Пашкино поле

Пашку война не пощадила. Нет, на фронте он не был - годами не вышел. Это уже в мирное время эхо войны его достало.
В четырнадцать лет он был тщедушным и больше походил на подростка лет двенадцати, потому не был угнан немцами в Германию. И не расстреляли, как комсомольца. Глядя на него, трудно было поверить, что это и есть комсомолец. Вот, пожалуй, по каким причинам он выжил в военное время. Кто-то из его сверстников успел до прихода немцев уехать из деревни, а те, кто остался, были пойманы, замучены и расстреляны.
Эвакуировался он вместе со всеми. Больше года прожил в нищете и голоде.  Хлебнул горя, насмотрелся на  бесчинства и зверства фашистов. Об этом  теперь больно вспоминать. В марте сорок третьего немцев выбили из деревни. Вернулся он домой вместе с мамой и сестрёнкой. Дома-то не было, немцы сожгли. Жизнь складывалась так же, как у всех. Мужиков не осталось. Старики да старухи, ребятня. Один только Пашка был более-менее похож на мужское население. Начали было оправляться от войны, но она о себе напоминала: пришла похоронка на отца. Кругом одно сплошное горе.
Стыдно было ему за то, что он один из сверстников жив остался. Тяготился этим. Ходил к председателю сельсовета с просьбой отправить его на фронт.
 - Сколько лет-то тебе?
 - Шестнадцать.
 - Кто же такого возьмёт на фронт. Не могу ничем помощь. Отправляйся в райвоенкомат. Там с тобой разберутся.
В райвоенкомате разговор был недолгим. Хоть и сказал Пашка, что ему уже семнадцать лет, приврав, не помогло.
 -Поднимай, парень, колхоз. На фронте без тебя обойдутся.
Вот так и закончились Пашкины мечты о фронте.
Председатель сельсовета был доволен таким исходом.
 - Я говорил тебе, что не возьмут, Отправляйся в колхоз. Ты там нужнее будешь, чем на фронте. Видишь, некому работать, одни бабы.
Так началась трудовая колхозная жизнь Павла или Пашки, как привыкли его звать сельчане. Он на то не обижался.
Открылась школа, но ему там делать нечего. У него было уже семь классов. Десятилетка только в районе. Вопрос об учёбе отпадает. И не время сейчас учиться. В колхозе нашлась работа. В поле, с бабами. Туда определил бригадир. Увидел Пашка, как они тянут по полю плуг вместо лошади. Тут нужна сила, мужская. Да где её взять-то, мужскую силу! Надо плуг удерживать в горизонтальном положении и на одном уровне, соблюдая глубину погружения лемеха в землю, да ёще с некоторым усилием толкать его вперёд, помогая бабам. На своей шкуре испытал он  эту работу.
Летом председатель колхоза  предложил Пашке поучиться на тракториста. Вот и сбывается Пашкина мечта, он давно  мечтал стать трактористом.
Колхозную землю обрабатывала машинотракторная станция, сокращенно МТС. В её распоряжении находилась вся техника: трактора, комбайны.
Колхозные поля заросли бурьяном в человеческий рост. Негде ступить ногой – мины противопехотные, противотанковые. Обвалившиеся бесконечные ходы сообщения, взорванные блиндажи. Кажется, живого места не осталось на родной земле. По весне поджигали заросли бурьяна, и могучее пламя гудящей стеной уходило к горизонту. В раскалённом пекле гремела канонада от рвущихся всевозможных боеприпасов. Страшно было находиться вблизи горящего поля – убить могло осколками. Присланные саперы разминировали поля. Потом колхозникам приходилось вручную засыпать окопы и блиндажи. С большой опаской приступали трактористы к вспашке полей. Были трагические случаи: подрывались на минах. Не один год так продолжалось.
На всю жизнь запомнилось Пашке послевоенное поле. Пройдёт рукотворный огненный пал, прошумит первый весенний дождь, прибьёт чёрную гарь и брызнет земля зеленью трав. И среди этой зелени, на земле пропитанной солдатской кровью попадались островки с буйно растущими травами. В этих местах лежали выбеленные дождями останки не захороненных наших солдат. Видимо, в пылу кровопролитных боёв не до этого было. Так и лежали они, как настигла  вражеская пуля или осколок. Больно  и жутко было смотреть на это. Уже позже останки солдат были собраны и захоронены в братской могиле.
Пашку от МТС послали работать в родной колхоз. Этот вариант всех устраивал. Достался ему старенький колёсный трактор марки ХТЗ. Оно и понятно, никто на первых порах, и тем более, новичку не даст хороший трактор. А были ли они, хорошие, трактора-то?  Всё лучшее, новое сейчас на фронте.
Вот  и осуществилась его мечта. Он – тракторист!
В правлении колхоза определились с участками, которые надо в первую очередь вспахать. Пашке досталось близлежащее поле, прямо за деревней. Если встать на один  его край и посмотреть вдаль, то покажется, что оно упирается в самый горизонт. По левую руку –пролегла грунтовая дорога с редкими деревцами вдоль обочины ,  а по правую – длинный, но не глубокий овраг.
 - Ты, Павел, не пугайся такого раздолья. Сначала вспаши вот этот клин, - и бригадир очертил взмахом руки границы предполагаемого клина. – Работы много, но ты справишься. Ну, давай, трогай, сынок. И поглядывай под колёса.
Тогда ещё не было стартёров и колёсные трактора марки ХТЗ заводились вручную, с помощью рукоятки. На это требовалась недюжинная сила. Нужен был полный оборот рукояткой. Пашке понадобилось несколько таких оборотов. Оглушительно затрещал мотор. Из выхлопной трубы вырвались сизые кольца дыма и, подгоняемые ветерком, медленно поплыли, растворяясь в воздухе. Трактор тронулся с места, подминая под себя порыжевшую землю от вчерашнего пала. Как нож в масло, врезались лемеха плуга в землю, и потянулась первая Пашкина борозда. С лёту бросались к дымящимся пластам чернозёма голодные грачи, выискивая червей. А Пашка восторженно крутил головой во все стороны-надо было одновременно всё видеть: и как тянется борозда, и какова её глубина, и что там, под колёсами. Да тут ещё встречный ветерок в лицо, солнце слепит глаза, гвалт неугомонных грачей. Набрав побольше в грудь воздуха, затянул Пашка в такт рокота мотора песню без слов. Он не пел, а орал во всё горло, пока оно не пересохло. Пройдя несколько кругов, остановился, давая передышку себе и трактору. Спрыгнул и, как заправский тракторист, обошёл вокруг. Осмотрел вспаханное, шикнул на назойливых грачей, остался доволен своей работой. Отдохнув, снова скорее-скорее на своё рабочее место. Забыв обо всём, упивался властью над послушным его воли трактором.
И только тогда, когда солнце потухающим шаром закатилось за косогор, удивлённо заметил, как быстро наступили вечерние сумерки, свернул работу.
Первый день, первая пахота запомнились ему на всю жизнь. Уже потом, спустя много лет, он не раз начинал задумываться над своей жизнью, возвращался к самому началу – а правильно ли он выбрал свою судьбу. Может жизнь сложилась бы по-другому. Лучше было бы, хуже? Кто знает …
Вот и лето к концу, хлеба созрели. Меняет Пашка плуг на жнейку. Уборка хлеба - это венец всей работы колхозников. От того как вспашешь, многое зависит. Он чувствовал себя нужным звеном в этой цепочке. Это, как в его тракторе – не заведётся он, не пойдёт без какой-то детали. Если весной из-под плуга тянулась борозда, то теперь ровными рядами из-под его жнейки ложились стебли, колосок к колоску, скошенной ржи. Вслед шли колхозницы, вязали снопы. То, что можно сейчас обмолотить – свозили на колхозный ток, а остальное укладывали в скирды.
Опрометью полетели Пашкины дни. От весны до осени в поле, зимой – на базе МТС за ремонтом сельскохозяйственной техники. Её, техники, там вроде много, но вся она на ладан дышит – износилась. Но худо-бедно – стараниями механизаторов к весне всё было готово.
Деревня стала оправляться от военной разрухи. И народу вроде   прибавилось. Вернулись с войны, оставшиеся в живых фронтовики. Как-то незаметно вымахало пацаньё, заневестились девчонки.  А на пятачке, за околицей, как и в довоенные времена,  вновь гремела деревенская матаня. И тут не обошлось без Пашки.  Гармонь-то была только у него. Сохранилась, правда, потрёпанная, среди хлама в уцелевшем подвале. Пришлось с ней поработать. Отец, любитель гармонной игры, бывало, говорил Пашке: «Учись играть, сынок, в жизни пригодится». Оно и понятно: гармонист первый парень на деревне.
Лишь только стемнеет, и звёздным пологом опуститься ночь, вчерашние пацаны и девчонки, поодиночке, парами, принарядившись, идут за околицу, на пятачок. Вокруг Пашки плотный круг собравшихся. Он  широко растягивает гармонь, извлекая из неё   знакомые до боли деревенские страдания или русскую барыню. Разве можно  устоять, чтобы не пойти в круг или не спеть частушку! Даже пожилые колхозницы норовят выйти в круг и пуститься в пляс. Вот выходит  очередная пара и под чечётку летят разухабистые частушки:
                Моя милка заболела,
                Запросила молока.
                Подоила не корову,
                А колхозного быка.
А в ответ голосистое,  девичье:
                -Мой милёнок, как телёнок,
                Только может он мычать.
                Целоваться не умеет –
                Запрещает ему мать.
- Вот так его! Молодец! -  Слышатся  одобряющие голоса.
И, кажется, этой частушечной перепалки не будет конца. Они тут же рождались и тут же исполнялись.
Чуть ли не до первых петухов продолжается веселье. Но пора расходиться Ведь завтра, а вернее, уже сегодня, надо идти на работу. Затихает околица. Людской ручеек  медленно, нехотя,  растекается по домам. И напоследок, расходясь,  во всё горло орут ребята:
                По деревне мы идём
                Дорогие тётушки,
                Ваших дочек бережём –
                Спите без заботушки.

И вот снова весна. Пашка пригнал свой отремонтированный ХТЗ в колхоз. Бригадир дал наряд на несколько дней, и, как прошлой весной, ему досталось, ставшее родным, то самое поле. Трактористы – народ весёлый, и не упускали возможности подшутить над ним:
 - Ты, Павел, в любимчиках ходишь у бригадира.
Утро выдалось пасмурное, но было сухо. Прежде, чем сесть за трактор, Пашка ещё раз обошёл вокруг него, потрогал плуг и стал заводить свой ХТЗ. Он надеялся, что трактор не подведет. Своими руками ещё зимой перебрал  мотор. Не подведёт! Послушный Пашкиной воле, трактор, как застоявшийся конь, рванул с места. И вот уже, как по линейке, потянулась свежая борозда. Плуг острыми лемехами вгрызался в землю и выворачивал пласт за пластом. Пять кругов остались позади. Уже на шестом круге он заметил в борозде чёрный предмет, похожий на консервную банку. «Неужели?» - мелькнуло в голове. Остановил трактор. Подошёл поближе и узнал её: противопехотная мина. Вон и усики торчат. Как же он не зацепил её ещё в прошлом году?  Сразу вспомнил, что подобное уже было у других трактористов, и знал, что надо делать в этих случаях. «Что, ждала меня?» - мелькнула тревожная мысль. Осторожно взял мину на руки и понёс на край поля. Это в метрах десяти от трактора. Уложил опасную находку на бровку борозды, напротив берёзки, так, чтобы было видно, где она находится, да  ещё рядышком воткнул колышек.  Так надёжнее. Вечером доложит бригадиру. Пришлют сапёров – и делу конец.  Прежде, чем уйти, Пашка ещё раз посмотрел на мину, и ему показалось, что она может скатиться с бровки, и решил поправить. Тронул слегка ногой и в ужасе увидел, как она покатилась в борозду, и прямо усиками упёрлась в землю. В какое- то мгновение он понял случившееся, замер как завороженный, и не успел ни ногу убрать, ни упасть, лишь в ужасе чуть-чуть наклонился назад. Перед глазами взметнулось огненное пламя, сшибло его и засыпало землёй.
Придя в сознание, он непослушной рукой смахнул с лица порыжевшие от крови комья земли и стал протирать глаза. Звука мерно рокочущего мотора ХТЗ не слышал – заложило уши. Видел только сизый дымок над выхлопной трубой да небо, которое по-прежнему было серым, беспросветным.
. Почему он лежит? Что случилось? Увидев опалённые ветви ещё не  до конца распуститившейся берёзки, стал понимать случившееся. Почувствовав острую боль в ноге, начал высвобождать её, и, увидев повисшую ступню в ботинке, остолбенел. Дрожащими руками ухватился за ногу и переложил её  в удобное положение. Замер, не зная, что дальше делать. А жгучая боль усиливалась с каждой минутой.
Через некоторое время пришло полное сознание. Теперь он понимал, в каком положении находится. Надо что-то делать. Помощи ждать неоткуда. Он один в поле. Кто его услышит? Сорвал с себя обожженный и окровавленный ватник, подстелил под раненую ногу и пополз к трактору. Только бы доползти. Он надеялся на свой трактор. Он представлял себе, как будет забираться на него, как развернёт в сторону деревни. Не помнит, сколько времени полз, как поднялся и как оказался на своём привычном рабочем месте, и, как автоматически переключив рычаги, развернул свой ХТЗ в нужном направлении. Никто не знает, как это было, но оторванная дверца от кабины – свидетельство страшной Пашкиной борьбы за жизнь. Он снова теряет сознание, и не помнит, что было потом. А его трактор медленно полз к деревне, оставляя за собой ровную, как стрела, борозду. Потом, застряв в глубоком рву, заглох.
В деревне слышали глухой взрыв в той стороне, где работал Пашка. Было понятно - с кем-то случилась беда. Как по тревоге люди бросились туда. Первым, вскочив на лошадь, умчался бригадир. Ещё издали он увидел зарывшийся во рву Пашкин трактор, недоумевая, как он мог попасть туда. Соскочив с лошади, подбежал к трактору и увидел такую картину: навалившись грудью на руль, в кабине лежал окровавленный Пашка.
 - Ты живой, Павел! - закричал бригадир, подхватывая его на руки. – Что ты молчишь! Скажи хоть слово!
Пашка открыл глаза.
- Слава богу, живой! Я тебя сейчас мигом доставлю в медпункт  - И бригадир, прижимая его к груди, вскочил на лошадь и помчался в деревню.
В районной больнице ампутировали Пашке ступню. Вернулся он домой калекой, ни к чему неприспособленным. Надо жить начинать заново. А как? На что способен он, безногий? На горбу у матери сидеть что ли? Увещевал его председатель: «Не сдавайся, парень, крепись. Поможем» Определили сторожем. Всё-таки работа, и трудодни будут. А по осени, смотришь, что-нибудь дадут на трудодни. Люди-то живут.
А Пашка мучился этой жизнью, никак не мог привыкнуть к костылям. За что ни возьмись – руки заняты. Ломал он эти костыли, выбрасывал, но без них и шагу не сделаешь. Из крепких лозин делал новые.
 Не раз прокручивал в голове случившееся. Не надо было бы поправлять эту мину. А сны одолевали его. Он удивлялся, как так получается, что во сне на своих двоих, без костылей? Выбивает чечётку под гармонь на деревенском пятачке. Тоньку с соседней улицы провожает. Молоко ещё на губах, а ей подавай ухажёра. Смех и горе. А, проснувшись, хватается за ногу – ступни-то нет. Садится на кровать и долго не может придти в себя. Не сразу отпускает приятное сновидение, а потом наступает тяжкое разочарование.
Уже глубокой осенью закончились полевые работы в колхозе. Хлеб убран, колхоз рассчитался с государством. Оставлено семенное зерно. И вполне весомым оказался трудодень.
Вся сельхозтехника была собрана в МТС для профилактики и ремонта. После того, как Пашка получил ранение, его ХТЗ пошёл по рукам и потому к осени сильно поизносился. Никому ненужным так и остался в зиму в колхозных мастерских.  Только один дед Никифор тут работал – он на все руки мастер – и слесарь, и механик, и кузнец. Приводил в порядок разный сельскохозяйственный инвентарь.  К сиротливо стоящему поломанному трактору  никто не подходил.
Пашка от нечего делать целыми днями находился в мастерских. Так он убивал свободное время, и за разговорами меньше думалось о своей никчемности. Подходил, костыляя, к своему трактору, залезал в кабину, дергал за рычаги передач, крутил руль, и уходил памятью в прошлое, когда был при ногах и представлял себя плывущим не по полю, а по морю, и не на тракторе, а как капитан, на корабле.
Осенила однажды его такая мысль: ведь может он сесть за трактор, главное тут - надо по возможности сделать ручное управление. И он стал внимательно осматривать трактор и вскоре мысленно определился, какие запчасти потребуются для восстановления. Не стал афишировать свою задумку. Но в течение зимы с какой-нибудь оказией наведывался на базу МТС. Там ему не отказывали в необходимых запчастях. Его интерес к трактору не остался незамеченным. Пришлось кое с кем поделиться задуманным.
 К весне трактор был отремонтирован. Надо его опробовать.
 - Давай, Павел, садись, опробуй.
Уцепившись за дверцу, он легко вскочил в кабину своего ХТЗ. Поставил рядом, ставшие теперь ненужными, костыли. От волнения даже забыл – с чего надо начинать. Но это было какое-то мгновение. Услышав подбадривающие выкрики собравшихся зевак, ухватился за рычаги. Трактор медленно выполз из ворот мастерских, развернулся и закружил по двору.
…Весна не заставила себя ждать. В садах, в проулках ещё полно было снегу ноздреватого, потемневшего. А вот как он сошёл с полей, никто не заметил. И уже изумрудная зелень озимых быстро пошла в рост. Время торопило: пора в поле. Как весенние птицы, полетели бумаги из райисполкома: делайте то-то и то-то с указанием сроков исполнения. На местах оно, вроде бы виднее, но приходилось председателю искать золотую середину.
Пашка получил наряд на знакомое ему поле. Председателя колхоза беспокоило, сможет ли тот справиться с работой. Поэтому поручил лично бригадиру присмотреть за ним.
Ранним утром они отправились в поле: Пашка на своём тракторе, бригадир верхом на лошади. Прибыв на место, они обговорили порядок работы.
 - Пора начинать, - дал команду бригадир.
Пашка, ухватившись за ручку кабины, бодро вскочил в неё и плюхнулся на сиденье. Прицепил к задней стенки кабины костыли. Взревел мотор, и, напрягаясь, медленно сдвинулся с места Пашкин ХТЗ. И потянулась борозда длинная-длинная, под самый горизонт. Сквозь заднее стекло кабины было видно, как блестя на солнце, лемеха плуга выворачивали пласт за пластом. Забыл Пашка о своих бедах, о своём увечье. Это он, Павел, ведет трактор. Его трактор – это теперь его руки и ноги. Загордился он в эту минуту сам собою. Жить-то можно! Вот и дорога с деревцами по обочине, теперь крутой поворот и снова длинная, чуть ли не до околицы деревни, борозда. Остановил Пашка трактор напротив того самого места, где прошлой весной подорвался на мине. Вот она, берёзка, свидетельница той Пашкиной трагедии. Тоже увечная, однобокая. Подошел, колтыхая, к ней и так защемило сердце, так муторно стало, хоть криком кричи. Как не крепился он, но не смог сдержать слёз. Вот на этом месте пролегла граница между его прошлой и нынешней жизнью. И теперь уже не так важно, что осталось за той чертой. Там – прошлое. Реальнее сегодняшнее. Он ещё долго стоял отрешенно, опираясь на костыли. И потом всегда, когда он оказывался около этого места, оно напоминало ему о том страшном событии в его жизни.
Как и все механизаторы, он обедал в поле. Разложил нехитрую снедь, приготовленную мамой. Ел молча, а перед глазами чередовались километровые круги, нарезанные плугом, огненное пламя того взрыва…
Появился бригадир, походил по пашне, замерил глубину вспаханного поля, обошёл вокруг трактора , и, видимо, всем остался доволен.
 - Не тяжело тебе, Павел Иванович?
Не ожидал Пашка такого обращения к нему, и, смутившись, сквозь тарахтенье трактора тоже прокричал, показывая большой палец:
 - Отлично!
Уехал бригадир. А Пашка стал вновь нарезать круги. И так до самой темноты. В сумерках отцепил плуг и налегке покатил домой. Трактор будет теперь стоять у дома. Такая была договоренность.
И потекла Пашкина жизнь, наполненная повседневными заботами.  Работа - работой, а по вечерам, как и прежде,  будь то летом или зимой, собиралась  повеселиться молодежь. Летом – на том же пятачке, а зимой – в избе бабы Нюры. Она не отказывала в посиделках – только в избе, мол, после уберите за собой.
В деревне ведь как бывает, если дадут человеку какое-нибудь прозвище, то оно приклеивается навсегда, по гроб жизни. И все памятные или чем-то примечательные места имеют свои очень ёмкие и запоминающиеся названия. То же самое, можно сказать, получилось и с Пашкиным полем. Он на нём работал и по весне, и по осени. И трагедия произошла с ним на этом поле. И даже земля тамошняя перемешана с его кровью. Кто-то правильно сказал, как обрезал: «Пашкино поле». Так оно и стало называться Пашкиным полем и в разговорах, и даже в колхозных отчетах.