Глушители

                Из автобиографических записок.

    Глушение рыбы стало нашим увлечением с весны 44-го. Притягивал и азарт взрывного дела и побочный продукт – рыба. Наши походы на реку с удочками не вызывали подозрений, а большие уловы (знали бы как они добываются!) приветствовались.
    В кустарниковой пойме реки Остёр, за скотобойней, мы сделали временный склад своих припасов, куда перетащили запас гранат и взрывателей.
 
    Глушением занимались не только мы, и вскоре в омутах вблизи города рыбы в реке не осталось. Пришлось совершать дальние походы на 1-2 дня, вниз по реке, за станцию Остёр, где река уходила от Смоленского шоссе в лесную глушь и, кроме небольшой деревушки Хоськи, на реке было безлюдно.
    Тут в больших омутах мы и применяли наиболее мощные "рыбные снасти": большие консервные банки от американской колбасной тушёнки или дырявые солдатские котелки.
   
     Эта посуда набивалась кусками тола, выколоченного и выплавленного из авиабомб и снарядов, и заливалась сверху гудроном для прочности. Детонаторы делали из длинных капсюлей гранат РГД или немецких «толкушек», дефицитный бикфордов шнур разрезали на 4-х сантиметровые кусочки: успеть поджечь и бросить.
    Так и работали: один стоял, держа котелок на замахе в отведённой руке, другой поджигал шнур зажигалкой. И сразу же бросок в речной омут и шлепанье плашмя над обрывом – взорваться снасть могла и до воды.
    Гранаты  всех видов, от нашей РГД,  до итальянской лимонки, применяли в неглубоких омутах – не та мощь взрыва. Вот противотанковая – это  вещь, но достать их было трудно, а с 45-го стало и невозможно.

    Наши запасы истощались и после войны мы стали пополнять их из зарытого немцами трофейного снаряжения. Ближайшим захоронением была горка у деревни Козловка.
    Мы выкапывали гранаты и мины, авиабомбы и снаряды. Из бомб и снарядов выплавляли тол. Там работали не только мы и на месте закопок образовались ямы.
 
    Как-то, ковыряясь в одной из ям, мы услышали металлическое позвякивание в соседней. Заглянув, увидали пацанов, оседлавших двухсотку, и скручивающих головной взрыватель с помощью зубила и кувалдочки.
    Картина не для нервных: смотреть, как мелькает молоток вокруг взрывателя ударного типа, незащищённого даже вертушкой, весьма неприятно.
    Это были знакомые ребята со Смоленского шоссе и Краснофлотских улиц – «засёровок», в простонародье. Они и дрова приготовили для выплавки тола тут же в яме.
 
    Наши слова об опасности затеянного они встретили издевательским смехом: Дежа для них не авторитет, а Бур (это я) - вообще сопля. Мы вылезли из ямы и ушли на край горы к другим ямам, где можно было отрыть, если повезёт, цинк с патронами или ящик с  гранатами.
    Наше бегство было Васькиной инициативой – я, после их насмешек, ни за что не ушел бы из ямы.

    Осторожность Васьки не оказалась лишней. Через час гору встряхнул такой силы взрыв, какого я не слыхал ни в одну из бомбёжек. Гремело, наверное, минуту и над горой повис гриб из дыма и пыли. Видимо детонировало несколько закопанных в этой яме бомб.
    Мгновением позже мы уже мчались к той злополучной яме.
    Ни её, ни соседних ям, ни той где копались мы, не было. На их месте развёрзлась огромная воронка с песчаным бруствером.
    А по брустверу с широко раскрытым беззвучным ртом  и выпученными белками глаз, почти голый полз один из парней, волоча за собой хвост перемешанных с кровью и песком кишок. И полнейшая тишина, такая, что слышен был шорох сыплющегося песка из, вихрящегося над нами, облака.
 
    Пять парней было в этой яме. Хоронили целиком только одного. Остальных опознали по фрагментам найденных вокруг кусочков тел и одежды. И хоронили их, если мне не изменяет память, в одной  общей могиле.
 
    Когда мы с Дежой подбегали к городу, навстречу уже неслись тётки со всего Смоленского шоссе (тогда – улицы Интернациональной) и прилегающих улиц и переулков, все, чьих детей в момент взрыва не оказалось дома.
    Это были уже не первые жертвы среди малолетних подрывников, и не последние…

    Первый раз мы чуть не подорвались со стариком –  ещё весной 44-го где-то за Козловкой.
    Заряды у деда были отличные – бруски тола размером с кусок хозяйственного мыла  (грамм 250-300) с отверстиями под запалы и натуральными запалами. А вот вместо шнура он использовал кусочки тростника, набитые смесью пороха, трубчатого пироксилина и ещё разных горючих порошков. Такой "шнур" горел быстро, а мог вспыхнуть и мгновенно, весь сразу. Да ещё и поджигал дед шнур от самокрутки.
 
    Васька увлёк меня дальше по реке не дав досмотреть процедуру заброса заряда в воду. Я хотел увидеть, какой улов соберёт дед, пользуясь только сачком на перекате ниже омута.
 
    Мы обычно собирали рыбу, залезая в воду ниже омута, да ещё и в омут ныряли, собирая со дна – на дне оставалась большая часть. И долго потом согревались у костра – вода то весенняя.
   
    Только мы зашли по тропе за кусты, сзади сухой треск – взрыв в воздухе, не в воде. Бросились назад и обнаружили деда, лежащего на земле с разорванным и обгорелом спереди плаще. Руками он зажимал рану на груди и животе и был ещё живой.
 
    Пока бежали пару километров до шоссе, пока остановили студебеккер с солдатами, пока вели их к деду, он умер. Бойцы накатили тело на плащ-палатку и понесли к дороге, чтобы доставить в город. 
    По дороге мы отстали, нам не нужны были допросы. Солдатам мы представились жителями станции Остёр и отказались ехать с ними в качестве свидетелей.
 
    С Васькой мы расстались в 47-м, у них появился какой-то родственник и увёз  на Сахалин, заселять брошенные японцами  земли. О переписке мы, естественно, не думали.