Треух для белого лиса

Серый рассвет занимался над лесом. Просыпался сосновый бор, потягивался гибкими станом, хрустя обледенелыми веточками, и покряхтывал по-стариковски, пеняя бокогреюшке за нрав лютый.
Неспокойная выдалась ночка: ветреная, вьюжная. Потрепала непогодица многовековые ели, поломала младые сосенки, добавила сухостоя чаще непроходимой на погибель людскую. И все благодаря Зиме-владычице – норовом суровой!
Пробуждался  лес навстречу новому дню, а вместе с ним и зверье всякое глазу показалось. Защебетали птицы, расчертил белоснежное покрывало заячий след, взревел в чащобе медведь-шатун, залаяла у реки лисица, приветствуя еще не видимое солнце.
- Слышишь, тять, заголосили, - прервав работу, вскинул голову розовощекий Починок. Прислушался. – Погодя силки гляну. Авось попался кто.
 - Авось и попался, - поддержал сына кряжистый старик.
Глянул на приемыша, стряхнул со лба пот, и вновь за дело. Справно мелькал неутомимый движок, расчищая тропинку от избы до калитки: не поскупилась ночная вьюга,  навалила по самое колено.
- Вот бы лиска… али две. Да чтоб шкурка побогаче, - мечтал тем временем молодец, глядя затуманенным взором поверх палисада. – Шапку новую пошить... Третью зиму ношу. Стыдоба…
- Паче стыдоба, нежели голытьба. Греет маковку и то благо, - пестовал сына старик, поглядывая из-под кустистых бровей. – Негоже тварь лесную без надобности губить, себе дороже.  Разобидится Лесовик, заморочит, к рукам приберет другим в назиданье. 
- Почто я Лесовику? Проку от меня, что от кота молока, - рассмеялся Починок, страха не ведающий,  и вновь принялся за работу, отца боле не слушая.
А старик тем временем бурчал да поучал, как полагается. Буйну голову уму разуму научал.
- Лесовику может и без надобности, а только  Макоши-матушке дороги переходить не след. На беду лисий лай слышится. Знать, ступает лапами Правь, да порядок блюдет. Накажет, коли не послушничать станешь.
Не внял Починок увещеваниям отца своего названного, отмахнулся от слов мудрости седовласой, пошел в лес своекорыстия ради. Бродит средь елей могучих, ловушки ставленые проверяет, да все без толку. Пусты, что осилье, что волосянка. Хаживало зверье недалече, а в силки не попалось. Или же выбралось живехонько.
Стоит Починок у последней ловушки, с треуха снег стряхивает, да на судьбу-злодейку сетует. Оставила без обновы, окаянная! Ходить ему далее девками-потешниками смеянному. Ох, ходить!
Вдруг слышит, за падалицей кто-то песнь поет, да так задушевно, что мимо пройти невмочь.
Перебрался Починок через лежину, видит, девица на стволе поваленном сидит, веточку игольчатую в руках вертит. А на плечах шуба лисья, рыжая, пушистая – загляденье. Всем шубам шуба!
- Отчего так песня твоя печальна, красавица? – спросил у девицы Починок, взора от глаз раскосых оторвать не может.
- Оттого и печальна, что одна-одинешенька скучаю, – ответила певунья.
- Так и не одна уже, я туточки, - рассмеялся Починок  и пошел вприсядку, дабы красавицу развеселить.
Улыбнулась девица удалому танцу молодецкому и спрашивает:
- Почто по лесу один бродишь?  Лихого люда нынче не счесть.
- По силки ходил, да без толку все, - пожаловался Починок.
- Так и без толку? – вновь улыбнулась девица, белой рученькой припол шубейки поглаживая.
- А-то, конечно, - принялся кручиниться молодец. -  Думал шапку  новую пошить, а ни зайца, ни лисоньки…
- Почто тебе шапка? Ужели эта не греет? – удивилась певунья.
- Другую хочу, чтоб этой краше. Аки шубка твоя. Всей верви на зависть! - признался Починок и снял с головы треух старый, тятькой пошитый.
- Всей верви на завить, говоришь, - повторила девица, сверкнув лисьим глазом, и задумалась.
- Спой еще, красавица. Уж больно голосок у тебя дивный. Слушать – не наслушаться, - упрашивал тем временем Починок.
Налюбоваться на красу девичью не может. Так хороша – словами не описать!
- И спою, и треухом новеньким одарю, и спутницей верной стану, коли найдешь клок от шубейки моей, сучьями валежа вырванный, - заговорила  певунья. – Будешь, как я, лисью шерсть на теме носить, да шкурой  богатой похваляться, - сказала и спрятала личико за ворот пушистый, так что сокрыл его мех по самые бровки.
Обрадовался Починок. Велико дело клочок меховой обрат вернуть! И шапка ему, и песнь благодарственная в награду! И женушка, коей краше во всей округе не сыскать! Кинулся к валежнику на поиски.  Увидав же, стал на колени,  тянется, дабы с сука снять, а как дотянулся, тотчас лисом белым обернулся.


Ночь пришла метелистая, снежная. Засвистел меж еловых стволов ветрило, застонали младые сосенки, к земле клонясь, завыл буран, хмурясь седыми тучами, а в избе справной тепло и уютно. Пышет жаром печка-матушка, гонит прочь стужу лютую, на порог не пускает.
Разыгралась непогода, согнала все семейство в дом, дела справлять, да по хозяйству хлопотать, в тесноте, да не в обиде. Дед валенки латать взялся, бабка за тесто хлебное принялась, девки по лавкам расселись с веретеном да шерстью.  И лишь детвора с Мурлыкой без дела остались: один у опечка греется, другие с полатей свесились, да сказ сказать требуют.
Глянула на деток бабка, отряхнула руки о передник, да заговорила:
- Слух меж охотников прошел, что завелся в нашем бору лис среброшкурый, самой Макоши-матери взысканец…