На сенокосе. Гл. из романа

       Обед длился не более двадцати минут. И, собрав за собой остатки пищи и бумаги в сумки, о чём позаботились женщины, бригада расположилась на отдых. Повалились, кто где хотел, и почти тут же засыпали.
       Филипп так и не понял, спал ли он? Его томило присутствие Маши. К тому же она и Саша так неудачно расположились – напротив него, на взгорке, что всякий раз, приоткрывая глаза, перед его взором находились её ножки. Наконец, он перевернулся на живот, лбом упёрся в тыльные стороны ладоней и попытался забыться. Но было поздно... Вскоре раздалась команда:
       – Подъё-ом!.. – её огласил, по сигналу парторга и бригадира стогомётчиков Петрова, Коля. Его голос, словно лосинный рёв, огласил округу.
       Зашевелилась сонная и полусонная артель, запозевали, закряхтели, кто-то матюгнулся.
       А кто-то из парней пропел:

              Хорошо в колхозе жить,
              шубой укрываться.
              Хорошо в лесу блудить,
              с милкой целоваться...

       Филипп усмехнулся, ловя сочетание этого куплета со своими мыслями. Он перевернулся, сел, приподняв колени и обхватив их руками. Обвёл хмурыми глазами просыпающихся.
       Маша поднялась и села возле мужа первой. Взглянув на неё, Филипп понял: она тоже не спала, лежала, прикрыв голову платком. Глянула на него и зарделась. Ох, как ему захотелось сейчас оказаться рядом с ней...
       Саша поднялся тяжело, глаза его какое-то время не могли открыться. Он их тёр кулаками, вздыхал, чертыхался – нелегка работа на стогомётке.
       – Маш, там попить что-нибудь есть? – спросил он, позевая.
       – Есть, чай. У Тони ягодный морс.
       – Тонь, дай напиток, а чай вы, потом с Машей, выпьете за меня, – попросил он.
       – Да, пожалуйста.
       Антонина достала из сумки литровую стеклянную бутыль с красноватой жидкостью и подала. Но Саша находился далековато, и дотянуться не смог. Филипп был между ними, он принял сосуд и передал его Саше.
       Тот дважды с жадностью прилаживался к голышку бутылки и пил большими глотками.
       Утолив жажду, Саша с трудом поднялся.
       – Ох-хо, нелегка работа стогомётчика! – сказал он уже вслух, и тяжёлой походкой направился на поле к зароду, где уже находились мужчины и Коля в их числе.
       Тоня заткнула бутылку пробкой из пробкового дерева, и поставила её вместе с сумкой под кустик, рядом с другими. Тоже поднялась со стоном.
       – Ох, старость не радость...
       Зина засмеялась.
       – Какие твои годы?
       – Какие?.. К сороковнику подкатило, ещё чуть – и пятый десяток пойдёт.
       Филипп усмехнулся.
       – На тебе ещё пахать да пахать.
       – Ага, пахать на бабах у нас умеют. Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик.        Так кажется в кино "Председатель" одна из женщин сказывала. Пойдём бабоньки.
       Тоня и Зина пошли из околка на луг, за ними направились и Маша, но Филипп поймал её за руку.
       – Погодь... – с волнением в голосе, но твёрдо проговорил он. – Сейчас все разойдутся, давай вон туда сбегаем, – кивнул на выбранные ещё утром кусты вдали.
       Маша, и без оттого переживая его присутствие, находясь в постоянном напряжении, тут взволновалась ещё более, и почувствовала, как начали неметь ноги, уши и щёки загорелись, и, казалось, жаром обдало низ живота и икры от паха до колен.
       Ещё пытаясь призвать его и себя к благоразумию, проговорила, скорее прошептала:
       – Филя... ты же обещал.
       – Что обещал?
       – Что я твоя только в цеху. А здесь – Сашина.
       – Не могу Маша! – простонал он. – Того гляди, тебя меж волков завалю.
       – Может позже когда?..
       – Машка! С утра с самого не могу... Работа на ум не идёт. – И тоном приказа сказал: – Иди! И быстро, словно в туалет приспичило. А я кругом, вон, через тот ерничек.
       И, не оглядываясь, пошёл размеренным шагом по своему азимуту.
       Маша вначале неуверенно, затем всё ускоряя шаг, переходящий на бег, поспешила по указанному ей маршруту.

*
       Заревел двигатель КРАЗа и выпустил в атмосферу чёрные клубы гари и вони соляра. Саша, забросив в кузов грабли, прошёл к кабине, открыл дверцу и поднялся на подножку.
       – Куда поедим? – спросил водитель.
       – Вон к тем копнам, – кивнул в сторону бригады Филиппова, садясь возле него на сидение. Оно оказалось упругим, но мягким.
       "Волокуша" дважды издала грозный рык и покатилась по лугу, покачиваясь на неровностях. По пути на подножки с двух сторон кабины встали два Олега с вилами, им забрасывать копна в кузов, которые будет принимать, укладывать граблями и утрамбовывать своим весом Саша.
       Среди волков и копен почему-то Маши не было... Не было и Филиппа. Сено скатывали в копна Антонина и Зина.
       Машина заехала между рядами копен, которые скатывали так, чтобы они были по обе стороны бортов. Копны стояли ровно, словно ограничители взлётно-посадочной полосы. Теперь их скатывали, не ворошили, поскольку за день волки просохли, и не было необходимости в их переворачивании и подсушивании.
       КРАЗ остановился, но двигатель водитель не выключал, теперь предстоит двигаться медленно от пары к паре копен.
Ребята спрыгнули с подножек и, подойдя к копнам, воткнули в них вилы. Поплевали на руки и – оп-па! – подкинули их над собой. Шаг-другой к машине, и полетели серые кудели в кузов.
       Саша из кабины забраться по подножке и крылу колеса на капот КРАЗа. С капота на крышу кабины, на козырёк кузова и с него спрыгнул в сено. Достал из-под него грабли: закидают ведь, потом откапывай…
       Но пока сена было мало и не было необходимости его укладывать, он вновь поднялся на козырек кузова, прикрывающий кабину, – при погрузке экскаватором бута, полуфабриката или щебня в машину, эта броня была необходимой. Порой с ковша ДЭКа  срываются "чушки", которые могли бы кабину сплющить до самых педалей. Тут же – только оглушить шофера и на время сделать заикой. Поэтому водители выходили из кабин при погрузке.
       Саша ещё раз оглядел луг в поисках супруги, и опять не нашёл её среди товарок. И мастера нет?.. Бросил взгляд на лес, вглубь его – насколько позволяли заросли. И там никого не обнаружил. Может купаться пошла? – но купальника нет.
Странно...
       – Эй, бабонька, Тоня, Зина, а где мою наидрозжайшую потеряли? – крикнул он товаркам.
       Женщины переглянулись, Тоня пожала плечами. Зина же с недоумением ответила.
       – С нами шла... Может в кусточки забежала?
       – Да сейчас придёт, – успокоила Тоня. – Справит нужду и нарисуется.
       Машина тихо двигалась, ребята с разных сторон набрасывали в неё сено, теперь уже Саша, спустившись в кузов, принимал его на грабли, укладывал по углам и сторонам кузова, но не отвлекался от встревоживших его мыслей. Изредка бросал взгляды на поле. Уже и кузов был забит, утоптан, и можно было возвращаться к зароду, а Маши все нет.
       Встревоженный, он послал "волокушу" к стогомётчикам, а сам направился в лес, к тому месту, где они отдыхали в обеденный перерыв.
       Что-то в сознании Саши толкнулось тревожное, подозрительное. Оглядев бивуак и близлежащие травы и кусты, он в задумчивости пожал плечами и стал приглядываться к отдалённым предметам, деревьям, кустарникам. Шумели вершины деревьев, свистали разноголосицей птицы. Где-то вдали трещали сороки не то с испугу, не то перебранивались, как соседки. Прошло не менее двадцати минут – какой может быть туалет столько времени?..

*
       Машина на их участок приехала как нельзя некстати и рано. Но, ни Маша, ни Филипп не знали, что на ней приедет и её муж. А тем более не могли догадываться, что он кинется на поиски жены.
       Утомлённые и счастливые они упали навзничь на траву. Он, раскинув руки, шумно дышал, она легла рядом с боку, приобняв его, короткими прикосновениями благодарно целовала щёки, губы. Любовалась его истомой, слабостью и силой.
       – Машка, какое блаженство… Ты просто прелесть… – и лежал неподвижно, предоставляя себя для ее ласк.
       Она улыбалась и шептала:
       – Как я люблю тебя… Как я тебя люблю…
       Его грудь широко дышала, живот опал, и она рукой отгонял мух с его гениталий.
       – Маш, мне даже жена такого удовольствия не доставляет.
       – Так я тебе и предлагаю – развестись и жить на радость друг другу.
       Он скосил на неё глаза.
       – А тебе такой радости мало?
       – Мне?.. Мне кажется тебе её мало.
       Филипп прикрыл глаза, подышал ещё несколько раз глубоко, и заторопился:
       – Теперь, Машка, давай разбегаться. Ты иди в ту сторону, к бабам, а я пойду к стогомётчикам, – сказал Филипп, вскакивая на ноги, натягивая и застегивая штаны. – Кто бы не спросил – ты меня не видела. Естесно, я – тебя.
       Она кивнула, и было подалась к нему для прощального поцелуя, но он торопливо отмахнулся: иди ужо!.. И, забирая дальше вглубь леса, исчез в его дебрях.
       Маша едва ли не бегом поспешила в сторону луга, уязвлённая поведением Филиппа при расставании. Какой же он всё-таки неблагодарный и грубый. Но, отдаляясь от укромного места, эта досада в ней постепенно стихала, рассасывалась в приятных ощущениях и эмоциях. За несколько минут она получила как будто бы новую жизнь, счастливую, подпитывающую её энергией и окрыляющую.
       Вышла она на луг на почтительном расстоянии от женщин. Прикинула бегло – не менее полукилометра. Это ж надо было так глубоко забраться им в лес. Что она скажет товаркам? Прогуливалась во время работы, ягодки собирала?.. Так и поверили. Какие?.. – спросят. Она вновь нырнула в лес и побежала по кустам и травам вдоль окраины леска. И вдруг... оторопело остановилась.
Перед ней возник муж!

       Филиппов, идя к зароду, смотрел, как возле него работают люди. Четверо мужиков внизу большими деревянными трёхпалыми вилами "нашингивали" из привезённой волокуши сено и складывали каждый себе в несколько слоёв небольшие копны. Затем накалывали их трезубцами и, переворачивая в руках вилы, втыкали их древко нижним заострённым концом в землю. Ногой придавливая его в точке опоры, руками отжимали на себя верхнюю рожковую часть вил, на которой медленно поднималась мохнатая шапки, накрывая своей куделью стогомётчика. Затем - рывком и возглас, – и он отрывал вилы с копной от земли и, держа над собой в напружинившихся руках, подносил её к стогу. Возле него, ещё раз хукнув, закидывал сено наверх, где его уже принимал на грабли кто-нибудь из верхних стогомётчиков и растягивал, раскладывал по зароду.
       Филипп один год славно поработал в такой бригаде, знает какой силой надо обладать, чтобы вот так вот изо дня на день, с лёгкость штангиста ворочать пушистые копна. Поэтому с удовольствием наблюдал, как этой не сложной работой занимаются другие. У других она получается лучше.
       Петров, находясь на зароде, видел вышедшего из леса Филиппова. И был недоволен его временем препровождения. Торопила погода, хотелось воспользоваться её милостью и поскорее управиться с очередным стогом, чтобы начать новый. А насколько он был информирован, другие бригады на своих лугах уже подходят к завершению уборки сена. Конечно, работа по заготовке кормов на этом не закончится, людей пошлют или в совхоз "Кожуховский" или в "Мирный", или куда-нибудь рассеют по району, но если дожди заладятся, то уборка растянется на необозримое время. А в цеху, как рабочие говорят, – мрак. Душа болела и за производство, ведь потом, не беря во внимание его отсутствие и на важность сельскохозяйственных работ, Татарков с него же и спросит:
       – А ты там на кой? Ты начальник цеха, или как?..
       А цеху уже за третий десяток лет и без нормального капитального ремонта. Всё на полумерах, на сварке, да на заклёпке.
       Но Филиппов, подойдя, сам крикнул:
       – Петрович, где у вас тут вода? – он принёс с собой две пластмассовые бутылки по полтора литра. – У меня там, народ после обеда, на водопой потянуло.
       – Вот, за берёзой бидон стоит, – гаркнул Коля, кивнув на прилесок, поднимая очередную копну на вилах.
       Филипп повернул в сторону леса. Вокруг берёзы была сильно потоптана трава. Бидон стоял в ней, и на крышке его лежала перевёрнутая кверху дном алюминиевая пол-литровая кружка.
       Филипп открыл одну из принесённых бутылок, понюхал запах из её, нутро  пахло каким-то приятным напитком. Но всё же, взяв кружку и откинув с бидона        крышку, в бутылку налил немного воды. Ополоснул, вылил. Затем стал наполнять её.        Тоже самое проделал и со второй бутылкой.
       Попетляв по лесу, Филипп на выходе из него наткнулся на две бутыли, и его тут же посетила идея – а почему бы их не подобрать! А дальше план само собой выстроился. И никто ни в чём не упрекнёт, и никаких подозрений.
       Но он ошибся. За ним след тянулся, и по нему шёл преследователь.
       Едва Филипп наполнил вторую бутылку, как увидел вышедшего из леса человека и почти из того же места, откуда вышел он сам.
       Саша шёл быстрым шагом к зароду и, кажется, воодушевлённо. С таким настроением идут на труд и на подвиг. Но, похоже, труд его сейчас не очень интересует. И Филипп насторожился.

       – Ты!.. – спросила Маша, уставив на мужа округлившиеся от удивления и испуга глаза.
       – Я. А это ты? – спросил Саша с усмешкой.
       – Я...
       – И откуда ты этак скипидаришь?
       – Да вот... живот прихватило, ушла подальше.
       Врать она не умела. Врать уметь, актрисой надо быть. А чтобы актрисой стать, нужна практика. А чтобы получить практику, надо часто выступать на сцене, изображать все черты человеческих слабостей, пороков, или величия. Практики у Маши не было, поэтому не успела стать и актрисой. Она не сумела потушить в глазах искры недавнего огня страсти, что горел и томил радостью. Не сумела моментально остудить опалённые жаром щёки. И главное – сознание и мысли ещё не успели приземлиться. Включить фантазию близкую к реальности.
       Поняв, что жена лукавит, Саша взял на себя роль режиссера спектакля. Глядя на неё жёстко, спросил:
       – А кто это там по кустам ломанулся, в пестрой рубашоночки шустренький такой?..
       Маша, онемев, смотрела на мужа, не в силах что-то выдавить из пересохшего рта.
       – Ну что глаза вылупила, Филя, да?.. – и согласно покачал головой. – Я так и понял.
       Саша, разумеется, никого не видел, но почувствовал, что повёл спектакль по правильному сценарию, ещё немного и получится от этого представления "фенита ля комедия".
       – И давно вы с ним трахаетесь?
       – Саш-ша... ты погоди, я тебе сейчас всё объясню.
       Ей хотелось объяснить, как она стала любовницей мастера, как он её изнасиловал. И как она хотела мужу признаться…
       – И что же ты мне можешь объяснить? Будешь сейчас себя выгораживать? Какая ты пушистая и белая? Посмотри, вся спина в траве.
       Маша осеклась на мыслях оправданий и невольно повернула голову, забросила за спину руку, намереваясь стряхнуть с сарафана обличительные соломинки, чем выдала себя окончательно.
       –  Поди, всю полянку укатали? Ну, так что ещё соврёшь мне, шалава? Давно с Филей гребётесь?
       Она затряслась и промолвила:
       – Не-ет...
       – Нет! Только сегодня?..
       И он вдруг ударил ей по щеке. Маша от неожиданности и силы удара отлетела в траву, как сметённая ветром. Он подошёл к ней, наклонился, и она увидела вновь занесённую руку. Закрылась руками.
       Но Саша больше не бил. Он скрипнул зубами и промолвил:
       – Всё! Я для тебя никто и ты для меня никак. Подавай на развод и на элементы. О ребёнке бы подумала.
       И, отходя, промолвил:
       – Шлюха! Видеть тебя больше не хочу! – и сплюнул.

*
       Константинов, подойдя к стогомётчикам, спросил, едва сдерживая волнение:
       – Филиппова не видели?
       – Ха-хи! Тож на водопой пришёл, – махнул рукой Коля в сторону леска. – Тож уморился вместе с Филиппком. Вы там не на девках ли себя уморили?
       Саша метнул взгляд на знакомое место, не раз к нему обращался при нестерпимой жажде, работая до обеда на стогомётке. Уловил за деревом движение.
Филипп сам выходил на луг, держа в руках наполненные бутылки.
       У заднего конца зарода, стояло несколько вил, воткнутые в землю острыми черенками. Разные по длине: короткие и длинные, – каждые из них стогомётчики использовали при зачине и при завершении метания стогов. Среди них были металлические четырёх зубчатые и деревянные трёхзубчатые, их растопыренные пальцы торчали вверх.
       Константинов подался к вилам и на ходу выдернул железные с коротким черенком. Взял их наперевес.
       Блеснувшие острые их концы и дикий блеск в Сашиных глазах приостановили Филиппа. Где-то под ложечкой похолодело. Разом в голове промелькнули безгрешные года его жизни, ну и грешные, конечно, двадцать пятым кадром.
       Петрову показалось что-то неладное в поведении Константинова. Он выжидающе и настороженно глядел с высоты зарода на действие парня, приостановив работу. Оставалось метров пять между Константиновым и Филипповым, он, интуитивно почувствовав что-то опасность, не выдержав, крикнул:
       – Эй, Шурик, поставь вилки на место!
       Саша, ослеплённый ревностью, искал Филиппова. Вначале он метнулся в ту сторону, откуда бежала Маша. Но вскоре опомнился – что он там хочет найти?.. Затем резко повернулся и пошёл к стогомётчикам. Решил вернуться на стогометание, с женой не хотел больше видится. Лучше копна метать до умопомрачения, чем потерять рассудок рядом с ней.
       И всё же мучил вопрос: где Филипп?.. Увидеть его, глянуть ему в глаза. Да что там глядеть – заехать чем-нибудь между этих глаз! А лучше – придавить, как гниду. Но выйдя на широкое поле, пеструю рубаху мастера не обнаружил среди работающих людей как вблизи так в отдалении. Как провалился!
       Уже у зарода, спросил на всякий случай о Филиппове. И вот удача, вот он! Ах, паскудник!.. И Саша схватился за вилы.
       Возможно, обида, уязвлённое самолюбие, ненависть к сопернику, заключённые в силе ярости, и завершили бы своё чёрное дело – Саша уже не контролировал свои поступки, но раздался окрик. Словно глас всевышнего. Он и остановил безумие. В Саше включилось сознание и он, чтобы как-то выйти из неловкого положения, обернулся наверх на зарод и ответил Петрову:
       – Я, Николай Петрович, это... вилы хочу взять. А то там без них неудобно. Я их верну… потом.
       – Ну, смотри, не потеряй.
       – Не потеряю.
       Саша поставил вилы возле себя, едва не ставшие дротиком или острогой, и повернулся к Филиппову. Лицо того было бледным. Спросил негромко:
       – Чего побелел?
       – А ты откуда сорвался? Прёшь, как питекантроп на кабана.
       – А ты и есть – кабан.
       – С чего это?
       – Пойдём, по дороге расскажу.
       Константинов первым шагнул от зарода. Филиппов на секунду приотстал. Саша обернулся.
       – Ну и... чего встал?
       Филипп до этого бутыли держал пальцами за горлышки, за пробки, тут одну за другой обхватив ладонями, сжал их. Если что, за гранаты сойдут.
       Поле уже наполовину убранное лежало под ногами чистое, причёсанное. Стерня торчала из земли жёсткая, твёрдая, ломалась под подошвами сандалий с хрустом.
       Саша собирался с мыслями. Они распирали голову, а чувства раздирали сердце.
       Филипп, отойдя от растерянности и даже страха, тоже собирался с мыслями. Но в отличие от молодых страстей, в нём они приостыли быстрее, он понял, что взбесило так Сашу. Но, однако... не пойман – не вор. А лучшая форма защиты – это нападение.
       – Ну так, в чём дело, товарищ Киньстиньтинов? – полуироничным тоном спросил Филипп. – Какая вас на покосе муха укусила, что вы с вилами на людей бросаетесь?
       Саша метнул на него мутный взгляд.
       – Ты ещё мне тут повыпендривайся, приколю паскудника!
       – Ну-ка, подержи! – Филипп резко подал Саше одну из бутылок.
       Тот непроизвольно подхватил её свободной рукой. Филипп освободившейся рукой схватил древко вил и потянул их вверх над собой в сторону.
       – Давай, давай сюда. А то наделаешь глупости, потом оставишь молодую жену и ребёнка без отца. Посадят к чёртовой матери.
       Саша попытался было выдернуть вилы, но они попали в крепкие руки.
       – Не дури, Шурик. Отпусти вилки, и давай поговорим, коли тебе так приспичило. Ну! – Филипп дёрнул черенок сильнее и почувствовал, что рука соперника приослабла. Потянул настойчивее. – Давай, давай...
       Саша выпустил вилы. Оставшись без оружия, в нём приослабла и воинственная пружина, стали накатывать обида и бессилие, к глазам подступили слёзы.
       – Вот, а теперь давай говорить. Что случилось, Шурик? Какого чёрта, ты на меня попёр? – заговорил Филипп, идя с вилами, как с посохом. – Ну?..
       – Ты... Ты с моей женой сейчас был в лесу?
       – Был. И не только с твоей. Вся бригада со мной была, или я при ней. Дальше что?
       – Нет, после обеда?
       – Да я с тобой почти вместе ушёл.
       – И куда?
       – Вначале в кусты. Не буду же я прилюдно штаны снимать и обнародовать своё достоинство, ещё чего - сглазят. Потом пошёл за водой к стогомётчикам. Бабёнки до обеда без воды были – изнылись, пить хотели.
       – Не ври! Машка сама сказала, что в кустах с тобой была.
       – Маша-а... Да ты спятил! Спроси у Петрова. Я из леса сразу к ним подошёл.
       – Нет! Ты с ней был!
       – Слушай, ты меня сам видел с ней? Ты что, со свечкой у нас в ногах стоял? Отвечай, если на то пошло!
       Саша не нашёлся, что ответить.
       – А за напраслину, сплетни, я сам могу, кого хочешь, на вилы поднять. Сейчас подойдём к бабам, при них и при мне у неё спросишь. Спросишь?.. Пусть бабы потом посудачат, над нами посплетничают. Вот потеха будет. Весь колхоз насмешим. Да кого – всю республику Татарково!
       Саша молчал. В голове всё смешалось. И что, действительно, он себе вообразил? Может и вправду, Маша по своим женским делам отошла, по нужде?.. Нет, но опять-таки её поведение… испуганная, растерянная...
       Филипп понял, что перелом в Сашином сознании произошёл. Ему удалось выйти из пикантной ситуации, и теперь осталось проехать парню по самолюбию.
       – Хочешь ославить жену? – давай, валяй. Я слышал, у вас и так в семействе не всё в порядке, мамочка твоя очень к ней не ровно дышит. Тут и вовсе со света сживёт. А лучше, давай мы с тобой у всех на глазах подерёмся?
       Они уже подходили к женщинам. Те скручивали из волков копны и поглядывали на мужчин.
       – Ну, так что, будем дознание проводить? – спросил Филипп. – Вон, уже и ушки на макушке. Повеселим публику.
       Саша поглядел на жену, и его уколола вина. Действительно, ну что он нагородил? А больше – раскаяние за то, что ударил её по лицу. Вон, до сих пор щека розовеет.
       Маша, приостановив работу, смотрела на них с беспомощностью ребёнка, глаза хоть и были приопущены, но блестели от слёз. Её обиженное состояние ещё больше укололо сознание, Саша сунул Филиппу бутылку с водой и, вытянув вилы у него из руки, побежал к машине, которая стояла в метрах двухстах между рядами копен и едва слышно работала на холостых оборотах. За время отсутствия Саши Олег Волковичев забрался в кузов, а Олег Клочеков забрасывал в него копна.
       Филипп не скрывал восторга. На лице играла улыбка. Он облегчённо вздохнул и подошёл к женщинам.
       – Вот, девчата, воды принёс, – сообщил он. – Пить, как, будите?
Тоня отказалась.
       – Нет, сейчас попьёшь, она вся на спине выйдет. Попозже.
       Зина тоже отказалась. А Маша попросила.
       – Я немного. Во рту пересохло.
       Филипп подошёл к ней, поставил одну бутылку у ног, со второй отвинтил крышку. Подал воду Маше. Она смотрела на него во все глаза, пытаясь понять происходящее.
       Он подмигнул ей и прошептал:
       – Всё в порядке. Потом расскажу... Пей.
       Маша облегчённо вздохнула и припала губами к горлышку бутыли.
Работали также вчетвером слаженно. Каждый сворачивал свой волок, и копны выстраивали в "линейку", в ровные ряды. Волокуша въезжала между ними, и два хлопца вилами забрасывали их в кузов. Третий укладывал в нём сено.
       Машина металась по всему лугу. То подъезжала к "муке", то к "ДСЗ", то к "керамике", то к "мехзаводу"... туда, где были готовы копна.
       За работой Константинов немного успокоился, но из виду "парочку" не выпускал. Следил за ними неустанно. И очень настораживался, когда Маша и Филипп находились рядом.
       А Филиппов лишь однажды приблизился к Маше, улучив момент, когда и работницы цеха находились в сторонке, и машина была на другом конце луга, за километр с гаком.
       – Машка, ты зачем Сашке сказала, что была со мной в лесу?
       Маша, загоревшая на солнце, с приклеенным к носу лепестком подорожника, – нос начал обгорать, шелушиться, – было приостановила работу.
       – Ты греби, греби. Не останавливайся. Я тебя слышу.
       – Я не сказала, что с тобой... И твоего имени не произносила. Хотя едва не сорвалось. Он сам догадался.
       – И ты?..
       – Да я не успела ничего сказать. Он мне по лицу упарил и я отлетела. Кстати, глянь, есть чего на щеке? До сих пор ещё горит.
       Филипп коротко глянул на подставленную левую щеку и усмехнулся:
       – Грамотно бьёт, следов не оставляет. – И заговорил наставительно: – В общем так. Ветер – это ещё не дождь. Поняла? И догадки – это не основания. Стой на том, что бегала по своим женским делам в кусточки. Не прилюдно же их проделывать?  Это – раз. Второе – я его тоже переубедил и, кажется, внушительно. Твоя задача – на том и стоять. Поняла?
       Она кивнула. Но как-то не уверено.
       – Да ты будь немного понахальнее, побойчей.
       – Не могу я ему врать, Филя...
       – Вот пионерка! Учись. Тебе это ещё не раз пригодиться.
       – Нет! Не хочу!
       – Со мной тоже не хотела, а вон как разохотилась, – усмехнулся он. – Поди, не было бы здесь Шурика, ещё бы побежала со мной в лесок, а?
       Она горько усмехнулась:
       – Какой же ты, Филя...
       – Ну уж, какой есть. Люби такого, какой есть. А то, может, ещё сбегаем?..
       Она умоляюще посмотрела на него.
       Филиппов наблюдал за машиной, она была далеко, но чтобы не навлекать лишних подозрений – пережитый испуг тоже не проходит даром, внушает, – он закончил разговор.
       – Всё, Машка, на сегодня все сношения прекращаем. Пока Шурик здесь, не зачем быка дразнить. Работаем подальше друг от друга. – И, как бы обадривая, добавил, подмигнув: – Мы потом всё наверстаем.
       И покатил свою копну впереди себя, как большой и шумный шар, поддавая ему граблями сзади.