Гроссмейстер

         Стрелки шахматных часов гэдээровской фирмы «Гардэ» сближались, но я не делал очевидного хода. Мерный тик времени, мчащегося со скоростью экспресса, не волновал меня. Краем глаза я смотрел на красный, изогнутый крестик пульсирующего секундомера, на медленно поднимающийся роковой флажок и не мог разжать скрещенные до боли пальцы рук, опущенные на колени.
     Я смотрел на свои застывшие в причудливом орнаменте шахматного боя черные фигуры, и вспоминал. Передо мною сидела Она, и я прекрасно знал, чувствовал её недоуменный немой вопрос: «Почему ты медлишь? Почему?? Стоит тебе протянуть руку, и сделать этот последний, 40-й ход перед контролем времени, как партия, самая важная в жизни, будет решена в твою пользу. Ну же... ну!! Что ты застыл? Я просто пошутила, быть может, только что, не понял разве?»
     Пятью минутами раньше она «пошутила». Придвинувшись животом вплотную к кожаному прямоугольнику шахматного столика, на который обычно игроки кладут локти, она, сбросив с легким стуком маленькую туфельку, неожиданно тронула меня своей ступней между широко расставленных ног.

     Я вздрогнул и поднял голову.
     Её глаза призывно искрились миллионами веселых, таких знакомых чертиков. Никто в зале не заметил происшедшего между нами — низ стола с обеих сторон был закрытым.
     Мурашки пробежали по моему телу. Неожиданно, как будто вырвавшись из небытия ушедших лет, нахлынули воспоминания забытых ощущений, прорывая, как плотину, — огромным потоком воды, мою, когда-то данную себе клятву — забыть её во что бы то ни стало. Забыть, не вспоминать, не ждать, не звать. Но судьба все же свела с ней, помимо всех желаний и клятв.
     Я слышал нарастающий шум недоуменного шепота болельщиков и участников турнира, сопение тучного судьи рядом с моим ухом. Он держал в руке белый конверт, ожидая, когда я сделаю этот контрольный ход, с тем, чтобы тут же положить его перед ней, и потом, согласно правилам, забрать бланки с записью партии, её секретным ходом, сверить положение на доске и объявить время доигрывания.

     Но я медлил и вспоминал...
     Майя мне понравилась с первого взгляда. Мы сидели в небольшой аудитории, дожидаясь появления нашего заведующего кафедрой, когда она вошла туда со своей неповторимой улыбкой, и, поискав взглядом свободный стул, присела в углу рядом со мною.
     Тонкий запах духов и еще какой-то неуловимый аромат донесся до меня в эту секунду. Не знаю почему, но тотчас я почувствовал прилив крови к вискам и неосознанное желание понравиться незнакомке.
     Я немного заерзал на стуле, поворачивая голову в сторону двери, в которую один за другим входили студенты нашей группы и незнакомое пополнение младшего курса. Каникулы закончились, все весело обменивались впечатлениями от прошедшего лета. Краешком глаза я украдкой разглядывал незнакомку. Густые, темные, немного вьющиеся волосы, большие голубые глаза, изящный вздернутый носик, придававший ей милое очарование; губы, чуть полноватые, красивыми линиями раздвигались в чарующей улыбке, обнажая ровные зубки с заметной щербинкой вверху, отчего я, мысленно засмеявшись, сразу дал про себя ей прозвище «зайчишка».
     В проеме двери появилась внушительная фигура заведующего кафедрой. Все студенты разом поднялись. Его уважали и побаивались, за глаза называя "батя".

     — Садитесь! — после некоторой паузы, оглядев собравшихся, произнес "батя". — Так. Второй курс вроде весь собрался, — он прошелся взглядом по головам. — И первый почти в полном составе. Правильно, Майя? — взгляд «бати» потеплел, устремившись в мою сторону.
     — Да, почти все здесь, только трое еще на турнире задержались, — мягкий голос незнакомки оттеняло необычное произношение буквы «с», звонкое и неповторимое.
     «Ага. Значит, ее зовут Майя...»
     — Хорошо, я в курсе! — «батя» по-прежнему смотрел в нашу сторону. — Вот, к нам поступила очень способная студентка, знаете, наверное, все её, а?
     — Да нет, не все знаем, — послышался чей-то голос слева от меня.
     — Как? Прессу не читаете, что ли? Это Майя Звягинцева, только что выполнила норму мастера спорта на турнире в Ленинграде. Слышали?
     Я невольно вздрогнул.
     «Как? Это — она?»
     Я читал хвалебные отзывы двухнедельной давности об игре какой-то талантливой Звягинцевой из Казани. Но в газете не было фотографий, и поэтому мы не знали её в лицо.
     — Конечно, слышали! — раздался чей-то голос, и вся аудитория обернулась на девушку.
     Та смущенно покраснела и, опустив руки вниз, поправила короткую юбку. Её ноги волнующе близко находились рядом с моим стулом, входящий народ вынудил многих потесниться, и теперь я почти касался незнакомки плечом.
     — Вот какие кадры приходят к нам! — довольно пробасил «батя», затем, достав журнал посещений, начал перекличку.

     Я напряженно думал, чем бы привлечь к себе внимание новенькой и мучительно искал тему для разговора. Наконец, не выдержав, шепотом брякнул:
     — А о вас хорошие отзывы в прессе читал я на днях...
     Она повернула ко мне голову и, посмотрев в глаза, улыбнулась:
     — Спасибо, — тихо прошелестел её голос.
     — Да не за что, — продолжал я. — Значок мастера уже получили? — задал вопрос, на который ответ знал заранее.
     — Нет, — по-прежнему улыбаясь, ответила она. — Документы на рассмотрении еще находятся... это вас вызывают? — Майя легонько толкнула меня локтем.
     Я, очнувшись, повернул голову. «Батя» заинтересованно смотрел в мою сторону.
     — Что? Понравилась девушка? — под смешок аудитории вопросил он. — Фамилию его называю, а он — ноль внимания!
     Я немного сконфузился, но внешне не выдал своего состояния. Краем глаза я видел, что щека соседки заметно порозовела после слов заведующего кафедрой.

     Занятия шли своим чередом. Я встречался с Майей лишь случайно, в коридорах института, и при этом вежливо кивал ей головой, как какой-то знакомой. Она улыбалась в ответ и проходила мимо. Останавливать и заговаривать с нею я не решался.
     Помог случай.
     Переполненный автобус уже отходил от станции метро, когда я, спеша в институт, на бегу запрыгнул в закрывающуюся дверь. С трудом протиснувшись на середину задней площадки, я перевел дух. Со всех сторон давила людская масса, и полезть в карман за мелочью не было никакой возможности. Так я проехал две остановки, когда чуть сзади и слева раздался шелестящий смешок:
     — А кто билет брать будет сегодня?
     Я резко обернулся. Майя стояла, улыбаясь, обнажая свою «зайчишкину» щербинку, веселые искорки мелькали в её красивых глазах.
     — А... привет, я вас и не заметил! — обрадовался я («она первая заговорила со мной!») — так я «зайцем» проеду, — пытался сострить я.
     — Ты лучше быстрее передай денежку! — сказала она, неожиданно перейдя на «ты».  — А то вон контролер уже проверяет автобус.
     Я порылся в кармане и протянул тяжело пыхтящему справа от меня здоровяку медный пятак:
     — Передайте, пожалуйста.
     Тут автобус распахнул двери, и в него влетела новая волна студентов, опаздывающих на занятия. Меня сильно толкнули сзади и понесли на Майю. Изо всех сил упираясь, я старался не приближаться к ней, но все равно людской вал был сильнее, и через несколько секунд я почувствовал, как её небольшая мягкая грудь прижалась к моей, а щека была совсем рядом с моим подбородком. Её кожаный портфель врезался мне в ноги, и я заметил, что и ей было неудобно при этом.
     — Дай мне его, я подержу, — шепнул я Майе на ухо.
     Она улыбнулась, отдала мне портфель. Наши глаза были близко-близко, и Майя, то поднимая, то опуская длинные ресницы, как будто заглядывала в душу, и, хотя женская интуиция её уже безошибочно определила всё, она раз за разом пронзала меня профессиональным взглядом игрока, словно хотела прочесть все мои мысли.
     Сзади снова толкнули, я еще сильнее прижался к ней, коленями дотронулся до её ног, и мне стало невыносимо жарко. Я чувствовал, как пылают кончики ушей, и покрылся испариной лоб. Мы стояли так близко, как бывает при объятиях влюбленных, только наши руки были опущены вниз. Это была самая замечательная поездка в моей жизни, и, хотя она продолжалась всего пятнадцать минут, все мельчайшие подробности её я помнил много лет.
     Вьющиеся волосы девушки приятно щекотали мою щеку и я, внезапно для себя, прошептал ей на ухо:
     — Ты очень красивая, Майя...
     Она удивленно-радостно взметнула вверх большие ресницы:
     — И давно ты это заметил? — её щербинка сводила меня с ума.
     — Как только увидел тебя в первый раз... тогда, 1-го сентября.
     — Аааа... — протянула она и, озорно блеснув синими лучами глаз, поставила меня в небольшой тупик. — С первого взгляда, значит?
     — Нет, с третьего только, — нашелся я, наконец, после некоторой паузы.
     — С третьего? — её брови изогнулись удивленной дугой. — А почему только с третьего?
     — Потому что два первых взгляда были направлены не в твои прекрасные глаза.
     Она тихо засмеялась и спросила:
     — А куда же были направлены?
     — Ну... сама понимаешь, на что обычно бывает направлен мужской взгляд.
     — И на что же?
     — На то, на что я сейчас никак не могу посмотреть.
     Она покраснела и чуть опустила голову.
     «Так близко она, так рядом, вот если бы... — и сердце мое замирало от смелых мыслей, молниеносно пронесшихся в голове. — Если бы она стала моей, наверное, не было бы человека в мире, счастливее меня».

     Внезапно я ощутил, как спрессованная людская масса ослабила свое давление, и можно было уже свободно сделать шаг назад. Но мне так не хотелось делать этого, и по взгляду, брошенному Майей через мое плечо, я увидел, что она заметила вакуум за моей спиной.
     — Подъезжаем уже, — рука девушки легла на мою грудь и слегка нажала на сердце. Я поднял правую ладонь, положил её сверху на тонкие пальцы Майи.
     — Пусти, — она отодвинулась немного назад и отняла свою руку. — Дай мне портфель, пожалуйста.
     — На, держи... — я вложил кожаную ручку в её правую кисть и, сделав шаг назад, повернулся к Майе боком.
     — Спасибо, — прошелестело рядом, — уже приехали. Она вздохнула, и мне показалось, что я услышал нотки сожаления в её голосе. Я помог ей сойти со ступенек автобуса, и мы быстро зашагали к входу в институт. Когда до двери оставалось несколько метров, я, холодея от собственной смелости, спросил:
     — Майя, давай сегодня вечером пойдем с тобой в кино?
     Она улыбнулась, и, немного помолчав, ответила:
     — Хорошо, во сколько встретимся?
     Я, ошалев от радости, выпалил:
     — Во сколько тебе удобнее, во столько и встретимся.
     — Даже, если это будет не совсем удобно тебе? — она испытующе посмотрела мне в глаза.
     — Да, даже и в таком случае! — опрометчиво ответил я.
     — Хорошо, тогда давай без десяти восемь вечера у входа в «Октябрь».
     — Договорились! — радостно воскликнул я.
     Она, легко повернувшись на тонких каблучках маленьких туфель, заспешила в сторону кафедры физики, где по расписанию проходила первая пара занятий её курса.

     Я влюбился.
     Всё мое существо было занято мыслями только о ней. Мой друг несколько раз толкал меня локтем в бок, когда я на лекции по истории, с мечтательно-глупой улыбкой вспоминал утреннюю дорогу в институт.
     — Ты что? — с некоторым изумлением шепотом спрашивал меня Игорь. — Что с тобой сегодня? Ты сам на себя не похож! Тебя преподаватель спрашивает, а ты как будто его не слышишь, ноль внимания.
     — Да так, задумался, — отвечал я, улыбаясь.
     — Ну, ты даешь! О чем, интересно?
     — Ладно. Может, потом узнаешь, — отшутился я.

     Через несколько дней за моей спиной шушукался весь курс. Я каждое утро ждал её на остановке около метро, и друзья сразу заметили это.
     — Поехали, Ромео, а то опоздаешь! — шутливо кричали они из дверей, когда очередной автобус отчаливал от Октябрьской площади.
     Мы встречались намного реже, чем хотелось того мне. Майя часто уезжала на соревнования, и были периоды, когда я больше месяца не виделся с возлюбленной. Во время наших встреч она строго держала меня на «пионерском» расстоянии. Я чувствовал, что интересен ей, но не настолько сильно, как бы того хотелось.
     Первый раз Майя позволила поцеловать себя на своем дне рождения, когда мы танцевали в полумраке и её глаза блестели тем очаровательным светом, что бывает у женщин после пары выпитых фужеров шампанского.
     Я слушал её веселую болтовню ни о чем и терпеливо выжидал момент, когда её сестра с другом удалятся в другую комнату. Наконец он настал, и я внезапно для Майи остановил поток слов, прижавшись губами к уголку её рта. Она замерла и остановила свой танец.      
     — Ты что? — прошептала Майя.
     — Я тебя люблю... — и от этих собственных слов меня пронзил озноб.
     — Так быстро? — с некоторой иронией произнесла она. — Ты же меня совсем не знаешь.
     — Почему? — глуповато ответил я. — Знаю.
     — Я не такая, какую ты меня нарисовал в своем воображении! — её глаза были расширены и отдельные слова быстрого шепота летели мимо меня, не задерживаясь в сознании, которое болью кричало внутри меня: «Она безразлична ко мне! Она нисколько не влюблена в меня!»
     — Ты такая! Ты самая лучшая в мире... ты самая нежная... самая родная и милая... самая красивая... — с каждой паузой между словами я целовал её мягкие губы и чувствовал, как они отвечают взаимностью. Её губы, такие желанные в моих ночных мечтаниях; и рука моя обнимала тонкую талию Майи, все сильнее прижимая её к себе. Дыхание девушки участилось, я снова, как когда-то в автобусе, ощутил бугорки её груди.
     — Не надо, сейчас они вернутся в комнату, я не хочу, чтобы сестра видела, — тихо проговорила Майя, убирая мою руку и отстраняясь.
     — Тогда еще потанцуем? Мне так нравится это делать с тобой! — ничуть не обидевшись, весело воскликнул я.
     — Хорошо, — согласилась она, и мы снова медленно задвигались в такт популярной в те годы итальянской мелодии. Запах волос Майи сводил меня с ума.

     Домой, в общежитие я вернулся вне себя от счастья. Я поцеловал её! Майю! К ней со всех сторон «подбивали клинья» симпатичные парни нашего института. Она тоже отвечала мне поцелуями. Её губы. Ах, какие сладкие! А фигура, красивая, стройная; мое воображение уже рисовало возбуждающие картинки предстоящих свиданий наедине с нею.
     Игореха, мой сосед по комнате, спросонья поднял свою голову и пробурчал:
     — Что это с тобой сегодня? Какой-то ты нервный и шумный.
     — Так, настроение очень хорошее! — отозвался я, в сотый раз ворочаясь с боку на бок на пружинящем матрасе железной кровати.
     — А.... — протянул друг, — понятно.

     Через несколько дней Майя опять уехала. Я с нетерпением ждал её возвращения в Москву. Но её турнирные гастроли затягивались, и лишь полтора месяца спустя она вернулась в институт. За день до этого меня остановил в перерыве между лекциями Леня Ферштер со старшего курса и, дружески хлопнув по плечу, выпалил:
     — Ты знаешь новость про Майю твою?
     — Нет. А с чего ты взял, что она моя?
     — Да ладно, не скромничай. Она в Германии выполнила норму гроссмейстера среди женщин. Так что возвращается на Родину, так сказать, в новом звании.
     — Да? Откуда ты знаешь?
     — Сеструхе звонила из Дортмунда. Вся такая радостная. Так что смотри.
     — Что смотреть-то? — я почувствовал, что сейчас Ферштер скажет что-то неприятное.
     — Как бы не загордилась совсем наша красавица. За ней знаешь, кто уже ухлёстывает?
     — Ну и кто? — как можно небрежнее спросил я, а между тем внутри разливался неприятный холодок.
     — Так этот, рыжий Савелий из Риги, знаешь? Он тоже недавно гросса выполнил в Лондоне. И в Дортмунде он играл в главном турнире.
     — И это тоже сеструха сказала? — побледнел я.
     — Слухом земля полнится, — загадочно ответил Ферштер и тронул меня за рукав. — Ну, бывай, не расстраивайся только. Все они, бабы — одинаковые.
     Мрачные мысли одолевали меня весь день. Я задумчиво уносился в мыслях в далекий, неведомый мне Дортмунд, и воображение ревниво рисовало облик Савелия, молодого, но уже известного всем шахматистам страны игрока. Ночью никак долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок с одной мыслью: «Скорее бы ... скорее бы она приехала, скорее».

     Майя вошла в аудиторию вместе с «батей» — сияющая, красивая, с улыбкой на губах, в новом костюме. Оба курса разом встали и разразились аплодисментами. Довольный заведующий кафедрой прошагал к своему месту, привычно прижимая пухлую коричневую папку к бедру.
     — Ну вот — молодцы! Правильно похлопали нашей героине. Все бы так играли, как Майя! — довольно басил «батя», усаживаясь на стул.
     — Тогда вам некого станет окликать на лекциях! — сострил наш известный хохмач Сема из Сочи.
     Аудитория дружно грохнула. «Батя» сначала строго посмотрел на остряка, но потом не выдержал и сам рассмеялся:
     — Я тебя и так редко вижу в последнее время, где пропадаешь? Опять на скачках, небось, на Беговой? И что, много заработал на лошадках?
     — Если бы много — здесь бы не сидел.
     — Ну-ну, — беззлобно посмеивался заведующий кафедрой, открывая журнал, — еще заработаешь.

     Я отодвинул стоящий у стенки заранее приготовленный стул и поставил его рядом с собой. Но Майя… она, даже не взглянув в мою сторону, быстро присела на свободное место рядом с двумя девушками своего курса. Холодок недоброго предчувствия пробежал у меня по спине. Я повернулся и посмотрел на любимую.    
     Она тихим шепотом что-то оживленно обсуждала с подругами. Я знал, что Майя боковым зрением чувствует мой взгляд. Наконец, спустя минуту, которая длилась как вечность, она повернулась и посмотрела на меня. Её губы раздвинулись в знакомой улыбке с «зайчишкиной» щербинкой, глаза излучали тепло; она была удивительно красива в этот момент, и спустя пару секунд Майя едва заметно кивнула мне, здороваясь. Я с облегчением улыбнулся и хотел, было ответить ей, как Игорь, сидевший слева, толкнул локтем в бок.
     — Так, опять он меня не слышит, а? — пробурчал «батя», глядя на меня по-отечески ласково. — Засмотрелся на свою красавицу!
     Я почувствовал, как кровь резко бросилась в лицо, все повернулись в мою сторону.
     — А ты отстаешь, брат, от неё уже сильно. Так и будешь до конца учебы в кандидатах в мастера ходить? 
     Я молчал, рассматривая на столе чей-то замысловатый узор, вычерченный шариковой ручкой.
     — А пора бы, пора мастером то становиться, способности у тебя есть, только характера немного не хватает, — продолжал «батя». — Ничего, может самолюбие проснется, и догонишь со временем нашу Майю!
     Вокруг тихонько посмеивались. Я бросил взгляд вправо — Майя тоже склонилась над столом и задумчиво водила ручкой в раскрытой толстой тетради.
     Я ничего не слышал, что говорил наш шеф дальше, он озвучил в присутствии всех то, о чем я думал постоянно и в чем боялся себе признаться.

     Майя изменилась.
     Внешне она оставалась прежней, но что-то неуловимое, новое появилось в её глазах. Я чувствовал это после каждой нашей встречи вне стен института. Мы ходили в кино, гуляли в парках, сидели в кафе, разговаривая обо всем и ни о чем одновременно, но и только. Редкие поцелуи в подъезде её дома были единственной наградой моему стонущему в нетерпении молодому организму. Игорь посмеивался надо мной, когда я, заметно расстроенный, приходил со свиданий.
     — Так и будешь с ней евнухом прозябать? — вопрошал он, довольно потягиваясь после тесного общения с какой-нибудь разбитной девахой из соседнего крыла общежития.
     — Тебе какое дело? — огрызался я.
     — Как какое? Я, что, не друг тебе? Вижу же, как грустишь и маешься. С этой Майей у тебя вряд ли выйдет что серьёзное.
     — Почему это?
     — Она очень непроста. Очень. И чувствует себя птицей высокого полета. Так что сделай, как я тебе сейчас посоветую.
     — И что мне сделать?
     — А заведи себе какую-нибудь подругу другую. Вон Лизка с факультета соседнего неровно по тебе дышит. Точно говорю! — заверил меня друг, увидев, как я недоуменно уставился на него.
     — Что-то не припоминаю, — неуверенно ответил я.
     — Я тебя с ней познакомлю! Классная девка! Мне о ней одна подруга рассказывала.
     — Это та, которая приходит сюда, пока меня нет? — улыбнулся я.
     — Ну да... — Игорь как-то смешно хрюкнул и продолжил. — А Майя узнает, заревнует, точно тебе говорю! Бабы — они такие! Когда за ними носишься, задирают нос, а как только меняешь их, как перчатки, тогда начинают ревновать и тебя уважать.
     — Да нет, не хочу я так. Мне нужна только она.
     Игорь засмеялся над моей наивностью:
     — Ну и лох тогда ты! Так и будешь страдать? Если бы она тебя хотела — давно бы у вас всё случилось.
     Я молча лег в кровать и отвернулся к стене.

     Прошел год. Ничего не менялось в наших отношениях с Майей. Только все реже и реже появлялась она в институте, кривая её спортивных успехов резко шла в гору. Я же никак не мог сосредоточиться только на шахматах, и попутно увлекся вместе с другим приятелем Володей Соколовым и двумя его друзьями игрой на гитаре. Вечерами вчетвером собирались в пустующей институтской аудитории и разучивали популярные хиты того времени, раскатисто гремя по коридорам звуками электроаппаратуры. Примерно два или три раза в месяц по субботам в институте устраивались танцы, и мы с удовольствием обрушивали свои децибелы на головы танцующих девушек и парней.
      Майя никогда не приходила туда, хотя я несколько раз приглашал её оценить наши музыкальные успехи. Она весело отшучивалась:
     — Мне с детства медведь наступил на ухо, точнее на все уши сразу!
     И с некоторой ехидцей спрашивала:
     — Наверное, там у тебя куча поклонниц завелась, а?
     — Завелась, — вначале правильно реагировал я, и тут же делал «тактическую», как упорно доказывал мне Игорь, ошибку. — Ты же знаешь, что кроме тебя, мне никто не нужен.
     Майя улыбалась и загадочно молчала.

     Развязка наступила неожиданно.
     Во время очередных субботних танцев, когда я, разгоряченный шумным успехом у танцующей аудитории, потягивал за кулисами в перерыве холодное «Жигулевское», ко мне вихляющей походкой подскочил Леня Ферштер:
     — Слышь, Серега, отойдем — разговор есть.
     Я вышел с ним в коридор.
     — Ну?
     — Ты только не думай, что я хочу специально тебя расстроить, но...
     — Что? Майя?
     — Да. Я вчера видел, как она выходила из клуба на Гоголевском с Савелием под руку.
     Я посмотрел однокурснику в глаза. Он не выдержал взгляда и опустил голову.
     — Ладно. Спасибо за информацию. Леня.
     — Не за что…

     Майя нервно ходила по комнате и гневно сверкала глазами:
     — Ну и что? Мы с тобой разве муж и жена? Я встречаюсь с кем хочу! И когда хочу!
     — Я тебя люблю! Понимаешь ты? Очень люблю! И мне больно в последнее время от этого.
     Майя остановилась и подошла близко ко мне. Что-то дрогнуло в её лице, когда она спросила:
     — Почему тебе больно? Я в чем-то виновата?
     — Нет, ты не виновата. Это я придумал себе, что и ты испытываешь какие-то чувства ко мне. А это всё — мираж.
     Она молчала.
     Я собрал всю волю в кулак и обнял её за талию, легонько притянув к себе.
     — Не надо, — еле слышно прошептала она.
     — Майя... я давно тебе хотел сказать. Я люблю тебя. Выходи за меня замуж.
     — Ты серьезно? — глаза любимой прищурились, как бы по-новому взглянув на меня.
     — Вполне.
     И вдруг она засмеялась. Но не тем смехом, веселым, заливистым, к которому я привык, а едким, с нотками сарказма:
     — Ну и где мы жить после свадьбы будем, а? — пытливо заглянула она мне в глаза.
     — Снимем квартиру для начала или комнату.
     — Да? И на какие деньги мы будем жить? На наши стипендии?
     — Нет, я же скоро закончу учиться, и пойду работать.
     — Ага. Понимаю. Только знаешь, я привыкла жить в хороших условиях.
     — Я постараюсь создать их для тебя.
     Майя зло рассмеялась:
     — На что? На одну зарплату? Это мило. Ты даже не сумел вырасти как игрок за эти годы. Хотя нет, на гитаре, говорят, здорово ты тренькаешь!
     — А если я стану сильным шахматистом?
     Она помолчала, и потом, как будто собравшись с духом, выпалила:
     — А вот тебе мое условие! Я буду твоей только тогда, когда ты станешь гроссмейстером! — последнее слово Майя произнесла медленно, по слогам, как будто издеваясь.
     — Для тебя это так важно? — насупился я.
     — Да. Важно. Будь хотя бы, как я. Ведь часто же произносят: «муж и жена одна сатана».
     — Или как Савелий? — не выдержал я.
     Глаза её потемнели:
     — Да! Да!! Хотя бы как Савелий! Он — молодец! Из-за кордона не вылезает, играет турнир за турниром, приличные деньги привозит и квартиру уже себе купил.
     — Хорошо. Условие принято! — отчеканил я. — Надеюсь, ты свое слово сдержишь обязательно?
     — Сдержу, не беспокойся. Только я сомневаюсь что-то в твоем успехе.
     — Время покажет. А пока — прощай! — последние слова дались мне с огромным трудом.

     Я вышел на улицу.
     Странная волна металась по моей груди. Она то наваливалась на сердце жестокой болью, то уходила куда-то ввысь, к звездам, недосягаемо мерцавшими над моей головой, и снова, как будто отразившись от них, возвращалась в сердце. Горло сжимала странная судорога, душа моя плакала. Я медленно шел по вечерней Москве, глядя себе под ноги и поминутно прижимая ладонь к левой стороне груди. Многим позже я понял, что в эти минуты умирала моя первая, настоящая любовь, рвалась из груди, растворяясь в небытие.
     Но какое-то шестое чувство подсказывало: мы еще встретимся с Майей.

     Прошло время.
     Спустя год после разлуки с любимой я впервые пожал плоды моей сумасшедшей (иного слова не подобрать) работы над своим совершенствованием, став мастером. В шахматных газетах и журналах стала мелькать моя фамилия, иногда даже на одной странице с именем бывшей возлюбленной. Спустя еще год я, открыв очередной номер журнала «64», увидел фотографию цветущей Майи, вместе с Савелием.
     Они поженились.
     Однако это обстоятельство, как ни странно, нисколько не повлияло на мой настрой. Я с упорством отчаянного альпиниста лез наверх по нелегкой дороге профессионала, выигрывая турнир за турниром.

     И вот мой час настал.
     Телефонный звонок в уютном номере подмосковной гостиницы прервал мои сны. Я снял трубку и сонно произнес:
     — Аллё, слушаю.
     — Серега, ты спишь? — радостно заверещал знакомый голос.
     — Ну, ... а кто? Вовка, ты, что ли? — начал просыпаться я.
     — Наконец узнал, дрыхнуть меньше надо, ага! У меня к тебе сразу несколько новостей. С какой начинать? — это голос Вовки Соколова, который стал спортивным функционером, сотрясал телефонную мембрану.
     — С плохой.
     — Заметано. В турнир, в котором ты завтра начинаешь играть, в последний момент включили женщину, так что норма гроссмейстера на пол-очка повысилась.
     — Тьфу ты! Теперь 12 из 15 надо набирать, — расстроился я.
     — А сейчас одни хорошие новости для тебя.
     — Говори, не томи!
     Володя немного помолчал, как будто желая придать своим словам больший эффект и выпалил:
     — Женщина эта — чемпионка Москвы этого года. И знаешь кто?
     — Кто? — задал я вопрос, уже предвидя на него ответ. Внутри всё всколыхнулось, умом я понимал, что это должно быть безразлично мне, но душа, она отказывалась верить.
     — Кто-кто... Майя наша, что — забыл уже?
     — Нет, хорошо помню. Спасибо за новость.
     — А это еще не все! — заорал Вован в трубку.
     — Что еще?
     — Она по слухам, развелась недавно с Савелием своим. Что-то у них не сложилось там. Поговаривают нехорошее... — голос друга приобрел оттенок таинственности.
     Я чертыхнулся.
     — Меня не интересуют сплетни. Когда завтра жеребьевка?
     — В пять вечера начало. Одежда парадная. Настроение оптимистичное. Договорились?
     — А что так торжественно?
     — Там будет высокое начальство из спорткомитета. Не подведи, а?
     — Не подведу.
     Я положил телефонную трубку на аппарат и подошел к окну. Вот мы и встретились. Завтра увидимся, интересно, как она сейчас выглядит? И помнит ли наше условие? Ведь здесь у меня есть шанс выполнить его. И тогда…
     Что-то похожее на волнение сдавило грудь. Однако, господин бывший гитарист — бросить сомнительные переживания прочь! Тебя ждет тяжелая двухнедельная работа! И если разные сентиментальные волнения будут отвлекать твой мозг, ничего хорошего не жди. Завтра... завтра... да.

     Я уверенной походкой вошел в турнирный зал, по привычке опоздав на несколько минут. Это была моя давняя примета — чуть задержаться к открытию, игроки, знаете ли, люди суеверные. Окинув глазами собравшихся людей, быстро прошел к отдельному ряду стульев на сцене, предназначенных для участников.
     Майи там не было.
     «Может, пошутил Вовка или что-то переиграли?», — я почувствовал, что если бы это случилось, острое разочарование было бы главным впечатлением первого дня турнира.
     На сцену к микрофону взгромоздился какой-то партийно-спортивный деятель и затянул скучную речь о торжественности данного момента. Я не слушал оратора, искоса поглядывая на вход.
     ...« — И, благодаря неустанной заботе нашей родной партии и правите...»
     Она вошла, и зрительный зал разразился аплодисментами. Оратор прервал свою речь, недовольно покосился на Майю. Чемпионка Москвы была великолепна. Она изменилась, превратившись из девушки в красивую молодую женщину. Неторопливо пройдя мимо кресел зрительного зала, она поднялась на залитую ярким светом сцену. Великолепный костюм оранжевого цвета, как всегда, прекрасно сидел на её фигуре. Я старался сохранять невозмутимое выражение лица, но, как потом поведал мне Володя, внимательно наблюдавший за моими вазомоторными реакциями, — лицом заметно побледнел.
     — Женщине простительно опаздывать, тем более — такой привлекательной! — повернул к ней свое упитанное рыло партийный деятель. — Садитесь, мы вас чуть заждались.
     На сцене был лишь один свободный стул в самом конце ряда, и она прошла к нему, обдав по пути всех участников ароматом французских духов. Все, словно по команде, поворачивали головы ей вслед, лишь я один, как констатировал потом мой дружок, внимательно изучал контуры последнего ряда зрительного зала.
     — Начинаем жеребьевку! — громогласно провозгласил с небольшим акцентом судья из Риги Ивар Круминьш.
     Все зашевелились.
     — Первой приглашается Майя Звягинцева, Москва!
     Она подошла к длинному столу и выбрала одну из шестнадцати больших матрешек, стоящих на нем. Судья открыл деревянное изделие, вытащил небольшую бумажку и провозгласил:
     — Номер два!
     Майя улыбнулась, и, покачивая небольшой дамской сумочкой, проследовала на свое место. Я внутренне напрягся в предчувствии чего-то неизбежного.
     «Только бы не номер четырнадцать мне... только бы не четырнадцатый...» — с этой мыслью через пару минут шагал я к столу выбирать свою матрешку.
     ...«Так... вот она... вот моя игрушечка, третья справа. Бог любит Троицу... только бы не четырнадцать...» — я взял расписную деревяшку и сам открыл её. Белый листок выпал оттуда и, немного покружившись в воздухе, упал на пол. Я посмотрел вниз. Главный судья, наклонившись, подобрал его у моих ног, и провозгласил:
     — Номер четырнадцать!
     Наши глаза встретились. Майя уже через секунду после судейского объявления тоже знала: она играет со мной в последнем, пятнадцатом туре.

     Мерный тик шахматных часов казалось, совпадал, со скоростью мыслей, непрерывно проносившихся в моей голове. Вот уже больше двух недель, отрешившись от внешнего мира, я шаг за шагом шел к своей цели. Это был пока главный турнир жизни, и я сумел как никогда, настроиться на гигантскую по объему работу мозга.
     С Майей я не разговаривал.
     При встречах в турнирном зале, которые, естественно, были неизбежны, я лишь первым здоровался с ней, но и только. После каждой партии, вечером за Майей приезжала машина и увозила её в столицу. Все остальные участники жили в гостинице в пяти минутах ходьбы от места игры. Майя выступала не очень удачно. Женщине трудно играть в мужских соревнованиях. Там все по-другому, все сложнее и самое главное — отсутствует непредсказуемая логика милых созданий.

     У меня получалось всё.
     Прекрасные атаки чередовались с длительными, технично разыгранными эндшпилями, по ходу турнира удалось применить давно лежавшие в багаже интересные дебютные новинки. К тому же «катил фарт» — так выражаются игроки, когда в игре с равными по силе соперниками сопутствует везение.
     В итоге перед последним, пятнадцатым туром я набрал 11 очков и мне оставался сделать только один шаг к гроссмейстерскому званию — выиграть черными фигурами.
     В последнем бою. С ней. Моей бывшей любимой.

     Сказать, что я нервничал перед последней игрой — это значит, — ничего не сказать. Всю ночь я не сомкнул глаз, часто вставая с постели, и кругами ходил по своему просторному номеру. Я два раза принимал горячую ванну, чтобы уснуть, но ничего не помогало.
     «Мне нужна только победа! Только... не думай о ней... нельзя... я физически ощущаю эту гору на плечах... ты сможешь... лучше бы с каким гроссом вместо неё играл... вот судьба... нарочно так не придумать... какая она... плюнь! Забудь... она — не твоя! Она оказалась в самом деле не той, какой я вообразил когда-то... неужели я люблю её до сих пор? Нет... не может быть этого! Завтра размажешь её, как будто по стенке, она играет интересно, но немного легковесно. Спать... да какой сон? Уже сегодня... через семь... нет через шесть часов сорок пять минут... мы начнем эту партию...»

     Майя, стоя, ждала меня за шахматным столиком. Я подошел и она, улыбнувшись, протянула мне свою узкую ладонь:
     — Ну, здравствуй... наконец.
     — Здравствуй, — я пожал её руку, кисть была холодной, как будто Майя только пришла с мороза.
     Она привычно поправила фигуры, длинными пальцами пробежавшись по ним с быстротой пианиста. Потом, немного подумав, двинула вперед на два поля королевскую пешку и переключила часы.

     Игра началась.
     Майя прекрасно вела партию. Она уже в дебюте захватила инициативу, в привычном для себя стиле пожертвовав пешку. Я часто погружался в длительные раздумья, а она, сделав ход, вставала из-за столика и медленно прогуливалась вдоль сцены около ряда демонстрационных досок. Зрителей было много, и среди них мелькали знакомые нам обоим лица.
     Моя позиция ухудшалась. Ценой невероятных усилий мне удавалось пока гасить грозную инициативу белых. Во время размышлений я кожей чувствовал её пристальный взгляд, — то со стороны, то прямо перед собой, когда она присаживалась на свой стул.
     ...«Так... спокойно... сейчас вроде полегче стало... а она — какая молодец! Играет с душой... еще не хватало мне сегодня пропереть... но впереди вроде намечается эндшпиль... а там женская логика нередко дает сбои... так... как приятно пахнет от неё духами... надо же... как будто специально задела мой ботинок под столом...» 
     Я поднял голову, а Майя, улыбнувшись, змеёю выскользнула из-за столика. Я проводил взглядом ее обтянутую костюмом фигуру, тонкую талию, стройные ноги и внезапно вспыхнувшее желание заставило меня вздрогнуть. Усилием воли я подавил его, приказывая себе сосредоточиться на позиции. Через несколько ходов игра уравнялась, главные атакующие фигуры белых были разменяны, и партия катилась к ничейному, на первый взгляд, исходу.
     Майя задумалась.
     Теперь я пристально смотрел на её красивое лицо, на глаза, направленные вниз на доску, на губы, что-то неслышно нашептывающие во время размышлений. Игровое время подходило к концу. Вдруг Майя подняла руку и потянулась пальцами к своему королю.
     Я не поверил своим глазам! Она делает ход, который явно ошибочен!! Я сидел потрясенный, до тех пор, пока, Майя, переключив часы, не посмотрела на меня.
     Я всё понял.
     Она специально сделала ход в пропасть! Кровь мгновенно бросилась мне в лицо. На сленге игроков это называется «слив партии»!
     «Как? Она хочет... она хочет специально проиграть мне? Она?? Майя... Майечка...»

    Мурашки пробежали по моему телу. Неожиданно, как будто вырвавшись из небытия ушедших лет, нахлынули воспоминания забытых ощущений, прорывая, как плотину, — огромным потоком воды, мою когда-то данную себе клятву — забыть Её во что бы то ни стало. Забыть, не вспоминать, не ждать. Не звать. Но судьба все же свела с Нею, помимо всех желаний и клятв.
     Я слышал нарастающий шум недоуменного шепота восклицаний болельщиков и участников турнира, сопение тучного судьи рядом с моим ухом. Он держал в руке белый конверт, ожидая, когда я сделаю этот контрольный ход, с тем, чтобы тут же положить его перед Ней, и потом, согласно правилам, забрать бланки с записью партии и Её секретным ходом, сверить положение на доске и объявить время доигрывания.
     Но я медлил и вспоминал...

     В зале кто-то не выдержав, крикнул: «Ход! Ход!!» 
     Майя, не отрываясь, смотрела мне в лицо. Красный флажок угрожающе поднялся в почти горизонтальное положение. Я хорошо чувствовал время, и знал, что в такой позиции флага мне осталось секунд пятнадцать на размышление. Я поднял голову и встретился с умоляющими глазами Майи. Через несколько мгновений она всё поняла... рука потянулась сначала к бланку, лежащему на краю стола, потом вдруг её дрожащие пальцы оказались на моей левой кисти.
     В зале зашумели.
     Круминьш вышел к краю сцены и поднял обе руки вверх, призывая публику успокоиться. И в этот момент сопевший рядом судья выкрикнул:
     — Время!!
     Флажок на моих часах рухнул. У стоявшего за спиной Майи молодого парня демонстратора отвалилась челюсть, и он от неожиданности с оглушающим стуком выронил длинный кий, служащий для передвижения магнитных фигур на огромных досках в глубине сцены.
     Майя вздрогнула от резкого звука и выпрямилась.
     — Я сдаю партию! — заявила она судье.
     — Поздно, черные раньше просрочили время, — хладнокровно ответил тот. — Оформляйте бланки!
     Я расписался на своем и протянул его Майе. Тонкие пальцы её по-прежнему дрожали.
     — Не огорчайся за меня, Майя! — я, улыбаясь, взял её бланк и расписался. На секунду мой взгляд задержался на таком знакомом почерке, немного витиеватом, но строго сохранявшем свою точность на протяжении всей партии, что говорило о сильном характере его обладателя.

     Зал шумел.
     Я встал со стула и не спеша пошел к выходу. Темный цвет моей рубашки не мог скрыть влажных пятен пота, выступавших около подмышек и на спине. Секретарь судейской коллегии догнал меня в дверях зала, напомнив:
     — Через три часа закрытие турнира и банкет! Не опаздывайте!
     — Хорошо, — ответил я и вышел на улицу.

     Четыре часа подряд я медленно ходил по улицам этого подмосковного городка, испытывая необычайное облегчение.
     Стемнело.
     Я подошел к большому зданию, где проходил турнир, заглянул в сверкающие окна банкетного зала. Участники, организаторы, журналисты, разные деятели стояли кучками, держа в руках бокалы с шампанским, и разговаривали. Мои глаза, немного привыкнув к ослепляющему свету, отыскали Майю. Рядом с ней находился Володя, что-то оживленно втолковывая моей бывшей любимой. Майя поминутно оглядывалась на вход, как будто ожидая кого-то. Я, постояв около окна минуты две, повернулся и направился в гостиницу.
     Войдя в номер, быстро принял ванну и лег в постель. Нервная система знакомо зудела беззвучными покалываниями миллионов невидимых иголочек. Огромное напряжение спадало, организм властно требовал отдыха. Я потянулся, щелкнул тумблером настольной лампы и через пять минут крепко заснул.

     ...Странный звук вывел меня из состояния сонного блаженства.
     «Боже мой, что это? Неужели опять они — горничные с уборкой... так рано, мать их!»
     — Попозже! Сплю еще! — выкрикнул я, не размыкая глаз.
     За дверью стало тихо. Я повернулся на другой бок и уже снова задремал, как стук в дверь повторился. Я открыл глаза, посмотрел в окно и молниеносно сел на кровать. Внезапная догадка прошила меня насквозь. На улице было темно.
     «Значит, это не горничная, а...»
     Я вскочил, быстро оделся. Сердце мое выскакивало из груди, когда я лихорадочно поворачивал вправо ключ, торчавший в замочной скважине. Я потянул дверь на себя, и она медленно открывала моему взгляду фигуру в красном платье, стоящую напротив — Майя... — теперь и мои пальцы задрожали, как несколько часов назад её.
     — Можно войти? — незнакомым голосом произнесла она.
     — Да... конечно... — я посторонился, и она прошла в комнату, легонько задев меня плечом.

     ...Я жадно целовал такие знакомые губы, и боль, что преследовала меня по пути домой в далекий памятный вечер, как будто возвращалась из небытия. Она расплывалась щемящей нежностью по всему телу, отзываясь какими-то неведомыми до этого звуками, ощущениями; то отпуская меня от себя, то вонзаясь клинком в самые глубины души, неизвестные до этих сладостных минут. Майя ласкала меня с жадностью женщины, потратившей много лет на что-то другое, ненужное, чуждое её организму, так долго ожидавшему Любви, а вместо неё заключенному в застенки казематов однообразных будней. Я целовал её между красивых ног, — она стонала, запрокинув голову и вонзаясь острыми ноготками рук в мои плечи. Сладкий вкус её естества будоражил мое сознание, и в эти минуты я любил её, забыв все годы горького ожидания, все внутренние клятвы, которые я давал себе, забыв все лишения, которые я был вынужден терпеть на пути к этому проклятому званию.
     Майя шептала мне на ухо слова раскаяния, одновременно она забавно комментировала наши любовные ласки, её «зайчишкина» щербинка постоянно открывалась мне в знакомой родной улыбке. Я трогал пальцами эту щербинку, объясняя, что только за нее когда-то давно полюбил такую недоступную девушку, а она смеялась, шепча мне, что какой же я негодяй, что не сделал сегодня победный ход в нашей партии.
     — Все равно ты выиграл... ты выиграл... я дурочка... мне надо было догадаться сразу, какой ты у меня гордый... — тихо говорила она.
     Я целовал её красивую грудь, и Майя резко реагировала, когда мои губы бисеринками нежных прикосновений перемещались чуть выше набухших сосков, и гладила меня по голове нежными пальцами; крепко прижималась ко мне внизу, с расширенными глазами получая те неведомые мужчинам импульсы, когда кажется, что душа улетает куда-то далеко вверх и вот она, уже не в теле, а стремиться в бездонную высь.
     — Вот как это, значит, бывает... — тихо прошептала она, когда её тело, извивавшееся дугой в таком полете души, успокоилось и блаженно замерло в расслабленных объятиях.
     — А ты разве не испытывала это раньше? — ошеломленно спросил я, заглядывая Майе в глаза.
     — Нет... никогда, — прошептала она. — Это меня Бог наказал, наверное, за то, что я тебе тогда сказала, это ты, только ты — настоящий гроссмейстер... пусть не в этих дурацких шахматах... а здесь... со мною... здесь... в любви.
     Я целовал её в небольшие ямочки на щеках и нежно вытирал катящиеся из глаз слезы. Мы говорили, перебивая друг друга, и все слова как будто наполняли до краев один большой сосуд, название которому — нежность.

     Наступило утро.
     Солнце проникало через тяжелые шторы на окнах и веселыми зайчиками прыгало по паркетному полу. Я, опустошенный, лежал, закрыв глаза, и прислушивался к себе. Майя сладко сопела на соседней подушке, подложив локоть под голову. Странные ощущения испытывала моя душа в эти минуты. Я тщетно пытался возвратиться в то состояние, которое испытывал несколько лет назад, и — не мог. Что-то новое, неизбежное, неуловимо жестокое поселилось внутри меня и, как я не старался прогнать его вон, — не получалось.
     «Опустошение? Очень похоже. Ведь говорят так правильно: Цель — это ничто, движение — всё. И что теперь? Неужели я могу постичь что-то еще, более высокое и недостижимое мне? Не знаю... думаю — вряд ли. Такое повторить? Нет, это уже будет совсем не то, совсем по-другому».
     Майя зашевелилась, повернулась на другой бок. И в эту секунду я понял, что так мучает меня. Я с пронзительной отчетливостью ощутил, что тогда — в той пятнадцатиминутной поездке, а не сейчас — вместе с ней в постели, тогда — тесно прижавшись к куртке и вдыхая незнакомо-волнующий запах её волос, а не теперь — когда я могу гладить руками её голое тело; да, именно в автобусе я был по-настоящему счастлив той завораживающей неизвестностью наших будущих отношений, тогда я наслаждался блеском её глаз, с замиранием сердца; тогда я любил Майю всей силой своей наивной души, на которую она была только способна. И это чувство сгорело в пламени атак многочисленных шахматных баталий, когда я, образно выражаясь, — обдирая руки и душу до крови, лез наверх по этой высокой горе под названием — титул гроссмейстера. Я поднялся на вершину за минуту до своего добровольного поражения, и сам же теперь падаю вниз, потому что выше той Любви ничего не бывает. А она умерла.

     Мы пили кофе и разговаривали ни о чем, когда зазвонил телефон. Я снял трубку:
     — Да? Привет, Володя. Когда? А... минутку, я тебе скоро перезвоню.
     Майя с любопытством посмотрела на меня.
     — Друзья беспокоят?
     — Да, — ответил я, помешивая ложечкой сахар.
     Она помолчала и спросила:
     — Когда у тебя будет новый турнир?
     — Никогда.
     Глаза Майи расширились.
     — Как? Почему... ты что? — она начала догадываться о причинах некоторой моей холодности утром. Потом, еще помолчав, задала главный вопрос:
     — А как же... как же мы? Я не могу без... — она чуть не сказала «без тебя», но самообладание и гордость взяли верх:
     — Без шахмат, без игры, а ты всё... бросаешь? — каждое слово давалось ей с большим трудом.
     — Не знаю. Там видно будет, — спокойно ответил я.
     — А что ты сегодня будешь делать?- с некоторой надеждой спросила она.
     — Сейчас увидишь.
     Я набрал домашний номер Володьки Соколова и весело крикнул в трубку:
     — Вовк! Как там? Аппаратура настроена?? Отлично! Я еду!