За хвост

сценки из литературной жизни

Действующие лица

Анатолий Андреевич Крылейчик, поэт, член Союза Писателей, 55 лет
Вячеслав Спиридонович Лейкин, поэт, 39 лет
Александр Александрович Пыхта, поэт, 72 года
Алевтина Григорьевна Богомолова, поэт и молодежный активист, без возраста
Октябрина Михайловна Щец, председатель ЛИТО, поэтствующая, без возраста
Николай, поэт, зампред ЛИТО, 25 лет
Василий, поэт, 23 года
Дмитрий, молодой человек

безмолвствующие поэты и гости
репортеры с телевидения
гардеробщица

Пролог

Фасад Дома Культуры, изрядно обшарпанный и потраченный временем. Видны два окошка на первом этаже, между рам какие-то пакеты и тряпки, тривиальная советская лепнина над входом, несколько ступенек вниз, деревянная дверь с аккуратно выведенным от руки объявлением:
 18 декабря
                концерт авторской песни
  «Наполним музыкой глаза…»
исполняют братья
А. и А. Васюки
вход свободный
 ДК им. Эйзенштейна
цена билета колеблется
30 р.
Возле двери на ступеньках стоят двое молодых людей весьма интеллигентного, но, как ни странно, современного облика.
Один: Ну, что, пойдём…
Другой: Может, не стоит…
Один: Да ладно, пошли… докуривай…
Один открывает дверь, пропускает другого вперёд, другой заглядывает внутрь, закрывает дверь, выкидывает в урну окурок и смотрит на первого. Первый пожимает плечами, приоткрывает дверь, заглядывает внутрь. Из-за двери недовольный скрипучий голос:
«Молодые люди, туда или сюда… а то шляются туда сюда, а у нас ремонт… сквозняк…»
Оба одновременно закрывают дверь. Голос продолжает что-то говорить, но почти ничего уже не разобрать. Оба уходят. Идёт крупный снег, зажигаются фонари и окна домов.




   Действие Первое

Весьма обширная комната в полуподвальном помещении Дома Культуры. Окон нет. Вдоль стен висят картины, в основном, пейзажи, довольно-таки банальные. В дальнем углу – чёрный рояль, на нём разбросаны какие-то листы и тетради. В ближнем – старый комод, самовар и книжная полка. В центре комнаты – два больших сдвинутых вместе стола, по периметру которых расставлены стулья. На стульях сидят поэты и гости. Они сосредоточены к правому краю. Половина стульев пустует. Во главе стола восседает пожилая дама в красном видавшем виды пиджаке. С левого края сидит, заложив ногу на ногу, молодой человек в полосатом джемпере и внимательно разглядывает свои пальцы. Тусклый свет. Поэты оживленно обсуждают что-то, но слов не разобрать.

Щец: Здравствуйте, мои друзья! Наше сегодняшнее собрание посвящено творчеству выдающегося русского… российского поэта Афанасия Никитина. Афанасий Никитин был выдающимся русским поэтом… быть может, не столь выдающимся, как Пушкин или Есенин, но всё же таким… Позвольте, я прочту. Я подготовила тут доклад…

Роется в невероятном ворохе бумаг и, наконец, извлекает помятый листок в косую линейку. Поэты оживленно обсуждают что-то. Гости заинтересованно молчат.

Чуть более возвысившийся из гула голос одного из поэтов: Так что же я, гараж в третьем ряду строить буду!
Щец (расправляет бумажку, долго откашливается, начинает читать): В ряду так называемых поэтов…
Николай: Пожалуйста, тише.
Щец: Молодой человек! С какой стати я должна… доклад о Есенине…
Николай: Октябрина Михайловна, это я не Вам. Это я Сергею.
Щец (поправляя волосы): … так называемых поэтов… совсем сбили… поэтов второго ряда… ну что ты будешь делать! (садится, плачет).

Все близсидящие поэты принимаются её утешать.

Дмитрий (шёпотом, Василию): В ряду как называемых?
Василий (шёпотом): Так.
Дмитрий (чуть громче): Как – так?
Василий (смущённо): Пожалуйста, дайте послушать.
Дмитрий (улыбаясь краем рта): Кого?
Василий: Второго ряда.
Дмитрий (улыбаясь уже заметнее): Как Вы сказали, простите?
Василий (громким театральным шёпотом): Послушать её!
Дмитрий (перестав улыбаться): Так она же молчит.
Василий (покраснев): Она говорит, что Никитин – поэт второго ряда. Первый ряд – это Пушкин, Лермонтов, Гоголь…
Дмитрий: Гоголь?
Василий: Да. «Мёртвые Души» - это ведь поэма!
Дмитрий: А…
Василий: Ну вот. А второй ряд – это менее значимые поэты…
Дмитрий: Посмотрите. Первый ряд – это Крылейчик, председательница там, вот, а второй – Лейкин, Пыхта…
Василий: Вы не поняли. Речь идёт о русской классике. Менее значимые поэты, это…
Дмитрий: Для кого?
Василий: Что – для кого?
Дмитрий: Менее значимые для кого?
Василий (возмущённо): Дайте, пожалуйста, послушать.

Отворачивается в сторону Щец. Слушает.

Щец (успокоившись): … в числе поэтов второго ряда Иван Савич Никитин, один из представителей поэзии народной струи, как справедливо заметил критик Добролюбов, Кольцов и Огарёв… Мариенгоф… прошу прощения, это не отсюда… это я для другого… Ах, совсем меня сбили с толку… Я так разнервничалась…
Один из поэтов: Октябрина, а ты своими словами, от сердца, так сказать!
Щец: Да я не смогу… Ой, Вы знаете, я и не читала-то Никитина вовсе… вот если Есенин… (выдержав паузу, с вызовом) Я Вам не Октябрина! Прошу звать меня по отчеству!
Лейкин: Михайловна…
Щец: Слава! Мы с тобой не на базаре! Зовите меня на Вы и вообще… уважительно…
Лейкин (смущённо): Так Вы же сама сказали… (тупится в стол, замолкает, изредка оглядывая всех и снова глядя в стол).
Щец: Да что же это, а?! Что я хотела бы спросить! Вот при прошлом руководстве меня вообще гнобили… любимчики были у Толстеева… Крылейчик, кстати…
Крылейчик: Октябриночка…
Щец (переходя на крик и покрываясь неровными алыми пятнами): Я Вам не Октябриночка! Я не девочка какая-нибудь! Я председатель! Да… И вот когда Крылейчика Толстеев с Есениным сравнил… Я домой тогда пришла и разрыдалась. Я себе сказала… Ну нет… Не будет… Я ещё книгу издам! Две книги! Три книги издам ещё! (бьёт по столу кулаком) И меня примут! Слышите! Примут! Вступлю я ещё в Союз Писателей! И с Есениным сравнивать… Вот Белла Ахмадулина… Толстеев (рыдает, опустившись на стул и положив голову на руки).

Поэты сочувственно что-то обсуждают, но слов не разобрать. Из общего гула слышны отдельные реплики:
… стол и кулаком…
… так гараж и простоял без крыши…
… а Толстеев и вправду говорил, что Есенин…
… Сергей, а помните, мы в 78-м в баню ходили…
… не кулаком, ботинком…
… да полно Вам… будет… Никитин вот не стал бы…

Лейкин (задумчиво, Пыхте): Так она о каком Никитине?
Пыхта: Иване Савиче, поэте.
Лейкин: Ага… А я и думаю – Афанасий, он Антарктиду открыл в экспедиции с Колчаком, а тут вроде поэтическое общество… Ладно бы ещё Сергей, бард…
Пыхта: Никитин, как я понимаю, из второго ряда.
Лейкин: Вроде, да…

Гости удивлённо молчат.




Действие Второе

Та же комната. Те же лица, кроме Октябрины Михайловны и нескольких гостей. Тусклый свет.

Николай: Ну что ж. Время уже полтретьего. Кто захотел, тот пришёл. Октябрины Михайловны сегодня не будет, она не смогла прийти, просила передать…
Василий: Ничего страшного, надеюсь?
Николай: Радикулит.
Лейкин (задумчиво): Старость – не радость…
Пыхта: Побойся Бога, Слава! Наша Октябрина ещё такая молодая…
Лейкин: Охо-хо…
Василий: Конечно! (вежливо посмеивается).
Николай (приводя в порядок бумаги и подбивая их в стопочку): Начнём. Сегодняшнее заседание нашего содружества…
Лейкин: Литературного общества!
Пыхта: Поэтического объединения!
Дмитрий (разглядывая ногти): Какая разница…
Василий (услыхав): Вот именно! Дело не в этом. Вот я сегодня прочитал в Литературной Газете, что Пушкин писал Годунова в бане…
Николай: Василий, давайте Вы потом поделитесь информацией, сейчас я говорю, как руководитель.
Дмитрий (поглядев на Василия): В бане. Ну и что?
Василий (удивлённо глядя на Дмитрия): Поразительно!
Крылейчик: Молодой человек, что опять за сталинские порядки? У нас не партсобрание…
Николай: Анатолий Андреевич, когда очередь дойдёт до Вас, Вы выскажетесь, сейчас говорю я. Итак…
Крылейчик: Мне кажется, ты забываешься. Я – почётный председатель, член Союза Писателей, а мне – мне! – какой-то, извините, пацан рот будет затыкать!
Николай: Анатолий, я прошу Вас быть вежливее. У нас всё-таки поэтическое сообщество… содружество… да как хотите! И сегодня я по праву заместителя председателя тут главный. Поскольку Октябрина Михайловна сегодня явиться не смогла…
Крылейчик (встаёт): Дамы! Господа! Я думаю, что должно же быть уважение к возрасту, к старшему, в конце концов! У нас же тут – богема, если хотите! Поэзия! А Вы, простите, как при Сталине! Когда я был на приёме у одного депутата, он мне так и сказал: «Крылейчик, Вы – поэт!». Поэт! Слышите! И я что хочу до всех до вас здесь донести… То, что надо быть мягче друг к другу, демократичнее… Всё же мы богема…
Николай: Хорошо, хорошо, Анатолий…
Крылейчик: Я Вам не Анатолий, понял? Какой-то пацан, который и знать не знает, как элементарно стихи складывать… рифмовать… будет мне рот затыкать. Ты рот мне не затыкай, ты слышите? Я когда в правлении Союза Писателей…
Пыхта: Анатолий Андреич, дорогой, ну будет Вам! А ты, Коля, тоже будь умнее, чем ты есть…

Крылейчик садится, гневно глядя перед собой в стену. Николай пускает по столам список. Поэты возмущённо что-то обсуждают, но слов не разобрать. Гости испуганно молчат.


Николай: Итак… Сегодня у нас не простое собрание. Скоро Новый год, кто хотел прийти, уже пришёл, время – без двадцати четыре, поэтому начнём. Давайте накроем на стол и будем читать по кругу стихи. Потом на повестке дня – выпуск очередного альманаха нашего литературного общества, надо дать название, определиться с суммой по деньгам…
Лейкин: Лучше сразу с этим решать, потом спокойно почитаем, выпьем.
Николай: Слава, тебе слово уже давали…
Лейкин: Да нет… Я просто хотел стихи прочитать. Я уже лет пять такие длинные стихи не писал. И тут вдруг… ночью…
Пыхта: Озарило, Слав?
Лейкин (смущённо): Да как… Даже вот не знаю… Оно такое… Не совсем приличное… С чёрным юморком… Я в стиле Одеялова написал… Как он…

На столе постепенно появляются закуски, торты, печенье, шампанское, пластмассовые стаканы.

Николай: Раз у нас нет возможности собраться в Новый год, отпразднуем сегодня. Пусть каждый скажет тост, и будем читать стихи. (Делает толстый бутерброд с колбасой и жуёт. Василий открывает шампанское, пролив себе на брюки, и разливает по стаканам).
Лейкин (смущённо): Может, сразу со сборником решим?
Николай: Слава, я дам тебе слово позже!
Лейкин (смущаясь ещё более): Да я просто хотел рассказать, я вот стихотворение такое большое написал…
Николай: Вот и прочитаете, когда очередь до тебя дойдёт.
Лейкин (пожимая плечами и отказываясь от предложенного шампанского): Я вот… принёс… (достаёт откуда-то бутылку водки).
Поэты (с интересом): Ого!
Лейкин (каждому): Хотите?

Все отказываются. Николай недоверчиво косится на Лейкина. Дмитрий улыбается.

Поэты (с одобрением): О-о-о…
Лейкин (удивлённо): Да что ж это… Я один буду? (радостно) Ну и ладно.
(Наливает себе полстакана. Все чокаются. Пьют.)
Николай: А как же тост?
Пыхта: Да я вообще-то не пью…
Василий (слегка покраснев и захмелев): Да я тоже не скажу, что пью… не то, что прямо совсем не пью… а так… Николай, а ты пиво… как?
Николай: Бывает.
Василий: Отлично. Может как-нибудь в баньку сходим? С пивком там? Ты в баню-то как? Ходишь?
Николай: Да, хожу. По субботам.
Василий: Один или компанией?
Николай: Компанией. Там в основном старички. Но ты приходи. Созвонимся!
Василий: Обязательно надо! Просто у меня такая компания… такой круг общения, что о поэзии как бы и не поговорить не с кем… А тут… (растрогавшись, замолкает. Снимает очки и усердно протирает их платком).

Поэты произносят тосты, но слов не разобрать.

Лейкин (наливая пятые полстакана и воспользовавшись общим гулом): Так вот, что я хотел рассказать… (Пыхта пододвигается на стуле ближе к Лейкину). Ехал я на днях из Москвы. Брата там навещал, он в Кузьминках живёт, в позапрошлом году…
Николай (расслышав Лейкина): Вячеслав! короче, пожалуйста!
Лейкин: … в позапрошлом году он жил в Перово. Так вот, значит, стою я на Курском, смотрю расписание. До электрички ещё полчаса. Возьму-ка, думаю, пива. Чтоб не бегать ещё, купил сразу самую большую, два литра. А тут ко мне женщина подходит…
Пыхта: Молодая?
Лейкин (кивает): Молодая. Лет сорок пять. Вот… и говорит: так, мол и так, сумочку у меня на вокзале украли. С документами, деньгами. И справку даже показывает из милиции, что, да, украли. Родственники меня, её, в смысле, должны завтра встретить, а сегодня податься ей некуда… Я говорю ей: поехали ко мне. Она плачет… Дождались электричку, поехали…
Пыхта: Так ты, Слава, холостой?
Лейкин: Холостой. Ну так что дальше? Дальше пиво-то оказалось сильным… «Охота крепкая»… Ну я и напился и вышел не на той платформе… А электричка последняя… И она вышла, по платформе мечется, что делать не знает – она же тут не была… Первый, так сказать, раз… Ну, и пошли мы вместе… Пешком…
Пыхта: Пешко-ом?!
Лейкин: Пешком… Через лес пошли. Благо, снега ещё не было… Восемь часов по лесу шли… Она босиком… Каблуки сняла… Через бурелом…
Пыхта: Ну ты даёшь!
Лейкин: Я-то что? Вот женщина эта… Ну так пришли мы ко мне. Поели, потом я ей стихи читал… Одеялова ей очень понравились… Потом вот мы… Проводил я её до двери… телефон оставил… И, представляешь, звонит мне и говорит: «Слава, а ты можешь всё это описать в стихах, про нас?» Я говорю – могу. И вот, написал… Такое прямо вдохновение… В стиле Одеялова…
Пыхта, Николай и Василий: Ну, уж читай, Слава!
Лейкин (читает, все глубокомысленно слушают)

На электричке, в полвторого ночи
От Курского вокзала на рысях
Мы ехали, чтоб сделать путь короче
А вышло так, что и сказать нельзя
Два литра пива оказалось много
Хотя, казалось бы, здоровый я мужик
Конечно, не скажу, что было плохо
Но засыпать в пути я не привык
А эта дама, что я встретил на перроне
Была наивна, молчалива и робка
С нее я глаз не отрывал в вагоне
До самого последнего глотка
А дальше оказалось - мы не дома
Осенний лес, ночь, бурелом и тьма
Сняв туфли с каблуками, шла за мною
До самого утра, не зароптав
Потом я отогрел ее стихами
Покуда мы сидели за столом
Я чувствовал ее горячее дыханье
И сам дышал, признаюсь, тяжело
Моя рука скользнула под столешней
И наугад нащупала бедро
А от бедра куда как интересней
Чуть выше, выше. Впрочем, все равно
Я тотчас передвинул табуретку
И словно невзначай свет отрубил
Потом бюстгалтер расстегнул довольно метко
Потом тепло грудей я ощутил
Мой скромный друг стоял по стойке смирно
Когда она расстегивала... Что ж
С той ночи знаю я, что в этом мире
Есть женщина, рождающая в сердце дрожь
Венера! Афродита! Моя радость!
Позволь сей скромный стих тебе одной
Мне посвятить. Увы, прошла уж младость,
Но на тебе я снова молодой

 (Закончив, смущённо, с долей вызова): Вот так…
Пыхта: Да, Слав… не ожидал… Как же не стыдно… Здесь же дамы…
Лейкин: Да я предупреждал ведь… Несколько раз спросил…
Пыхта: Тут же женщины… А ты…
Лейкин: Да я Одеялову читал на кухне, ему очень понравилось… Так и сказал… Слава, очень хорошо так…
Николай: Вот на кухне и читай такое. А здесь – литературное объединение.
Пыхта: Да… Ложка дёгтя в бочку мёда… Молодые люди тут такие стихи читали! О любви! Тосты говорили красивые…
Лейкин (гордо): Мне Одеялов сказал, когда я ему на кухне читал…
Николай: Слава! здесь не кухня!
Лейкин: Так и у меня… О любви… Вот Одеялов…
Пыхта: О любви! Да какая любовь! Да сейчас вообще… Где она – любовь? У молодёжи не любовь, а только извращение… секс… О любви надо было при советской власти писать! А сейчас надо о политике! О ценах в магазине! Что пенсионеры в автобусах льгот… не…  того… Вот я прочту (читает)

Со всех телеэкранов орут, кричат, бубнят
Что плохо было при советской власти
А лучше чем сейчас? Не водка - сплошной яд
И в колбасе есть мясо лишь отчасти

И олигархи захватили все себе
А нам, пенсионерам, только крохи
Хочу спросить в лицо - не стыдно ли тебе
Летать на Кипр, когда вокруг так плохо

Под красным знаменем нет места для врага
Я верю, пролетарии еще восстанут!
И пусть моя правдивая строка
Буржуям поперек их горла встанет!

А вы говорите… о любви…
Николай: Дмитрий, сейчас Ваша очередь.
Дмитрий (тихо): Это посвящение моей жене…
Пыхта: Кому?!
Дмитрий (тихо): Жене. Супруге.
Пыхта: Вы женаты? А сколько же Вам лет?
Дмитрий (тихо): Двадцать два.
Пыхта: А, тогда хорошо! Любовь! Да, у молодых такая любовь! А вы говорите – секс, секс… Молодёжь сейчас отличная! О любви писать надо! Да! А я думал, школьник тут сидит…
Дмитрий: Нет, просто хорошо выгляжу. Спортом занимаюсь.
Богомолова (смотрит с обожанием): А каким?
Дмитрий: Шахматами.
Николай: Можно потише? Дмитрий, читайте.

Дмитрий читает.

Проснуться вечером. Ждать лето.
Не зажигать в квартире свет.
Взглянуть в окно – как все одеты?
Узнать погоду из газет.
Спросонья путаешься в числах –
Часы, термометр, календарь.
Пригладить волосы. Умыться.
Газеты снова пролистать.
Сварить себе покрепче кофе.
Сна фотоплёнку засветить.
И строчек рукописный морфий
В блокнота вены спешно влить.
Одеться наскоро и выйти
Под фонари и снегопад.
Успеть купить до всех закрытий
Чай, папиросы, шоколад.
Прийти домой. Под шум рекламы
В какой-то радиоигре
Смотреть на отраженье лампы
И Невский в снежной кутерьме.

Лейкин доливает остатки водки в стакан. Николай и Василий, захмелевшие, сосредоточенно разглядывают свои ботинки. Богомолова смотрит с обожанием, её глаза влажны. Поэты молча что-то обсуждают, но слов не разобрать.

Все, наперебой: Замечательно! Какой молодой, а какие глубокие мысли! Что ж… что-то личное! А вот в наше время! Дмитрий, где Вы учитесь? Есенин, кстати…

Лейкин: Одеялов, когда я ему читал… (засыпает, падает со стула, едва не уронив Пыхту).
Николай: Да-а…
Пыхта: Ай-ай-ай, Слава, Слава… (цокает языком).

Гости удивлённо молчат.



Действие Третье

Та же комната. Действующие лица те же, что и в первом действии. Тусклый свет. Поэты что-то обсуждают, в их словах чаще всего мелькают цифры. Гости растерянно молчат.

Щец: Дорогие мои друзья!
Пыхта: А кстати, какое сегодня число?
Крылейчик: Двадцать седьмое…
Николай: Можно потише?
Щец: Молодой человек! Всем нельзя нравиться… Обязательно найдётся один, которому не люблю… вот нашёлся… (собирается плакать, все смотрят настороженно. Богомолова с обожанием смотрит то на Василия, то на Дмитрия и чему-то улыбается).
Крылейчик: если так дальше пойдёт, я могу уйти! Пусть так! Если дело во мне, (встаёт) я уйду! Если на этом закончатся все эти распри! Меня избрали почётным членом, хотя я и состою в Союзе Писателей, я могу уйти…
Николай: Кто избрал Вас?
Крылейчик: Не затыкайте мне рот! Субординация, знаете ли, сталинизм… Вот он сказал: а мне стали ближе… что ж… (садится)
Николай: перейдём к повестке. Первый вопрос – разделение нашего общества «Пегас». В виду того, что наше ЛИТО явно раскололось на два лагеря, я считаю целесообразным реорганизовать его на две…
Крылейчик: Если дело во мне, пусть…
Николай: О Вас вообще сейчас речи не идёт…
Крылейчик: Вот так всегда! И какой-то пацан…
Богомолова: Друзья мои! друзья… мои! Ну, давайте не будем ссориться (театрально воздевает руки, напоминая собой ужасающую пантомиму плача Ярославны). Мы же все здесь! Все! Друзья! Вот Высоцкий, например, писал (читает текст песни Высоцкого с интонациями, подходящими для провинциального исполнителя романсов)

Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а так.
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош.
Парня в горы тяни - рискни.
Не бросай одного его.
Пусть он в связке одной с тобой.
Там поймешь, кто такой.

Если парень в горах не ах,
Если сразу раскис и вниз,
Шаг ступил на ледник и сник,
Оступился - и в крик.
Значит, рядом с тобой чужой.
Ты его не брани - гони.
Вверх таких не берут, и тут
Про таких не поют.

Если ж он не скулил, не ныл.
Если хмур был и зол, но шел,
А когда ты упал со скал,
Он стонал, но держал.
Если шел он с тобой, как в бой,
На вершине стоял хмельной,
Значит, как на себя самого,
Положись на него.
Вот ведь, друзья! А когда я была комсоргом в семьдесят пятом году, нас повезли на выставку полузапрещённого тогда художника…
Дмитрий: В Мордовию?
Богомолова (с обожанием): Нет, в Москву!
(Крылейчик, Щец и Пыхта смотрят на Дмитрия с негодованием)
И вот сегодня я захотела поделиться с Вами (достаёт огромную книгу) творчеством этого художника, который приближает нас к русским нашим корням… (листает книгу, глядя на всех с видом человека, демонстрирующего директору художественной школы рисунки своего ребёнка).
Николай: Да-да, это очень интересно, но давайте чуть попозже. Итак, голосуем и высказываемся по кругу…
Крылейчик (встаёт): Молодой человек! Это диктатура! Нельзя разделяться! В девяносто первом Ельцин сказал: «Берите столько власти, сколько сможете». В итоге взяли, Чечня, дефолт…
Николай: Александр Александрович, прошу Вас.
Пыхта: Знаете, я человек деревенский. Вот у нас когда свадьба была, гуляли все вместе, и старики, и молодёжь. Вот как я считаю!
Николай: Вячеслав.
Лейкин: Ну, вот семья. Больные уединяются, здоровые… веник целиком сломать тяжело, а прутик…
Николай: Василий, Вы.
Василий: Если сможем мы к старичкам приходить…
Крылейчик: Ни стыда, ни совести! Тут вот дамы, а Вы их старичками! (Показывает на Богомолову, Богомолова смотрит с обожанием, Щец энергично кивает головой). Знаете что! Когда я был на приёме у депутата Госдумы… он говорил, да, диктатура, разъединение… нельзя, слышите! (Встаёт). А то будет тут Пегас, Вегас, Лира, Марихуина… простите… то есть, это… Вы поняли! (садится).
Николай: Дмитрий, Вы.
Дмитрий: Слишком много давления авторитетов.
Крылейчик: Вот я вообще Вас первый раз вижу, какое уже давление? Моё?
Щец: Вы который раз? Третий? А уже говорите! Надо хотя бы двенадцать!
Дмитрий (тихо): Вот видите…
Николай: Хорошо. Как будем называть сборник? Есть варианты?
Богомолова: Посмотрите, друзья! Мы здесь чтобы воспарить над суетой! Подняться! Мы, если не оседлали, конечно, Пегаса… то уж за хвост точно уцепились! Друзья мои! Друзья мои!
Николай: Мой вариант – Дыбенские Голоса.
Щец: Нельзя. Толстеев запатентовал.
Николай: Так он же умер.
Щец: А авторское право у родственников.
Николай: Хорошо. Ваш вариант.
Щец: Голоса над Дыбенском.
Пыхта: А Дыбенск почти уже в Христорадск переименовали, по-старинному… лучше, может, Пегас над Христорадьем?
Николай: На том и порешим. Кто за?
Богомолова: Друзья! Вы только посмотрите, какие былинные, русские корни! Вот валькирии, вот бог Вотан! Как чудесно!
Николай: У Анатолия Андреевича Крылейчика сегодня День рождения. Давайте поздравим его. Анатолий Андреевич, примите от нас поздравления и этот скромный букет (дарит Крылейчику розу, красиво упакованную).
Лейкин: А я слышал, что Мандельштам просто сам с собой говорил, а жена за ним записывала…
Пыхта: Так вот почему у него стихи такие странные. Зато Нобелевскую дали в 1988 году.
Дмитрий: Нобелевскую премию не дают посмертно.
Лейкин: А я вот думал, дожил ли Мандельштам до восемьдесят восьмого…

Стук в дверь. Входят девушка и молодой человек, у молодого человека камера. «Дыбенское телевидение. Можно вас поснимать?» Все: «Да, да, конечно, можно!» Суетятся, убирают со стола лишние бумажки. Дмитрий качается на стуле, еле заметно улыбаясь.

Щец (встаёт, принимает позу, театрально): Дорогая Алевтина Григорьевна! разрешите поблагодарить вас за прекрасную поэтическую иллюстрацию к картинам замечательного художника и подарить вам этот скромный букет. (Берёт розу Крылейчика и дарит Богомоловой).
Гости виновато молчат.
Репортёры уходят.

Пыхта: А сколько книга стоит? Шестьсот?
Богомолова: Полторы!
Пыхта, Лейкин, Щец: У-у-у… Мы лучше открыток накупим!
Николай: А вот у меня тут книжка «Как писать стихи». В разных стилях, можно научиться. Ну не как Есенин, конечно… С обложкой – восемьдесят, без – пятьдесят.
Все: Да, да, очень нужная книга! Обязательно нужна!

Дмитрий берёт со стола один из лежащих там сборников, принадлежащих перу членов ЛИТО, открывает в начале, читает эпиграф
«Люблю Россию я, но странною любовью» А. С. Пушкин.
Дмитрий извиняется, встаёт из-за стола и уходит. Поэты что-то обсуждают, но слов не разобрать. Гости безразлично молчат.

Занавес

На занавесе изображено окно, в нём видны верхушка заводской трубы и купол церкви. За окном летит пегас, в зубах держащий лиру. Перед занавесом голоса Никитина и Есенина.
Никитин: Серёж, про какой второй ряд они говорили?
Есенин (устало махнув рукой): А-а…

   Эпилог

Та же обстановка, что и в прологе. Те же молодые люди.
Один: Может, стоило туда пойти?
Другой: Думаешь?
Оба курят и молчат. Докурив, садятся на скамейку и открывают бутылку вина.