Серебрянная луна. Часть вторая

                Часть вторая
 
            «  СОЮЗ   РОССИЙСКОГО НАРОДА  »



                Глава первая.                Человеку под силу многое, если не всё.
                Конфуций.

Дождь лил как из ведра. Холодные струи шумели в темноте по веткам деревьев, окружавших больницу, звонко хлестали по гранитным ступеням лестницы, ведущей в приёмный покой, вода мутным потоком неслась вниз по пандусу. В пустынных коридорах, ярко залитых светом, было тихо и безлюдно, так же безлюдно было в смотровых и в приёмном покое. Медсёстры и санитары очевидно находились в ординаторской, охрана мирно почивала в караулке, даже дежурный у входа, устав разгадывать кроссворды, сидел за столом, потягивая чай и с нетерпением ждал пересменки.  Старший смены и дежурный хирург курили, стоя при входе, под навесом. «Хорошая сегодня ночь- хирург затянулся и выпустил дым: только двоих и привезли. Так бы всегда было.» Старший сочувственно произнёс: « Вот так бы в Новый Год, а?!».
- В мой, конечно. А  когда Демидов заступит, то весёлого Нeppy New Year! Ему это крайне полезно. - тут они оба захохотали. « Да- после некоторого молчания сказал старший: Жалко Клавку, то как. Позовём, может сюда, а то как-то сидит одна…» Через огромное окно приёмного покоя он посмотрел на сидящую за компьютером   врача – анестезиолога Клавдию Волосову.            .
«Пусть сидит, не трогай её - хирург посмотрел на пустынную ночную улицу: И так человеку досталось. Сначала дочь, теперь муж.».
- А что же случилось? Я так слышал, но толком не знаю. Говорят, дочь погибла в аварии недавно вроде?
« Да вот год прошёл как. Поехала кататься с парнем на мотоцикле, а тот поддал хорошенько на дорожку. Ну, разогнаться то разогнался, а с управлением  не справился. Вот и налетел с полного хода на бочину Ауди, а от туда прямо под фуру. Мотоцикл всмятку, сам погиб и девчонку убил. Да только Клавка всё твердит, что Ауди специально подставилась, что даже она  их догнала».
 - А водила, что знакомый что-ли был?
« Нет. Клава его в первый раз видела. Да и ребята с их компании, которые на втором мотасе ехали, да отстали на тот момент от них, тоже не знали его».
- Как так. И чего ему сделали?
« А ничего особо. Он трезвый был, правил не нарушил. Только скорость превысил, да и то не на много. А те даже без шлемов были. Да и все свидетели разное говорят, толком то ничего не понять. Вот друг её и виноват оказался. Только Клава  уверенна, что тот специально наехал и теперь дело на него хочет скроить. Теперь всё копает и копает на него. А месяц назад муж её помер – сердце не выдержало…»
-Да-а-а… А кто этот на Ауди сам такой. Крутой какой-то?
«Да чёрт его знает. Нацист какой-то, военный вроде бывший, но со связями большими. Говорят, нечистая личность. Да сам то я тоже особо не вдавался. Не моё это дело в чужом горе копаться.»
-Копаться или не копаться, а дураками тоже не надо быть. Сами виноваты тоже. Нажрался- значит дома спи, а не по улицам гоняй. Да и самой Ленке, царство ей небесное, уроки лучше учить надо было, а не с это гопшой тусоваться. Я вот сына своего никогда…
О, вот тебе и халтурка едет - старший загасил окурок о стену, смотря на поднимающиеся из пелены дождя по пандусу синие маячки кареты Скорой Помощи.
«Халтурка- хирург недовольно мотнул головой:- опять ханурика какого-нибудь привезли. Ну, ничего, не переживай. Мы и с тобой поделимся, если халтурка эта нервная окажется шибко». Машина, скрипнув тормозами, остановилась у входа и оба двинулись к ней.
Деревянные двери в приёмный покой с грохотом распахнулись, пропуская каталку, толкаемую бригадой в синих костюмах. « В реанимацию!»- крикнула следовавшая за ними врач. «Опять бомж. В сознании вроде. Наташа, оформи, клиента! - крикнул хирург, натягивая перчатки: Ну везите его, попробуем откачать.» обратился он к появившемуся санитару.
Через некоторое время он снова курил на пандусе с одной из медсестёр. « Да, Настя, просто поразительно как-то в этом мире всё»- сказал он, покусывая фильтр сигареты.
-Это вы про что?- удивилась та.
«Диву только на них дашься. Посмотришь – все больные, дохлые, в чём душа держится непонятно. А как хлам какой не поделят, так бьются, что только держись - бои без правил отдыхают. Вот этого красавца так отделали, что даже я такого не видел - и лицо в кашу и рёбра сломанные из кожи торчат. И ведь жив ещё! Ежели такой выкарабкается, то чудо будет».
-Да не такие они уж и бедненькие - Настя язвительно скривила губы: А здесь как начнёшь крутить такого, так вчетвером не заломить. Интересно, всё же, кто его так.
«Да бред, какой- то нес собачий. Скелет его типа избивал и всё в этом духе. А от самого сивухой прёт, хоть святых выноси… Ну сейчас успокоился вроде»
-Это, наверно белую горячку увидел- вставил подошедший сзади охранник: Вот она его и тюкнула. Слыхал, правда, я байку эту - среди бомжей она, вроде, гуляет: типа про скелет который по ночам ходит по городу, гасит бомжей, нарков и всё такое. Ну, там призрак чей-то или трупезник оживший.
«О, Серёга по ночам халтурит. Вместе с бичами бутылки собирает. Вот мы тебя и раскусили»- хирург довольно потёр руки, и все трое расхохотались.
-Однако интересно получается. Волосова то Клава как им заинтересовалась. Прям как вокруг родного крутилась и так бредни его про скелетона этого слушала, каждому слову внимала. - Настя выбросила окурок: Даже курить не пошла. Совсем голову потеряла. Вот что беда с человеком делает, врагу не пожелаешь такого.
«Конечно останешься один. Да в сорок пять ещё. Тут надо думать!»- хирург развернулся и потянул на себя ручку двери, ведущей в приёмный покой. Если он и успел заметить мелькнувшую вдали коридора женскую фигурку в зелёной униформе, то не придал этому особого значения. А вот Клавдия, еле успев завернуть за угол, прислонилась к стене, тяжело дыша. Она долго караулила этот момент, и когда хирург вышел на перекур, вместе большей частью ночного персонала, быстро сплавила обоих находившихся в покое санитаров, на помощь какой-то старухе в смотровую . «Наташа, сходи кофейку попей, ты уже носом клюёшь. Если кто позвонит, я кликну.» - Волосова зашла за перегородку и начала перебирать какие-то бумаги, лежавшие на подоконнике. Та не заставила себя долго ждать и быстренько проскользнула в ординаторскую. Через полминуты в приёмном не осталось никого, кроме сидящего на посту охранника,  наглухо уткнувшегося в маленький телевизор. Волосова, присев за компьютер, быстро уничтожила все данные о заинтересовавшем её субъекте. Историю болезни она успела отыскать прежде, чем вернулись с перекура, и унесла её под одеждой. Отдышавшись, она быстро спустилась вниз и вскоре оказалась в высоком, гулком, глухом помещении. Здесь царил мрак, холод и тяжелый, специфический запах – она остановилась перед тяжёлыми, проржавевшими, железными створками дверей морга. Обход будет ещё через полчаса, а сюда в такое время вряд ли кого занесёт. Она вытащила телефон и, набрав номер, начала нетерпеливо вслушиваться в гудки.
- Да.- сказал чуть хрипловатый женский голос на другом конце.
- Ира, ты?!
- Да, я. Что случилось?
- Час назад к нам привезли какого-то парня, избитого и в полубессознательном состоянии. Он всё время боялся скелета. - Клавдия быстро обрисовала ситуацию: Пока он не вырубился, я успела кое-что спросить у него.
-И что он ответил?
- Ничего внятного, но он видел его и сумел остаться жив. Череп у парня пробит, это его работа. Его подчерк я узнаю всегда. Подъезжай к Джанелидзе как можно скорее.
- Ты хочешь вывезти его?
- Да. К себе домой. Он поступил как неизвестный, и никаких документов у него не обнаружили. Его  положили как бомжа, просто на шконку, в угол коридора  и, оказав первую помощь, оставили до утренней пересменки. Если он даже начнёт загибаться, то вряд ли кто обратит на него внимание, да это и не мудрено: палаты переполнены. Я уничтожила все записи о нём, и его исчезновения никто не заметит. Перегрузим его к тебе в одном из дворов, мне нельзя особо надолго сваливать с дежурства.
- Хорошо. Буду через полчаса. Но он тяжёлый и я смогу довезти его? Ты в этом уверена?
- Уверена, довезёшь, а Скулаев присмотрит за ним. Во всяком случае если он тут останется, то он непременно найдёт его. А он будет искать, это точно. Судя по всему его кто-то вспугнул, и он, не успев добить его, бросил!
-Жди!
Клавдия убрала телефон и поспешила наверх. Проходя мимо вестибюля, она кинула взгляд в окно на свою шестёрку стоящую у противоположной от дверей стены.  Двери в вестибюле запирались на ночь, но постоянно открытый ход она знала, так что вытащить больного через двор к машине особой сложности не составляло. А дежурному на КПП и в голову не придёт среди ночи проверить «свою» машину…



                Глава вторая.       …так я принимаю образ, что 
                нравится им и подходит мне для
                их нравов… Брем Стокер.

Лобачевский Эдуард Брониславович?- спросил Шагалов у вошедшего.
« Так точно- ответил тот: прибыл по вашему приказанию с точностью до минуты.»
Садитесь.- Евгений показал на стул. Лобачевский сел напротив и, облокотившись об стол, уставился на следователя. Наружность была весьма привлекательна и по неволе запоминалась.
 Это был молодой человек лет 30 на вид, невысокого роста, но плотного телосложения, с длинными, вьющимися чёрными волосами, квадратным подбородком, аккуратно подстриженными усиками и эспаньолкой. Облачен он был в камуфляжный костюм, из-под которого виднелась тельняшка, широкую грудь украшали орден и три медали. Синий берет, он положил возле себя на стол, медленно поглаживая краба большим пальцем правой рукой. Шагалову он чем-то напоминал Че Гевару- он был смуглый и в нём действительно было что-то кубинское и революционное. Всё его лицо выражало непримиримость и честолюбие: у него был открытый лоб, орлиный нос, широкие скулы, так что с первого взгляда можно было проникнуться непоколебимым доверием и уважением к этому человеку. Говорил он чётко, раздельно и настолько убедительно, что сомнения в нём улетучивались моментально. Он элегантно улыбался ровными белоснежными зубами, а в глазах его сверкали лукавые искорки, чем с первых же секунд располагал к себе.  Однако при длительном общении осторожному человеку невозможно было не приметить появление какой-то приторной сладости, время от времени проскальзывающей в его чертах и манерах.
Шагалов хорошо знал это лицо. Эдуард Лобачевский вернулся с боевых действии в Чечне нетрудоспособным инвалидом, получившим контузию и потерявшим ногу в 27 лет. Он жил со своей женой, малолетней дочерью и старушкой-матерью в крохотной двухкомнатной квартире. Денег едва хватало свести концы с концами, несмотря на все льготы и прочее. Однако доля инвалида его не устраивала и очевидно, озлобила его чудовищно. Лобачевский, вступая в националистическую партию Союз Российского Народа несмотря на неарийскую внешность, обратил на себя внимание, сильно отличаясь от большинства примитивно мыслящих поклонников Гитлера. У него был изворотливый ум, железная воля и умение играть разные роли, мастерски натягивая на себя различные личины. Внутри партии он сумел  показать свои качества лидера: злую  харизму, организаторские способности и чрезвычайную жестокость, чем хорошо зарекомендовался и, получив поддержку, вырвался в верхушку. С первого дня существования партия представляла собой костяк, окружённый  огромным сборищем разнообразных бездельников и отморозков, отовсюду слетавшихся в её ряды  словно мухи на навоз. Однако платить им такие же деньги как постоянным работникам никто не собирался, ограничиваясь мелкими расчетами. Немудрено, что большая их часть предпочитала бравировать свастикой на всех углах, наводя ужас на всё, и вся, нежели притворять в жизнь какие-либо идеи своих вождей, которые отнюдь не сводились к мировому господству арийской крови.
Понятно, что при таком раскладе, организованны они были как попало, и добиться от них чего-либо действительно серьёзного, кроме хулиганства и шума,  было крайне тяжело. Однако вид увешанного наградами и увенчанного боевой славой молодчика, побывавшего в настоящих переделках, вызвал у подавляющего большинства непоколебимое уважение и быстро стал авторитетом. Лобачевский прекрасно знал сущность и мировоззрение таких людей: с ограниченным кругозором, невысоким интеллектом, и ведомых одними лишь агрессивными эмоциями. Для людей такого типа ведущим звеном является привычка подражания вожаку, зачастую совершенно бездумного, которая столь характерна для собачьей своры. А вот  Лобачевский сделал упор именно на это, и превратился в настоящего фюрера- мозга, идейным вдохновителя и примера, который притягивал их словно наркотик. Немудрено, что видя перед собой лидера, который как нельзя подходил к их идеалам, они валили валом на его выступления, готовы были слушать его часами и, как хорошо подметил Маршак: «…и не думать ничего - (Фюрер мыслит за него)…» , а только бросаться туда, куда он кивнёт. Лобачевский довольно быстро сумел превратить их из стада, занимавшегося в основном всякими хулиганскими выходками – вроде тупого избиения цветных или погромов еврейских кладбищ, в организованное и довольно мощное орудие разрушения. Именно он являлся руководителем и координатором многочисленных побоищ и массовых беспорядков, организуемых партией в Петербурге и области, а так же в тех городах, где она получила распространение. Поговаривали что к знаменитому погрому, произведённому футбольными фанатами в Москве, он тоже приложил руку.  Получая задания и инструкции сверху, он сначала скрупулезно, до мелочей, рассчитывал план будущих действий, а потом, получив добро, немедленно приводил его в исполнение. Лобачевский мастерски ораторствовал не только на словах, с ещё большим искусством он умел делать это на бумаге, создавая листовки и карикатуры с яростной нацистской агрессией. Это было основным рычагом для начала крупномасштабных операций, жертвами которой становились десятки, а то и сотни людей.
Как только чётко соблюдавшие инструкции его помощники создавали заваруху в указанном месте, то сразу же там появлялись его листовки, делавшие эффект разорвавшейся бомбы. Теперь оставалось лишь задать направление действий, а всё остальное делала разъярённая толпа. В других городах он орудовал таким же способом, а более мелкие акции вблизи Петербурга  проворачивал с помощью своих боевиков, которыми сам же и руководил со стороны.
 Авторитет его в партии был огромен, но и этого показалось ему мало - он  чувствовал себя героем и желал общественного признания. Лобачевский  всеми возможными способами начал привлекать к себе внимание общественности, создав образ старого солдата, потерявшего драгоценное здоровье во имя защиты славы Российской и брошенного на произвол судьбы злостными чиновниками, и добился серьёзного успеха. Умело находя подход к людям и блистая перед всеми своими наградами, а так же вызывая определённое сочувствие увечьями, сумел расположить к себе довольно большое число граждан. Так же будучи прекрасным оратором, отличился он и громкими речами о военной доблести, загубленных понапрасну молодых жизнях и скотским отношением к заслуженным людям. В его речах не было открытой националистической пропаганды, в символики партии так же не было ни пресловутой нацисткой свастики, ни других атрибутов Третьего рейха; были только символы древней языческой Руси. Так же как формой одежды членов партии являлись полотняные славянские рубахи и высокие остроносые ботинки, преимущественно подкованные и с металлическими наконечниками.  Немудрено, что при поддержке некоторых лиц, а так же свому неимоверному сходству с прославленным кубинским лидером, он  быстро смог создать себе дешевую, но широкую популярность. Шагалов неоднократно видел его на страницах дешёвых журналов и районных газет, несколько раз его показывали по телевизору. Главным коньком его были публичные диспуты, в которых он побивал практически всех, не делая, однако, выпады первым. Он неимоверно раскрутил Союз Российского Народа уже не как националистическую организацию, находящуюся вне закона, а как новое идейно – духовное течение, основанное на древнейших традициях. Его слушали, многие даже поддерживали, он стал в своём роде героем нашего времени, а в Интернете его сайт пользовался огромной популярностью, и посещение было огромным. Противников у него тоже было нимало- кроме проведения массовых беспорядков ему вполне обоснованно вешали организацию ряда терактов и заказных убийств, как в России, так и ближнем зарубежье. Но Лобачевский чувствовал себя спокойно, от действий органов безопасности находясь под защитой ( как сначала был уверен Шагалов) общественности и  прессы, в которой мог вызвать шумиху без проблем. Со стороны  рядовых граждан у него был не менее надёжный щит из его бритоголовых соратников по партии, которым он, правда, никогда в открытую не пользовался.
  «Закурить можно?- спросил он: Да, понимаю, плохая привычка, простите. Но без курева не могу. Знаете, когда нечего есть и некогда спать, лучшего друга, чем хорошая сигарета не найдёшь».
Курите- Шагалов подвинул пепельницу: Ответьте, для начала на один вопрос.
 Слушаю внимательно- Лобачевский в упор уставился на следователя.
По моим сведениям вы уже несколько лет являлись активным членом партии Союз Российского Народа.
- Я вижу, вы достаточно хорошо ознакомлены с моей персоной. Сейчас каждая собака во дворе знает в каком я был авторитете у них, и я ни мало поражён, что  вы снова спрашиваете. Но я ещё раз вам повторю: я уже давно не в их числе. Так, что может быть, сразу перейдём к делу?
Я?- спросил Шагалов: Когда я имел честь быть с вами знакомство? Наверное, встречались в Публичной Библиотеке?
Лобачевский усмехнулся: Простите, институтов не кончал. Знаете, после проведения ночи в таком обществе, кое находиться у вас в обезьяннике, совсем забудешь, что так же вас лицезреешь впервые, как и вы меня.
Чем вам не понравилось у нас?- спросил Шагалов: По-моему вы, в вашем вчерашнем состоянии, лучше некуда подошли к нему.
Обижаете! Ну выпил вчера немного лишку. Так зачем же меня, инвалида войны, хватать как какого-то сраного нарка, который за всю жизнь свою никчёмную, гвоздя не забил, и как собаку волочить в отделение. А потом ещё и бросить к бомжам.
-Хватит прибедняться! Вас вчера доставили в невменяемом состоянии, и ваша инвалидность не поможет уйти от ответственности за те правонарушения, которые вы вчера соизволили совершить.
А ну-ка, скажите, чего я такого плохого совершил? Ваши люди ворвались ко мне домой, скрутили меня - калеку, бросили сюда. Я был у себя дома и имею законное право делать то, что я хочу. Я участник боевых действий на Северном Кавказе! Я потерял здоровье, защищая интересы нашей державы, я готов был положить жизнь за вас, гражданин следователь и за ваших детей. Тем более я не шумел, по улице не болтался, притона у себя не содержу. Я буду жаловаться на то, как общаются у вас с заслуженными людьми…
Можете жаловаться сколько хотите - оборвал его красноречие следователь:  У вас есть на это законное право. У вашей супруги зафиксированы побои, нанесённые вами в состоянии алкогольного опьянения, что только усугубляет ваше положение. Вы оскорбили участкового при исполнении служебных обязанностей, оказали сопротивление представителям власти. Теперь вам светит 15 суток как минимум и то, если мне понравиться как вы себя будете вести.
- Ай-ай! Как обидно. Ведь я только из таблички на вашей двери узнал, как вас звать-величать, уважаемый Евгений Генрихович. Вы спросили, как меня зовут, а сами даже не представились. Это тоже оскорбительно для человека, заслужившего определённую долю уважения.
Лобачевский был крепкий орешек: будучи хорошо уравновешенным и уверенным в себе, он знал как себя вести на допросах. Его неоднократно хотели запугать, но он был хорошо подкованным и, прекрасно зная свои права и уголовный кодекс,  не вёлся на понты. Его не раз пытались обвинить, но те, кто его прикрывал, работали грамотно, всякий раз предоставляя ему железное алиби, да и сам он никогда не делал промашек, и не давал повода зацепиться за себя.
На него давили, его пробовали запутать, поймать на слове, к нему применяли разные хитрости, но он был достаточно скользким и к тому же умел вести беседу, чем грамотно выпутывался из различных ловушек.
Шагалов злобно улыбнулся и сказал двусмысленно: Если вы очень захотите, то всё отделение с удовольствием поцелует вас в задницу. Это я вам гарантирую. Вот это вы точно заслужили. Так что мой вам совет - когда лежите рядом со спящим медведем, то ворочайтесь аккуратно.
Это будет не плохо. И общественность даст вам хорошую оценку после этого.- вставил Эдуард: Слух о моём задержании уже распространился везде.
Действительно, он уже не раз попадал в отделение за нарушение общественного порядка, преимущественно в нетрезвом состоянии, но по мелочам. И всякий раз он вёл себя вызывающе: негодовал о своём задержании, требовал уважение к себе - ветерану и инвалиду, возмущался по поводу ущемления своих гражданских прав. Говорил он очень спокойно, не орал и не ругался, но всегда выводил из себя своей двусмысленной язвительностью, сознательно провоцируя стражей порядка на определённыё меры. Однако после освобождения он заваливал жалобами, под которыми подписывались все, чьи интересы он выражал, все возможные инстанции.
 Надо сказать, что один раз к нему пришлось применить силовое воздействие  в этом же отделении, так как он всех достал.  Его не покалечили, даже помяли не сильно, но кто-то сделал запись этой расправы на мобильный телефон и пустил на всеобщее обозрение. А репортёры выпустили всё в таком свете, что вызвали шквал негодования, раздуваемый ещё больше сторонниками Лобачевского. Скандал после этого вспыхнул чудовищный, сотрудников отделения обвинили чуть ли не в убийстве. Досталось всем, даже тем, кто непосредственно не участвовал в этой экзекуции, в том числе и лично Шагалову. Но неожиданно дело замял сам потерпевший, так как, вероятно, хотел кратковременной эмоциональной бури, а не глубокого раскапывания этого дела, которое несомненно пролило бы свет и на него самого. Но своей цели он достиг и теперь, хотя особо никто не пострадал, его начали опасаться. Лобачевский, же наоборот, чувствуя поддержку стоящих за ним, знал, что теперь никто не рискнёт  сделать ему какую- либо подставку или пришить липу. Зато Шагалов тоже был уверен, что у Лобачевского, точнее у его покровителей, были в отделении свои люди.
 Только в этот раз он, будучи пьяным, до невменяемого состояния, действительно  покрыл участкового нецензурной бранью, что было чётко зафиксировано в протоколе, к тому же ещё и при десятках свидетелей, чем действительно совершил серьёзный промах. Пострадавших при его задержании не было и для ордера на арест этого было недостаточно. А вот для задержания на 15 суток хватило вполне.
Чёртов провокатор - со злобой подумал Евгений. А вслух сказал: Те же самые репортёришки, которые облизывают тебя в своей бульварщине, смешают тебя с дерьмом, когда увидят что ты сделал со своей супругой и ещё при малолетней дочери.
А где заявление с её стороны? Может она лежит в больнице? Или она вас вызвала? Ничего этого нет. Я находился у себя дома и это мои личные домашние дела. Я в рабстве её не держу и найду способ извиниться, если я был неправ. А эту полусумасшедшую старуху снизу, я знаю, это она вас вызвала, вы больше слушайте. Она вам ещё про марсиан расскажет. Пускай лучше за сыном своим следила бы, по крайне мере тогда не пропил мозги и не сдох бы как собака под забором… А за оскорбление ваших коллег я приношу свои извинения как перед вами, так и принесу их публично, я тогда погорячился, и виноват на все сто. Штраф? Пожалуйста, сколько нужно
 Заявления от супруги Лобачевского действительно не приходило ни разу, хотя, по словам соседей, он регулярно избивал её. И на этот раз она отказалась от заявления, но беспрепятственно позволила забрать мужа в отделение, из чего Шагалов заключил, что она до смерти боится супруга и никогда не признается ни в чём.
На вас приходили уже неоднократно жалобы от соседей на ваше поведение.- сказал Шагалов: Вы ежедневно находитесь в нетрезвом состоянии и нарушаете общественный порядок. Вам самому не надоело ещё позорить свой мундир?
Соседи- усмехнулся Лобачевский: Эти крысы только и могут злобно визжать, когда кого-либо тащат на убой, причём не важно виноват он или нет. Главное тявкнуть. А когда на их глазах насилуют женщин, грабят стариков и убивают детей- вот тогда допросись у них помощи. Все они сразу глохнут и слепнут. И все не потому что им всё равно, а потому что бояться, что и им могут дать по шее. Я человек, прошедший войну и имею некоторые фронтовые привычки, которые они считают пороками. Не я позорю мундир, а они позорят его, потому что он военный. А все военные, по их мнению, либо тупы как деревья, либо озверевшие отморозки, которых нужно стрелять как бешеных собак. А ведь милицейский мундир они тоже считают позорным, потому что по их мнению в милиции служат либо бандиты либо козлы. Так что вы думаете они любят вас больше чем меня?
Вы водите к себе агрессивно настроенных молодчиков, устраиваете пьянки, из вашей квартиры тогда доносились такие крики, что эта, как вы говорите, сумасшедшая бабка вызвала участкового, которого вы отказались пустить. – раздражённо ответил Шагалов: Она уже не один раз делала вам замечания, а вы за это обещали « сжечь её живьем в её норе». Это как по- вашему достойное поведение для ветерана спецназа?
И я сделал это?- спросил спокойно Лобачевский: Пострадавшие  от  меня хоть раз были? Нет, не было. Я никого не тронул ни разу и не позволил это своим гостям.
- Вы живёте не один в доме, и многим может не нравиться  публика, приходящая к вам, так же как и шум от неё и то, что вы развели у себя в квартире.
У нас демократия- холодно возразил Лобачевский: с кем хочу, с тем и вожусь, кого хочу, того и вожу. К себе, между прочим, а не к ней и не к кому - либо, тому же днём, а не ночью. А эти нацисты, фашисты, мудаки бритые- эти личностные оскорбления, которые эта ведьма орёт из-за двери,  у меня уже вот где. – он провёл рукой по горлу- вот я и заткнул её. Ну, представьте себя на моём месте, разве вы стали терпеть бы это?
Лобачевский официально уже полгода вышел из партии, так как одно громкое дело бросило на него тень, и его настоящая личина грозила просветить сквозь его безупречный имидж народного героя. И чтобы на корню задавить назревающее разоблачение, он публично заявил об этом во все услышанье. А своё былое участие в делах партии, так же как и вступление в её ряды, назвал  самой большой ошибкой в жизни, и при каждом удобном случае ругал её поносными словами. Сделал он это совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба, благодаря чему остался чист как лист бумаги, хотя  многих ошарашил такой резкой переменой. И теперь Лобачевский, загодя обезопасив себя, продолжал вести свою работу, которая и была основой его сущности.
Чем по настоящему занимается Лобачевский, было хорошо известно как  Шагалову, так и другим его коллегам, они даже знали его «подчерк», однако ничего поделать не могли. Прямых улик против него у следствия не было, всё основывалось на косвенных доводах.  Лобачевский никогда лично не участвовал в организуемых им беспорядках лично, под листовками он не подписывался, сам выступал только на закрытых корпоративных вечеринках. Аудио и видео записи своих речей он запрещал категорически и попавшихся с скрытой камерой или диктофоном ждала жестокая расправа. Рядовые члены партии не давали никаких показаний против Лобачевского, так как знали, чем это для них закончиться. Таким образом, сидя в овечьей шкуре, ему оставалось лишь грамотно блеять и прослывать божьим агнцем.
Зная вышеизложенные факты и понимая, что содрать эту шкуру с него прямым путём невозможно, Евгений решил развести его, и повёл линию допроса изначальна  другим путём. У него был в руках хороший ход в виде подписанного кучей свидетелей протокола задержания, с которого он и зашел. Действовал он как игрок в шахматы, хитро рассчитанными ходами заманивая противника в ловушку, и теперь любыми путями собирался поставить ему шах, что бы затем влепить мат. Для этого под столом работала видеокамера, чётко фиксировавшая допрос, все слова и действия допрашиваемого.
- Вы вышли из партии, а продолжаете ползать с неонацистами. Вам не кажется, что это когда ни -будь хорошенько ударит по вашей репутации?
Абсолютно согласен с вами. Мне приходиться рисковать многим ради спасения молодёжи от дурного пути, куда чуть не вступил сам, поддавшись минуте слабости. Но я вовремя понял свою ошибку, перестал быть националистом и стал общественным деятелем. И теперь мой долг как более старшего, а так же более опытного помочь заблудившимся, тем которых беспричинно считают отбросами общества только за то, что их мировоззрение несколько отличается от других. Их не понимают и не желают понимать, гораздо легче ведь навесить клеймо, чем стараться познать их души. И они попадают в разные тоталитарные общества, где гибнут, а всем плевать на это. А я хочу помочь вытащить их оттуда, показав им собственный пример.
И когда же вы почувствовали в себе духовную просветленность?- с явной издёвкой оборвал его красноречие  Шагалов: уж не после расстрела целой семьи в Дагестане?
Действительно, вышесказанный случай наложил несмываемое пятно на блестящую репутацию Лобачевского, и любое упоминание о нём вызывало дикую ярость последнего. На публичных выступлениях он просто исходил бешенством, когда его зацепляли им.
Этим Евгений хотел спровоцировать Лобачевского на агрессию, которая сыграла бы сейчас против него, но на удивление тот  ухом не повёл и ловко переключил тему.
Совершено верно соизволили заметить- бесстрастно ответил тот: Это была моя ошибка, и я публично признаю её, именно после этого я и сделал переоценку многих вещей. Сами понимаете, совесть просто замучила меня тогда, признаюсь, это до сих пор стоит у меня перед глазами. Когда смотрю на парады, с музыкой, сверкающими орденами, звёздами, с кавалеристами, кадетами, со всякими там мажоретками, то за ними вижу развалины домов, обугленные остовы машин, лужи крови с разлагающимися телами, исковерканные судьбы и слёзы. Война – грязная штука и грязь всё, что связанно с ней. …- Лобачевский резко загасил окурок и приподнял правую руку, рождая новую фразу. И тут его уже невозможно было оборвать: цитируя разных философов и говоря о возвышенных вещах, помогая при этом  жестикуляцией, он  частенько разводил целое словесное болото и пытался превратить  допрос в настоящий абсурд, уводя следствие в сторону.
Шагалов с отвращением прикусил сигарету и чиркнул зажигалкой, почти бросил её на стол. «Мерзавец- подумал он: Время, гад хочешь протянуть. Ну-ну, давай. Вот только раньше ты был дебоширом, а сейчас стал хулиганом. Вот теперь то статейку мы тебе вклепаем. Для начала.»
От 15 суток ареста Лобачевского не спасли бы уже ни его крыша, ни его имидж, и поэтому на это время он полностью находился в руках правосудия. А за это время Евгений при помощи коллег решил  тщательно перерыть всю информацию о нём и найти в итоге то, что позволило бы засадить его на хороший срок, так как нахождение Лобачевского под арестом существенно облегчало задачу. А сейчас дальнейшая беседа потеряла особый смысл.
Ну, ладно, господин Лобачевский - оборвал он его фонтан: на 15 суток мы вас всё равно задерживаем, и у вас ещё есть время подумать. И помните: Чистосердечное признание смягчает приговор.
Благодарю вас - лучезарно заулыбался тот: вы очень любезны. До свидания, господин Шагалов, будьте здоровы. Однако когда он поворачивался спиной к следователю, тот не мог не заметить как исподлобья злобным огнём сверкнули его глаза.
Вам того же - ответил следователь. Будьте ласковы.
Лобачевского увели и Шагалов, слыша, как, удаляясь скрипят по коридору его костыли, не мог не почувствовать удовлетворения, что наконец то, хоть вскользь, но схватил за хвост эту змею.
Услышав на улице какой-то шум, он подошёл к окну и, раздвинув штору, глянул на улицу. Перед оградой отделения действовал настоящий стихийный митинг, образовавшийся буквально за несколько минут. Это были многочисленные сторонники Лобачевского, явившиеся на выручку своего кумира. Здесь были люди разного возраста, пола и сословий, их уже было не менее двух сотен, и они всё продолжали стекаться к месту сбора. Это была не разъяренная толпа, громящая магазины и поджигающая автомобили, а какая-то массовка, находящаяся больше  в стоячей оппозиции, чем в активных действиях.
 Одни из них бесконечно бродили, переходя с места на место; другие, собравшись в небольшие группы, что-то горячо обсуждали; третьи неподвижно стояли как истуканы, словно ожидая каково-то приказа. Все они внимательно смотрели на отделение, и когда видели кого-нибудь в форме, то сразу же проявлялись самопальные транспаранты и все как один начинали скандировать слова поддержки. Одну часть составляли закалённые во время сталинских реформ старухи; алкоголики, принявшие с утра боевую дозу; беспризорные подростки и другая шушера, готовая на забор кидаться за того, кто подкидывал им ежемесячные подачки. Другую часть составляли боевики Лобачевского, прятавшие свои бритые головы под шапки и внимательно смотревшими за ситуацией. Остальные были наёмными квакерами, старавшимися перекричать друг друга и дико размахивающие руками. К этому сборищу присоединялись разные зеваки другие посторонние личности, привлечённые сутолокой,  и это делало её больше похожей на барахолку в выходной день. Все вели себя более или менее прилично, никто не выкрикивал оскорблений, не лез на рожон и не выделывал никаких колен, так что серьёзных нарушений ни разу не было зарегистрировано. Естественно своими действиями они никого не пугали, производя больше эффект надоедливо жужжащих мух.
 Но толпа держала всё на виду, привлекая к происходящему общественное внимание, и именно тут  зарождались разнообразные сплетни,  из которых Лобачевский потом извлекал ни малую пользу - случись с ним что в отделе и это сразу разнеслось бы по городу с неимоверной быстротой. Для того чтобы разогнать эту группу поддержки не требовалось вызывать спецотряд, нужно было всего лишь пару-тройку раз проехаться вокруг на «Козелке» с включенными маячками с соответственными словами в громкоговоритель. Этого было достаточно, чтобы толпа, разбившись на маленькие кучки, начала разбредаться  в разные стороны. Однако все они продолжали болтаться вокруг отделения словно не при чём до тех пор, пока не освобождали их лидера, что обычно происходило весьма быстро. «Однако теперь нескоро они его дождутся.»- злорадно подумал Евгений - так же как и все его коллеги он не только мечтал отомстить Лобачевскому, но и видеть не мог его наглую и самоуверенную морду. «Разогнать бы вас всех, сволота паршивая – сказал он сам себе, отпустив жалюзи: да руки об это говно марать неохота. Так потом вонять будет, отмываться… Ага вот и репортёришки явились, замечательно.» Он вернулся к столу и включил чайник, но попить спокойно чайку ему так и не удалось.
В кабинет неторопливо вошёл Серебряков и направился к столу. «Поздравляю тебя»- сказал он протягивая руку, тоном не предвещавшем ничего хорошего.
С чем?- обернулся Шагалов.
- Ты решил посадить Лобачевского ещё и за хулиганство?
За всё хорошее, что он сделал.- Шагалов нахмурился, предчувствуя подвох.
Тогда знай, что только что твоего друга выпустили на свободу.
-Как опять выпустили?! Они чего, мать их, совсем рехнулись!!!
- А вот так. Взяли и выпустили. Под залог.
- Какой ещё залог?! Мы его взяли тёпленьким, а они его на свободу…
- Наверное, хороший залог.- перебил его Серебряков: Приказ Химершина.
Шагалов перекосился и, скверно выругавшись, плюнул:
Только не понятно мне на кой чёрт эту мразь постоянно тащат сюда- то? Что бы он тут постоянно цирк ломал? А потом выходил и срал нам же во все инстанции. Вот он мне где уже!- и следователь провёл рукой по горлу: Пущай этого ублюдка в следующий раз прямо к Химере и волокут.
Сходи-ка с этим предложением к Балмусову, посмотрим что он ответит тебе. Ты, что до сих пор не просёк, что от каждого притаскивания сюда сраный имидж этого нацика прыгает резко вверх. Да ему просто выгодно попадать к нам в гости, да, именно к нам- к таким как ты и я – Серебряков злобно улыбнулся, наклонившись вперёд: Если даже ты и подведёшь сейчас его под прокурора, то найдётся адвокат, который вытащит его, да так, что ты сам потом будешь ему выплачивать за моральную травму. Тебе необходимы все эти проблемы?
Евгений снова закурил: - Да понятное дело. Уж как его за яйца не брали- всё выворачивался. Не с проста это, согласись. Плевать я бы на него хотел, но мочи нет больше смотреть его пальцевыгибания. Ещё немного и он снимет штаны, да под стол мне насрёт…
- А Балмусов тебя ещё и убирать заставит. Опасный, он тип, Женя, шибко опасный. Лаяться с ним можешь сколько угодно, но попробуй куси.
Шагалов, махнув рукой,  присел за стол. «Вот дьявол, то- сказал он: Хоть бы тебя пристрелили, где ни - будь, скотина хромая!».
 Не бойсь - Серебряков отхлебнул из чашки и, оглянувшись по сторонам, прибавил в пол голоса: Мы с тобой обычные легавые и много нам знать не положено, так же как быть слишком умными. Но наблюдательность наша должна быть лучше всех, что бы делать для себя нужные выводы. Так вот тебе пища для размышления: не далее как два дня назад закончил на районе дельце одно. Бытовуха обычная- одна алкоголичка у подруги своей по пьяной лавочке хату обнесла, пока хозяйка в отрубе лежала, после совместного керогаза. Ну та, естественно когда очухалась, сразу к ней ломанулась, и не долго думая кухонным тесаком её кромсанула, не на смерть, но достаточно хорошо, и хахаля её поцарапала слегка. В общем в сумме за всё срок ей хороший светил, вот она мне вместе с слюнями и соплями всю свою несчастную жизнь путанскую выложила во всех интимных её подробностях. Так вот по ходу дела брякнула особа сия, что работала она как то раз в сауне и мельком видела там Химера нашего в компании с господином Вельховским. Слыхал про пенька такого? Так то вот, Se la we, как говорят французы. Я думаю, что из всего вышеизложенного ты и сам понимаешь чем твоё или твоей семьи исчезновение заинтересует общественность, в отличии от того, сколько ещё оскорблений нанесла наша продажная милиция светлой личности господина Лобачевского.
Шагалов молча помешал ложечкой в чашке, полностью согласившись с коллегой. Он тогда и не знал что это была первая и последняя его встреча с Лобачевским. Буквально через месяц его нашли с заточкой в сердце на площадке второго этажа собственной же парадной. В тот вечер он отпустил охрану, предварительно осмотревшую подъезд, и двинулся по лестнице один. Но до квартиры так и не добрался, а спустя полчаса тело обнаружила его жена, зачем-то спустившаяся вниз. Она сразу же вызвала милицию, у этого дела было долгое расследование, длившееся с того момента больше года, но кто расправился с бывшим нацистским лидером, так и осталось до сих пор неизвестно.





                Глава третья.   
                Мстят сильно иногда бессильные
                враги: Так слишком на свою ты
                силу не надейся! И.А. Крылов.

Всякому, вошедшему в подъезд, показалось бы, что он попал в зону субтропиков, настолько здесь было влажно и жарко. Горячие испарения, вырывавшиеся из подвала, облегали всю лестницу, усеивали каплями стены и пол, запотевали стёкла. Воздух был мокрым и удушливо жарким как в русской парилке, здесь был настоящий рай для тропических растений, которые стояли в кадках на каждой площадке и для плесени, в изобилии поселившейся во всех трещинах.  Приезжих любителей экзотики, входящих после холодной и мрачной зимней улицы в этакой сад Семирамиды, это может и приводило в удовлетворение, но для жильцов подъезда это было сущим бедствием. Из-за неимоверной влаги, царившей в подъезде, в квартирах было сыро; в неимоверном количестве распложались мокрицы, комары и прочая теплолюбивая мерзость; отслаивались обои; двери разбухали так, что с трудом открывались. Стены подъезда были покрыты трещинами и исписаны бранными словами, словно символизировавшими безалаберность ЖЭКа, с которым велась долгая и упорная борьба за капитальный ремонт теплотрассы, затопившей весь подвал до верху.
Суховатая, невысокого роста женщина устало вошла в парадную и начала торопливо подниматься по лестнице, с явным трудом таща большую кожаную сумку. В очередной раз отругав про себя водопроводчиков, в течении уже полугода не соизволивших явится для ремонта стояка в квартире, она отомкнула тугой замок и вошла в тёмную прихожую. Позавчерашняя ночь принесла ей неожиданную удачу и теперь она, несмотря на то что с того времени не сомкнула глаз, неимоверно воспрянула духом. Не снимая плаща, она аккуратно подошла к комнате дочери, и бросила взгляд на лежащего на диване мужчину, накрытого простынёй с головы до ног. Лекарство продолжало действовать - он всё ещё спал, но по времени скоро должен был проснуться. Когда она в первый раз видела его, он находился в состоянии шока и выкрикивал обрывчатые фразы, которые не понял никто кроме неё. Тогда она поняла, что ей снова подвернулся шанс, и она решила действовать незамедлительно. Какова будет реакция очнувшегося субъекта её не пугала, так как даже после пробуждения он некоторое время будет отходить от действия лекарства и не сможет даже приподняться, а у неё наготове был целый арсенал сильнодействующих препаратов, способных свалить слона. Опытный врач правильно оценила состояние больного, и сейчас он был полностью под её контролем, она не стала даже связывать его. Придвинув табурет, она присела к изголовью кровати, и осторожно отодвинув простыню с лица лежащего, включила свет торшера. Спящий вздрогнул и что-то промычав, начал ворочать головой, через минуту он открыл глаза, и мутным взглядом уставился на сидящую. Лёгким движением большого пальца опущенной вниз руки она сбросила чехол с иголки шприца, и чуть согнув руку в локте, приготовилась.
«Где я?»- медленно спросил он собравшись, наконец с мыслями.
Меня зовут Клавдия Николаевна Волосова. Я врач- анестезиолог. Позавчера вас привезли в больницу в тяжёлом состоянии, близком к критическому. Вас очень сильно избили, у вас серьёзные травмы. Вам повезло, что вы выжили, так что не делайте резких движений.
Сквозь звенящее марево в голове, очнувшийся силился что-либо понять, но туман окутавший мозг, оглушал сознание и он только уткнулся лицом в подушку…
Через некоторое время он с трудом приподнялся и сел, кривясь от боли. С минуту он собирался с мыслями, видимо силясь понять что с ним произошло, а затем, более или менее придя в себя, решил начать разговор.
Как я здесь оказался? -спросил он: Я же не в больнице? Верно ведь?- говорил он так же с трудом, как и двигался, правильно не выговаривая при этом большую часть слов. Всё лицо его напоминало танковый полигон, так как сплошь покрыто было ссадинами и гематомами и на нём не было живого места. Правый глаз заплыл от удара настолько, что от него осталась одна щёлочка, левого вовсе не видно было из-за перекосившего по лица огромного синяка. Сломанный нос съехал влево и распух до чудовищных размеров, разбитые губы покрывала буграми чёрная корка. Дышал он тяжело и с хрипами, не только движения, но и каждое слово отдавалось ему адской болью, несмотря на то, что Волосова успела ввести ему обезболивающее.
Не изменившись в лице, Клавдия пересказала ему события той ночи, после чего добавила ледяным тоном: У вас не было с собой ни документов, ни денег, ничего. Вы были в невменяемом состоянии, одежда ваша была превращена в лохмотья, вы были весь в грязи, и вас оформили как лицо без определённого места жительства. Посему с вами никто не стал особо церемониться. И мы всё устроили так, что вашего исчезновения из больницы никто не заметил. Возможно, что вас через некоторое время будут усиленно искать, но судя по всему, вы никому кому нужны.
На опухшем и перекосившемся лице больного отразилось недоумение, он и в самом деле не понимал происходящего: Вы сказали «Мы». А кто вы есть сами. И зачем я вам нужен?
- Здесь вы в безопасности, по сравнению с тем, чему вы подвергались в больнице. И как только прямая угроза вашей жизни миновала, вас перевезли сюда.
-В больнице?! Что же могло произойти со мной в больнице.
Вы помните, что произошло с вами в ту ночь, когда на вас напали?- спросила она тем же беспристрастным тоном. Она не могла не заметить, как сверкнула недобрым огнём щёлочка его единственного глаза, однако доверять своей собеседнице он не спешил и отрицательно мотнул головой.
- Не-ет. Никак не припомню. Память словно отшибло. Голова как ведро пустое, гудит. Ничего не могу вспомнить. Хоть на куски режьте…
Не выдумывайте – жёстко сказала Клавдия: Я вижу вас насквозь. Запомните только одно.
- Она отложила шприц и, взяв со столика фотографию, протянула её сидящему. Тот взял её негнущейся рукой и поднёс к лицу.
- Это моя дочь. Так же как и вы она пала жертвой того мерзавца, что напал на вас. Только вам повезло остаться в живых, а ей нет. Я теперь осталась совершенно одна. Когда мой муж узнал о её смерти, то его и так больное сердце не выдержало. А эта мерзость и по сей день творит всё, что только ему захочется, и его не отдадут под суд, мне это уже давно дали понять. А раз так то я сама буду судом для него и сама вынесу ему приговор.- глаза Клавдии словно налились свинцом, и она пристально посмотрела в лицо собеседнику:- И вы поможете мне в этом. Так что советую вам, напрячь свою память и рассказать мне то, что я хочу от вас услышать. Я очень надеюсь на ваше благоразумие, и что мне не придётся и в самом деле резать вас по кускам. Мне терять уже нечего, так что лучше подумайте о себе.
Неизвестно какое впечатление произвели эти слова на больного, так как видимой реакции не последовало, но он оторвался от карточки и, положив её на одеяло, спокойно произнёс: Конечно, вы можете разрезать меня хоть сейчас, но это вряд ли поможет вам. Дайте мне хоть немного очухаться, и тогда я думаю, что вспомню всё.
 Вот это уже ближе к теме. – Клавдия встала и подошла к столу, не поворачиваясь, однако, к больному спиной: Для начала вам надо подкрепиться, а потом мы продолжим разговор. Только не вздумайте выкинуть какую- ни будь глупость, сразу предупреждаю: я шуток не люблю.
Где уж там- проворчал тот: Я и встать-то не могу толком сам…
 Действие наркоза мало по малу проходило - теперь он стал говорить более или менее чётко. Он попытался встать, но дёрнулся и, глухо зарычав, снова согнулся и опустился обратно.
Волосова бросила ему на колени пакет: Придётся пока ограничиться сухим пайком, воды сейчас принесу.
 Она вышла на кухню и, поставив чайник в раковину, стала внимательно смотреть на  струю воды, не снимая руки с крана. Вода звонко ударялась в дно и этот звук особенно громко отдавался в её ушах каким-то непонятным гулом. Клавдия, немного удивившись, продолжала смотреть на струю, которая вдруг настолько замедлила движение, что стала казаться вылитой из стекла. И сама кухня неожиданно словно наполнилась какой-то прозрачной субстанцией, которая заглушила звуки и придала всему вокруг неестественный замеривший вид, гул в ушах превратился в шум. А потом, как в замедленной съёмке она увидела надвигающийся на неё край раковины, успела осознать опасность, но ничего уже не смогла предпринять. Измученный тяжёлым стрессом и длительной бессонницей организм не выдержал: ноги у неё подкосились, и она упала вперёд, тяжело ударившись головой о тумбочку. От удара её отбросило назад, на середину кухни, и она, рухнув на плитку пола,  провалилась в небытие…
Через минуту в дверном проёме показалась согнутая фигура больного – он шел, держась руками за стену и делая передышку после нескольких шагов. Увидев лежащее поперёк кухни тело, он остановился, с секунду оторопело посмотрел на него, а затем двинулся к ней. Он успел сделать только пару шагов, как за его спиной раздался легкий скрип и охрипший, каркающий голос произнёс: «Не двигаться».  Больной замер, в испуге приподняв обе руки, и в это время в прихожей щёлкнул замок и в квартиру зашёл высокий, полный и совершенно лысый мужик лет сорока, нёсший в руках огромный пакет. Увидев  в коридоре больного, он остановился в упор глядя на него, мягко отбросил в сторону свою ношу, после чего в его руке появился воронёный ствол ТТ.
«Где она?!»- с угрозой спросил лысый, сделав шаг вперёд.
На кухне, к ней уже было подползал этот субчик- прохрипел первый.
Я ничего не делал с ней, она пошла на кухню и я услышал грохот.- со страхом забормотал раненый: Я пошёл за ней и увидел, что она лежит на полу. Я хотел помочь ей, ей нужна помощь…
А ну, отойди! – гаркнул лысый: Сядь сюда, что бы я тебя видел. Быстрей шевелись! Так! Юрьевич, подержи его на мушке, дернется, прострели башку!
Да сижу я, сижу- уныло пробормотал больной: Ты уж прямо думаешь, что я могу порхать как бабочка.
Лысый ничего не ответил, нахмурившись, быстро проскользнул на кухню и наклонился над бесчувственным анестезиологом. Вероятно, он сразу оценил обстановку, так как раздражённо помотал головой и процедив сквозь зубы: «Ох, Клавка!», обхватил её рукой поперёк груди.
Ну, пушняк то убери, а то ещё выпалишь, в кого ни будь – усмехнулся больной, посмотрев на первого: Давай лучше помогу ему.
Лучше пакет подними - отрезал лысый и, взяв Клавдию на руки, понёс в комнату…

               
               


                Глава четвёртая
                …Одно из тех странных существ на                …                которых с ужасом глядит исполненный жизни и
                сердца человек, которому кажутся они
                движущимися  каменными гробами с
                мертвецом внутри наместо сердца…
                Н.В.Гоголь.

Всё-таки объясните, наконец, что здесь происходит. Я ничего не понимаю.- сказал больной. Он сидел на подушках в кресле, положив руки на подлокотники.
Вы нужны нам, Владимир Васильевич, так же как и мы необходимы вам.- сказала Волосова: Вы удивлены, откуда мы знаем как вас зовут? Мы многое знаем о вас и о вашей биографии. Например, то, что не так давно вы состояли в рядах националистической организации- партии «Союз Российского Народа», а потом вынуждены были скрываться от них, и то, что вы являлись личным врагом господина Лобачевского.
Допустим- ответил Владимир Васильевич: но что из этого?
- Мы все, находящиеся в этой комнате пострадали от действий отродья подобного Лобачевскому. И мы хотим по заслугам воздать им.
На меня напал не Лобачевский- ответил больной: Это раз. А во-вторых неужели вы до сих пор не поняли с кем хотите имеет дело? У них всё схвачено крепко, и все ваши попытки приведут вас всех только в могилу.
Послушайте, Володя- свинцовым тоном произнёс лысый: Мы знаем прекрасно кто такой был Лобачевский, кто такой Ян Вельховский, более известный  по кличке Вельх и те, кто за ними  стоят. Мы накажем не только Александра Линчевского но и других мерзавцев, по которым плачут тюремные нары. Вы дадите показания против них, и мы добавим их к тому материалу, который имеем сами. Этого хватит чтобы упечь их всех пожизненно и пусть на их защиту встанет хоть сам дьявол.
А почему именно я?- спросил Володя: разве нет более осведомлённых кандидатур?
Вы участвовали в некоторых делах Лобачевского и были свидетелем многих его преступлений и кроме того вы на сегодняшний день единственный свидетель, оставшийся в живых после встречи с этим маньяком- скелетом, как выразились вы.
Никак не пойму- сказал Володя, после минутного раздумья: Вы всё приплетаете этого ублюдка сюда. Но при чём тут он, если вы хотите наказать Союз?
Говорил он с явной неохотой, видимо доверия здесь у него никто не вызвал и он явно хотел бы убраться отсюда, если бы смог.
Мы знаем кто он такой.- сказала Клавдия: Но наше терпение тоже не безгранично. Если вы расскажете нам всё, что только знаете о Союзе и его деятельности, то в конце вы сами узнаете имя того, кто напал на вас и только чудом не убил. Но если вы не захотите это сделать, то и нам ничего другого не останется, как вернуть вас назад в больницу, где вы точно попадёте рано или поздно в его руки. А он будет вас искать. Так что мы ваша последняя надежда, советую не терять вам свой шанс, особенно когда судьба делает такие широкие жесты.
Володя глубоко задумался и молчал не менее минуты. В комнате наступила мёртвая тишина, все собравшиеся смотрели на него, и было слышно как тикают на стене  ходики. С улицы доносились крики подростков на футбольной площадке и стук мяча. Лысый  приоткрыл окно и в комнату ворвался тёплый весенний воздух, заколыхавший штору.
Курить можно?- спросил Володя, наморщив лоб, словно стараясь отогнать навязчивую мысль Клавдия придвинула к нему пепельницу и пачку «Парламента»: Курите.
- И всё- таки…
А вот когда вы расскажете нам то, о чём мы просим вас, вот тогда вы всё поймёте сами, и все вопросы встанут на свои места.- перебила его Волосова:  Гена, сядь ты на место, хватит по комнате метаться.
Лысый приземлился на табурет, словно ему подрубили ноги, и подперев голову рукой, внимательно вперился в лицо допрашиваемого.
Володя выпустил клуб белого дыма, вздохнул и произнёс: В самом деле, вижу, выбора у меня нет. Что же, задавайте вопросы, а я постараюсь ответить на них. Голова ещё барахлит, знаете…
Скажите, что вас надоумило вступить в партию? – спросила Клавдия: Вы же, вроде нормальный человек. Неужели вы не видели, кто на самом деле перед вами?
У меня помер отец, как вы думаете, очень мне хорошо было тогда?! С работы меня уволили, так вот получилось, а денег едва на похороны хватило, в долги по самое не хочу влез, а тут ещё и чёрные достали. Развелось их в нашем районе как собак нерезаных – и на стройке они, и ларьки все ихнии, и на рынке их тьма-тьмущая. Сначала то, когда только ещё начали приезжать, вроде нормально было, а потом, когда их слишком много стало- началось. Их никто не шугал, вот они  и оборзели совсем, что хотели, то и творили, идёшь бывало, а они сгрудятся где-нибудь, а то прямо и возле парадного, смотрят на тебя как на барана, по- своему бал-бал, зубы скалят да пальцем чуть ли в тебя не тычут. Всю парадную обгадили, сволочи, на детской площадке пустые бутылки бросали, музыку среди ночи на всю громкость вворачивали, а замечание сделаешь так огрызаются. Чего им бояться –их много кучкуется, а ты один. Уж и сами не помним сколько и в какие инстанции на них писали, да только без толку всё, если наша родная милиция их же и крышует, так что даже когда и забирают их, то оштрафуют, да отпустят.
 А я тоже терпел поначалу все их выходки, а потом набил одному из них морду, пусть знает, сволочь, как вести себя по отношению к гражданам Российской Федерации.- Володя выпустил густой клуб дыма и мотнул головой: А они меня потом поймали, да так отделали, что мама не горюй. Две недели после в больнице отлёживался. Денег у меня не было, связей тоже, да и родственники тоже не шибко блестящие были, так что остался я со своей проблемой наедине. И стало мне тоскливо непомерно от этого, хоть волком вой. Да вот только как-то раз иду через Парк Победы, где-то под Новый Год, уже стемнело, и тут смотрю парней человек двадцать, в стороне от дороги, в полукруг собрались, а вокруг куртки на снегу лежат.   На всех рубахи славянские,  головы бритые, рукава засучены и значки у всех как будто красный орнамент, а  повнимательнее присмотришься – так свастику видишь, только многогранную. Я сразу узнал Союз Российского Народа, их бывшего лидера я много раз по ящику лицезрел…
- Лобачевского?- спросил Геннадий.
- Да. Че Гевару, как его в народе кликали. Чуть ли не на каждом углу о нём судачили. Вызывал он уважение у многих: не какой –то там дутый либерал, коммуняга слащавый или нацик тупой, а настоящий патриот народа русского. Я и сам его уважал – многие его идеи мне шибко нравились. Целый бум в своё время навел, а как потом вышел из партии, так и заделался защитником старушек да сирот, а партия и затихла совсем, словно и не было будто.  Не только мне, многим обидно стало- разочаровал всех Союз Российского Народа, такие вот все из себя были, а как дунули чуть на них, так и разбежались они как тараканы по щелям. А тут они родимые разминаются.- он с досадой раздавил окурок в пепельнице и продолжил рассказ, но уже, заметно, в более быстром темпе: Поэтому захотелось поговорить мне с ними про засилие народа русского разной сволочью. Ну, подошёл я  к ним, да закурить стрельнул, а они на меня ноль внимания – типа проходи себе, куда шёл. Тут обида меня  взяла, я им и выложил всё что на душе накипело: Мол, под носом у вас русскому человеку в его же стране проходу не дают, а вы тут только по ящику треплетесь, ну и всё такое и в том же духе. Ну а как выговорился, да горячка спала, посмотрел на них, так потом холодным и прошибло. Смотрю, окружили меня со всех сторон, молчат и волками смотрят. Ну, думаю, хана пришла, прирежут сейчас как барашка- ни одна сволочь на помощь не придёт, и какая только холера к ним подойти дёрнула. Однако нет, велели идти с ними, ну я и пошёл. А сам еле ноги передвигаю- ещё заведут куда ни будь, где народа нет, ну а попробуй не пойди.
Володя со стоном выпрямился и, бросив на улицу осторожный взгляд, как будто опасаясь слежки, отодвинулся за занавеску: Вот так я и познакомился с ними. Ну а дальше привели они меня в штаб, он у них рядом с СКК, только во дворах в доме двухэтажном. И даже таблички нет при входе – обычный дом, только цивильно всё очень: и автостоянка своя, и евростандарт, и охранник у входа, словом серьёзно. Короче, привели они меня в кабинет к замполиту, как они про меж себя его называли. Я только взглянул на него, так и узнал сразу: Лобачевский! Честно говоря совсем тогда растерялся: то они предателем за его выход объявили, да чуть ли не зарезать обещали, а тут собственной персоной, как будто из телевизора выскочил! Потом я только узнал что порвал с ней он только официально, так же как свой партбилет, который бросил чуть ли не в лицо главам организации, благодаря чему разыгрался целый спектакль с угрозами и бранью в его адрес, после чего его якобы  с позором изгнали. Однако вечером того же дня он опять появился в партийном штабе, только уже пойдя на повышение и получив звание замполита. Балашихин, который президент Союза, по сути дела был официальным пугалом, всё решал совет учредителей, а его задачей было заниматься просто внешней отпиской. А вот внутренними делами партии занимался теперь непосредственно Лобачевский, и в его прямые обязанности входило не только выводить в умах членов партии нужную политическую линию, менявшуюся в зависимости от планов руководства, но и
 смотреть за дисциплиной внутри неё, своевременно докладывая обо всём прямо на собрании совета. Этим он занимался, чуть ли не с большим рвением, чем своей основной работой и преуспел в этом ни мало.
  Короче, представили они меня, а он из-за стола вышел, сразу руку пожал, присесть предложил. А потом начал подробно расспрашивать: где живёшь, кто такой, да кто обидел, и всё в этом духе.
И вы ему всё рассказали?- спросила Клавдия.
Ну а что, я припёрся туда и молчать что ли буду?- удивился Володя: Всё и рассказал. Да он, Лобачевский этот, с таким пониманием все мои проблемы выслушивал, что сразу мне доверие внушил. А после сам как начал о политике, да о делах партии разглагольствовать, да так, грамотно клал, что я к концу разговора в огонь и в воду был готов идти за ним. Даже вознегодовал тогда про себя: И кто это его нацистом называет? Такого то умного да рассудительного, а не бугая какого то безголового, который только свастикой махает, да орёт: «Бей жидов!!!»
Единственно, что немного удивило, так это то, что он предложил сразу мне вступить в партию, это просто так, без всяких формальностей. После чего пообещал порвать пасть любой черножопой собаке, которая на меня тявкнет, и так кулаком о стол хватил, что у меня последние сомнения отпали… Вот так я и вступил в этот змеюшник.
Разговорили- отметила про себя Клавдия: Теперь он точно запираться не будет.
И  дальше что произошло?- спросила она.
- А дальше позвонил куда-то, видать начальству своему, после чего велел показать кого. Ну и навели мы там марафет, да такой, что эти сволочи тише воды, ниже травы стали. Вот так я и начал работать у них. Кстати весьма хорошо поначалу платили- первые три месяца,  Лобачевский чуть ли не опекал меня, каждый день расспрашивал всё ли в порядке, нравится ли работа и так далее. Да и ребята вокруг оказались хорошими парнями, как мне, дураку, сначала показалось. И даже как –то мне стыдно стало за то, что тогда в парке подумал, что прирежут они меня. Вот, думал настоящие мужики, сплочённые, которые друг за друга стоят, а не наши лохи, кои все на слова хороши: «Чурки, да чурки. Понаехало тут. Да мы их там, так и так…», а как до дела доходит, так все и исчезают кто куда, типа твои проблемы, ты и разбирайся.
- И в чём же заключалась ваша работа? –спросила Клавдия.
- А, бумажки по комнатам всякие разносить. Лобачевский потом обещал меня перевести выше, после того как в дело втянусь.
Ну вот я и почувствовал себя там окончательно своим, так что даже рвался вперёд, что бы отличиться. А Лобачевского настолько зауважал, что и сам при виде него становился навытяжку, словом стал он мне чуть ли не как отец и бог, и доверял я ему прямо как себе…
А мне в наследство от отца квартира на Васильевском досталась а вместе с ней и долги за полгода. Когда мать, царство ей небесное, умерла пять лет тому назад, так и спился он окончательно, всё что имел промотал, вот только жильё по счастью осталось. А денег то она очень немалых стоит: и площадь огромная, и вид на Прибалтийскую из окон. Надумал я продать её, так как долгов было у меня самого тьма-тьмущая, в последнее время только и ломал голову как расплачиваться буду, да и проблем много такие хоромы тянуть. Ну а, сами понимаете, что бы продать нормально, нужно было не только погасить долги за неё, но и капитальный ремонт сделать. А тут ещё после смерти отца, кроме меня, ещё куча наследников на жилплощадь откуда-то появилась, многих из которых я и видел то впервые. Правда, первый то всё равно я был, хотя завещания он не оставил, но они такие судебные тяжбы развели, что потерять её у меня появился шанс не малый. Короче, деньги нужны были по зарез, а последние финансы, как я уже говорил, на похороны отца потратил.
Вот я как раз перед зарплатой и рискнул обратиться к Лобачевскому, как к непосредственному начальнику, с внеплановым авансом на 300 тысяч в счёт будущих зарплат. Ну он засмеялся, что, мол такое для меня 300 тысяч, тьфу. Да и полез было в сейф, но я отказался и решил пойти к бухгалтеру, что бы написать заяву на имя Балашихина. Но он только рукой махнул, сказав, что снега зимой не допросишься у него. И настрочил записку бухгалтеру сам, типа прошу выдать такому то столько, благо бумага с его подписью работала даже без заверения у главного, и прямо при мне велел своему помощнику отнести её.
А вас не насторожило, что вы сами не пошли в бухгалтерию?- спросил Геннадий.
Ещё как.  Я хотел ещё и заверить её у Балашихина в двух экземплярах, да Лобачевский сразу вклеил мне сверхважнешее поручение на другом конце города и погнал меня туда немедленно. Да и повторю ещё раз, что доверял ему шибко, поэтому рукой махнул – жираф большой, ему видней. Не догадался я только, что эта собака уже давно давиться слюной, пронюхав про моё наследство и теперь только искала зацепки, которую я ему сам и принёс, как говориться на блюдечке с голубой каёмочкой. – Володя помолчал и снова вытянул из пачки сигарету:
- Что же вам мешало сходить после к бухгалтеру?
А я и сходил, и получил у неё необходимую сумму. Потом я только узнал, что вместо официальной ведомости на подпись она подсунула мне другую, ту, по которой Лобачевский отслеживал своих должников, которых сажал на сумасшедшие проценты, что он сделал и со  мной. А деньги взял он вовсе не из партийного общяка а из своей собственной кассы. Но это я узнал уже много после, по прошествию трёх месяцев, когда уладил все квартирные проблемы и подготовил её к продаже.  Тогда, в лесу, двух таджиков закопали по шею в землю, после чего развели костры на их головах. А Лобачевский смотрел на это зрелище, прислонившись к дереву и пожирая приготовленный там же шашлык, одновременно потягивая спирт из фляги. Время от времени он смотрел и на меня, наблюдая за моей реакцией. Меня чуть не стошнило от омерзения при виде этого. Но я, чувствуя его взгляд, обязан был смотреть на огонь и ржать. Ржать так же как рыготали эти скоты вокруг, которые просто валились с ног. Вот тогда я почувствовал дикий страх и ненависть к тому, кого я ещё недавно считал лучшим другом и понял, что теперь полностью попал в его власть.
А потом всё развивалось по обычному сценарию: отношения между нами скоро резко испортились, так как начал не по шуточному придираться ко мне по каждому пустяку. И в один прекрасный день вызвал к себе и объявил о сумме моего долга, который тогда уже дополз до миллиона. Я попробовал сыграть на дурачка, что типа денег у меня нет таких, но он прямо намекнул мне о квартире, а заодно и про то, что делает с теми, кто не платит долги.
Естественно он вынудил продать ему эту квартиру по символической цене, и мне ничего не осталось сделать, как согласиться. – Володя горько усмехнулся: Вот так я и остался без всего.
И вы так просто с этим смирились?- спросила Клавдия.
- А, что мне в милицию обращаться, что ли, или вы и впрямь думаете, что кто-то из куполы партии будет за меня заступаться?
Лобачевский приказал взять меня под колпак, и сбежать мне бы тоже не удалось. Мне ничего не оставалось делать, как в кратчайшие сроки готовить документы на эту сделку, и как только всё было готово, его люди доставили меня прямо к нему. Не знаю что было бы со мной после завершения этой сделки, но я уверен, что ничего хорошего, хотя в тот момент я только и мечтал поскорее отдать ему эту проклятую квартиру. Вот тогда и произошло то, что помогло мне вырваться из его лап…
Перед глазами Володи на секунду снова возник тот момент, когда его, сжимавшего папку бумаг, вели к Лобачевскому. В его апартаменты, находившиеся в полуподвальном помещении, вела крутая лестница, упиравшаяся в глухую железную дверь, которая зачастую была заперта изнутри. За ней и располагался кабинет Лобачевского куда без его вызова имели право проходить лишь высокие партийцы, либо особо приближённые к нему лица. В этом низком, квадратном помещении без окон, с голым бетонным полом и грубо отштукатуренными стенами стояла адская жара. И это не смотря на усилия работавшего на столе вентилятора, который он никогда не выключал. Человеку входившему в его кабинет впервые, казалось, что он попадал в камеру какого-то средневекового замка, так как кроме громадного письменного стола, стоящего посреди комнаты, маленького стеллажа, заваленного пыльными бумагами и тяжёлого сейфа в углу, не было ничего. Под потолком чадила лампочка в треснутом абажуре, стены сплошь были завешаны пропылёнными плакатами с различными лозунгами, портретами политических деятелей, и древнеславянской тематикой. Пол был сплошь затоптан, заплёван и не мылся уже долгое времени, дверь и стена возле неё захватанны грязными руками. На столе в беспорядке громоздились кучи бумаг, вперемежку с окурками, которые высыпались из переполненной пепельницы и были в кабинете везде: и под столом, и в переполненной мусорной корзине и даже в пыли на стеллаже, так как Лобачевский в минуты размышления имел привычку мерить шагами кабинет, волоча за собой табачный дым, следствии чего клал их там где останавливался или просто швырял под ноги. Так же как имел отвратительную привычку плевать на пол как слюной, так и шелухой от семечек, которые как и сигареты поглощал в огромных количествах.
  Пищу, за которой ему бегали рядовые однопартийцы в ближайший ларёк или шаверму, причём удивительное, что он всегда просил об этом их, и никогда не приказывал, он пожирал прямо за рабочим столом. Он мало беспокоился о её качестве, и всегда ел очень неряшливо, разбрызгивая вокруг и вытирая засаленные руки о валявшеюся уже не один месяц на столе грязную тряпку. Что же касалось спиртного, то потреблял он его,  не меньше чем курил, отчего все ящики его стола были завалены пустыми бутылками из-под водки или коньяка, (другого он ничего не признавал), а на столе всегда стояли четыре грязных стакана, хотя пил он в основном в одиночестве и частенько прямо из горла. От этого всего в кабинете стояла удушливая атмосфера из перегара, пыли и табака, настолько сильная, что, казалось ей были пропитаны стены и потолок и её можно было резать ножом.
Многие подмечали, что вместе с его увечьем в нем родилась какая то дикая ненависть на всё живое. Иначе никак не объяснялось то фанатическое упорство с каким он занимался составлением и реализацией планов всех акций насилия, которые хотело учинить руководство партии.  Именно эта работа и стала для него смыслом существования, а алкоголь идейным вдохновителем, всё больше распалявшем его изощрённость. Этот кабинет стал его собственным царством, где он в последние месяцы начал уже просто жить, сидя там сутками, и отгородившись стенами от окружающего мира. Он мог неделями не протрезвляться, лишь изредка выползая из своего логова, чтобы шатаясь на костылях, пройти по коридорам здания, обводя всех встречных мутным взглядом, но не забывая при этом пожать руку каждому встречному, а потом возвращался обратно чтобы продолжать своё дело. Время остановилось для него, и он частенько спрашивал, что сейчас день или ночь, и многим начало казаться, что замполит начал бояться открытых пространств.
Володя промолчал немного, после чего продолжил: Дозы употреблял такие, что слона свалит. Но вот штука интересная, что сколько бы не выпил, а мыслил всегда ясно и никогда по пьяни никаких ляпов не допускал. Сам видел, бывало языком еле ворочает- так надерётся, а в уме как начнёт считать, да так, что и калькулятора не надо. И с память у него отличная была, прямо поразительно сколько вещей в голове мог держать, и хоть бы раз чего попутал!
Вот такой вот тип был, диву все давались, на него глядя. Иной раз всю ночь не просыхает, а утро, когда, либо на люди показаться надо, либо на трибуну идти, так за полчаса протрезвеет и свежий как огурчик. Вот сейчас бы хоть раз увидела почтенная публика своего кумира, да в таком виде в каком увидел его тогда я!
         


                Глава пятая.      
                Пусть ненавидят, лишь бы соглашались  -               
                говорил он…   Г.Т. Светоний 

 «Ага, пришёл. Замполит ждёт тебя. С нетерпением» вместо приветствия сказал охранник при входе, когда Володя, сжимая в руках папку с бумагами на квартиру, вошёл в здание штаба. Двое бугаёв как конвоиры встали по обеим бокам, и повели его по коридору, словно боясь, что он может куда-то сбежать. Спустившись вниз, один из них открыл стальную дверь кабинета замполита, впустив его вовнутрь, а сами остались снаружи.               
Когда Володя вошёл к нему, он полуголый храпел, откинувшись прямо на спинку кресла. На столе возле  него валялись объедки селёдки, на полу возле стола разбитая бутылка, а его парадный френч лежал скомканный на соседнем стуле. Но всем было доподлинно известно, что даже сваленный с ног алкоголем спит он чрезвычайно чутко, и к нему невозможно войти, что бы он ни почувствовал это. Так было и на этот раз: стоило Володе только сделать шаг, как он выпрямился и, уставившись перед собой осоловелым взглядом, медленно произнёс: «А, это ты. Ну проходи, коли пришёл»  Он встряхнул головой, раскидав растрёпанные волосы с мокрого от пота лба, а потом раздражённо разогнал рукой мух, надоедливо кружащих над столом. Во френче он выглядел весьма подтянуто, но без него  он смотрелся совсем по другому. Плечи были у него широкие, но отвисшие,  некогда крепкие мышцы жировыми складками свешивались на его грузном торсе;  брюки еле сходились на выпирающем животе. Вся его фигура казалась какой- то бесформенной, дряблой и от него отвратительно разило потом. С неудовлетворением он несколько секунд смотрел на работающий вентилятор, а потом вновь перевёл мутный взгляд на Володю.
Садись- показал он на стул возле стола: Ну, что, принёс?
Володя, продолжая стоять, протянул ему папку, которую тот схватил как коршун и начал неторопливо листать. В подобного типа бумагах он разбирался не хуже заправского риэлтера и много времени на то, чтобы увидеть необходимое  ему не понадобилось.
Ай, молодец – сказал он, кладя бумаги на стол: Чисто сработал. Ну, вот теперь небольшие формальности остались и всё ажур.
 Он нажал на зелёную кнопку переговорного устройства – единственного из электроприборов, не считая настольной лампы и вентилятора, находившихся в его кабинете. Немедленно вошли пять человек и молча встали, образовав полукруг, замыкал который стол Лобачевского, таким образом Володя оказался запертым со всех сторон. Огнестрельное оружие запрещалось носить в штабе – все, кто носил его, сдавали при входе охране, но Лобачевский  был освобождён от такого правила, и пистолет всегда лежал у него в верхнем ящике. Всё внутри у Володи напряглось, когда он увидел как Лобачевский, уставился на него с усмешкой, от которой повеяло могильным холодом. Алкоголизм начал уже необратимый процесс в психике замполита, поведение его становилось всё более неадекватным, раздражение его легко переходило в бешенство, и тогда нельзя было уже предугадать, как поступит он в следующий момент. И если в присутствии партийной элиты он держал себя в руках, то у себя в кабинете со звукоизолированными стенами, он мог запросто пустить в ход кулаки, костыли или рукоять пистолета. Благодаря своим заслугам перед партией Лобачевский, как замполит  имел право наказывать неугодных по собственному усмотрению, даже без разрешения совета. Именно по его инициативе время от времени проводилась шёрстка партийных рядов, выводя как, он выражался «Весь мусор на чистую воду». Он заявлял, что вынужден делать такие меры, что бы не допустить утечки информации, которая не так давно с огромной силой ударила по престижу партии, и именно из-за неё он был вынужден уйти в подполье. На самом же деле таким способом он избавлялся как от нежелательных ему людей, так и от своих  явных  оппонентов, коих было в партии, правда, не много. Больше всего ненавидел он тех, кто пытался возражать ему или просто сомневаться в правильности каких-либо его задумок. Такие, как только они попадали ему во внимание, становились его личными врагами, и он был готов сгноить их любыми средствами. Одних он сразу запугивал или задавливал авторитетом, других изживал постепенно, не гнушаясь никакими способами. Словно канализационный отстойник собирал он разные слухи и сплетни, ходившие среди партийных рядов (которые, кстати сказать, сам распускал в неимоверных количествах), тщательно перерабатывал их и публично выливал на головы врагов. Самого его тоже не раз пытались оклеветать в глазах руководства, но и здесь у него был крупный козырь. Будучи замполитом, он знал вплоть до точки, устав партии, по объёму с тонкую книгу,  тыкая в него всех по всякому поводу, и постоянно ссылался на него. «Пусть меня ненавидят, лишь бы со мной соглашались»- постоянно твердил он на собраниях.
Именно этот устав был для него и мечом и щитом в его борьбе с противниками. С помощью параграфов устава, умело подбираемых к конкретной ситуации, он всегда находил их нарушения, и этим мог не только придать «законный вид и толк» любому своему деянию, но и обвинить, после чего обычно следовало быстрое наказание.
В кабинете наступила мёртвая тишина, охрана смотрела на него в упор, положения кистей их рук выдавали спрятанные заточки. Но Володя облегчённо выдохнул, когда замполит, выждав несколько мгновений, протянул ему папку: Едем. Машина готова.
Эдуард рывком встал и, оперившись на стол, начал одной рукой натягивать френч прямо на голое тело. Двое сделали, было, шаг вперёд, но он раздражённо махнул им и начал одёргивать складки, после чего, сдавленно ругаясь, взялся за костыли. «Пронесло»- подумал Володя и искоса бросил взгляд на стоящие рядом полотняные рубахи, которые набросились бы на него, стоило Лобачевскому мигнуть глазом. 
Замполит вытянул из пачки Беломора  папиросу, и, на секунду остановившись, яростно захлопал правой рукой по карманам, ища зажигалку. Кто-то, угодливо чиркнув спичкой, подал огоньку, замполит прикурил и, удовлетворённо кивнув, двинулся было к двери. Но раздавшийся снаружи глухой шум, заставил его в недоумении остановиться возле стола. Стальная дверь резко распахнулась и на пороге возникла супруга Лобачевского - коротко стриженая женщина лет 25, облачённая в коричневую кожанку и слегка потёртые джинсы. Правой рукой она толкала перед собой девочку лет 4 в красном платьице, а левой, полуобернувшись назад, с силой саданула по рукам верзилу, следовавшего за ней, и пытавшегося удержать её. «Отвали ты!»- выкрикнула она ему и повернулась к Лобачевскому. Верзила отступил назад из кабинета, закрыв за собой дверь. Полотняные рубахи замерли и  как по команде с немым вопросом уставились на своего командира.
Что это за чёртов цирк?!- с угрозой спросил Эдуард: Какого хера ты припёрлась сюда?
Чёртов цирк?!- выкрикнула она в ярости: Что ты называешь цирком?! Вот это?!
Она резко подошла к Лобачевскому и ткнула чуть ли не лицо ему какую-то бумагу.
- Что это за дрянь?- раздражённо спросил он, пробежав по ней глазами, но так и не взяв в руки.
- Из КВД это! Читай, сволочь. Если ещё от пьянства читать не разучился. Мало того, что кроме пьянки, да мордобоя тебе насрать на всех нас, так ты ещё и заразу домой притащил!!!
- Ну и что?! Идите и лечитесь, я тоже пойду. А сейчас мне некогда! Всё!
- Да тебе всегда некогда! Я знаю, что тебе плевать на всё, на меня, на дочь, на свою мать. Но вот это вот я терпеть не намеренна! Скольких ****ей ты уже приволок сюда и с каких помоек ты их цеплял, да ты и на бомжиху 90 летнюю полезешь, особенно если выжрешь побольше!
В таких связях Лобачевский и в самом деле был абсолютно неразборчив и, преимущественно в сильно пьяном состоянии, действительно бывало, хватал такое, что приводил в шок даже своих коллег. Домой он если и являлся, не чаще чем раз в месяц и дай бог если один, а не приволакивал с собой целую банду, то только затем устроить там очередную пьянку с мордобоем, битьём бутылок и дикими воплями на весь подъезд. Пока его гости гоготали на кухне, он выяснял отношения с Ириной, не стесняясь ни матери, ни дочки, которые постоянно заканчивались избиением и насилием.  Ирина терпела всё, но то, что было написано в этой бумаге, стало последней каплей даже для неё. И теперь она впервые явилась прямо в ненавистное ей логово, чтобы высказать, наконец ему то, что за эти годы накипело у неё на душе.
Лобачевский побагровел, жилы вздулись у него на лбу и он, яростно заскрежетав зубами, ударил костылём об пол: Заткнись, дура! Я обеспечиваю тебя деньгами, а ты только жрёшь, спишь, да по дорогим бутикам шляешься! Кем бы ты была бы без меня- кошкой помойной и сдохла бы в нищете как твоя мамаша!!! – заорал он саданув кулаком по столу с такой силой, что разлетелись в разные стороны лежавшие там бумаги: Пошла вон отсюда, сука!!!
Мразь – стиснув зубы сказала Ирина, в упор посмотрев на своего мужа.
Лицо Лобачевского побурело, приобретя земляной цвет,  он зашипел,  и Володе показалось что у него выдвинулись клыки. Он плавным движением прислонил костыль к столу и наотмашь ударил кулаком Ирину по лицу с такой силой, что она отлетела к двери, врезавшись в неё затылком. Девочка дико закричала, заплакав навзрыд, и Володя боковым зрением увидел недоумённые ухмылки, расплывающиеся на лицах стоящих вокруг союзников; разумеется, никто из них даже не подумал пошевелиться. С проворностью обезьяны, прыгая на одном костыле, замполит рванулся следом, занеся  над головой для удара другой. По его искажённому яростью лицу было видно, что шутить он не намерен и готов сейчас совершить всё что угодно с тем, кто посмел вредить его авторитету в глазах подчинённых. Красное платьице мелькнуло молнией- испуганный ребёнок бросился к матери прямо под удар, и Володя как в замедленной съёмке видел опускающуюся на детскую головёнку тяжёлую деревяшку…
Он так до сих пор и не понял, что двинуло его в тот момент, но, увидев беззащитного ребёнка, вцепившегося в сжавшуюся женщину, словно в каком -то сне ринулся вперёд и, схватив замполита за руку, оттолкнул в сторону. В тот же момент боль брызнула у него из глаз- потерявший равновесие Лобачевский той же деревяшкой смазано заехал ему по лицу и, оскалившись, замахнулся было на второй удар. Но Володя резко, схватив его за запястье, вывернул ему руку и одной рукой швырнул 90 килограммовую тушу назад. Костыль с грохотом отлетел в угол, а сам замполит со всего размаха рухнул в своё кресло, которое, прокатившись метра два по полу, остановилось, врезавшись в стену. От этого зрелища все оторопели и больше всего сам Лобачевский, который ошарашено уставился на Володю не веря своим глазам. Перед Володей всё плыло, и казалось что всё происходящее - фантастический боевик, идущий на экране кинотеатра; что это сделал не он, а кто-то другой, и он сам словно окаменел. Воспользовавшись замешательством, оглушённая и окровавленная Ирина подхватила испуганную девочку, и успела выскочить за дверь.  На миг наступила мёртвая тишина всеобщего недоумения. Неимоверным усилием Володя заставил себя понять, что происходящее с ним не сон, а реальность и на долю секунды раньше остальных сбросил с себя оцепенение. Он ринулся к двери, успев заметить как лицо Лобачевского перекосилось и приобрело малиновый цвет. Он вытянул перед собой трясущуюся от бешенства руку, пытаясь что-то сказать, но слова застряли у него в глотке и вместо них наружу вырвался звериный рёв. Впрочем, его поняли без слов и молча ринулись на смутьяна. Увернувшись от подставленной кем-то ноги, Володя успел схватить стул и нанести пару ударов ближайшим противникам, прежде чем его вырвали из рук. Но за эти секунды он, продолжая отбиваться оторванной ножкой, успел схватить ручку двери, которая открывалась от себя, что существенно облегчало побег. Однако несколько рук одновременно вцепилось ему в шею, воротник, рукава и удар заточкой распорол ему куртку, а следующий руку. Но в  этот критический момент его спас сам же Лобачевский. Не владея собой от ярости, он выхватил из верхнего ящика стола пистолет и, не целясь, выпалил почти в упор, умудрившись при этом промахнуться. Пуля ударила в металлическую дверь, в сантиметре от уха Володи, и с визгом срикошетила   вправо. От  неожиданности нападавшие отскочили во все стороны, большинство рук, схвативших его, разжались, остальные на миг ослабили хватку. С нечеловеческим усилием Володя вырвался и, выскочив за дверь, захлопнул её перед носом осатаневшей своры, ринувшийся следом. Он успел молниеносным движением припереть дверь, уперев палку в выступавший край напольной плитки, и прежде чем её выбили, взлетел вверх по ступеням. Очутившись в коридоре, он сразу же столкнулся с Александром Линчевским - первым сподвижником замполита, тем самым верзилой, давеча получившим от Ирины по рукам. Он бежал к кабинету замполита, видимо услышав шум, за ним следовало человек восемь и в конце коридора появилось ещё несколько неясных фигур. «Скорую! С Лобачевским припадок!»- задыхаясь, выкрикнул Володя, прежде чем тот успел взглянуть на него, и сиганул мимо них по направлению к выходу. Линчевский со своей командой ринулись вниз по лестнице и, судя по донёсшемуся грохоту и взрыву ругани, столкнулись  с вылетавшими из кабинета преследователями. Володя стрелой пролетел через вестибюль, выкрикнув те же слова уставившимся на него охранникам, и выскочил из здания. Через десять секунд разъярённая орава, едва не сметя двери, высыпала на улицу и ринулась за беглецом, который уже успел завернуть за угол. В погоне участвовало не менее 50 человек: одни вразброд кинулись по дворам, другие выскочили следом на улицу и побежали в разные стороны, третьи беспорядочно метались перед зданием, обшаривая всё вокруг. Несколько союзников бросились к автомобилям, стоящим на парковке, двое выскочили на улицу с собаками на поводках и попытались взять след. Но Володя сумел потеряться из виду, затерявшись в лабиринтах дворов, как иголка в стоге сена, где  обмотать своих довольно бестолково организованных преследователей, несмотря на их многочисленность, особого труда ему не составило. По счастью у него при себе была энная сумма денег, и он сразу же поехал на Московский вокзал, где сев на электричку, скрылся в глухой деревне под Хвойным. Союзники, сломав двери, в обеих его квартирах устроили разгром, но следов его найти не смогли. Однако Лобачевского это не устроило и он, исходя бешенством, велел найти сбежавшего хоть из-под земли, что впрочем, не помешало нацистскому лидеру стать хозяином квартиры на Васильевском.
Вот так это и произошло- закончил рассказ Володя: я около года отсиживался в полузаброшенной деревеньке, каждую минуту ожидая приезда «дорогих» гостей. Не буду утомлять вас рассказом о том, какие трудности мне пришлось там пережить, единственная радость, что там был хоть простенький, но телевизор, и именно по нему я узнал о внезапной кончине новоявленного Че-Гивары. Выждав после этого с неделю, я решил тайком явиться в свою однушку на Каменном острове. Надеясь, что её не спалили в отместку, так как она не была приватизирована, я  рассчитывал найти там кое-какие нужные мне вещи. У меня появилась уверенность, что представляя интерес только для самого Лобачевского, через некоторое время я изотрусь из памяти его сообщников, а уж Балашихину или поляку ихнему и раньше на меня  трижды плевать было.
Какому поляку? - вставил Геннадий.
Да финансисту их главному. Знаю, что фамилия у него Вельховский и зовут то ли Ян, то ли ещё как то, а самого его и в глаза не видел ни разу.- Володя с досадой махнул рукой и, кашлянув, продолжил: Хорошенько замаскировавшись, я приехал в Питер и долго ошивался в окрестностях  дома, стараясь не привлекать к себе внимания, наблюдая за обстановкой. Судя по окнам, квартира была цела, и в ней давно уже никто не появлялся, хотя я не сомневался, что они разнесли там всё что могли. Убедившись, что вокруг было всё спокойно, я дождался глухой ночи, и проник в парадную. Благо у меня остался ключ от домофона.  Внутри свет был всего лишь на двух площадках, и моя была погружена во тьму. Однако даже сквозь мрак я различил, что дверь квартиры была плотно прикрыта, но стоило только мне толкнуть её, как она бесшумно отворилась вовнутрь. Оказавшись в квартире, я при помощи зажигалки осмотрелся и поразился разгрому, царившему вокруг. Они не пощадили ничего: сорвали шторы с окон, разбили даже сантехнику, и каждая вещь была просто раскрошена с каким-то извращённым усердием. С великой радостью я обнаружил, что они не нашли тайник в полу, где хранились деньги и документы, и выбрав из развалин некоторые уцелевшие шмотки, отчалил. Выйдя из квартиры я снова прихлопнул дверь, так как она и была до этого, и начал спускаться вниз. Услышав за собой тяжёлое дыхание, я оглянулся и увидел его уже за спиной. Он быстро и бесшумно спускался ко мне, и нас разделяли  всего три или четыре ступени…
Как он выглядел? –задал вопрос до сих пор хранивший молчание тот кого кликали Юрьевичем.
В полной темноте я плохо рассмотрел его, но тогда мне показалось, что на меня надвигается скелет. Роста он был очень высокого метра два, не меньше, при этом ни лица, ни глаз, ни волос- один череп оскаленный. Одет был скорее всего в чёрное, так как остального всего не было почти видно. Да, руки ещё увидел- громадные, с закоузлыми пальцами, и не ногти на них , а прямо когти какие-то чёрные и обломанные. Я и пикнуть не успел, как он сграбастал меня и к стенке прижал за горло. Я вырваться хотел, да силища у него как у медведя, одной рукой на весу держал, молчит и дышит зловонно так, чуть не вырвало.  А другой ручищей как кувалдой начал дубасить, я после первого же удара отключаться стал, какое уж там сопротивление может быть.- Володя облизнул губы и нервно передёрнулся, вспоминая события той ночи.
Да только всё-таки есть Господь бог на свете, спас он меня во второй раз. Только он второй раз меня долбануть нацелился, как щёлкнул замок, и прямо за его спиной дверь открылась, и свет с этой двери в него ударил…
- И вы увидели его лицо?
Нет, какое там. До того ли мне было тогда?! Силуэт только краем глаза и успел заметить. Длинный, но плотный весьма и в плечах широкий. Не успел он больше ничего сделать, так как вместе с дверью на площадку народа человек пятнадцать разом вывалилось, а сколько их там ещё в квартире было, чёрт его знает. Во всяком случае помню только, что шарахнул он меня об ступени так, что звёзды вокруг посыпались… Ну, вот, а очнувшись, вас и увидел.
Там гуляла молодёжь, праздновали чей-то день рождения и вывалились все покурить. Это вас и спасло. Убийцу вспугнул шум, он не успел добить вас и, бросив, скрылся. Его даже не сумели заметить, так он это быстро сумел сделать. Однако, судя по всему, ваши деньги и документы он прихватил с собой.- сказала Клавдия:  Ответьте теперь мне на один вопрос: вы знаете этого человека?
Она протянула Володе фотокарточку. Тот взял её негнущейся рукой и, поднеся к лицу, утвердительно кивнул головой.
А теперь посмотрите на него так- она кивнула и    выключил свет в комнате. Волосова щёлкнула кнопкой маленького галогенного фонарика и поднесла его свет под определённым углом к фотографии. На лице Володи проступило удивление, мгновенно сменившееся страхом и губы помимо воли беззвучно пробормотали хорошо известную всем присутствующим фамилию.
Темнота изменяла лицо до неузнаваемости, и его жертва видела перед собой словно череп.- констатировала Клавдия: Немудрено, что при дневном свете он мог свободно разгуливать по городу, не опасаясь ничего. Так что все эти фотороботы, расклеенные на каждом углу имеют с оригиналом лишь отдалённое сходство. Вполне возможно, что со временем эта мерзость станет одной из многочисленных  городских легенд, вроде башни Пеля, сфинксов, или ещё чего-нибудь подобного.
Вы спасли меня в этот раз. Уже третий по счёту. - помолчав, сказал Володя: Спасибо вам. Без вас бы я наверняка загнулся бы. Или он бы действительно пришёл за меной прямо в больницу.
Здесь он вас не найдёт, даю вам слово. А сейчас вам нужно лечь- сказала Волосова:  Пойдёмте.
В этот момент в прихожей щёлкнул замок и кто-то вошёл в квартиру. Волосова быстро вскочила и подбежала к двери, но в комнату уже вошла короткостриженная брюнетка лет 30, одетая в коричневую кожанку и потёртые джинсы, в руках она несла огромный пакет. Володя взглянул на неё и, сразу почувствовал как у него подкосились ноги- это была Лобачевская Ирина, бывшая жена замполита.