оставшееся время наша подопечная ни разу не вскочила со скамьи во время порки. Она позволяла себе только дрыгать ногами, но это была естественная реакция на боль. Алена много раз потихоньку просила меня прекратить наказания или хотя бы не повторять их ежедневно. Но я как-то предложил ей внимательно понаблюдать за Ликой после очередной экзекуции. Каждый раз Лика некоторое время лежала молча, всхлипывая и глядя в пространство; потом она вставала, неуверенно улыбаясь, и выходила на берег озера. Здесь она какое-то время мечтательно смотрела вдаль, а потом возвращалась к нам с Аленой и весело болтала с нами, без тени прежней враждебности. И моя подруга, убедившись в наличии определенной закономерности, согласилась с моими доводами.
      Окончательно я удостоверился в своей правоте незадолго до отъезда, в день, когда отправился на берег, на охоту. После моего возвращения на остров Алена и Лика потратили весь вечер, чтобы приготовить дичь, и Алена забыла нарезать розог. Ночью я проснулся и увидел, как Лика тихонько выскользнула за дверь. Мне захотелось посмотреть, что она задумала. Стояла полная луна, и мне не составило труда пронаблюдать за моей воспитанницей. Полуодетая, Лика дошла до ближайших зарослей и принялась один за другим срезать длинные прутья. Набрав толстый пучок, Лика так же тихо вернулась в дом и положила прутья туда, где их всегда оставляла Алена. Взглянув на них при свете дня, я увидел, что Лика выбрала самые толстые прутья, прекрасно зная, насколько больнее будет ее попке. И эту порку она выдержала с достоинством, стараясь как можно меньше подавать голос.
      Вообще же я не препятствовал Лике вволю кричать и плакать. Известно, что таким образом наказуемая может облегчить свои страдания. А в последние недели Алена даже стала вслух выражать ей свое сочувствие, и слушать их во время экзекуции было очень любопытно.
      – Ой, больно! – взвизгивала Лика, отчаянно крутя задницей и дрыгая ножками в воздухе. – Ай-яй-яй, не могу! Ой, не надо так сильно! Ой, пожалуйста, хватит!
      – Ой, Ликуся, потерпи! – причитала Алена. – Ой, потерпи! Больно, бедненькая, больно! Потом будет легче! Ну, еще немножко! Ну, еще пятнадцать розочек осталось… четырнадцать… тринадцать… двенадцать…
      В общем, я был очень доволен, что у Алены с Ликой установились совершенно другие отношения, нежели раньше. И хотя кому-то может показаться, что телесные наказания для взрослой девушки неприемлемы, я держусь другого мнения. Розги не только наставили Лику на путь истинный, но и позволили восстановить мир в доме Алены. Разве это так уж мало? А за время, проведенное на острове, мы все втроем укрепили свое здоровье и отдохнули от городской суеты, как никогда прежде.
      Но лето подходило к концу, и мы начали собираться в дорогу. На всякий случай я тщательно привел в порядок и домик, и остальное хозяйство: вдруг придется вернуться на будущий год? Когда я погрузил в лодку вещи, Алена слегка всплакнула. Лика тоже время от времени вздыхала, хотя я и не знал, по какой причине.
      В первый вечер мы оказались в купе втроем. Под стук колес мы с Аленой пили чай и обсуждали наше будущее. Лика, лежа на верхней полке, грызла шоколадку и прислушивалась к нашему разговору. Мы с Аленой еще на острове решили, что немного поживем в гражданском браке, а если не передумаем, закрепим наши отношения официально. Я был не прочь закрепить их быстрее, но знал, что Алена всегда во всем сомневается. Да и Лике следовало привыкнуть к мысли, что у нее теперь будет новая семья.
      – Ликуся, а ты будешь теперь хорошо себя вести? – спросила Алена, взглянув вверх, на свою падчерицу.
      – Не знаю! – хихикнула Лика. Алена растерянно посмотрела на меня: как видно, такого ответа она не ожидала.
      – Что значит, не знаешь? – строго спросил я.
      – Может быть… – неуверенно начала Лика.
      – Ну что ты, Лик, ну скажи! – подтолкнула ее Алена.
      – Может быть, меня еще пороть придется, – выговорила Лика, выглядывая с полки. Лицо ее стало пунцово-красным.
      Мы с Аленой переглянулись.
      – А как ты сама считаешь, надо? – спросил я.
      – Лика, ты теперь ведь не куришь, наркотой не балуешься, правда? – напомнила Алена.
      – Правда. Но по-моему, теперь я подсела на розги, – выдавила из себя Лика и, окончательно засмущавшись, спрятала лицо в ладонях.
      Некоторое время мы молчали. Поезд бежал вперед, я прихлебывал чай и думал о том, что дела, пожалуй, складываются не так уж плохо. Перевоспитание прошло успешно, однако нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. Возможны рецидивы. И справиться с ними лучше всего проверенным способом.
      – Милый, что теперь нам делать? – спросила Алена
      – Я думаю, розги лучше, чем наркотики и все прочее, – ответил я. – Проблема только одна: в это время года сделать розгу будет очень трудно. Зима на носу. Так что придется перейти на ремень и плетку.
      Лика снова свесилась с полки. Она не в первый раз присутствовала при обсуждении ее будущей экзекуции, но сейчас впервые получила возможность принять в ней участие.
      – А ремень разве не слабее, чем розга? – деловито спросила она.
      – Не волнуйся, эта задача мне по силам, – заверил я. – Ты почувствуешь на своей попке, что особой разницы нет. Ремень у меня уже есть, завтра в секс-шопе надо купить хорошую плетку. Алена, ты это сделаешь?
      – Ой, я не могу! – растерялась Алена. – Что я там скажу? Пожалуйста, милый, давай пойдем вместе хотя бы…
      – Пойдем вдвоем. А лучше втроем, – решил я. – Вы же знаете: порка – очень ответственное дело.
      – Да, это правда! – мечтательно произнесла Лика. – А кроме порки, мне еще что-нибудь положено?
      – Подумаем, – сказала Алена. – Подумаем.