Маттавия. Если из-за забора видны рога, значит, та

 
 1.3. Маттавия. Если из-за забора видны рога, значит, там есть буйвол


Шумная деятельность, прибывших из неведомых краев, загадочных незнакомцев все более не нравилась начальнику тайной стражи синедриона. Он приказал следить за каждым шагом неразлучной троицы. Чутьем опытного сыщика, Маттавия улавливал, что, с виду беспорядочные перемещения и действия чужаков, преследуют какую-то определенную конечную цель. Но пока не мог понять сути этой цели.
Пришельцы слонялись по кабакам, базарам, постоялым дворам и притонам. Но не просто болтались в безделье и праздности, а повсюду заводили разговоры о новом пророке и его учении, несущем людям избавление от всякого зла и вечную благодать. При этом они говорили непонятные и чудные вещи. С одной стороны, по их рассказам выходило, что вот-вот грядет царствие божие к людям. С другой же – приводили слова Иисуса-назаретянина о присутствии этого царствия  внутри любого человека, в его сердце.
Они вещали о прощении ближнего и любви к нему, более того – о любви к врагам своим. И в то же время грозили небесными карами за допущенные грехи и проступки. Страшили скорым концом мира и окончанием жизни человеческой. Голод, мор, землетрясения, войны, беззакония – все это грядет перед неизбежным концом и принесет неисчислимые беды племенам человеческим – пугали чужаки, называя себя последователями новой веры и призывая встретить Иисуса, как Спасителя человечества.
Необычность, противоречивость и запутанность изложения нового вероучения, россказни о каждодневных чудесах, совершаемых пророком, вбивались, как гвозди, в головы горожан, застревали там, обрастали еще более диковинными подробностями и передавались дальше.
Причем таинственные незнакомцы неизменно вызывали своих слушателей на дискуссии, провоцировали их и учиняли постоянные массовые драки, в которых сами почему-то оставались совершенно невредимыми, хотя и не обладали ни комплекцией Голиафа, ни ловкостью Давида.
Город начинал бурлить от слухов о пришествии в Иерусалим назаретянского мессии, хотя сам Иисус, судя по донесениям агентов Маттавии, пока об этом не помышлял, странствуя со своими ближайшими учениками по отдаленным южным селениям Самарии.
- Следует все же задержать таинственных субъектов, - решил главный синедрионский страж, - и допросить их с максимальным пристрастием.
Памятуя о повелении Каиафы, не трогать пока чужаков, Маттавия задумал схитрить. Пришельцы будут задержаны стражами случайно, как участники очередного побоища, вместе с иными драчунами и нарушителями спокойствия….
- Смотри, у него опять одиннадцать… Сам Гефест помогает рыжему… Везет чужаку… Боги весь вечер на его стороне…, - разноголосый шепот  сопроводил очередной бросок костей. Кости бросил приземистый, но очень коренастый человек в коротком грязно-светлом плаще, похожий на подгулявшего моряка. Выбросивший до этого шестерку с четверкой громадный могильщик, грязно выругался и окинул противника злобным взглядом.
- Истинно, ему помогает, не иначе, сам  Иблис, - крупный сизый с красными прожилками нос могильщика грозно подтянулся к верхней губе с торчащими в стороны тонкими длинными усами, будто смазанными канифолью, а волосатая ручища сгребла кости вновь в деревянный резной стаканчик.
-  Не гневи богов именем дьявола, - затрещал сидящий рядом долговязый человек с нескладной фигурой, подвижным лицом и плутоватыми глазами, резко вздернув плечами, отчего клетчатый халат на нем распахнулся, обнажив тощую волосатую грудь, - не поминай не ко времени злых духов и их слуг.
- Заткнись, дохлая гусеница! – рявкнул могильщик, и кончик его носа налился кровью. В профиль он напоминал громадного рыжего таракана, готового наброситься  на ускользающую добычу. Он бросал кости уже четырежды, и всякий раз сумма их была на единицу меньше, чем у соперника, который невозмутимо сметал со стола мелкие монеты в бездонный карман своего широкого плаща.
Сидящий у очага кот пугливо покосился на возмутителя спокойствия и вновь уставился немигающими глазами в затухающее пламя.
- Прости, я не вижу причин для твоего гнева, - миролюбиво заметил Фагот, - глаза его косили в разные стороны – один и вовсе в потолок, другой – в сторону очага, где один за столом, сиротливо нахохлился кот. Лишь под носом затопорщился пух неразличимого цвета усишек – признак сдерживаемой ярости.
Он и в самом деле не хотел ссоры – таверна всего лишь на треть была заполнена народом. Судя по одежде, преобладали здесь пастухи, погонщики, извозчики, а также мореплаватели и купцы, наезжавшие в сухопутный Иерусалим за восточными сладостями и пряностями, привозимыми из соседней Аравии. Следовало дождаться времени, когда таверну заполнят, лучше всего воспринимающие идеи сопротивления существующей власти, различные лавочники – зеленщики, ткачи, горшечники и мелкие уличные торговцы. Именно они внимали мятежным речам Фагота и Азазелло всей душой, а, накачавшись дешевым кислым вином, орали во всю силу своих луженых глоток славу Иисусу и громогласно требовали его пришествия в Иерусалим.
Могильщик со всей силой потряс стаканчик с костями и протянул его Азазелло, - бросай же ты первым, на этот раз! – Он швырнул на стол два денария. Толпа охнула – это были большие деньги.
Тот покладисто склонил голову, хищно блеснув клыком в свете плошки, добавил два своих денария и выбросил кости на заскорузлую поверхность темного стола.
- Три…, - ахнули в толпе, - он выбросил всего лишь три очка….
Могильщик торжествовал. Его длинные тараканьи усы плотоядно шевельнулись и сделали стойку, протянувшись к ушам. Он, не глядя, бросил кости и протянул руку к монетам, не сомневаясь в своем выигрыше.
- Два-а-а-а…, - протяжно простонала толпа, - он вновь проиграл… Это неслыханно… Клянусь великим Юпитером-громовержцем – так не бывает….
Угреватый, выразительно красный нос могильщика налился спелой сливой, усы встопорщились, рот изрыгнул сочные многоярусные проклятия.
- Ты! Гнусный прохвост, продавший душу Вельзевулу! – рев проигравшего, казалось, встряхнул стены таверны. Своими ручищами он сгреб отвороты плаща Азазелло и встряхнул его, приподняв над столом. – Твоей рукой водил сам дьявол!
- Кто же водил тогда твоей  рукой? – вновь встрял Фагот. И в наступившей сразу тишине добавил неестественно скрипучим тонким тенорком, - ты каждый день общаешься с царством мертвых, и все эти козни - твоих рук дело, дабы свалить свои шашни с демонами на невинных людей… Ты, мерзкий кладбищенский червяк… Грязный горшок с вонючим тухлым горохом….
В громадной туше могильщика запросто уместились бы три Фагота. Глаза его налились кровью, он тотчас выпустил Азазелло и, вскинув невероятной величины кулачище, со всего маху со страшным грохотом, пригвоздил Фагота к табурету, на котором тот сидел. Но это ему показалось, да и остальным тоже – что пригвоздил. На деле, Фагот слегка отклонился в сторону и ловко дернул великана-могильщика за локоть, продолжая его движение  вниз, отчего тот и издал ужасное громыханье, с размаху всем телом врезавшись в заплеванный и замызганный грязный пол. Тяжеленный табурет, с сидящим на нем Фаготом, подкосился и рухнул на голову несчастного могильщика.
Четверо его сообщников, находившихся в толпе и должных продолжить драку, а также задержать пришельцев до прихода стражников, бросились на Фагота. Остальная толпа тоже не собиралась быть сторонними наблюдателями. В ход пошли лавки, стулья, кувшины. Шум в таверне установился неимоверный.
Хозяин таверны, неумытый, засаленный, с длинным плаксивым лицом и выпуклыми рачьими глазками, при первых же звуках начинающегося побоища, шмыгнул в дверцу, рядом с очагом и затаился в подвале, с тоской и прискорбием вслушиваясь в доносящийся сверху гул. Ему чудилась гибель всего его имущества и невосполнимые финансовые потери.
Кот же ничуть не переменил позы. Он сделал вид, что происходящее в таверне его нисколько не касается. Сидя мордой к очагу, он томно обмахивался длинным изломанным веером, который тавернщик, вероятно, использовал для раздува жара в очаге. Прищуренные глаза его покоились на не прожаренном бараньем боке, насаженном на длинный вертел с толстой деревянной ручкой. Лишь при начавшейся массовой схватке, он воровато метнулся по сторонам и задул три плошки, освещавшие угол таверны с очагом и, став при этом, абсолютно неразличимым для чужих глаз. В лапах его очутился тяжеловесный вертел, а бараний бок был аккуратно положен на тлеющий очаг.
Фагот, удивительно легко ухватив двумя руками увесистую дубовую скамью и, помахивая ей перед собой, стал оттеснять наступавшую толпу вбок. Длинные полы его диковинного клетчатого халата развевались по сторонам подобно крыльям большой хищной птицы. С одной стороны он не давал нападающим подобраться к ним сбоку и с тыла, с другой же теснил их спинами в сторону Азазелло.
В  свою  очередь,  Азазелло,  с  ревом, -   во   имя   Иисуса  нашего! -выдергивал поочередно противников из пятящейся оравы и швырял их  за спину.
А здесь уже наступала очередь затаившегося в темноте кота. Вооружившись длинным увесистым вертелом, он бил приземлявшуюся после броска Азазелло жертву деревянной рукоятью по затылку, и та покорно затихала на полу.
- Слава Иисусу, - непрерывно дребезжал Фагот в такт раскачивающейся скамье….
Троица работала вдохновенно и слаженно. Поэтому битва закончилась в считанные мгновения, так и не успев, в общем-то, начаться по-настоящему.
Тавернщик, слышавший все это время непрерывный грохот, угрожающий вой и жалобные вопли, уже попрощался со своей таверной, решив, что от нее не осталось и камня на камне. Когда шум схватки стих, он, немного выждав, робко вернулся в трапезный зал.
 К его безмерному удивлению почти вся мебель была цела. Лишь табурет, пострадавший от столкновения с головой могучего могильщика, являл собой разрозненные куски дерева, да скамья, которой махался Фагот, лишилась одной ножки и треснула посередине. Перевернутые во множестве столы практически не пострадали, пол был усеян черепками кувшинов, тарелок и кружек. Все прочее было совершенно цело.
Ущерб оказался небольшим. Тем не менее, хозяин таверны сделал и без того плаксивое лицо, крайне удрученным и воздел руки кверху, готовясь во весь голос высказать свою скорбь по уничтоженной посуде и неуплате за выпитое и съеденное. Ему казалось, что в зале остались одни мертвецы, и он заголосил пронзительно и печально.
Однако звук  оборвался рукой Фагота, зажавшего ему рот. Вслед за этим откуда-то вывернулся и Азазелло. Он выхватил из-за пазухи увесистый кошель, приятно звякнувший серебром, развязал его, дернув за шнурок, и сделал вид, что вывалит все содержимое на испоганенный сражением пол.
Тавернщик, тотчас опустив руки, подхватил с живота огромный грязный фартук из грубой ткани и проворно подставил его под кошель. Звон сыплющегося серебра был для него небесной музыкой, а внезапно свалившееся богатство, на которое можно было купить, по крайней мере, еще одно такое же заведение, враз сделало выражение его вечно кислого лица изумленно-радостным.
Кот, тем временем, вновь нанизав бараний бок на острие вертела, послужившего для ратных дел, сунул его в тлеющий очаг.
- Восславь Иисуса, - рявкнул Азазелло счастливому тавернщику, закончив выгрузку серебряных денариев в подставленный фартук.
- Хвала Иисусу, - козлетоном ввернул Фагот.
- Слава Иисусу, - почти эхом откликнулся ошеломленный свершившейся чередой событий владелец заведения. Он с трудом верил в небывалую удачу.
Отдаленный звон колокольцев, спешащей к таверне тайной стражи, заставил победителей поторопиться. Они вышли из зала, поглядывая в сторону дворца Ирода, откуда доносился тревожный звон.
Присоединившийся к друзьям вальяжный кот грыз на ходу бараний бок, поочередно вытирая лапой, испачканные в жир, победно торчащие усы….
Проходя возле пологих склонов горы Мориа, им почудились звуки меланхолической, плакучей и  тягучей музыки. Ближе к западному отрогу высокого холма музыка стала звучать громче и заунывней.
- Однако, музыка печали - коротко выразил предположение Азазелло.
- Кого-то хоронят, - веско дополнил кот. Весь его вид говорил о явном преувеличении им собственных заслуг в одержанной только что победе.
Со стороны моря неожиданно подул холодный сырой ветер, а с потемневшего неба заморосил, дождь – не дождь, а какая-то изморось, что для Иерусалима было неправдоподобно….
Маттавия прибыл с отрядом стражников, когда возмутители спокойствия были уже далеко. Скоротечность боя дала беглецам значительную фору во времени.
Очухавшийся уже могильщик, бессмысленно трогал окончательно замалиновевший и расплющенный нос.  Усы его обвисли к плечам, а маленькие, узко посаженные злобные глазки, смотрели на мир с детским недоумением. Он так и не понял, что произошло и ничего не смог пояснить начальнику тайной стражи по поводу исчезновения наглых чужаков. Побоище было кратковременным и жестоким.
Трупов, впрочем, как показалось ранее тавернщику, не было вообще. Как не было и серьезно изувеченных, среди подвергшихся избиению посетителей. Все они поднимались с пола с кряхтеньем и оханьем, ощупывая побитые места и проклиная чужеземцев, действовавших столь вероломно и нещадно. Собственно и обрисовать толково ход схватки не смог никто.
Все однообразно припоминали виртуозное фехтование скамьей долговязого клетчатого верзилы, затем рывок, полет, сноп искр в глазах и небытие. Получалось, что потерпевшие даже не видели коварного врага, отправившего их в пелену кратковременного забытья.
Маттавия недоумевал, но добиться большего не смог. Хозяин таверны клялся всеми богами, что вообще ничего не видел, так как спустился в подвал за вином, а когда возвратился -  все было уже кончено. Естественно он помалкивал о денариях, заботливо оставленных ему таинственными незнакомцами, сокрушался об ущербе и требовал от властей помощи для взыскания причиненных убытков.
Главный страж синедриона, окинув взглядом поле сражения, тут же повелел каждому присутствующему заплатить тавернщику по восемь ассов. Что было сделано незамедлительно, поскольку все были наслышаны о суровости условий подземной тюрьмы синедриона.
Так ничего и не выяснив, под оживленные причитания хозяина разгромленного заведения, Маттавия покинул таверну, решив, однако, повторить попытку захвата опасных чужаков.
Он задумал выяснить их истинные намерения, наладив личную слежку….
Над Иудеей повисла душная летняя ночь. Чуя грозу исступленно трещали цикады. Густые тяжелые тучи нависли над Мертвым морем, которое сливалось с приземистым берегом в одну черную массу. Яркие вспышки молний рассекали тьму и тогда становились видны три фигуры, по узкой горной  тропе, гуськом, продвигающиеся к заброшенным соляным копям. Первая, отличающаяся  коренастым сложением, несла в руке смоляной факел, дававший скорее больше угольного цвета дыма, нежели света.
 Четвертая фигура в черном плаще с капюшоном двигалась несколько поодаль, приседая к земле каждый раз, когда очередная молния вырывала из мрака окрестности.
Копи истощены были еще во времена царя Соломона. Позднее они служили и местом погребения умерших. Узкие подземные коридоры разветвлялись, переходили в широкие галереи, переплетались и скрещивались между собой. Случайные путники, забредавшие туда, терялись в паутине лабиринтов и, не найдя обратной дороги, погибали от истощения. Отчего в переходах, нишах, вырубках и залах запутанных катакомб повсюду, во множестве, валялись различные кости и черепа людей. Тысячи летучих мышей нашли себе пристанище под сводами галерей и коридоров. В расселинах и трещинах гнездились ядовитые змеи, свиваясь в шипящие омерзительные клубки.
Первые раскаты грома рванули воздух над неподвижной морской гладью. И с его ударами немедленно хлынул ливень, густая завеса которого полностью скрыла от преследователя фигуры трех ночных скитальцев. Маттавия мгновенно промок насквозь и попытался приблизиться к идущей троице. Но этого не потребовалось. К изумлению начальника тайной стражи синедриона, следившего за непонятными чужеземцами, факел не погас и продолжал служить ему ориентиром.
С Мертвого моря внезапно прорвался порыв ветра, и ноздри Маттавии учуяли смрад гниющего камыша, смолы и серы. Он передернул плечами и еще больше ссутулился.
Подле высокой, темневшей неподвижной громадой, гряды огонь факела пропал, и Маттавия понял, что преследуемые вошли внутрь копей. Он метнулся следом, и вновь чадящее пламя факела указало ему путь. Воздух был сух и пах морем. Под ногами хрустели кости и остатки соляной породы. В сторону сполоханно метнулась стая летучих мышей, взбороздив тишину громким хлопаньем мощных крыльев. Троица, чему Маттавия был чрезвычайно удивлен, двигалась по запутанным лабиринтам быстро и уверенно, будто зная расположение переходов наизусть.
Наконец чужеземцы вступили в большой овальный зал, по обеим сторонам которого расположились широкие каменные скамьи и остановились. Высокий, блеснув в мерцающем неровном свете слюдой, закрывавшей его глаз, смахнул со скамьи полой халата полуистлевшие кости и жестом предложил остальным садиться.
Маттавия затаился возле стены коридора, ведущего в зал. Заговорщики, а, что это были именно заговорщики, глава тайной стражи не сомневался, были ему прекрасно видны. Его же они видеть не могли – факел освещал лишь небольшое пространство обширной пещеры. Было тихо, лишь какое-то неясное шуршание раздавалось в пустынных жутких лабиринтах.
- Сейчас к ним присоединится тот, который назначил встречу в этом мрачном, таящим ужас прошлых лет, месте, - подумал Маттавия, - и я увижу того, или тех, кто руководит этой странной троицей.
Характер и повадки у него были, как у горного волка – крадущийся, бесстрашный и умеющий напасть внезапно, так он себе его представлял, хотя встречаться с ним не приходилось.
Он сжал рукоятку короткого римского меча, которым владел великолепно. Этому мастерству его обучил бывший римский легионер, принявший иудейскую веру, оставшись в Иерусалиме и поступивший на службу в тайную стражу синедриона. На правом боку за пояс был заткнут также длинный, с узким лезвием, кинжал, в обращении с которым ему, пожалуй, не было равных в Иудее. Еще в далеком детстве он наловчился даже сбивать метательными ножами низко летящих птиц, а сейчас мог попасть в любую точку с расстояния в два-три десятка локтей.
Его ничуть не смущало, что противников будет не менее четырех. Пусть  даже, двое из них, сильны, он это знал, в кабацких потасовках и кулачных драках. Но меч, есть меч. Захватить живьем следует лишь главного из них – остальных можно убить. И глава иудейской стражи изготовился к бою.
Но он ошибся.
Расположившись на широкой каменной скамье, они сразу стали горячо обсуждать последние высказывания Иисуса из Назарета. Вернее разговаривали двое, а кот сидел на скамье со скорбным выражением усатой морды и уныло покачивал свисающей вниз правой лапой.
Говорил вначале только длинный в клетчатом халате. Широкоплечий с торчащим изо рта кривым клыком, воткнув факел в расселину стены, ему как бы аккомпанировал. Он воздевал руки, прикладывал их к груди, тряс кулаком, грозя неведомому врагу, в ужасе закрывал глаза, тер лоб в раздумье…. Короче, принимал участие в монологе длинного немыми жестами, сопереживая в подходящих случаях.
- Мы имеем только факты! Объяснений – увы – нет…, тягуче скрипел первый, подпрыгивая на каменном седалище и размахивая руками в широких рукавах халата, отчего тень его причудливо перемещалась на прилегающей стене. – Совершенные чудеса, впрочем, сообразуются с мессианским предначертанием галилейского пророка… Однако и ученики его наводят на странные размышления. Отчего чужаку Иуде доверена казна, хотя среди них есть профессиональный мытарь? Куда это бегает по вечерам юный Иоанн?…
Маттавия навострил уши. Иоанн был его доверенным лицом в окружении назаретянина. Используя доверчивость и неискушенность юноши, он получал от него различные сведения о перемещениях и встречах новоявленного мессии, содержании его публичных  проповедей и бесед с учениками. Все это делалось под предлогом того, чтобы удержать Учителя, в которого Иоанн фанатично уверовал, от опрометчивых шагов, которые могли бы не понравиться светской и религиозной властям Иудеи. Иоанн свято верил, что тем самым помогает спасти пророка от кары со стороны Рима и местных владетелей.
И вот чужаки сумели узреть что-то неестественное в поведении юного ученика. Но выводы, осмотрительно, делать не спешили, всего лишь констатируя факт и выражая сомнение.
Он наблюдал за ними уже две недели. Эти люди были явно отголоском какого-то необычайного чужого мира. И постоянно задавали загадки. Вот и сейчас, несмотря на то, что они шли через сильнейший ливень – одежда их, как и шерсть сопровождавшего их чудовищного  кота, была совершенно суха….
- Надобно за ним приглядеть, - коренастый криво ухмыльнулся, отчего его рожа приобрела еще более зверское выражение, - по-моему, девушки этого юнца совершенно не интересуют, значит….
На сытой лоснящейся физиономии кота была написана смертельнейшая скука. Свисавший к полу объемистый пушистый хвост чуть подрагивал, как это бывает у животных от ожидания.
- А, ведь выражение его морды показывает, что он улавливает суть разговора, - обеспокоился вдруг наблюдательный Маттавия, - но тема ему, якобы совершенно неинтересна. Весьма странное животное.
А клетчатый уже вошел в раж.
- … в это смутное время и мы уповаем на него, - трещал он, воздевая вверх правую руку с вытянутым указательным пальцем. – Со страхом и трепетом ждем мы его пришествия в Иерусалим! Ибо он истинный Мессия, и не ведаем мы, что ждет нас многогрешных с его приходом… Греховная суть каждого будет обнажена и всем воздастся по заслугам….
- Вот ты, - указательный палец ткнул в сторону коренастого, - предстань теперь в обличье своем настоящем!
Маттавия с ужасом увидел, что фигура клыкастого стала размытой, как в серебряном зеркале, ее сотрясли волнообразные движения, запахло серой…. Он зажмурил в страхе глаза, боясь ослепнуть при колдовстве, как он полагал это действо.
А когда он приоткрыл их, то на месте коренастого разбойника сидел покрытый рыжей густой шерстью сатир. Кончики его волосатых ног заканчивались короткими копытцами, а сбоку со скамейки свисал хвост, заканчивающийся пышной кисточкой. Лицо с лихо торчащей козлиной  бородкой напоминало морду козла и одновременно сохранило черты и разбойничье выражение своего клыкастого предшественника. Даже тот же кривой клык торчал в углу рта, свешиваясь над нижней губой угрожающе и сварливо.
- Падок на вино и блудниц, - провозгласил длинный, не сводя указующего перста.
- Есть такой грех, - покладисто согласился сатир и в руках у него внезапно обнаружился пузатый кувшин с вином, к которому он не замедлил приложиться.
Высосав, должно быть, не менее половины, сатир икнул, - но и ты, сдается мне, не носишь своей истинной личины, - он приглашающе протянул кувшин коту, который не замедлил взять его обеими лапами. И затем простер руки к субъекту в клетчатом халате, - явись и ты перед нами тем, кто ты есть на самом деле.
Кот, тем временем, также обмакнул усы в кувшин, мурлыча от удовольствия и помахивая хвостом.
 Длинный же, переломившись в нескольких местах своей нескладной фигурой, полыхнул голубым и превратился в грифона. На скамье гордо восседал лев с крыльями и головой орла. Глаза его немигающе уставились на неровный огонь факела.
Кот, допив вино, шваркнул пустым кувшином об пол. Осколки его бесшумно брызнули по сторонам. Он крякнул, как-то, не по-кошачьи, молодецким жестом вытер усы и выудил откуда-то из воздуха коричневый толстый продолговатый цилиндрик, похожий на плотно скатанный свиток пергамента. Мгновение и цилиндрик уже дымился в его усатой пасти. Затянувшись и выпустив изо рта густой пахучий клуб дыма, кот блаженно прищурил круглые  зеленоватые глаза….
Но вдруг встрепенулся, устремил свой взгляд в сторону ошеломленного Маттавии и заорал жутким дискантом, - нас подслушивают!
Начальник тайной стражи был храбрым, мужественным человеком, не раз смотревшим в лицо опасности. Он знал о существовании колдунов, не раз вылавливал различных ведунов и чернокнижников, которых затем по приговору синедриона предавали смерти. Слышал, что они могут превращаться в различных тварей, хотя сам этого и не видел. Не были ему в диковинку и огнедышащие драконы, которые, как сказывали древние рукописи, обитали в горах Аравии.
Но пыхтящий дымом, говорящий кот?... Рассудок Маттавии помутился. Он не верил своим глазам. Все члены его тряслись, как в лихорадке, пот выступил даже на пятках….
Тем временем у кота в лапе очутился круглый металлический цилиндр, тускло сверкнувший боками в свете факела. Он направил его в сторону парализованного страхом Маттавии, и в лицо начальника тайной стражи ударил сноп ослепительного света….
Как он вырвался из извивов кошмарного лабиринта и добрался до Иерусалима, Маттавия не помнил. Лишь в ушах его несколько дней непрерывно слышан был дикий, на самой высокой ноте, вой кота, сопровождаемый лихим уханьем сатира и раскатистым клекотом хищной голодной птицы. И грузный топот их обладателей, гнавшихся за ним до самого выхода.
И теперь перед первосвященником Каиафой сидел седой, до белизны, смертельно душой, уставший человек, который раскрывал бессильно рот, силясь что-то сказать, и не мог этого сделать. Маттавия полностью утратил речь…. Она возвратилась к нему лишь через полгода. Но прежним Маттавией – грозой иноверцев и чародеев, он уже не стал. И синедрион отказался от его услуг.
Продолжение следует