Искусство и искусствоведы. Заметки об искусстве

ИСКУССТВО И ИСКУССТВОВЕДЫ


1


Больше всего любят рассуждать об искусстве люди от искусства далекие.
Но они обладают одним неоспоримым достоинством – хорошо запоминают
«умные слова» и даже умеют их повторять. Благодаря обилию умных слов,
понять что они хотели сказать бывает нелегко, а то и просто невозможно.
Поэтому они говорят исключительно с себе подобными. О чем говорят не важно,
важно – как говорят! Они и находят друг друга посредством этих самых
«умных слов».

Между тем, искусство не тайна за семью печатями. Мастера это знают, но
очень редко допускают в свой круг случайных посетителей. Достаточно того,
что мастера отдают людям плоды своего творчества, иногда бескорыстно…

Искусство – умение, оно и происходит от слова «арс», умением и является
по сути. Но в отличие от ремесла, способного лишь к воспроизведению ранее
созданного, творец способен создавать новое. Здесь главенствует принцип:
или хорошо, но не так как уже было сделано, или нечто подобное, но лучше.
Ремесленников это не касается. Спросом пользуются и суррогаты, но и цена
им соответствует их достоинствам.

Неверно было бы разделять формы творчества по их значимости. Камерная
музыка ничем не лучше «фолк и кантри», да и спрос на нее не велик.
Труднее для массового восприятия – это да. А наиболее востребован всегда
Именно ширпотреб. И так везде – в живописи, в прикладном искусстве,
в музыке и в литературе. Не прав был Шеллинг, утверждая, что мера условности
определяет уровень произведения искусства, что скульптура трехмерна и потому
проста для восприятия, живопись оперирует двухмерным пространством и потому
рангом выше, а музыка, дескать, – это длительность во времени, колебания эфира
или нечто в этом роде… потому музыка требует…

Ничего она не требует, частушки воспринимаются на ура, а что касается средств…
то нельзя сравнивать кисть или резец с симфоническим оркестром,
хотя, почему бы и нет? Иной раз и оркестр проигрывает в этом соревновании –
достоинства произведения искусства определяются достоинствами этого
произведения, а не средствами затраченными на достижение искомого результата.

Есть еще один любопытный момент. Леонардо да Винчи считал живопись высшим
из искусств только потому, что картина воспринимается сразу и целиком, а вот все
остальное требует времени или рассуждений. Он прав, если считать что картину
Леонардо лицезреет человек с уровнем понимания равным самому да Винчи,
а если – нет?

Вывод достаточно прост – в творческом акте всегда минимум два участника, –
художник и зритель. Но если для одного из них пожар это бедствие, а для другого
лишь повод повеселиться, то они едва ли сойдутся во мнениях, во всяком случае
относительно пожара.


2


Искусство, как и любой другой вид человеческой деятельности демократично.
Даже в армейской среде есть элементы демократии, свободы, равенства равных
и воинского братства. Искусство не исключение – здесь все равны, но не все
равноценны. Мир на самом деле строится по принципу иерархии, а демократический
строй лишь одна из уловок бюрократов – так удобнее манипулировать законами.

Утопическая идея, что на гения можно выучиться до сих пор тешит умы
и прибавляет тщеславия обывателям, однако не заметно, чтобы гениев
стало больше. Из тупой обывательской среды может вырасти только еще
болеетупой и амбициозный бюрократ. Мастерство дорогого стоит.

В старые времена обучение в мастерской стоило один талант золота (что-то около 13.5 кг.)и продолжалось в среднем девять лет – отсюда и выражение «не зарывай таланта в землю» (не путать с библейской притчей). Но мастера не держали двери своих мастерских широко распахнутыми, мастера сами выбирали себе учеников. Поэтому талант как мера веса со временем приобрел иное значение – способности, которые даются не многим. В средневековой Флоренции ученик после обучения у Мастера писал картину и выносил ее на площадь. Если народ оценивал его работу высоко, то он приобретал статус мастера и получал право открыть собственную мастерскую.
И дело тут не в том, что глас народа – это глас божий, и даже не в самом народе.
Дело в том, что представляла собой средневековая Флоренция...

Ученик, таким образом, был на полном обеспечении у мастера, и плата была
не так уж и высока…

Виктор Соснора. Продолжение Пигмалиона..
_________________________________________________________

Теперь – тебе: там, в мастерской, маски,
тайник и гипс, и в светлячках воздух,
ты Галатею целовал, мальчик,
ты, девочка, произнесла вот что:

«У нас любовь, а у него маски,
мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
другую девочку – он мэтр, мастер! –
ему нетрудно, он еще слепит».

Так лепетала ты, а ты слышал,
ты пил со мной и ел мои сласти,
я обучал тебя всему свыше,
мой мальчик… обучи ее страсти.

Мой ученик, теперь твоя тема,
точнее – тело. Под ее тогой
я знаю каждый капилляр тела.
Ведь я творец, а ты – лишь ты. Только

в твоей толпе. Теперь твоя веха!
И молотками весь мой труд, трепет,
и молотками – мой итог века! –
«Ему не трудно, он еще слепит!»

Теперь – толпе; я не скажу: «Стойте!»
Душа моя проста, как знак смерти.
Да, мне не трудно, я слеплю столько
скульптуры – что там! Будет миф мести!

Теперь убейте. Это так просто.
Я только тих. Я только в труд – слепо.
И если бог меня лепил в прошлом,
Ему не трудно, он еще слепит…

. . . . . . .

Несколько вольная трактовка, но и достаточно точная.
Толпа не очень любит Мастеров.



3


Ремесло тоже никто не отменял, ремеслом можно назвать и труд ученого, хотя его труд и не всегда воплощается
в изделиях, от него не ломятся прилавки магазинов и ярмарочные ряды.
Вся суть человеческой деятельности сводится к овладению ремеслами от постройки челна до космических кораблей.Искусство тоже может быть массовым, но стремиться любое искусство превратить в массовку,
а музыку и литературу в балаган – «есть тьма охотников, я не из их числа».

Неправда, что гению ничему учиться не надо. Талантливые «самородки» есть и были всегда, но одно дело написать роман, и совсем другое дело приспособить к велосипеду электромотор или ветряной двигатель.
Имя Нико Пиросманишвили часто вспоминают «художники от бога», но таких, как Пиросмани были единицы.
Это сродни и утверждениям, что Ван-Гог нигде не учился, Тернер – самодеятельный художник, а написать как Модильяни –«я тоже смогу». Увы, не сможешь…Бесполезно искать «сермягу» у Шолохова или народные корни у Шукшина. Корни у всех – народные, и пришельцы из космоса становятся не поэтами, а министрами образования.
Но так было не всегда.

Пушкин окончил Царскосельский лицей, Грибоедов и Гончаров были одними из образованейших людей своего времени. И самообразование необходимо выпускникам университетов и академий, но знание – это не просто запоминание слов и определений, знание подразумевает еще и понимание того, о чем ты говоришь.

Утверждение, что талант – это труд просто не поддается критике, но талант это и мощнейший стимулятор труда, каким бы изнурительным этот труд не оказался. Тогда как самозабвенные экзерциции графомана или труженика подмостков хоть и имеют некоторый успех у публики, но публика о них быстро забывает. Трудом можно добиться многого, но можно и тешить самомнение дилетанта. Учить курицу летать занятие безуспешное, а вот орлы справляются с этим без особого труда.


4


Письменность, ремесла и музыка известны издревле, но искусством люди называют высшую степень мастерства.
В некотором смысле искусство все-таки элитарно – искусную кружевницу или портниху почитали не только на селе, слава о таких мастерах и мастерицах иной раз распространялась по всей России.
Богом данный и призванный кузнец, плотник способный «церковь без единого гвоздя» построить – всех не перечесть. Россия всегда гордилась своими воинами, изобретателями, святыми… Легенды ходили и о швейцарских часовщиках, и немецких колбасниках. В любом деле последнее место отведено дилетантам, и дилетантам это очень обидно.

Пускай живешь ты дворником, – родишься вновь прорабом,
А после из прораба до министра дорастешь, –
Но, если туп, как дерево – родишься баобабом
И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь…

Обвинить В.Высоцкого в нелюбви к ближнему трудно, не каждому было дано писать о любви с такой страстью и нежностью, как писал он. В стихах
С.Есенина мы видим удивительное, редкое даже для поэта отношение к женщине.

Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел…

Или

«Шаганэ ты моя, Шаганэ...»


Едва ли красота спасет мир, но мир вновь и вновь обращается к красоте, рождает красоту и красотой восхищается.


5


...все в мире начинается с первой строки, с первого прикосновения к чуду
и неважно как оно называется – холст или тугая тяжелая глина, послушная
древесина, таящая в себе свет и жар жуткого солнца, и тяжесть заснеженных
крон – бог весть… но рождается тонкая скрипка и мир становиться немного лучше, чем был вчера, жизнь продолжается как одно предложение, одна фраза, которой начинается и никогда не закончится книга имя которой – Вечность.

Принято считать, что труд облагораживает человека, возможно со временем
нечто подобное и происходит, тогда как радость творения никогда не перестает
нас восхищать. Для одного слово – это податливый еще ни разу не зазвеневший фарфор и упругая лоза, которой может быть, и не суждено когда-нибудь стать корзиной полной сияющих ягод, для другого – слова как болты и гайки скрепляют конструкцию и в результате получается руководство по слесарному делу. Юные, мы говорим об искусстве восторженно и неосторожно, как будто не понимаем, не боимся обжечься, как мотылек в своем одиноком высокомерии сгорает в пламени свечи и нескончаемом танце отчаянной гордой души…

я рассматривал смерть, я просил приподнять покрывало –
или нам нараспашку, навзрыд – и молчать не дано?
если больно смотреть в уходящие окна вокзалов,
если палец не колет волшебное веретено…

пролететь, простучать, прогреметь как колеса на стыках!
как бенгальские искры по узкой дамасской тропе,
где кладбищенский сад молодыми стволами утыкан
и березовой поросли спичками как канапе,

и сердечная боль, и песчаная соль – это первая встреча,
это плен мастерских, это галочий крик над бумажной листвой –
и рублем подарит, и огнем поманит, и бранит, и калечит –
клавикорды стучат и обрыв на печать… тишина, мастерство...
________________________________________________

...у искусства довольно определений, но всегда один ответ:
искусство – это только чудо и мастерство.


Если картина способна передать мир с буквальной точностью, что, конечно,
бывает не всегда, то поэзия сплошь и рядом - это искусство невысказанного.


6


ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Пусть словотворцы говорят что угодно, но в ХХ веке не было ничего более
выдающегося, чем социалистический реализм в литературе и искусстве.

Небоскребы хороши для того, чтобы с них падать. Московские высотки хороши еще и тем,
что в них можно не только жить, но и любоваться ими. Здание Московского университета
строил великий француз ле Корбюзье, пусть даже некоторые и думают, будто это Сталин
все построил. Американцы, надо полагать, так и думают – нормальному американцу совсем
не обязательно знать кто такой Корбюзье. А какое отношение это имеет к соцреализму?
Да самое прямое. В основе искусства соцреализма лежит академический рисунок.
Способность автора не быть идиотом, в общем, и определяет характер и степень
деформации автором изображения. Или в советском искусстве модернизм так уж и
не ночевал?
Поэт Маяковский, художник Моисеенко, архитектор Гегелло... даже Есенина можно
причислить к модернистам, а Заболоцкий? Не надо считать нас (русских) дураками,
господа.
И в позапрошлом – начале прошлого века ничто в мире рядом не стояло с
передвижниками, хотя Ван-Гог конечно гений.
Но вот кто мне сейчас ответит – что за художник Отто Миллер? Ну, Макса Пехштейна
может быть, и вспомнят... нет, едва ли…

В загадочной улыбке Джоконды ничего загадочного не было, и нет – это всего лишь
плод больного воображения людей, которым хотелось что-то сказать о том, в чем они
ничего не понимают. Тоже и с «глазами» у И.Глазунова. Псевдоавторитетное мнение
удобно тем, что его легко преподнести как свое. Есть, правда, и авторитетные мнения,
но вот беда – читать Нельсона, Гропиуса, Арнхейма или, скажем, Грабаря больным противопоказано.

…Осень сама отделяет злаки от плевел твоей жизни. Хитрость, «второй ум»,
чаше всего свидетельствует об отсутствие ума первого – незамутненного человеческого
разума. Бытовые условия деформируют сознание человека.
Монастырь – это изменение самих условий быта, а не бегство от мира, в монастыре
можно обрести мир в еще большей его полноте. Даже люди далекие от Бога тянутся
к святым местам. Поэтому не следует всех подряд причислять к глупцам.
Совсем глупых также немного, как и людей одаренных.

…Литература и искусство никак не влияют на состояние мира – их задача придание формы
некой сущности, которая и так существует в природе. Отрицательным влиянием обладает
как раз псевдокультура, ее присутствие, в общем-то, гармоничном, организованном мире
вносит не только диссонанс в этот мир, но и деформирует устойчивые связи, нарушает
его гармонию. Так же, как и лживая политика или ложная философия.
Восточная философия Китая, Индии, стран Юго-Востока не входят в противоречие с миром
их породившим, но для всех остальных это неминуемая смерть.
Если мы сегодня начнем исповедовать взгляды людоедов, то завтра начнем не только
убивать себе подобных, но и поедать их.

…Мы часто употребляем выражение «не мечите бисера перед свиньями», ведь свинья –
она только в загоне свинья. Отпусти ее на волю, так она не только жемчуга потопчет,
да и визга не оберешься. Но, выбирай выражения, если хочешь что-то сказать.
Если не можешь сказать правду – не говори ничего. А «святой» лжи не бывает.
Спросили – ответь. Скрытность это болезнь и происходит она от недостатка здравого
смысла. Скрытность – ложь, а беспредметная болтовня – безумие.

…Совершенно безпредметное искусство – это тоже безумие. Приди на выставку
безпредметного искусства, и ты увидишь множество безумцев изображающих из себя
умных людей. Ничего удивительного – дуракам легче всего маскироваться под
умников в окружении себе подобных, как лист дерева лучше спрятать в лесу.
Высокое искусство всегда реалистично, а мера условности определяется как местом
и временем происходящего, так и мастерством исполнителя. «Мне снились сердце,
вкус и разум, мне снилось мастерство...» – так сказал поэт.

…Ренуар умер в семьдесят восемь лет, до последнего дня оставаясь художником.
Франс Гальс в свои восемьдесят четыре года пишет регентш приюта св. Елизаветы,
за два года до смерти. А вот Сомерсент Моэм когда-то писал, что несчастье,
вопреки расхожему мнению, не делает человека лучше. Иногда это становится
возможным счастью, а несчастье, как правило, делает человека мелочным и злым.
И «бедность не порок, но большое свинство». Но если наблюдать в мире или
в человеке только плохое, то это значит, ты не хочешь пользоваться всем хорошим –
неважно в мире или в человеке. Отвергая от себя мир, или человека – ты отвергаешь
все, как хорошее, так и плохое, а значит все и теряешь. Нам только кажется,
что все отвергнутое нами легко вернуть. Если ситуация неожиданно изменится,
то возврат может быть и невозможен.

«...самое обидное, что правда идет за нами, а мы идем лгать,
а она идет за нами,
путается со всякой сволочью и не понять, где правда, где ложь нам –
ничтожным существам с горячей кровью,
с грешной и чистой-пречистой душой,
любящим
и, кажется, ни к чему более не способным,
кроме любви ко всему сущему,
к нашим родным, близким, друзьям и любимым,
к страху – к их страху
за нас, за себя, за наше завтра...
и этот страх – правда,
и боль эта – правда,
и хоть застучись себе в грудь – храбрость твоя на час,
речи твои прекрасны, пока не возьмет тебя страх
перед памятью, перед своим бедным, ничтожным, потерянным счастьем,
потому что это правда...
и ты будешь хитрить, изменять, отрекаться от своей правды за кусок украденного счастья...
но только бы манило, дрожало, боялось крошечное наше счастье, жалкое наше счастье жило в нас, изнуренных ночами, усталых днем, все годы платившее нам за ложь, за похмелье только собой – счастьем, которое пока еще с нами, наше горькое, гордое – я, – человек большого города, где к утру, когда пятый день недели первого лучшего месяца лета, вдруг начинается с мутных разводов на стеклах такси, с тумана и дождя...»

Цель писателя неизменна. Она состоит в том, что бы писать правдиво...
Так считал Хемингуэй.
Фолкнер считал, что задача литературы – тронуть сердце человеческое.
Нет, здесь нет противоречий.

«...Жизнь ведь невозможно придумать, ее можно только пережить. Иногда переживаешь
за кого-то другого. Жизнь есть, и ты ее переживаешь. Ты не можешь не переживать.
Ничего не надо придумывать, все само получается. Жизнь эта может быть и есть потому,
что ты смог что-то увидеть, услышать и по-своему пережить. Если ты захочешь
написать историю о счастье, то это будет плоская история с придуманным ее окончанием.

Пишешь ведь не для того, чтобы сделать кому-то приятное.
Пишешь для того, чтобы хоть немного исправить то, что уже существует.
И ты не можешь не делать этого потому, что другие могут этого не делать,
а ты не можешь жить и ничего не делать, чтобы стало чуточку лучше.
Это продолжается безконечно, и я думаю, со времен Шекспира ничего
в мире не изменилось, и сострадание, и сопереживание также не в моде –
они и не могут быть в моде, мода ведь для удовольствия, а сострадание
– это необходимость.
И произошли мы не от обезьян, иначе как объяснить – зачем человеку его человеческий
разум, зачем душа? Они порой приносят ему одни несчастья, одни неприятности,
но без них счастье – слишком холодное блюдо, а мы не моржи и подо льдом жить
не желаем. Никто не пишет для себя ни картин, ни стихов, ни музыки.
Иные делают это ради денег или сомнительной славы, или успеха не важно
какой ценой приобретенного. И они получают то, что хотели, если у них
хватает на это изобретательности, наглости, готовности предать, наконец.

А разделить с другими радость, попытаться помочь в беде –
к этому человечество в целом и не готово, и будет сожжено небесным огнем,
и, вероятно, это будет справедливо. Но кормчий не бросает руля, не рвет на
себе волосы, предвидя неминуемую гибель. Он делает то, что он должен делать
и пусть будет, что будет».

…Иной скажет: это невозможно десятилетиями нести в себе чью-то судьбу,
или чьи-то судьбы. Однако то, что не подвластно рассудку, может оказаться
вполне подвластным твоему сердцу. Человек вправе гордиться своей сопричастностью
к чему-то большему, чем он сам, переживать чужое горе, как свое.
Но только Любовь позволяет поэту писать со смехом и горечью, радостью и печалью.
Или писать на холсте бурное море и сражающихся со стихией людей – тысячу раз писать
и писать снова, тогда, как обыватель любит тишину да покой. Но все равно покупает,
если «красиво нарисовано». А чем привлекает человека стихия? Чем привлекала
неисправимого мечтателя Александра Гриневского стихия моря, ветра и грозы?
А тем, что в бурю, в момент, казалось бы, отчаяния человек проявляет лучшие
свои качества: сострадание, мужество и непреклонность –
(У. Фолкнер, нобелевская речь).

Писателю недостаточно быть опытным, многое знать и уметь писать. У него должно быть
чуткое сердце, чтобы и чужой опыт стал как бы его собственным.
Еще у него должны быть совесть и сила, чтобы не врать себе и другим.

...« – Мне нужно писать – и как можно лучше, и учиться в процессе работы.
И еще я живу жизнью, которая дает мне радость. Жизнь у меня просто замечательная.
– Значит, вы счастливы?
– Да, пока не думаю о других людях»...
(Э. Хемингуэй. «Зеленые холмы Африки»).

…Стихия влечет человека, внимая стихии, он внимает самой природе в наиболее ярком
ее проявлении. Картины бурного моря, неприступных гор и низвергающихся водопадов
вызывают страх и неприязнь у людей с крошечной душой, но всегда воодушевляют смелых.

«...В его маринах дышит нескрываемое, яростное желание во что бы то ни стало
вернуться к утраченному юношескому восприятию мира. Наша юность прошла под знаком
моря и, глядя на эти полотна, я воспоминаю не только горящие корабли Тернера
или умиротворяющие гавани Клода Лорена, но и сияющий мир феерий Александра Грина,
экзотику джеклондоновских «Сказок Южных морей», романов Джозефа Конрада,
колониальных фантазий Пьера Лоти... Да, эти работы возвращают меня в мир юности,
когда тоска по настоящей, чувственно насыщенной, подлинной жизни, усиленная
близостью Финского залива, претворялась в образы некоего метафорического,
условного Юга, в картины Леванта, населенного свободными, сильными и гордыми
Людьми – контрабандистами, пиратами, авантюристами всех мастей.
Визуальное воскрешение этого безкорыстно-праздничного, открытого, радостно-опасного
мира – вовсе не прихоть художника-одиночки. Пейзажи художника можно рассматривать
как особую художественную акцию, резко полемичную по отношению
к господствующим эстетическим пристрастиям...» (Виктор Кривулин.)

... мы радуемся нашей первой встрече с Прекрасным, она так же изумляет, как и последняя, они одинаково дороги нам. Мастерство это потом, а первое щемящее, удивительное, далекое, острое, неповторимое никогда тебя не покидает – твоя история и память твоя, и твоего сердца, если от него еще что-нибудь осталось….

«Он не помнил, как это получилось и чем привлек его дальний угол старого двора,
больше похожий на пустырь, и деревянная пристройка – старая, но там жили люди
и стирали белье, и оно сушилось на веревке, а жуткое июльское солнце резало глаза
и простыни казались ослепительно белыми, и он не знал, как это написать, потому
что и небо, и земля, и серая бетонная стена были также ослепительны… и только
потом на французской выставке он увидел полотно Фрагонара – тот самый первый
не мазок, но прикосновение к чистому листу, полотно с прачками и солнцем,
и был поражен его весельем – тем холодным, розовым, чуть прохладным, но рдеющим
и жарким цветом развевающейся женской одежды – цветом легкого флибустьерского флага...

Какой дурак придумал, что флаги эти черные? Цвет жизни трепетен, розов и гол,
и горяч как солнечный свет, если смотреть на солнце сквозь сжатые пальцы с палубы
флибота на шаг от жизни или смерти – но кто ж об этом думает?»

Не следует сожалеть о прошлом – возьми из прошлого лучшее и иди дальше.
Не наступай на яблоко лежащее на дороге, – точно также ты наступишь и на свою Любовь.
Не трепещи пред грядущим – то, что придется пережить тебе, – приходилось пережить
и другим, а крест слишком тяжелым не бывает.
Не посеявший Любви – пожнет лишь одиночество.

Может быть творчество – это есть Любовь? Да, и ненависть тоже.
Но дыма без огня не бывает.


7


Если фотография или картина способна передать мир с буквальной точностью, что, то поэзия сплошь и рядом – это искусство невысказанного. Иносказание, метафора иногда способны нести в себе больше информации, чем самое точное описание, не терпящее критики как бухгалтерский отчет.

«…Шепчу? – Нет, нет. – С ликером, и покрепче.
Шепчу не я, – вишневки чернота.
Карениной, – так той дорожный сцепщик
В бреду под чепчик что-то бормотал. »

Раскрепощенность Б.Пастернака в его построении художественного образа хорошо известна.

«…Художница пачкала красками траву,
Роняла палитру, совала в халат
Набор рисовальный и пачки отравы,
Что «Басмой» зовутся и астму сулят. »

Для того, чтобы передать картину увиденного он пользуется очень немногими средствами. Басма – астма сочетание не случайное, оно возвращает читателя к периферийному значению «краска». Астма просто созвучие, ассоциативно напоминающее о неком недуге. Может быть, у художницы – астма? Все может быть, но то что она именно «художница» сомнений не вызывает – мужчины-художники едва ли пользуются краской для волос – иногда даже преждевременные седины мужчин украшают. Кто она, эта художница? Изображая своего лирического героя автор просто не в состоянии уйти от точности в деталях, образ приобретает конкретные очертания. В результате выстраивается длинный ассоциативный ряд – для подготовленного читателя это не просто зарисовка, а нечто реальное, почти осязаемое. Для читателя неподготовленного – всего лишь набор слов.


Не о мечте распахнутой как двери,
не о слезе размазанной тайком –
не о звезде, – о верности и вере:
– Прости, Ассоль, я вырос моряком.

Прости, любовь, мои смешные дрязги,
копилку, разнесенную в куски –
я не просил и кочергой не лязгал,
и талеры не складывал в чулки…

Кочерга особенно раздражала и раздражает «тонких ценителей». К сожалению, Интернет, хоть и удобный инструмент для имитации знаний, но мало что дает для понимания. Что же вы все-таки прочитали? Иные «знатоки» запоминают лишь заголовки. Между тем маленький Грей ничтоже сумняшеся разбил свою копилку, чтобы помочь другу, пусть только деньгами. Помнится, он воспользовался кочергой…


Для читавшего «Алые паруса», причинно-следственная (казуальная) связь этих явлений очевидна. Здесь Ассоль – ключевое слово как бы не разделимое с именем еще одного героя феерии – Греем. Читатель невольно возвращается к истоком повествования: мог ли юный Грей поступить иначе? Нет, разумеется, таким он был всегда, именно о таком Грее с детских лет мечтала Ассоль.

«Точность – не есть правда», но вымысел тоже может отличаться филигранной точностью, когда тщательно «подгоняется» каждая деталь. Мастера не допускают промахов, им не нужна «кропотливая работа над словом» – это удел сочинителей, мастер обязан видеть все сразу и целиком. Фотографическая точность или артистический взмах кисти? Рассудительность всегда выбирает первое, а сердце человеческое то, что остается за полями реестра.

П. Антокольский.
_______________________________________

Я не хочу забыть тебя. Я слушал
Как время льется и гудит струной.
Я буду говорить как можно суше,
Почти молчать – но о тебе одной.

Это стихи о любви…


8


ОБРАЗ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ имеет множество определений и все они в той или иной степени
справедливы. Самым близким по смыслу можно назвать ИЗОБРАЖЕНИЕ, или картину.
Говоря об изобразительном искусстве, мы чаще всего и говорим о картинах, реже
о графике или произведениях иного жанра.
Ничего удивительно, что описывая картину художника мы прибегаем к литературным
приемам, объясняем словами то, что можно увидеть и понять без слов, но иначе
не получается.
Изобразительными возможностями обладают не только произведения живописи. Словами
можно передать и зрительный образ, и его характеристики вплоть до сокрытого
в нем сакрального смысла. Сергей Есенин, например, был способен к некоторому
нагромождению образов, выстраивал развернутые метафоры редкой силы и редкой красоты.
Даже кажущееся убожество приобретало в его стихах не только выразительность
и удивительную точность, но и красоту.

…изба-старуха челюстью порога
жует пахучий мякиш тишины.

Когда мы говорим о произведение искусства, музыки или литературы, то неизбежно
приходим к выводу: любое произведение искусства что-то сообщает нам.
Дистанция от простого украшения до совершенной красоты может быть очень велика.
Но красоту можно преподнести как обилием красок, так и на первый
взгляд очень малыми средствами. Иногда для этого достаточно одного слова,
фразы, удачного сравнения.

« …поэма начиналась лесом,
завалом, просекой травой,
сила россыпями Креза
и земляники полевой…»

Иносказание, метафора, вообще язык металогики иной раз позволяют не только
остановить читателя неожиданным сравнением, но и создать ассоциативный ряд,
выходящий за пределы примитивного описания.

«…тот локоток впивался в бок и
серчал, проказничал, играл –
не признавал идеи Бокля
и Монтескье не признавал,
ни младший Вельд, ни старший Плиний
не беспокоили пока
не спорят прибалтийский климат
и Гердер Готфрид Иоганн…»

Микеланджело, Сикстинская капелла, стенная роспись «Сотворение Адама»…
Что хотел сказать, что смог донести до зрителя великий художник?
Не будем останавливаться на пластической анатомии и на гармоничности композиции –
это важно, но это не главное. Рука Бога, протянутая к сотворенному им человеку,
говорит нам и явственно, и как бы подсознательно: Человек не одинок…



* * *





















.