Город детства

               

  Я родилась в городе Катав-Ивановске в 1952 году. Эти годы еще называли «послевоенными». Сейчас, спустя 65 лет, готовятся широко отметить юбилей окончания войны, а тогда слово «война» еще не сходило с языка людей. В каждой семье она оставила свой страшный след или коснулась неумолимой рукой. Уже отменили карточки, но народ жил бедно. Все жили бедно, и поэтому на бедность обращали мало внимания. Главное, война закончилась, и все верили, что дальше будет лучше. Любимой игрой мальчишек была игра «в войну», а главной ценностью — трофейный нож отца, фляжка, каска, часы и так далее. Люди наслаждались мирной жизнью, они были как-то по-особому добры и терпимы к детям, их не раздражали детские шалости и беготня. Беззаботность детей была главным признаком мирной жизни.
  Город Катав-Ивановск был условно разделен на три части особенностями рельефа местности. Это Южный Урал: горы чередовались долинами, поэтому люди селились в долинах, поближе к воде. Так город делился собственно на Катав-Ивановск, основой которого был литейный и цементный заводы, поселок Запрудовка (БЖД) и поселок Запрудовка при заводе ЗШП (завод штурманских приборов). Объединял три поселка довольно большой пруд, через который был проложен деревянный мост. Этот мост соединял Запрудовку с центром города. По северному берегу пруда тянулась ширококолейная железная дорога, а рядом с ней пролегала обычная. И автомобильная, и железнодорожная колея вплотную прижимались к крутому берегу пруда и высокому скалистому обрыву над ними.  В то время (50-е годы) асфальтированных дорог в городе еще не существовало, они появились только в шестидесятые годы. Уникальным было то, что в поселке Запрудовка пересекались две железные дороги — узкоколейная и ширококолейная. Для ширококолейной дороги на выходе из поселка была сделана глубокая выемка, а над ней в районе клуба был проложен мост для узкоколейной дороги. Такого, я думаю, больше нигде в СССР не было. Когда я шла утром в школу по мосту, по нему, как правило, проносился состав с паровозом, который обдавал меня горячим паром. Мост дрожал и раскачивался, а внизу, в выемке, пыхтел другой состав, направлявшийся в Катав. От него вверх поднимались клубы пара. Голова кружилась от движения поездов в разных направлениях, в разных уровнях, уши закладывало от резкого звука гудков. Но для жителей поселка это все было настолько привычным, обыденным, что они не обращали никакого внимания. Мы, ребятишки, норовили прицепиться к вагону, чтобы проехать несколько сотен метров пути, а машинист выглядывал из окна кабины и грозил кулаком.
  Взрослым и в голову не приходило, что такие выходки очень опасны, никаких бесед с нами не проводилось, как сейчас. Каждый, и ребенок, и взрослый, заботился о собственной безопасности сам. Несчастные случаи, конечно, были. Как-то мальчика, который шел по железнодорожному пути в выемке, сбило поездом. В этом узком ущелье зачастую некогда и негде было укрыться от стремительно мчащегося поезда.
   На поездах БЖД обычным делом было съездить на покос, за грибами и ягодами, в гости в соседнюю деревню и по другим надобностям. Дети тоже не отставали от взрослых, запрыгивали в тамбуры товарных вагонов на ходу и спрыгивали точно так же. Автобусного движения не было, личного транспорта, кроме лошадей тоже. Ломали и руки, и ноги, иногда и головы, но от таких поездок никто не отказывался. Часто машинист поезда из уважения к знакомым притормаживал на повороте, чтобы «пассажиры» могли сначала сбросить поклажу, а потом уже десантироваться сами. В общем, жизнь была веселая и увлекательная.
  Обе станции гудели, пыхтели, стучали, скрежетали и днем, и ночью. Вся территория освещалась ярким светом прожекторов. Сновали юркие маневровые паровозики на БЖД. Грохотала ломбаза, электромагнит поднимал тяжелый металлолом и с ужасным грохотом ронял его в вагоны. Ребятишки частенько бродили в россыпях металлолома, разыскивая интересные вещицы, которые можно было потом выменять или использовать для игры. Через переезд станции БЖД редко можно было пройти или проехать, так как он был заставлен поездами. Поэтому путь лежал под вагонами или через тамбуры вагонов, зачастую уже медленно двигавшихся. В общем, это была жизнь полная экстрима, как выразились бы сейчас. Но тогда это было повседневной дорогой. На шум обеих станции никто не обращал внимания, и никому он не мешал спать.
  Все поселки города были окружены горами, покрытыми густым лесом. Леса были сосновые, частью березовые, еловых не было. Леса были веселые, освещенные ярким солнцем, с просеками и полянами. С гор сбегали мелкие речушки, которые можно было перейти вброд, вода в них чистая и холодная, берега поросли невысоким кустарником. В лесу в любое время года ребятня могла найти пропитание. Летом это были ягоды, заячья капуста, щавель, съедобные корешки, осенью -  сладкая черемуха, а зимой — нежные зеленые побеги молодых сосенок, которые мы чистили и съедали с большим аппетитом. Запивали мы эти деликатесы чистой родниковой водой. И представьте себе: все шло только на пользу. А вместо жвачки использовали живицу, сосновую смолу, вкус у нее был приятный и польза несомненная; зубы у всех ребят были крепкие и не болели.
  В лесу никогда не было скучно, каждый раз он поворачивался новыми, еще не изведанными гранями. Мы забирались на высокую гору рядом с поселком и видели, как на десятки километров вокруг расстилалась великолепная картина.  Игрушечные паровозики тянули крошечные вагоны, ехали детские машинки, маленькие домики толпились в долине, а людей даже не было видно. Мы чувствовали себя Гулливерами в стране лилипутов. Все это развивало воображение, фантазию. Вокруг поселка, в центре, да где угодно были горы, пригорки, отвесные скалы, крутые спуски и подъемы. Ровной поверхности практически не существовало. Для нас, детворы, это был рай земной. Летом мы упражнялись в скалолазании, а ранней весной, едва стаял снег, приятно было прижаться к ровной, гладкой поверхности скалы, нагретой теплыми лучами солнца. Зимой же раздолье было для катания на лыжах, санках, ледянках. Еще катались на так называемых «таратайках». Это гнутые из толстой проволоки железные полозья. Вставали на эти полозья ногами, а руками держались за согнутый ободок. Катание на «таратайках» требовало поистине цирковой ловкости и смелости. На соседней улице был колодец, куда женщины ходили за водой. На Урале принято было ходить за водой с ведрами на коромысле. Никаких тележек с флягами, как в Ишиме, не водилось. Улица эта, как и все другие, круто спускалась к колодцу. Женщины щедро поливали дорогу из ведер водой (иногда, поскользнувшись, падали), поэтому лучшего места для катания на санках было не найти. Забравшись на самый верх улицы, ребятишки составляли санный поезд: кто-то ложился плашмя на санки и подцеплял валенками полозья следующих, другие связывали санки веревками. Санный поезд насчитывал от 10 до 12 санок. Самые лихие мальчишки на таратайках цеплялись к последним саням. По команде начинался разгон, когда такая связка набирала приличную скорость, разгоняющие прыгали на свои места, и санный поезд мчался с горы вниз. Восторгу не было предела; смех, свист, визг девчонок сопровождал спуск с горы. Женщины с ведрами еле успевали отскочить в сторону, проливая воду. Они незлобиво ворчали: «Убьетесь, окаянные!» Иногда санный поезд из-за ошибки рулевого на первых санях переворачивался, и все кубарем летели в снег. Со смехом вставали, отряхивали снег, распутывали свои санки и снова забирались в гору, чтобы повторить попытку. Увлеченные катанием мы не замечали времени, а зимой темнота наступает рано. Но вечером кататься было еще интереснее. На верхушке горы было темно, а около колодца горел одинокий фонарь, и мы неслись на санках к свету, как к маяку. Нас сопровождали верные собачонки, которым эта забава доставляла еще большее удовольствие. Мы уже поеживались от холода, и донимал голод, но никто не хотел уходить домой. Но вот суровый материнский оклик: «В последний раз говорю — домой!!!» - заставлял веселую команду плестись восвояси. А дома едва удавалось отодрать от валенок примерзшие штаны, пальто забрасывалось на горячую печку, и от него шел пар. Аппетит после такого катания был зверский. Я думаю, современный бобслей является прообразом наших развлечений. Но тогда о санном спорте никто и не слыхивал.
   Ребята постарше уходили кататься на лыжах в лес. Там были такие трассы — голову сломать можно! Но самым обидным прозвищем тогда было слово «трус». И не трусил никто. Часто лыжники возвращались из леса пешком, держа в руках обломки лыж, пытаясь по дороге продумать сценарий разговора с родителями. А родители, забыв о наказании, покупали вскоре новые лыжи: как же зимой без них! Многие мастерили самодельные лыжи, широкие, напоминающие охотничьи. Катались мы зимой и на коньках, коньки привязывали шпагатом на валенки. Дома они держались вроде бы крепко, но на улице совершенно разбалтывались, приходилось подсовывать под шпагат щепку и закручивать ее винтом. Каток заливали на стадионе в Запрудовке, ходить туда было довольно далеко, от нашего дома примерно минут сорок. Трудности такого сорта нас не смущали, ходили шумными ватагами, после войны был всплеск рождаемости, ребятишек в каждом доме было много, а на каждой улице доходило до сотни. Классы в школе были переполнены, занимались в две смены, и учителя нередко работали в две смены, практически целый день. Но в то время к трудностям относились без нытья, что за трудности по сравнению с войной! Я думаю, поколение наших отцов и матерей с такой философией прожило всю свою жизнь. Вот моя мама часто говорит: «Да хоть кусок хлеба есть — и ладно!» Хотя после войны жили трудно, голода мы не знали. Наша семья держала корову, кур, выращивали овощи, картофель, а летом делали запасы из грибов и ягод. Еще любимым лакомством был лесной щавель. В июне все ждали, когда появится первый щавель. И вот наш сосед, которого за глаза все звали Панька Сарафанов, запрягал лошадь и отправлялся в лес за щавелем. Мы играли на улице, но глаз не сводили с дороги, ждали его возвращения. И вот тяжелый воз со щавелем появлялся на нашей улице. Мы бежали за телегой и клянчили: «Дядя Паня, бросьте пучок!» Надоедали ему до той поры, что он бросал нам какой-нибудь маленький пучок щавеля. Мы мгновенно расхватывали пучок по щавелинке, чистили и съедали с таким аппетитом, с каким сейчас и бананы не едим. Многие в поселке ездили за щавелем, но мы с отцом и братом только один раз ездили за ним на мотоцикле. Кто-нибудь из соседей приносил нам связки лесного щавеля, мы его чистили, нарезали, тушили с сахаром, и мама пекла вкуснейшие ватрушки, лучше которых были разве пироги с черемухой. Соседи Сарафановы, во главе с Панькой, выносили пучки щавеля на лавочку перед домом, ставили тарелку с солью, садились на лавочку, чистили щавель, ломали стебли, макали их в соль и смачно хрустели бесплатными дарами леса. Правда, они приглашали соседей и проходящих мимо знакомых (а знакомы в поселке были все) присоединиться к диетической трапезе. За интересными разговорами куча щавеля на лавочке быстро убывала, а на земле росла куча отходов. Глава семейства кричал, чтобы дочь унесла их корове и принесла новую партию щавеля. По прошествии полувека я думаю о том, как возможно съесть такое количество, по сути, травы? Ведь человек все-таки не корова, но за точность изложенных фактов я ручаюсь. И животом не маялись, все шло на пользу.
   В нашем поселке проживали люди разных национальностей: русские, татары, украинцы, мордва, чуваши, немцы, литовцы и, конечно, евреи, где же без них обойдешься. Поэтому поселок народ прозвал «Шанхай», а наша улица называлась Международная. Когда я узнала из книг о настоящем городе Шанхае, то очень удивилась, что такой огромный город есть на самом деле, да еще и в Китае. Но люди жили очень дружно, хотя и бедно; на национальности не делились, а мы, ребятишки, о национальностях вообще ничего не слышали. Мы на самом деле были советские. Я помню фамилии: Гайнуллины, Продан, Гугучкины, Пунтус, Тхоревы, Гордон, Бисярины — таких фамилий я в Ишиме никогда не слышала. Люди приезжали в поселок и уезжали обратно, это было послевоенное переселение народов. У нас в классе появлялись новые ученики, а спустя некоторое время они снова куда-то исчезали. То ли искали лучшее место жительства, то ли заметали  следы, или были еще какие-то причины, кто знает... Большинство же жителей поселка были оседлыми, иногда уже в третьем поколении, знали друг друга досконально, как наши родственники Прохоровы (Лепешкины) — с девятнадцатого века. Моя бабушка Анастасия Васильевна Прохорова (в замужестве Чернова) родилась в Катав-Ивановске, жила в Канске и после революции в 1923 году снова вернулась со своей семьей на родину. Дедушка построил дом по улице Международной, а его сын Михаил Николаевич тоже поставил дом, только в самом начале улицы, около клуба. В Катаве жили и три мои тети: Клавдия Николаевна с дочерью Элеонорой (муж погиб на фронте) , Мария Николаевна с сыном Валентином и Вера Николаевна (жила в верхнем поселке Запрудовка вместе с неприятным типом по фамилии Юсев). В поселке Веселовка, высоко на горе над прудом, жил родной брат моей бабушки Владимир Васильевич Прохоров, попросту -  дядя Володя. Мой отец был последним, седьмым ребенком у родителей, и когда я родилась, моей бабушке было уже 74 года, а дедушке- 76. То есть, они были уже преклонного возраста. Мои старшие двоюродные братья и сестры обзаводились семьями и катавская родня разрасталась.
   Несмотря на возраст, моя бабушка была очень подвижной, энергичной. Когда мне исполнилось 4-5 лет ( я себя помню с этого времени), бабушка начала меня водить с собой, делая визиты катавским родственникам. Одевалась она в длинную юбку, цветастую кофточку, волосы повязывала платком. Ходила очень быстро, хотя о рельефе местности я уже упоминала. Всю жизнь у бабушки Анастасии Васильевны не было ни грамма лишнего веса ( это при семерых детях!), она была небольшого роста, сухощавая. Волосы вились, в старости она их подстригала и забирала под гребенку. Бабушка держала меня за руку, а я не поспевала за ней и все просила: «Давай отдохнем!» Моя мама вспоминает, как она ходила со свекровью за черникой, а той уже было восемьдесят лет. Но уж очень она любила собирать ягоды. Жили бабушка с дедушкой очень дружно, никогда я не слышала грубых слов, они относились  друг к другу с уважением, заботой. Дедушка Николай Федорович называл свою супругу ласково: «Бабынька». Мы, внуки, тоже стали ее так называть. К внукам дедушка и бабушка относились очень дружелюбно, я не слышала никаких окриков, бранных слов, тем более шлепков и подзатыльников. Хотя, наверное, при своем характере не раз их заслуживала. Люди того времени были удивительно терпимы друг к другу ( как сегодня говорят — толерантны).  Дедушка был высокий статный старик с красивой сединой, ходил прямо, но почему-то с палочкой. Ступал степенно и важно. Любил отдохнуть на большом камне около дома. Прохожие всегда останавливались, чтобы поприветствовать его: «Здравствуйте, Николай Федорович!» Некоторые даже снимали шапки и кланялись, прямо как барину. Только сейчас я осознала, как нужно прожить жизнь, чтобы заслужить такое уважение людей.
   Больше всего я любила в Катаве весну. Она в горах звонкая, шумная, говорливая. Снег на возвышенностях быстро таял, тут же появлялась зеленая травка. На горках можно было бегать и играть, а внизу, в долине еще лежал снег. Однажды в это время года я увидела в лесу фантастически красивую картину: с горы сплошным потоком неслась вода, она нестерпимо ярко сверкала под лучами солнца, и вся гора серебрилась и переливалась цветными красками. Потоки воды тонкой пленкой как бы обволакивали гору, и она превратилась в хрустальную с радужными переливами.
   У каждого дома в Запрудовке росли в палисадниках деревья черемухи. Черемуха вырастала очень высокая, ягоды были крупные и сладкие. Весной улица Международная превращалась в Черемуховую. Мы не могли надышаться густым неповторимым ароматом, открывали окна, чтобы запах проник в комнаты. Когда ветер носил тучи белых лепестков, казалось, что вновь вернулась зима. Летом я каждый день осматривала черемуху: не появились ли темные ягоды? Как только ягоды становились коричневыми (обычно сначала на самой верхушке дерева), ребятня начинала их дегустировать. И не беда, что во рту вязало и глаза сводило от кислоты, все равно черемуха казалась очень вкусной. А уж когда наступал сезон черемуховой радости, у нас языки постоянно были черными от ягод, ничем их было не отмыть, не отчистить. По заданию мамы мы собирали самые спелые ягоды в кружки, а потом толкли их в ступке, чтобы измельчить косточки. Потом мама делала начинку для ватрушек, смешивая черемуху с сахаром. Выпеченные ватрушки она смазывала сверху домашней сметаной. Ничего вкуснее я никогда не пробовала!
  Черемуху применяли и в качестве лечебного средства, как вяжущее и противовоспалительное. В Катаве это было самое распространенное дерево, как в Ишиме тополь. Только от тополя проку мало, а вот черемуха нас здорово выручала.
   Лето и лес — для меня понятия неразделимые. Все лето мы проводили в лесу. Уходили в лес без всяких припасов, а лес нас кормил и поил. Мы рвали и ели молодую кислицу, «заячью капусту», соцветия медуницы, жевали желтые пушистые комочки вербы, пробовали желтые «барашки», ранние листочки конского щавеля и запивали чистейшей родниковой водой. Кто-нибудь из ребят находил среди травы  бочажку, покрытую сырым песком, осторожно разгребал песок — и вот уже начинала из-под песка бить тонкая струйка воды, пульсируя как кровь в венах. Мы наклонялись и по очереди ловили  губами непослушную струйку, которая била то сильнее, то слабее, подчиняясь неведомому ритму. Вода была такой чистой и холодной, что казалась даже сладкой. Я спрашивала у своего брата Бориса Чернова о том, пьют ли они в лесу воду из родников?
   - Нет там воды, исчезли родники, - с грустью отвечал он. - Берем с собой в лес водопроводную воду.
  Значит, перестала пульсировать жизненная сила воды в лесу, ушла вода далеко под землю, видимо, недостойны нынешние люди испить живой водицы, которая прибавляла сил молодым и избавляла от хворей стариков. Все это слушать очень грустно, потому что это лес моего детства, мне кажется, что он по-прежнему дарит кому-то радость, а его уже давно нет...
  Зато поселился в уральском лесу дальневосточный клещ, укус которого смертельно опасен. А в годы моего детства таких клещей и в помине не было. Были безвредные, их мы со смехом отдирали от одежды или снимали с кожи. Может быть, это сама природа обороняется от незваных гостей, чтобы не губили последние крохи, какие еще где-то остались. Погибнет наша земля без зеленого леса и чистой воды, все это понимают, но никто ничего не делает.
   А в моем детстве в июне поспевала первая земляника. Мы брали стеклянные банки и шли до первой просеки, которая круто поднималась в гору. Запах разогретой на солнце земляники ни с чем нельзя сравнить! Поднимаясь в гору, мы наполняли наши баночки земляникой, а сверху втыкали самые красивые веточки с самыми спелыми ягодами. На самой вершине горы дул прохладный ветер, остужая наши разгоряченные лица.
-Вон наш дом, - говорил кто-нибудь из ребят.
-А вон и наш видно!
   Весь поселок был как на ладони. Когда мы с собранным урожаем шли домой, держа свои баночки высоко в руках, чтобы всем хорошо было видно, нас окликали из открытых окон:
-Ребятишки, есть, что ль в лесу земляника? Гляди, сколько набрали!
Придя домой, мы ели землянику с холодным молоком, заедая хлебом. О хлебе отдельный разговор, не так просто он нам доставался.
  Не знаю как в других местах, но в нашем поселке в конце 50-х и начале 60 -х годов хлеб нельзя было купить, не заняв очередь спозаранку и не выстояв в ней полдня. Это было обязанностью детей и пенсионеров. Давали по две булки в одни руки. У нас в поселке был так называемый «белый магазин» (был еще «южный магазин»). И вот вокруг этого «белого магазина» с утра до вечера была такая кутерьма! Ребятня, чтобы не скучать, тут же затевала игры, старички делились новостями, а уж когда подъезжал долгожданный фургон с хлебом, то децибелы зашкаливало. Многим хлеба не доставалось, и они шли домой с пустыми руками или оставались ждать вечернего привоза. Мы с братом, гордые, что купили хлеб, несли по две булки в руках домой, не забывая откусывать по очереди от одной из них. Когда приходили домой, как-то получалось, что половины булки уже не было. Во дворе дома брат однажды спросил:
       -  Хочешь посмотреть, какой у коровы язык длинный?
Конечно, познавательные интересы у меня, как у будущего педагога, были развиты достаточно хорошо. Брат встал на крыльцо, чтобы корова не могла дотянуться, и поманил ее булкой хлеба. Бедная корова вытянула шею не хуже жирафа, а потом и язык, который и в самом деле оказался не маленьким. Ей даже удалось немного облизать булку хлеба, этим мы ее и ограничили. Корову баловал дедушка. Когда он выходил во двор, то всегда угощал нашу корову Майку кусочком хлеба. А если забывал хлеб, то корова сама залезала языком ему в карман в поисках лакомства. А если дед долго не выходил, она подходила к крыльцу и мычала. А то и рогом поддевала крючок на калитке, открывала ее и заходила на крыльцо. Если бы не высокое крыльцо, она бы, наверно, и на веранду забралась. Майка была корова умная, доилась чистыми сливками, но норов у нее был крутой.
 Как-то мама уехала куда-то, и мне нужно было ее подоить. Так Майка превратила процесс доения в чистое мучение. Она все время била мне хвостом по лицу, гарцевала не хуже лошади, а в конце и вовсе встала ногой в подойник с молоком.
    Купаться мы ходили на пруд. Он был довольно далеко от нашего дома, я думаю километра три. Мы спускались по крутому берегу к воде. На мостках женщины колотили вальками белье и не пускали нас туда. Иногда самый отчаянный пацан пробегал мимо них, ловко уворачиваясь от шлепка вальком, и с разбегу нырял в воду. Я быстро выучилась плавать и вскоре переплывала пруд в нешироком месте. Вода в пруду была чистая, с зеленоватым оттенком, до глубины в 2-3 метра видны были камни на дне и стаи черных мальков. Однажды я спросила у племянника Миши (он сейчас живет рядом с прудом):
-  Часто ходите купаться на пруд?
-  Да какой дурак там купаться будет! От грязи потом неделю не отмоешься!
     Все это слушать просто невыносимо. В моей памяти все настолько прочно утвердилось, что она не признает никаких изменений. В памяти все живет как в детстве.
  Пока мы возвращались с пруда домой, жара нас догоняла, и снова хотелось окунуться в зеленую прохладную воду. Но дважды в день совершать такой утомительный путь было не под силу. Самой моей заветной мечтой было жить поблизости от реки. Я страшно завидовала своей двоюродной племяннице Верочке Носковой ( дочери моего двоюродного брата Валентина Носкова), которая была старше меня на полгода. Их новый дом стоял на берегу речки Катай, вытекающей из пруда. Носковы поливали огород, из речки же брали воду для питья, стирали на речке и мыли посуду. Ну, и купаться можно было вдоволь. Но моя племянница, в отличие от тетушки, плавать не умела, и купаться не любила. Ее и в воду было не заманить. Мы вместе шли на реку; она что-то там стирала, а я на автомобильной камере неслась по стремительному потоку. Причаливала к берегу, бегом возвращалась вверх по течению и  снова пускалась в плавание. Речка Катай довольно мелкая, в самом глубоком месте мне было по пояс, а в большинстве мест можно перебраться вброд. При плавании на камере нужно было искусно лавировать, чтобы не напороться на мель и на острые камни. Тогда автомобильный баллон грустно сдувался и требовал срочного ремонта. В общем, такое выгодное для жилья место трудно было найти. Но как-то раз весной Катай широко разлился и затопил у Носковых огород и двор. Вода вплотную подступила к дому. У каждой выгоды имеется своя оборотная сторона. Я думаю, сейчас эта речушка не пригодна для водопользования, так как вытекает из того же грязного пруда. «Какой дурак...»  Но об этом я уже писала.
   С точки зрения на проблему летнего купания выгодное местоположение было и дома тети Веры, которая жила в верхнем поселке Запрудовка. На задах ее огорода в овраге протекал чистый ручей. Для купания там было мелко, но в жару так прохладно и тенисто. Мы строили запруду из камней, вычерпывали ладошками песок, чтобы было поглубже, и бултыхались в холодной воде. Иногда ходили летом и на речку Катай ( через Юрюзанскую дорогу), путь был не близкий. Мы брали тайком из дома вилки, чтобы охотиться на гальянов  (такая мелкая рыбешка). Заходили в воду, кто-то из ребят приподнимал камень на дне, а другой пытался загарпунить рыбку вилкой. Ни одной удачной попытки поймать таким образом рыбу я не припомню. Но рыбачий азарт был бесподобный. Домой ватага ребят возвращалась и без рыбы, и без вилок.
   В конце августа начиналась грибная пора. Царем грибов в Катав-Ивановске считался рыжик. Маслят было великое множество, но их собирали редко. Рыжики солили, мариновали, делали из них начинку для пельменей, пирогов и пирожков, жарили, тушили. Во всех видах этот гриб хорош. В Катаве грузди называли «свиноройками», за ними мы ездили на мотоцикле куда-то за Юрюзанскую. Когда отец купил мотоцикл с коляской ( а в то время их было мало), мы стали ездить за грибами и ягодами подальше от поселка. Но мест в мотоцикле было три, а нас — четверо. Кому-то приходилось оставаться дома, чаще всего мне, как самой младшей. Это было очень обидно.
  Я хорошо помню, как однажды мы ездили за малиной в Зигальгу. Юра взял с собой фотоаппарат, снимки до сих пор сохранились в семейном альбоме.
  Пришлось вставать очень рано. Все вчетвером мы пришли на станцию БЖД, в руках были бидоны, ведра под малину. Погрузились на товарняк, в тормозные тамбуры, отец предупредил машиниста, чтобы тот притормозил в нужном месте. Поезд тронулся и стал набирать скорость. На крутых поворотах  вагоны сильно раскачивались, так что приходилось крепко держаться руками.
 В долинах стлался утренний туман, горы тоже были закрыты густой дымкой. Ехали мы, наверное, часа два или три. И вот машинист махнул из кабины рукой, мы приготовились к высадке. Состав замедлил ход, и мы стали спрыгивать с вагона. Кто-то удачно, а кто-то падал, гремя пустыми ведрами.
 Помахав вслед поезду, мы стали подниматься в гору. Я прыгала с одного громадного замшелого валуна на другой. Солнце вставало, сильно хотелось пить, где-то под валунами журчала вода, но нигде ее не было видно. Величественная гора во всей красе была перед нами. Мы сфотографировались на фоне древних валунов, которые еще помнили ледниковый период. Я не помню, много ли мы набрали малины или нет.  Просто такая поездка в горы была интересной. Обратный путь мы совершили точно так же. Садились на ходу, рискуя сорваться или рассыпать малину.
   Но одна такая поездка могла бы окончиться не так благополучно. Летом 1962 года отец взял нас с братом в город Белорецк. Он часто ездил в командировки в Белорецк, ведь там находилось дорожное начальство. Я же никогда раньше там не была. В пять лет я с родителями ездила к тете Соне в Уфу ( поездка крайне неприятная — я заболела там дифтерией). Дважды до переезда посещали Ишим, проездом были в Омске — вот и все поездки. Поэтому отец решил показать нам всю железную дорогу и сам город. Для поездки на БЖД выделили специальную теплушку. Это была небольшая часть товарного вагона, переоборудованная для пассажиров.  Там были полки, столик, одно окно, больше удобств никаких не было. Что перевозили в остальной части вагона, я не знаю. Пассажиров набралось пять человек: нас трое, пожилой мужчина башкирской национальности и немолодая женщина. Я запомнила, как башкир угощал нас своим сливочным маслом. Такого вкусного масла я больше за всю жизнь не пробовала. До темноты мы любовались живописными пейзажами, а отец рассказывал разные интересные случаи, происходившие в местах, мимо которых мы проезжали. В частности, когда дедушка Николай Федорович возвратился на Урал из Сибири, он служил начальником станции Машак, а его сын Михаил — мастером пути. Поэтому отец хорошо знал окрестности Зигальги и рельеф данной местности. Утром мы прибыли в Белорецк, который относился к Башкирской АССР. Белорецкий металлургический комбинат был, как сейчас говорят, градообразующим предприятием. Впрочем, такими градообразующими предприятиями на Южном Урале были все металлургические заводы. Город Белорецк располагался на реке Белой, он превосходил по численности населения Катав-Ивановск в два-три раза. Сейчас там население 150 тысяч человек. Ради БМК и была построена Белорецкая железная дорога. Мы осмотрели город, пока отец ходил по делам. Город мне показался чистым; главная площадь, где находился Дворец металлургов, вымощена светлой плиткой. В центре города раскинулся неизменный пруд. Затем мы посетили магазины, я сделала очень ценную для себя покупку — пластинку Майи Кристалинской  «Ты смотрел на меня». Эта мелодия тогда была суперпопулярной, как и ее исполнительница. У нас дома была радиола, то есть радиоприемник и проигрыватель на 78/об. в минуту. Но пластинки к ней были старыми: Шульженко, Утесов, танго «Рио-Рита». Пластинок с современными мелодиями негде было купить. И тут такая удача! Я уже предвкушала, как открою крышку радиолы, вставлю новую иголку в звукосниматель и из окна польется задушевный голос: «А за окном то дождь, то снег, и спать пора...»
  Вечером мы отправились в обратную дорогу. Попутчиков уже не было, они вышли в поселках по пути следования. Ночью началась гроза и сильнейший ливень. В горах это страшная угроза. Вода стремительно скатывается с гор и переполняет мелкие речушки, которые превращаются в могучие потоки. Ливень принес с собой столько воды, что реки вышли из берегов, снесли мосты, размыли пути. Железнодорожное сообщение было прервано. Наш поезд с теплушкой застрял на каком-то полустанке, насчитывающем всего несколько жилых домов.  Выйти из вагона не было никакой возможности, вся станция ушла под воду. Когда вода немного спала, кто-то нам дал резиновые сапоги. Мы выбрались из теплушки и пошли посмотреть на речку, которая протекала рядом со станцией. Я увидела поток мутной воды, который нес деревья, обломки каких-то строений, изгородь с огорода. Огромные камни вода переворачивала как легкие перышки. К берегу прибило остатки снесенного моста. Из-за рева воды не было слышно голоса, приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. По небу неслись рваные темные тучи. Природа показала всем свой грозный нрав.
  На этом полустанке мы простояли трое суток, ждали, пока восстановят мосты и железнодорожные пути. Тесная теплушка опостылела мне до ужаса, а выйти было некуда, да и сапог не было. Да еще кто-то из нас нечаянно сел на драгоценную пластинку и сломал ее. Пластинки тогда были хрупкими, их берегли, и вот случилось же такое... Потоки слез из моих глаз грозили затопить тесную теплушку, но тут прибежал со станции радостный отец и сообщил, что скоро отправляемся. В течение всего пути до Запрудовки мы видели, что натворила беспощадная стихия. Бригады ремонтников днем и ночью восстанавливали поврежденную дорогу. Дома нас встречала не на шутку встревоженная мама. Дело в том, что телефонное сообщение тоже было прервано, и она в течение трех дней ничего не знала о нашей судьбе. Уже за сутки до нашего прибытия кто-то с БЖД позвонил нам домой и сказал, что едут. И в Запрудовке, и в Катаве вода натворила тоже немало бед. У Носковых подтопило дом, подпол и погреб. Уровень воды в пруду поднялся выше критического и грозил затопить низменные участки.
   Поселок Запрудовка (и Шанхай, и БЖД) располагался на возвышенных местах и не пострадал. Были и раньше причуды природы; сейчас много рассуждают об изменении климата в связи с глобальным потеплением, вызывающем наводнения в Западной Европе. Видимо, люди быстро забывают о том, что прошло.
 В нашем доме постоянно гостил кто-то из родственников, особенно много гостей было летом. Приезжал дядя Вася из Златоуста, тетя Соня из Уфы. Они жили подолгу. Почти каждый день по пути на работу забегала тетя Вера, по выходным приходили тетя Клава с дочерью Элеонорой и тетя Маруся с внучкой Верочкой. Приезжали на лошади родственники дедушки Николая Федоровича из Усть-Катава (видимо, его братья из приемной семьи). Бывало, что дедушка ходил к ним в Усть-Катав пешком, для него 25 километров было не расстояние. Вообще, для тех мест обычным делом было проходить большие расстояния пешком. Ходили много, взрослые и ребятишки отличались выносливостью, никто не отставал и не жаловался на усталость. Иногда целый день проводили в окрестных лесах. Все хорошо знали прилегающую к городу местность, а если кто-нибудь заблудится, достаточно было взобраться на любую из вершин и увидеть дорогу домой. Часто ориентиром были паровозные гудки и шум проходящих поездов. Если выйдешь на железнодорожное полотно, то оно обязательно приведет к дому.

На этом я заканчиваю первую часть своих воспоминаний, но надеюсь их продолжить. Интересно было бы прочитать подобные воспоминания моих двоюродных братьев и сестер, объединить эти записи, думаю, что мою инициативу поддержат.

10.11.2010 года, город Ишим                Елисеева (Чернова) И.В.