Побег

                Светлой памяти матушки,
                Мишиной Елене Афанасьевне,
                посвящается

Накрыв прорезиненной тканью нашинкованную капусту в громадной ёмкости, натянув на ноги резиновые сапоги, и, облачившись в комбинезон, она вместе с такими же работницами, уплотняла, утрамбовывала её ногами. Всё делалось вручную, не было на ту пору на базе особенных приспособлений для этих целей. Но сначала с капусты удаляли загрязнённую листву, обрезали кочерыжки, а потом уж проводили шинкование. Для квашения в капусту добавляли морковь и другие специи в определённой пропорции, чтобы она соответствовала вкусовым и потребительским качествам. В этом заключалась её работа на овощной базе. Теперь она – городской житель, освоившая новую профессию. И профессия была соответствующая – разнорабочая. Так числилась она в штатном расписании, и так было записано в трудовой книжке. Кроме капусты, база в зиму заготавливала картофель и морковь, засыпая их в бункера.
Уставшей приходила с работы. И только тогда, когда семья брата угомонится, раскладывала свой матрас на кухне и ложилась отдыхать. Каждый раз, пока не придёт сон, перебирала в памяти события минувшего полугодия
…А они свежи в памяти. В самый разгар лета, с фанерным чемоданом в руках, пригодным на все случаи жизни, она ранним утром, когда только успел прокричать соседский петух, отправилась на станцию Верховье. Пешком. В ту сторону никто никогда не ходил и не ездил, разве что в страду возили на элеватор зерно. Говорят, что туда будет километров тридцать. Самая близкая дорога, если кому добираться до города – через районный центр, Покровское, километров пятнадцать до него. Однако эта дорога опасная – могут увидеть знакомые. Страшно было подумать о том, что тогда будет. Подключится милиция. Поймают, посадят. Она слышала, что были такие случаи, когда милиция ловила подобных беглецов.
Проводить вышел отец, но она замахала на него руками: вернись, мол, не светись, мало ли кто может увидеть. Одной лучше. Обо всём дома давно было переговорено. Закоулками, стараясь быть незамеченной, она вышла за околицу и огородами в кромешной тьме добралась до колхозного поля. Узкая тропинка, протоптанная через посевы, где-то на границе колхозного поля должна упереться в проезжую дорогу, на так называемый большак.
Выйдя на этот большак, она оглянулась: непроглядная темень и только в той стороне, откуда доносился лай собак, угадывалась деревня, оставленная ею. Она одна в ночном поле среди мёртвой тишины. Мерцают утренние холодные звёзды на чёрном полотне неба. Страх стал закрадываться в душу. «Господи, да зачем я пошла этой дорогой. Лучше бы через район», - думала она. Но поздно теперь переигрывать. Надо идти. Накатившаяся тревога, страх заставили ускорить шаги. К каждому шороху приходилось прислушиваться и оглядываться по сторонам. Путь не близкий, но по деревенским меркам это не расстояние. В колхозе не такие километры за день наматывала, что к вечеру чуть не валилась с ног. К утру усталость проходила.
          Уже половина пути осталось позади, а сомнение не покидало её – правильно ли поступила, что решила сбежать из колхоза. Может вернуться, ещё не поздно? Работай, как работала, пока не свалишься с ног. Остановилась, перевела дух, но потом ещё быстрее зашагала навстречу неизвестности. Два раза встречные машины проносились мимо, обдавая долго неоседающей пылью. Но она, завидев ещё далёкий свет фар, от греха подальше, пряталась или в посадке, или в густых посевах.
Летом быстро светает. Заалела восточная сторона неба, и вот солнце холодящим багряным шаром выкатилось из-за горизонта. Теперь можно было разглядеть и большак, и прилегающие к нему посевы. На остях колосьев, поспевающей ржи, поблескивали капельки росы. Местами вдоль дороги тянулись обвалившиеся окопы, как напоминание о недавних боях в этих местах.
Брат Семён писал, что можно приезжать к нему: устроит на работу, и жить будет у него. Просил, чтобы прихватила из колхоза какой-нибудь документ, удостоверяющий её личность. Паспортов у колхозников тогда не было. И не только паспортов, но и других документов. Больше года немец простоял тут. Страшно вспомнить, как выжили. Не до документов было. Почти ничего не сохранилось. Свыше ста человек было замучено и расстреляно. А сколько не вернулось с фронта, невозможно подсчитать. Она тоже ждала-ждала своего мужа, но не было никаких известий о нём. Война кончилась, а его всё нет. В район, в военкомат обратилась. Прислали извещение, что пропал без вести. Вот так, в горе, в работе, в ожидании шли годы. В сорок шестом, послевоенном, дали медаль за доблестный труд.
Справок на выезд колхоз никому не давал, и так работать некому. Вот так и жили почти без документов. А кому они были нужны, если за пределы района никто не выезжал. А так друг друга все знали, и начальство знало всех. С горем пополам достала всё-таки нужную справку у секретарши сельсовета. На всю жизнь запомнила, что там было написано.
«Справка выдана (там её фамилия, имя, отчество) в том, что она действительно является членом колхоза имени Маленкова и правление не возражает о её выезде за пределы колхоза для работы на производстве». Ни печати, ни штампа. Там, где должен расписаться председатель колхоза – неизвестно чьи каракули. Вот и все бумаги, подтверждающие её личность.
Утро было в самом разгаре. Багряный шар солнца как-то быстро и незаметно уменьшился и превратился в белый раскалённый диск. Стало припекать. «По такой жаре роса быстро сойдёт, - думала она. Бабы, наверное, давно на лугу машут косами».
…Она ещё вечером получила наряд на сегодняшний день, на сенокос. Утром придут косари на место сбора и бабы с вилами и граблями. Вот только не будет её. Да мало что может случиться с человеком, заболеть, например, может. Начинать косьбу правление колхоза решило с Ляды. Там и трава быстрее поспевает, а вызревшая за ночь роса под горячими солнечными лучами скорее испаряется. Выстроятся в ряд косари, первым, как и всегда, пойдёт её отец, Афанасий Михайлович, за ним безрукий Иван. У него нет левой руки. При косьбе он и без неё обходится, главное, как он говорит, была бы правая. Конец косовища верёвкой крест на крест привязывает к груди. И пошло-поехало. Только успевай за ним. Но никто не знал, как ему нелегко это достаётся. Вслед за Иваном выстраиваются косари-бабы, которые и моложе, и покрепче. Вот в таком порядке будет сегодня положено начало сенокосной поре. Густая трава, срезанная литовками, с тяжёлым шорохом будет ложиться ровными рядами. Над Лядой разольётся запах разнотравья, приправленный ароматом порезанных перезревших ягод. Как хорошо, что выдался сегодня такой погожий день. Редко подобное бывает. Ещё неизвестно, какая погода будет завтра. Поэтому надо до обеда всю луговину выкосить, а во второй половине дня поворочать накошенное сено для просушки.
             Вот так представляла она свой сегодняшний рабочий день в колхозе. Всё ясно и понятно. Нужная привычная работа. От зори до зори. Жалко ей стало людей, с которыми не один год провела на разных работах, людей, от которых она теперь бежит. Что подумают о ней в колхозе? И так защемило сердце, что теперь жалко стало и себя, предавшую своих товарок. Что она наделала?
 Солнце уже высоко стояло в небе, когда добралась до станции Верховье. Нашла железнодорожные кассы, купила билет на пригородный поезд до Ельца. До вечера придётся ожидать своего поезда. И опять ей не давали покоя мысли об оставленной деревне. Невозможно так сразу с корнем вырвать тот устоявшийся уклад деревенской жизни. Однако безвыходная хроническая нищета толкнула её на этот шаг. Может, где-то живут по-другому? Надорвалась она на работе. Кроме всего прочего, все мужицкие дела после войны легли на женские плечи. Становилась в плуг вместо вола. Потому, наверное, заработала паховую грыжу. Прямо с поля увезли в районную больницу. Вернулась из больницы – та же самая работа ждала. Она прекрасно понимала, что никакой поблажки не будет. Всем нелегко. А этой круговерти никогда не будет конца: то сенокос, то уборочная пора, и, кроме того, зимой и летом скотина и на ферме, и на пастбище. Трудно даже вспомнить, что приходится делать. Да, всем нелегко. Но вот прикипела душой к этой проклятой работе, даже жалко с ней расставаться. Расставаться придётся. Там, в городе, брат Семён обещал лечение.
С этими думами она коротала время до прихода поезда.
Ещё издали подал о себе знать приближающийся паровоз, возвестив о том сиплым гудком. Обдав сырым паром, он прошёл мимо и остановился в конце платформы. Поезд простоял недолго, и, лязгнув буферами вагонов, снова отправился дальше.
Плацкартный вагон был переполнен. Ей надо доехать да станции Елец, и там, сделав пересадку, скорым московским поездом добраться до Узловой. «И куда только люди едут», - думала она. Нашлось и ей местечко у самой двери. Поезд прибавил ходу, и за окном замелькали послевоенные развалины окраины Верховья. Поезд часто останавливался, меняя пассажиров. Где кончается земля Орловская, и где начинается земля Липецкая, Тульская? Области разные, а земля-то принадлежит одной Родине. За окном проносятся поля с поспевающими хлебами. Скоро пора жатвы.
Глядя на эти поля, она снова вспоминает то, от чего бежит. Нет, невозможно выбросить из головы прошлое. Оно будет всегда преследовать. Что было в прошлом? Работа и только работа. А ничего другого она в жизни не видала. И снова, оно, вчерашнее, на какое-то время захватило её.
Как телефонные столбы, мелькающие за вагонным окошком, в сознании проносятся картины деревенской жизни.
…Вот она, первая послевоенная страда. Сеяли вручную и убирали вручную. Не было на то время в колхозе ни жаток, ни лобогреек, как и не было мужиков. Только те самые двое – её отец Афанасий Михайлович, да безрукий солдат Иван со своей болью. За Иваном – бабы. И так же, как потом на сенокосе, гнали ряд за рядом с утра до вечера. Не бабья эта работа. А кроме них кому делать-то! Потому и надрывались. Земля, нерожавшая два-три года, и, политая солдатской кровью, выгоняла стебли озимых чуть ли ни по плечи. На косу-литовку наращивали горбушу или, по-простому, гребёнку, сплетённую из лозняка и выгнутую дугой. Скошенные стебли ровно ложились на гребёнку, а потом косарём укладывались на землю.
Вязали снопы…
Ставили их в крестцы…
Высохшие снопы в крестцах метали в скирды…
Всё ниже и ниже клонится к вагонному столику её уставшая и опухшая от воспоминаний голова.
Стучат размеренно колёса на рельсовых стыках, а ей кажется, что это стук цепов на колхозном току.
Из забытья её вывела неожиданно появившаяся проводница.
 - Через пять минут Елец. Кому на пересадку – приготовьтесь.
Как рукой сняло нахлынувшие воспоминания.
Она засобиралась на выход.