Глава 6 Возвращение в себя

 
               
                Глава  6.    Возвращение в себя.
    
    Вагон-теплушка для демобилизованных солдат, в котором  разместились  я и мой старый товарищ по работе , набирая скорость, увозил нас  в родные края, по причине окончания победоносной войны в Маньчжурии.
      В 1942-43 годах мне довелось работать с ним, но с тех пор мы не виделись, а встретились только теперь здесь в Благовещенске. 
        Степан занял мне место на вагонных нарах  рядом с  собой,  и наш долгий путь был посвящен  беседам и рассказам о пережитом каждым из нас в этом непредсказуемом мире. 
       В те далёкие ушедшие  времена  я был осиротевшим и не знал, живы ли мои родители: отец и мать, которые подверглись политической репрессии в ноябре 1937 года, когда мне исполнилось девять лет.  Тогда же я расстался со своей младшей сестрой.  Мои запросы о судьбе  членов нашей семьи   долгое время оставались без ответа.  Наконец , мне  удалось узнать, что моя мать,  Носова Анна Васильевна,  осуждена на 18 лет,  находится в Казахстане,  в Акмолинском  лагере для жён политзаключённых.
         О судьбе отца, Носова Ивана Петровича, узнать в то время не удалось, но впоследствии  меня уведомили официальные государственные органы, что  он был приговорен по политической 58-ой статье к расстрелу , который  исполнен сразу после заседания  Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством Ульриха, 27 ноября 1937 года.
         В военном 1942 году, в возрасте четырнадцати лет ,началась моя трудовая жизнь на оборонном  заводе № 45 в городе Марксштадте ( АССР, Немцев Поволжья), где я и познакомился со своим теперешним попутчиком Степаном Разиным.  Мы оба работали в механическом цехе завода, и наши токарные станки стояли рядом.
       
   – Рассказывай, Марат, что за  «водевиль»  разыграл ты со своей фамилией и именем, и как  очутился в Маньчжурии ? – спросил меня  Степан,  когда мы, проснувшись на второй день утром в вагоне, сидели рядом за дорожным завтраком .
– Мне вспоминается, – продолжил он, – что тебя с группой ребят и девчат перевели на работу в Нижний Тагил на оборонный завод , который входил в  наше общее производственное объединение.
            –Да,  Степан, в декабре 1943 года судьба занесла меня на Урал в Нижний  Тагил,
куда из Харькова был эвакуирован  завод,  изготавливающий известные, прославленные в боях Великой Отечественной войны, танки Т-34. Завод разместился на территории крупнейшего в стране предприятия  «Уралвагонзавод. 
           Несмотря на  желание работать, по своей специальности, токарем, мне предложили работу контролера в отделе технического контроля (ОТК) сборочного цеха.
– Нам сейчас на сборке очень нужны контролеры, – сказала Софья Айзиковна Сыркина,
  Главный кадровик завода,– вам, Марат, понравится эта работа. Представьте себе боевая машина, главная единица наступательного оружия боя, обладающая подавлением живой силы и оборонных укреплений  противника, имеющая в  настоящее время 85-ти мм пушку. Да, что там говорить: лучший танк в мире. Вы будите проверять качество такой машины. Через Ваши руки с подписью в техническом паспорте пройдут сотни танков
Т-34-85, которые отправят на фронт, где они сейчас крайне необходимы нашей Красной армии.
      Софья Айзиковна имела талант убеждать человека, и я сразу дал согласие на её предложение стать работником ОТК сборочного цеха. Кроме того, она вежливо обращалась ко мне на «Вы», как к взрослому человеку, а не к подростку, чем окончательно завоевала  себе мою симпатию и уважение.
– Но прежде, чем начать работу контролёром на сборке, вам необходимо будет ознакомиться с конструкцией топливной системы танка, потому, что  начальник цехового ОТК  запросил у отдела кадров,  именно контролёра по проверке  газойливой (дизельное топливо для танка Т-34) системы.  Я напишу записку руководителю отдела КБ № 520 Николаю Алексеевичу Кучеренко, который выделит работника для помощи получить Вам необходимые знания, – закончила свою беседу со мной  Сыркина.
   Через две недели, пройдя теоретическое и практическое ознакомление с объектом новой своей профессии, познакомившись с товарищами по работе и военпредами, которым должен буду предъявлять топливную систему танка Т-34, я заступил на работу в сборочный цех.
      
        Рабочее время, как  на 45-ом заводе в Марксштадте,  и на всех оборонных заводах в стране, было установлено в две смены по 12 часов.  Первая смена начиналась ранним утром и закачивалась вечером,  ночная смена, заканчивалась  в шесть утра.
    Нас, всех прибывших  с завода № 45, поселили в наспех  сооруженный деревянный барак расположенный  « у чёрта на куличках», за Лисьей горой, куда трамвай не доезжал.  В дополнение к этому, в год нашего прибытия в Нижний Тагил, уральские декабрьские морозы 1943 года встретили нас с сорокоградусной минусовой температурой по Цельсию и  в прибывшей группе были случаи обморожения.
   Знакомая тебе, Людмила Пахомова, напросившаяся на перевод её  в Нижний Тагил, по той причине, что туда уезжал я – неразлучный друг и детдомовский брат.  Однажды в Нижнем Тагиле  она шла со мной на работу пешком до трамвайной остановки, прикрыв голову от мороза легким  платочком. 
        В трамвае, который мы прождали минут десять, оказалось, что у неё отморозился кончик правого уха.  Когда ухо растерли, оно распухло и покраснело.
        Мне стало жалко Люсю,  я снял и предложил ей свою солдатскую шапку-ушанку,
купленную на нижнетагильском базаре. Пахомова посмотрела на меня преданным взглядом, но не взяла шапку.
– Знаю, что ты меня любишь, но не так, как я хочу.  Шапку оставь себе, если не хочешь отморозить себе оба уха,– она опустила глаза и замолчала.
        С тех пор я старался быть с ней нежнее, внимательнее, но любить так, как она хотела, не  смог,  и через полтора года, уезжая из Нижнего Тагила, не попрощался с Людмилой.
Сегодня,Степан, я ругаю себя за это, не могу понять своей черствости, и мысленно прошу у этой девушки прощения, но время унесло  все возможности исправления моего поступка.
Середина зимы обозначилась сохранением мороза, из-за чего приходилось после дневной смены оставаться ночевать в цехе и спать в сданном военпредам танке.
         За смену мне полагалось проверить монтаж топливной системы десяти-двенадцати танков, и сдать их представителям военной приёмки. Иногда танки совместно с военпредами  принимали прибывшие на завод их будущие боевые экипажи.
– Собирайся домой, Марат, сегодня мороз послабел,– после окончания смены пригласил меня товарищ по барачному общежитию.
       – Не возражаю,¬¬ – согласился я,– позову Люси и пойдём вместе домой.
   Мы вышли из цеха и направились к центральной проходной завода с толпой рабочих,  закончивших работу в первой смене.
     У проходной движение толпы застопорилось: преградой стала временно сооруженная трибуна, на которой стояли люди, одетые в одинаково похожие полушубки.
     Территория завода хорошо освещалась. Свет фонарей встречал падающие из глубины тёмного ночного неба крупные снежинки, заставлял их кружиться, и посыпать людей стоящих на трибуне и рядом с ней. Это были руководители завода.  Троих из них я узнал: директора завода Максарёва Юрия Евгеньевича,  парторга ЦК (ВКП(б) на заводе Скачкова Семена Андреевича и Главного конструктора завода Морозова Александра Александровича.
      Максарев, поздоровавшись с рабочими, окружившими трибуну, предоставил слово парторгу завода:
– Товарищи! Мы решили поделиться с вами радостью, которую испытываем сами в связи с победами нашей Красной армией на фронте, – начал своё выступление Скачков.
   – Сегодня, 27 января 1944 года,  Ленинградским, Волховским и 2-ым Прибалтийским фронтами, при совместном действии, снята блокада нашего родного Ленинграда, которая продолжалась 900 дней. Враг отброшен от города более 90 километров.
      В боях за снятие блокады активное действие принимали наши «тридцатьчетверки», за изготовление которых руководство завода благодарит вас, дорогие мои товарищи.
      Потом Семен Андреевич говорил об успехах и недостатках работы на заводе.
В конце своего выступления Скачков обратился к присутствующим с призывом:
– Я призываю во имя наших успехов на фронте, вернуться в цеха, на свои рабочие места и отдать ещё несколько часов своего труда, кто сколько может, на алтарь нашей победы в войне за свободу Родины. 
        Никто из присутствующих не вышел через проходную домой: все молча вернулись  обратно к своим рабочим местам.

      Мы с Пахомовой пошли в столовую, где по талонам могли поужинать и выпить по кружке хвойной настойки с витамином «С».   Для этого у входа в зал заводской столовой
на приподнятом пьедестале лежала огромная, литров на триста, деревянная покрытая лаком  бочка с краном, из которого любой мог налить себе сколько угодно горьковатой жидкости. У меня остался в памяти красивый рисунок на торцевом дне бочки.  Художник  яркими масляными красками изобразил ветку ели с шишками и надписью: « Укрепи своё здоровье витамином «С». Не помню, что мы проглотили  за ужином, но помню, что голод не утолили, который в те военные годы никогда нас не покидал.
      Увидев меня снова в цехе на рабочем месте и рядом с Люси, мой сменщик не удивился, зная, что я часто ночую на заводе, но улыбаясь, подморгнув, сказал:
    – Справлюсь с работой я один, а ты залезай вон в ту машину,– он показал рукой на один из принятых военпредами танков,– отдыхай до своей смены. Вдвоём с девчонкой будет незаметно, как ночь пройдёт, но не забудь, что завтра надо будет работать.
 – Без глупых советов обойдёмся,– парировала его Пахомова,– пойдём, Марат, – она потянула меня за рукав телогрейки и мы пошли устраиваться на ночлег.
        На крыше башни «тридцатьчетверки» два люка: один для командира, другой для заряжающего  члена экипажа.
       – Как разделим люки? – спросила Людмила. Кто будет командиром, а кто заряжающим?
      – Думаю, что нам нечего делить между собой. Наши судьбы были одинаковы: от ареста твоих и моих родителей в Москве и до сегодняшнего дня, – ответил я, – хочу, чтобы ты сегодня была командиром, но и заряжающего - роль не моя.  Разреши мне быть твоим братом, как это было всегда.
         – Я знала, что ты это скажешь, – то ли с грустью, то ли с внутренним одобрением тихо ответила Людмила.
             – Мне тебя всегда не хватало. Я считала, что ты, Марат, моя надежда, моя последняя соломинка,  за которую могу ухватиться и всегда боялась её потерять.  За брата, спасибо, но моё ожидание не оправдалось.
     – Моя милая, Люси!  Я не  могу понять, что тебя не устраивает в нашей дружбе?– сказал я, не совсем веря, что говорю ей то, что в данный момент должен был сказать, – и в детдоме, и сейчас знаю тебя девушкой самостоятельной, смелой, доброй, решительной, уверенной в себе и симпатичной, которая мне всегда нравилась.
     Пахомова вдруг перебила меня: « Знаешь, что мне сейчас вспомнилось? Наши школьные годы, когда ты залез и сел верхом на стоящую перед партами классную доску и декламировал наизусть отрывки из поэмы Пушкина «Евгений Онегин»:
   « Но я не создан для блаженства,
    Ему чужда душа моя.
    Напрасны ваши совершенства:
    Их вовсе не достоин я…»
    Она продолжила четырьмя строчками из той же поэмы:
    – Мечтам и годам нет возврата,
    Не обновлю души своей:
    Я вас люблю любовью брата,
   А может быть ещё нежней.
Ради тебя я выучила тогда все отрывки из поэмы, которые ты продекламировал.
С тобой всё ясно и вопросов к тебе нет. Ещё тогда всё было сказано. Полезай  в танк, уже поздно и пора спать, – закончила Людмила.
         На следующее утро, когда мы проснулись и вылезли из танка, Люси посмотрела на меня и вдруг громко рассмеялась.
  – Что с тобой? – спросил я, – наверно у меня вымазано лицо?
 –  Нет, лицо твоё сегодня чистое, а смеюсь я над собой, потому что стала твоей маленькой собачкой на поводке. Короткий поводок – это моя любовь к тебе: всегда рядом и только с тобой, – помолчав и подумав, она добавила,– а мне это нравится.  Знаешь, моя душа радостью полна, когда мы вместе.
– К нашему общему сожалению, мы сейчас расстаёмся: я заступаю на смену в этом цехе, ты уходишь на своё рабочее место в другой цех.  Разреши, сестрёнка, поцеловать тебя , – как можно откровенней обратился я к Людмиле, целуя её в щёку.
             На этом мой рассказ временно прервался, потому что Степан, объявил мне, что подъезжаем к станции, где должны получить сухой дорожный паёк по выданным нам талонам.
         Наш «пятьсот весёлый» поезд  остановился у вокзала с вывеской  «Ерофей Павлович»,  и солдаты стали выходить из вагонов и занимать очередь у окна здания, где выдавались дорожные сухие пайки, состоящие в основном из японских трофейных и ленд-лизовских продуктов. Рядом, прямо на перроне дымили и  разносили вокруг себя аппетитный запах две войсковые полевые кухни. Здесь  можно было получить горячие обеды.  Если  придешь с ведром, тебе нальют в него супа или каши с мясом на весь вагон, но тоже по тем же зеленым талонам.
       – Я возьму ведро, а ты собери в вагоне талоны с соседей, возьми вещь-мешок и пойдем получим хлеб, продукты и обеды, – предложил мне Степан. Мы спустились из вагона  и направились к перрону, на котором встречать наш эшелон с  демобилизованными солдатами,  пришли  местные жители этого районного городка.  Подавляющее большинство из них составляли молодые и старые  женщины и дети, которые сгрудились у окна, где солдат отоваривали сухими пайками и у двух полевых кухонь.
       – Глянь, Степан, женщины и пацаны пришли встречать нас с гостинцами. У каждого в руках корзиночки и ещё какие-то ведерочки, в которых что-то лежит, наверно    приготовленные домашние деликатесы. Пойдём быстрее, – стал торопить я Разина.
– Какие деликатесы, Иваныч? – оборвал меня на полуслове Степан. – Посмотри на внешний вид этих людей, на их худые лица и голодные глаза детей. Они пришли сюда, чтобы попросить у нас, защитивших их от врага, защитить теперь от голода, который принесла
им война.  Страна победила не только оружием и гибелью  на полях боёв
солдат, но и горем и голодом нашего самоотверженного терпеливого советского народа.
      Кок полевой кухни в белом колпаке и в армейской гимнастерке с орденами и медалями на груди, налил нам полное ведро рисового супа с плавающими в нём кусочками свиного сала.
     Степан одолжил у кока черпак, и разлил набежавшей, отталкивающей друг друга детворе, в подставляемые ему ведерочки, сделанные из жестяных консервных банок, весь суп из ведра. А я, в свою очередь, разрезал на куски, полученные на вагонных соседей несколько буханок ржаного  хлеба, а также  остальные продукты из сухого пайка, разделил между толпой этих голодных мальчишек и девчонок. Было безразлично, какую встречу устроят мне мои попутчики в вагоне, у которых я взял продовольственные талоны.
– Как тебя зовут?– спросил я у мальчишки лет десяти, которому отрезал горбушку от буханки хлеба.
– Меня зову Ваня, – ответил малыш, отламывая от хлеба кусок и запихивая его себе в рот.
– Скажи, Ваня, почему у вашей станции такое редкое название: имя и отчество человека.
    Ты знаешь кто он?– Мне захотелось завязать с ним беседу, да и сам я не знал,  кто такой  Ерофей Павлович, его фамилию и заслуги. 
– Знаю, – ответил он, и могу рассказать, если вы дадите мне вон из того пакета три кусочка «черного сахара». Я взял из указанного им пакета несколько маленьких кусочков рафинированного американского шоколада и протянул ему, понимая, что Ваня не знает, что такое шоколад и считает его  «черным сахаром».
       Вслед за чёрным хлебом он засунул себе в рот  «чёрный сахар», и разжевывая эту пищу,  подробно рассказывал мне, что Ерофей Павлович Хабаров русский путешественник, землепроходец,  вложивший в освоение новых российских земель на Дальнем Востоке много  личных сил.  Город Хабаровск и весь край назван в его честь.
       Мне не довелось  жить в Хабаровске, но этот край  запомнился потому, что он
ассоциировался в моём сознании точкой поворота судьбы. После назначения отца Центральным комитетом ВКП(б) на работу в Хабаровск, он не успел выехать из Москвы, как был арестован и расстрелян. Семья, я уже указывал, распалась.
     Теперь вместо отца я побывал в этом прекрасном русском крае и даже поделился своим солдатским пайком с его малолетними голодными жителями.
    
    Паровоз нашего «пятьсот весёлого» состава, заправившись у водокачки водой, подцепил его и потащил дальше на запад.
     В вагоне, по просьбе Степана, я продолжил свой рассказ и поведал ему об эпизоде, который  мог мне стоить по военному времени очень дорого, вплоть до тюремного срока.
    Принимая монтаж топливной системы предъявленного на контроль после сборки очередного  танка Т-34, я обнаружил два дефекта, устранение которых требовало не один час времени. Дело в том, что в процессе производства в конструкцию танка вносились конструктивные изменения, улучшающие его боевые эксплуатационные качества.  В год таких изменений насчитывалось более 3-х тысяч.   В конкретном случае, на танк был установлен старый комплект топливных труб с накидными гайками, не имеющими отверстий для их контровки проволокой. Такие комплекты труб на фронте имели случаи произвольного отворачивания соединительных гаек и утечки топлива. Второй дефект касался отсутствия внедренного в топливную систему регулятора запуска двигателя при низких температурах воздуха.  Представители военной приёмки поддержали мои требования, но меня по данному вопросу вытащили к заместителю начальника цеха, изготавливающего трубы, который устроил раздрай:
 – Ты на кого работаешь? На военпредов или на свой родной завод, который тебя кормит, одевает, предоставил общежитие? Или ты Гитлеру задумал помогать? – не давая мне вставить слово в свою защиту, кричал заместитель начальника цеха и ему поддакивал рядом стоящий контролёр,  пропустивший на сборку брак.   Стало понятно, что лучше промолчать, что я и сделал.
– Знаешь ли ты, что твоя выходка остановила линию конвейера более чем на два часа? А это значит, что на фронт отправят  за прошедшие сутки меньше танков, чем запланировано, о чём завод обязан  доложить причину ГКО. Если бы ты не поставил в известность о дефектах военпредов, не было бы такого шума.
 Мне справку о тебе принесли, что ты воспитывался в детдоме, а твои родители изменники Родины. Надо разобраться, как это связано с фактом организации остановки конвейера?
       Наконец, он понял, что его слова меня не пугают и замолчал.
До того памятного дня, мне никто не напоминал об аресте моих родителей. Это был первый единственный случай, но я решил обратиться по сложившейся ситуации к парторгу ЦК ВКП(б) на заводе Скачкову Семену Андреевичу.
Скачков внимательно выслушал меня, полминуты подумал, и улыбаясь сказал:
– Три к носу – всё пройдёт.–
– Не понял Вас, Семён Андреевич, зачем мне тереть к носу и почему от этого всё пройдёт?- с удивлением спросил я у парторга завода.
– Так мой отец – рабочий харьковчанин, говорил мне, когда у меня что-то случалось, по моим понятиям, непоправимое. Иди и работай спокойно, я разберусь. Ты правильно всё сделал и военпредов уведомил тоже правильно. Нам нужны боеспособные танки на фронте, а не те, которые с завода в ремонт отправлять нужно.
        Что касается ареста родителей: дети не обязаны отвечать за них.  Кстати, здесь у нас много ошибок. Меня самого чуть было не арестовали по заявлению одного недоброжелателя – клеветника,  но во время разобрались.
         ( Здесь я отвлекусь от своего рассказа для того, чтобы поведать о встрече с Семеном Андреевичем Скачковым спустя 35 лет. Он тогда возглавил ГКЭС СССР (Государственный Комитет Совмина по экономическим связям с зарубежными странами),  а я работал авиаконструктором на одном крупном авиапредприятии и был привлечен к Главному Инженерному Управлению этого Комитета (ГИУ ГКЭС)  по техническим вопросам при продажи нашей техники за рубеж.  На одном  совместном совещании, где присутствовали не менее сорока представителей разных предприятий, мне пришлось выступить с ответом по конструктивному вопросу нашего самолёта. Только я сел на своё место, как услышал голос из президиума совещания: «Носов Марат Иванович, вы работали на заводе № 183 в Нижнем Тагиле?»
     Глянув на стол президиума, я увидел знакомое лицо, но не мог вспомнить, кто этот человек. «Да, там мне пришлось работать в годы войны»,– ответил я.
     –  Вы меня не узнали, Марат Иванович? – улыбнувшись,  снова спросил человек из президиума.  И тут я вспомнил эту улыбку и её хозяина. Конечно, это он, бывший  секретарь парткома ЦК ВКП(б) на «Уралвагонзаводе», Семен Андреевич Скачков, который спас меня от возможности быть серьезно, но  незаслуженно наказанным, защитил от нападок цеховой администрации,  сделал запрос по поводу места   заключения моей матери. Впоследствии сообщил её почтовый адрес, что она находится в Казахстане недалеко от  города Акмолинска
(ныне столица Казахской республики- Астана).
– Разумеется, я Вас узнал, Семен Андреевич! – уверенно ответил я,  радуясь, что быстро вспомнил своего защитника.
             После совещания мы вместе пошли пообедать, и вспомнили наш завод, и «тридцатьчетверки», которые делали для Победы в Отечественной войне нашего народа).