Н. Наседкин. Литературные мушкетёры. Д Артаньян

Литературные мушкетёры

(А. Акулинин, В. Герасин, В. Кравченко, В. Кудрин)


Вместо предисловия

Вероятно, не все тамбовчане в курсе, что в их родном городе живут писатели. Самые настоящие живые писатели. Сужу об этом, как модно ныне выражаться, по двум парадиг-мам. Приходилось мне, к примеру, интересоваться преподаванием литературы в наших шко-лах. Учителя-словесники любят проводить со своими подопечными всяческие олимпиады, викторины, игры, ринги и прочие литзабавы. Так вот, изучают, играючи, детишки в тамбовских школах творчество Пушкина, Некрасова, Тургенева, других классиков — и это замечательно. Из современных же писателей кого только не тревожат — Михалкова, Бондарева, Распутина, Евтушенко, Троепольского… Короче всех, кроме своих, тамбовских, прозаиков и поэтов. Не заслужили, видно.
Вторая же эта самая парадигма ещё более убийственна. Провёл я как-то небольшой опрос среди студентов и преподавателей нашего госуниверситета на предмет: знают ли они такого-то или такого-то местного писателя? Называл я имена самых маститых прозаиков, авторов многих книг. И — что же? Народ их, увы, не знает. Хотя, для полноты картины, стоит добавить, что большинство тех же самых студентов и их наставников не читали, к примеру, Владимира Маканина или Виктора Астафьева…
А писатели у нас в Тамбове есть. Более того, у нас, как и в столицах, имеются аж две писательские организации — нормальная и альтернативная. Так что поэтов и прозаиков на Тамбовщине никак не меньше тридцати, а то и сорока. Они пишут, сочиняют и публикуют свои творения в газетах, выпускают книжки в основном за счёт редких доброхотов-спонсоров. Не буду преувеличивать, не все, конечно, местные Есенины и Платоновы достойны олимпиад и викторин. Скажу больше: в литературе существует пять званий-рангов писателей: графоман, профессиональный писатель, хороший, талантливый и, наконец, гениальный. Так вот, насчёт гениев в Тамбове туго, с талантами, может быть, напряжёнка, графоманов — пруд пруди, и их в расчёт принимать не стоит; но вот профессиональных поэтов и прозаиков у нас хватает и хорошие писатели, слава Богу, есть.
Три года назад в своем очерке по истории тамбовской литературы «От Державина до…» (Тамбов: Новая жизнь, 1993) я высказал мнение-мечту, что «о тамбовской литературе во всех её гранях, проявлениях, со всеми именами и произведениями можно и нужно напи-сать солидный учебник и преподавать историю тамбовской литературы в тамбовских школах хотя бы факультативно». Увы, три года минуло, а что-то не слыхать, чтобы какой-либо из маститых наших филологов корпел над подобным подвижническим трудом.
Но вот только что появилась на свет вполне солидная по объёму брошюра «Выбор. Страницы литературно-краеведческой критики» Л. Поляковой — заслуженного деятеля науки Российской Федерации, доктора филологических наук, члена Союза писателей России, профессора Тамбовского государственного университета имени Г. Р. Державина, критика и литературоведа, известного на Тамбовщине. На страницах данной книги речь идёт о поэтах М. Румянцевой, С. Милосердове, И. Кучине, Е. Начасе, М. Кудимовой, Александре и Аркадии Макаровых, о прозаиках-патриархах местной литературы И. Елегечеве и А. Шилине… Хотя сборник оставляет впечатление отрывочности, обрывочности, разрозненности и разбросанности, хотя статьи, составившие его, были написаны и опубликованы десять и более лет назад, но всё же «Выбор» вполне можно считать составной частью будущего учебника «Тамбовская литература». Многие материалы сборника Л. Поляковой — готовые его главы.
Вот и подумалось: действительно, одному человеку вряд ли под силу создать подоб-ный капитальный учебник, так почему бы не написать его коллективно и поэтапно? Каждый местный критик и литературовед создаст отдельную монографию, а со временем из всех этих разрозненных книжечек-брошюрок и слепится-сложится полное учебное пособие по истории тамбовской литературы.
Решил и я, вслед за Л. Поляковой, внести свою лепту, тем более, что Лариса Василь-евна и тему подсказала, напомнив в «Выборе» высказывание И. Евсеенко на выездном засе-дании совета по прозе Союза писателей РСФСР на Тамбовщине в мае 1988 года. А сказал тогда бессменный многолетний (и по сию пору) заведующий отделом прозы «Подъёма», что в редакции этого регионального воронежского журнала считают прозу тамбовских литераторов наиболее интересной в Центральном Черноземье и что такие талантливые писатели, как А. Акулинин, В. Герасин, В. Кравченко и В. Кудрин, просто-напросто выросли на страницах «Подъёма».
Имена эти объединены не случайно. И не только страницы воронежского журнала их объединили, но и принадлежность к одному поколению в литературе, и, так сказать, специализация — все четверо пишут в основном современную «проблемную» прозу, работают в жанре рассказа и небольшой повести. Ну и, наконец, что немаловажно, их связывает и личная и творческая дружба.
Вот и родилась идея объединить их литературные портреты под одной обложкой, создав главу будущего учебника о группе прозаиков, которым сегодня уже далеко за пятьдесят и которые на протяжении последних лет являются как бы костяком Тамбовской писатель-ской организации.
Итак, речь у нас пойдёт о жизни и творчестве «трёх мушкетёров и д’Артаньяна» тамбовской литературы — Александра Акулинина, Виктора Герасина, Василия Кравченко и Валерия Кудрина (перечисляю по алфавиту).



Д’АРТАНЬЯН
(А. М. Акулинин)

На сегодняшний день в свои 58 лет Александр Михайлович Акулинин в Тамбове — литературный генерал, или, если уж до конца выдерживать аналогию, — д’Артаньян, лидер.
Он возглавляет местную писательскую организацию Союза писателей России, владеет частным предприятием «Книжная лавка писателя», которое не только торгует книжной продукцией, но и является по существу самым крупным тамбовским издательством. Ну и плюс ко всему А. Акулинин — автор уже полутора десятков книг, маститый в полном смысле слова литератор. Да и внешность у Александра Михайловича вполне генеральская: солиден, габаритен, окладистая седая борода, за которую товарищи-друзья в шутку именуют его Карлом Марксом. Практически, он добился всего, о чём мог только мечтать, — семейного благополучия, вполне весомого достатка, определённой литературной известности. И сам теперь с трудом верит, что он когда-то, будучи босоногим деревенским парнишкой, терпел муки голода. Не раз и не два писатель припомнит-опишет это в своих произведениях. Например, в одном из самых характерных «акулининских» своих рассказах — «Праздник прощания с игрушками». Там есть такой пронзительный эпизод: мать маленького героя повествования, колхозница, решилась и тайком унесла с тока пару пригоршней ржи в поллитровке. А дело сразу после войны происходило — известно, что можно было схлопотать за подобное «преступление». И вот когда два изголодавшихся «преступника», мать и сын, уже смололи рожь на ручной мельнице и, давясь слюной, предвкушали вкус настоящих ржаных лепёшек, раздался стук в окно:
«Мать испуганно ойкнула и заметалась. В сенях стояло помойное ведро со вчерашней золой, она притащила его в избу, вытряхнула в него муку и только сказала:
— Сынок…
И я понял, что мне надо было делать: схватил ухват, повернул ручкой вниз и торопливо стал перемешивать муку с золой…
К счастью, никто к нам не пришёл, видно, вишнёвой веткой ударил ветер по стеклу.
Не помнятся тогдашние мысли, помню только слёзы на моих глазах, плакать не хоте-лось, но они текли и текли.
Долго мнился мне горьковатый привкус ржаной муки. До самой зимы, до начала но-вого года. Старый год кончился хорошо и в нашем колхозе впервые после войны колхозни-кам дали по триста граммов зерна на трудодень…»
Или вот первая же строка из рассказа «Тихий полёт неубитой дрофы»: «Мы с Виталь-кой Торцовым очень хотели есть…» Писатель как-то признался, что вообще очень долго, лет до шестнадцати, думал, что самое величайшее счастье на свете — съесть зараз целый батон белого хлеба. Но странное дело, большинство «воспоминательных» рассказов А. Акулинина о детстве написаны с улыбкой, юморком, весело. Несмотря на голод и лишения, на военное и послевоенное лихолетье, всегда над деревней Большая Лозовка (Токарёвский район), где прошло детство будущего писателя, такое впечатление, светило солнце и не было никаких бурь.
И о зарождении своей мечты стать писателем А. Акулинин всегда вспоминает со смешком. До сих пор не перестаёт он удивляться: откуда в нём эта тяга к сочинительству взялась? Он ведь по всем законам не должен был писателем становиться. Мать у него вообще неграмотная была, отец с войны слепым вернулся, тоже не очень-то мог приобщить его к литературе… Ну, впрочем, родиться Саше Акулинину довелось не в простой деревне, а прямо-таки в уникальной: ведь Большая Лозовка уже к тому времени дала стране двух крупных писателей, лауреатов Государственных премий — Николая Вирту («Одиночество», «Закономерность», «Вечерний звон»…) и Петра Сажина («Севастопольская хроника», «Капитан Кирибеев», «Трамонтана», «Сирень»…).
Их судьбы, видимо, на Сашу Акулинина и повлияли. Ах, какой праздник случался, когда Вирта в гости к землякам приезжал — даже занятия в школе отменяли. Вот ведь какой почёт писателям! Вскоре после очередного такого приезда прославленного земляка — Саша тогда в шестом классе учился — учительница литературы задание дала: по картине, которую на доску вывесила, написать сочинение. Все пишут, сочиняют, в классе только скрип перьев стоит, а Саша размечтался и время упустил. Потом наспех что-то нацарапал и тетрадку сдал. А вот Лидка, соседка по парте, стихами умудрилась картину описать!
На следующий день — результаты: у всех хорошие оценки, у Лидки той же пятёрка, а у нашего героя — «кол». Это бы ещё ничего, да учительница вслух присовокупила: дескать, у всех в классе есть литературные способности, а вот у Шуры Акулинина никаких. От обиды он чуть не заревел. Прибежал домой, на печь с тетрадкой и карандашиком забрался и давай сочинять… стихи.
Пишет он стихи и до сих пор, но только для себя — поэта из него, как он сам считает, не получилось. Совсем недавно тамбовские читатели получили наконец возможность познакомиться с образцом юношеских поэтических опытов А. Акулинина. Дело в том, что он выпустил в своей «Лавке писателя» отдельной книжицей сказку в стихах «Путешествие смелых комариков», написанную лет тридцать назад. Сочинив тогда «Комариков», автор смело отправил их в столичное издательство и получил убийственный вердикт: слабое подражание дедушке Чуковскому. А. Акулинин по молодости поверил строгим рецензентам, застыдился и спрятал злополучную сказку в дальний ящик стола. А теперь вот, умудрённый сединами и опытом, резонно решил: если, мол, это подражание, то что тогда такое «Доктор Айболит» того же К. Чуковского, «Золотой ключик» А. Толстого или «Волшебник Изумрудного города» А. Волкова (как известно, все эти произведения являются всего лишь вольными переводами с иностранного)?..
И — смело издал.

Было происшествие:
Собрались в путешествие,
Сели на кораблики
Весёлые комарики!..

Не знаю, как бы сложилась творческая судьба А. Акулинина, появись тогда, тридцать лет назад, эта сказочка в Москве. Может быть, он действительно стал бы нашим новым Чуковским, профессиональным поэтом-сказочником, но он стал прозаиком. Впрочем, путь этот был долгим и тернистым.
Впервые он опубликовался в Сибири, куда судьба его забросила по комсомольской путёвке на строительство Новокузнецкого алюминиевого завода. Начал пописывать в областную молодёжку реплики, заметки, репортажи. Тогда-то и произошел курьёзный случай, перевернувший его жизнь. Пришёл он в свой выходной по заданию газеты в котлован, чтобы о бригаде передовой заметку написать. А работяги давай подшучивать, давай ехидничать — дескать, карандашиком в блокноте черкать не дюже трудно, а вот тачку с бетоном попробовал бы отвезти. Засучил Александр рукава, тачку в руки и — попёр. Смену с ребятами отпахал, и разговор у них деловой получился, откровенный. Признали строители его за своего.
Вот А. Акулинин потом об этом случае нечто вроде рассказика под названием «Нештатный» написал. В «Комсомольце Кузбасса» его дали. А было начинающему писателю в то время 25 лет. Казалось бы, первый шаг в литературе сделан, теперь шагать и шагать. Вскоре А. Акулинин возвращается на родную Тамбовщину и, как говорится, всерьёз усаживается за письменный стол. Довольно быстро, всего за год, он пишет свою первую повесть «Шурка-поводырь» и начинает рассылать её по издательствам. Ан не тут-то было: рукопись отовсюду возвращалась, правда, с вполне благожелательными отзывами, но начинающему прозаику легче от этого не становилось. Всё же пока слово писательское читателем не воспринято, трудно определить, написано ли вообще это слово.
Однако ж веры в себя А. Акулинин не терял и настолько твёрдо уверовал в свою писательскую судьбу, что в 1967 году, 29 лет от роду, отказался от профессии строителя и твёрдой зарплаты и окончательно засел за письменный стол. Выжить ему помогал… лук. Да, обыкновенный репчатый лук, который он взялся с родными и близкими выращивать в большом количестве на продажу, что позволяло худо-бедно зарабатывать на пропитание. А порой даже, когда совсем поджимало, приходилось пустые бутылки собирать — они тогда по 12 копеек стоили, почти буханка хлеба…
И тут особенно надо подчеркнуть ту громадную роль, которую играла и играет в жизни-судьбе Александра Михайловича его супруга Зинаида Тихоновна. Они с ней из соседних деревень, учились в одной школе, вместе в Сибирь уезжали… Она терпела с мужем все лишения, верила в него, помогала и ему самому в себя верить, а ведь не год и не два жили они практически на одну её зарплату, в нищете. Настоящая писательская жена под стать Анне Григорьевне Достоевской или Антонине Ильиничне Пикуль!
— Если б не Зина, — повторяет часто Александр Михайлович, — я бы, наверное, не выдержал…
Да и то! В те годы подобные выкрутасы с бросанием работы властями не поощрялись, вполне можно было угодить под «тунеядскую» статью (что случалось сплошь и рядом — достаточно вспомнить судьбу будущего Нобелевского лауреата Иосифа Бродского). А. Акулинина спасало то, что из столичного издательства «Советская Россия» он получил красивую фирменную бумагу с уведомлением, что-де повесть его принята к изданию и уже находится в редподготовке. Увы, редактор, работавший над рукописью «Шурки-поводыря», уволился, и повесть в результате так и не вышла, но зато бумаженция из «Сов. России» долго служила охранной грамотой для безработного молодого писателя — милиционеры тушевались при виде неё.
Шли годы, а дело с мёртвой точки не двигалось. Впору и отчаяться, бросить это самое писательство к чёртовой бабушке. Но вот Судьба наконец, поразившись, видимо, упорству деревенского парня, решила ему улыбнуться. В номере от 18 апреля 1973 года, спустя десять лет после публикации «Нештатного», в тамбовской газете «Комсомольское знамя» был напечатан большой отрывок из повести «Поводырь». К слову сказать, эта наша областная молодёжка, не так давно по воле «перестройщиков» почившая в бозе, всегда славилась доб-рым отношением к молодым писателям — через её страницы прошли все наши нынешние литературные мэтры. Вот и в судьбе А. Акулинина газета сыграла очень важную роль: с её легкой руки апрель стал для него с тех пор счастливым месяцем.
А события развивались так. Вскоре после этой публикации нежданно-негаданно для самого А. Акулинина областная писательская организация и обком комсомола послали его на VI Всесоюзное совещание молодых писателей. Он попал в семинар известного тогда ли-тератора и главного редактора журнала «Волга» Николая Шундика. Из рукописей 26 семинаристов он особо выделил повесть А. Акулинина и, естественно, вскоре в апрель-ском номере «Волги» за 1975 год «Поводырь» был напечатан. Вот эту дату сам писатель и считает датой своего творческого рождения. Тут же повесть выпустило отдельной книжкой Центрально-Чернозёмное книжное издательство (которое ранее напрочь её отвергало), а уже в следующем году — и опять в апреле — по этой одной-единственной книжке А. Акулинина приняли в Союз писателей СССР. Случай — из ряда вон: обыкновенно тамбовские литераторы и до и долго ещё после в Союз попадали только лишь после третьей, четвёртой книжки, да и то не сразу, а со второго, третьего, а то и пятого захода.
«Поводырь» (так стала называться повесть при переизданиях) — невелик по объёму, но, как говорится, иных томов претолстых тяжелей. На мой взгляд, и в творчестве самого А. Акулинина эта вещь и по сию пору самая значимая и весомая. Притом ещё надо учесть, что до сих пор она не появилась в полном объёме — самые острые фрагменты из неё цензу-рой тогдашней были выброшены. Но и в таком урезанном виде повесть впечатляет. А созда-на она на автобиографическом материале, глубоко личностном. Автор даже не изменил имя главного героя, оставил свое собственное — Шурка.
«Когда июнь склонился к сенокосу, пришёл с войны слепым Шуркин отец. И Шурки-на жизнь остановилась, точно разгорячённый конь перед неожиданной преградой. Всё ото-двинулось: и шумные игры, и весёлые купания в Лебяжьем озере…» Так начинается повесть. У самого А. Акулинина отец, не довоевав до конца, вернулся домой с фронта слепым. К слову, он прожил долгую жизнь и, уже став старым и согбенным, вспоминал, наверное, с ностальгической улыбкой те давние дни, когда он, молодой и сильный, пришёл с войны незрячим и в первые дни чуть было не опустил руки. Казалось, жизнь кончена — ну, на что он, без глаз, годен? Целыми днями сидел фронтовик за печкой и помалкивал, думал свою тягучую безрадостную думу.
Но вдруг оказалось, что и он кому-то очень и очень нужен, в состоянии помочь. Соседка получила с фронта похоронку. И вот вместо того, чтобы взвыть и забиться в истерике, она улыбается и молчит — уже почти умом тронулась. Деревенские бабы и порешили: только он, Илья Михайлыч, отец Шуркин, способен её спасти. Шурка приводит, впервые исполнив роль поводыря, отца в дом к тётке Вере, ставшей вдовой. Всё повествование ведётся через восприятие Шурки, читатель всё видит как бы его глазами:

«В избе у тётки Веры беспорядок: пол затоптан, неметён. Хозяйка сидит за столом спокойная, локоточки на старенькую, облезлую клеёнку поставлены, маленькая красивая головка ладонями подпёрта, на лице улыбка робкая, девичья. И чего, мол, голосить, когда спокойно мне и горя я не чув-ствую.
Шурка подвёл отца к столу, кто-то подал табуретку. Отец не сел — протянул руку, длинные тонкие пальцы коснулись побледневшей тетки Вериной щеки. Шурка поёжился, точно это по его лицу пробежались холодные пальцы. Но тётка Вера оставалась недвижимой.
Не ахти каких размеров рука у отца, а на её голове она казалась большой. Пальцы нежно, прядочка за прядочкой, перебирали волосы. Шурка с нетерпением и с боязнью ждал то слово, которое вернёт тётку Веру к нормальной жизни. Но отец молчал. Лицо его было сурово. Шурка подумал, что с таким лицом доброе слово не скажешь.
— Убили? — спросил неожиданно отец.
Дрогнули веки, опустились руки. Тётка Вера посмотрела на всех недоумёнными глазами и тут же со скрипучим стоном повалилась на стол. Потом схватила руку слепого и завыла, запричитала:
— Убили моего дружечку, подсекли крылы соколу. Некому теперь приласкать-приголубить, оборонить от злого недруга. Увяла моя бедная головушка, осиротели малые детушки…
Плакала и тёрлась об отцову руку. Рука взмокла от слёз, но отец не отнимал её, стоял бледный, щёки его передёргивало. Из-под повязки, скрывавшей тёмные уродливые глазницы, катились слёзы. Удивился Шурка: глаз нет, а слёзы текут!..»

Я специально привёл такую обширную цитату, чтобы напомнить читателям, что такое проза А. Акулинина. Так ёмко, образно и художественно убедительно написана вся повесть. С этого эпизода отец Шурки как бы очнулся, поверил в себя. Сначала он соглашается стать завхозом, а затем, когда дела у него пошли, колхозный председатель Ефронтий Кузьмич передал ему свой председательский «жезл», а сам вырвался наконец на фронт. А Шурка стал поводырём, глазами своего отца. Вот выезжают они в поле во время уборочной на телеге, запряжённой мерином:

«— Сынок, много колосков потеряно?
Шурка пошарил глазами по загону. Колоски валялись, но не густо.
— Совсем мало… Так, чуть-чуть.
— А скошено как?
— Любо-дорого! Без огрехов.
— Ну и ладно…»

Вот так и работали. Председатель колхоза и его маленький поводырь. От темна и до темна.
Повесть получилась щемящей, убедительной, жёсткой (чем и отпугивала осторожных издателей) потому, что написана кровью и слезами личных воспоминаний. А их, этих воспоминаний о военном детстве, о своей роли поводыря окажется столь много, что повесть всё не вместила, и писатель в дальнейшем будет обращаться к ним. Например, в позднем рассказе «Два пуда ржаной муки» речь идёт о том, как Шурка ведёт слепого отца на мельницу и там происходит столкновение с местным хапугой — колхозным бухгалтером…
В рассказе та же самая, что и в повести, деревня Калиновка (прототипом которой является, конечно же, Большая Лозовка), тот же жёсткий реализм. И вообще уже с первой своей вещи, с «Поводыря», А. Акулинин сразу определил свой магистральный путь в литературе — реализм, деревенская тема.

* * *

После 1975 года творческая судьба писателя складывалась попригляднее, полегче. Журнал «Подъём» и Воронежское издательство стали с ним дружить. В «Подъёме» появляются рассказы А. Акулинина «Тихий полёт неубитой дрофы», «Воспоминания о вредной девчонке», «Федька-Коготь» и другие. В издательстве вслед за «Поводырём» выходят сборники его прозы «Про Яшу», «Московские гостинцы», «Праздник прощания с игрушками», «Мальчик с голубыми глазами» и др. Причем большинство произведений А. Акулинина адресовано детям, и недаром его творчеством заинтересовалось центральное издательство «Детская литература». Там в одном 1985 году вышли две его книжки — «Поводырь» и «Яша из Константиновки». Для самых маленьких своих читателей А. Акулинин старается всегда писать со смешинкой, весело. Одни названия рассказов чего стоят: «Как боролись с двойкой», «Гришка Большая Лень», «Петька Достань Ухо Ногой», «Скафандр для коровы» и т. п.
Конечно, не всё было так гладко в творчестве тамбовского прозаика, как может показаться. После успеха «Поводыря» он, может быть, стал чуть торопиться, не так тщательно работать над каждой вещью. Особенно наглядно продемонстрировал это сборник «Праздник прощания с игрушками» (1984), где наряду с сильными вещами, появились и такие, как рассказы «Тыквенные семечки», «Федька-Коготь», повесть «Горька идёт за отцом»… Именно в этих вещах проявились минусы Акулинина-прозаика — увлечение языковой вычурностью, излишняя чувствительность повествования, надуманность иных эпизодов и сюжетных ходов… Притом все эти вещи публиковались и раньше на страницах газет и журналов, в других сборниках, и вот в неизменном виде появились в новой книге. Впрочем, это беда многих авторов — нежелание улучшать, шлифовать уже опубликованное раннее при перепечатке.
Особое место в творчестве А. Акулинина занимает историческая повесть «Крепость на Цне». До этого он всегда описывал то, что видел, пережил и испытал сам, а тут — XVII век, старина, время закладки и строительства града-крепости Тамбова на слиянии чисто-струйных тогда рек Студенца и Цны. Но, к слову, у писателя до сих пор хранится толстенная рукопись его первого и пока последнего фантастического романа «В плену у марсиан», сочинённого им в 20 лет. Так что Музе его не чужда была выдумка с самого начала. А. Акулинин обозначает жанр «Крепости на Цне» как фантазию на тему истории.
Судьба рукописи оказалась не простой. Прозаик задумал повесть к 350 летнему юби-лею родного города и, само собой, надеялся издать её в Воронеже к празднику. Но издательство чернозёмное осталось равнодушным к историческому повествованию. Зато заинтересовалось «Крепостью на Цне» Мордовское книжное издательство и выпустило повесть в изящном оформлении и тиражом 15 тысяч экземпляров. Ещё бы, ведь в историческом этом повествовании речь идёт о том, как жили, строили крепость на Цне и защищали рука об руку единую свою землю русские и мордва. Главные герои произведения — два паренька-подростка, русский Дорошка Милованов и мордвин Виряска Видряпкин. Приведу кусочек повествования, чтобы показать, как наглядно и достоверно фантазирует автор на историческую тему. Вот Дорошка в гостях у друга:

«От нечего делать Дорошка по избе глазами стрижёт. Небогатое жильё у Видряпкиных. Дверной проём узкий, низкий, шкурой завешивается. Всего два окна у жилья. Одно, что поменьше, — дымное, почти у самого потолка. Давно уж его не обметали — сажа клочьями свисает, от дуновения ветра шевелится. Второе окно пониже и побольше. Затянуто пузырём. Медвежьим. Дорошка удружил. В лютые морозы Нухтай (отец Виряски. — Н. Н.) маху дал, не позаботился об окне, и голодные вороны расклевали бычий пузырь. Серед зимы скот не режут и новый не добудешь. Случай подпал — Милованов с медведем не разошлись на лесной тропе. Полдня растирали Дороша с Виряской медвежий пузырь в печной золе, а потом до звона в ушах надували его попеременке. Огромный шар получился. Чуть-чуть подсох он, за дело Нухтай взялся: раскроил и натянул на световой проем. Наученный горьким опытом, навязал на бечёвку куриных перьев да приторочил подле окна снаружи. Мотаются от ветра перья, отпугивают нахальных птиц.
У Миловановых в избе печь, обыкновенная русская. Нухтай не признаёт её. Считает, что от печи тепла меньше, чем от открытого глинобитного очага. Конечно, пока огонь горит, так оно и есть, но зато нагревшиеся кирпичи печные потом ещё долго тепло отдают, а очаг греет, пока огонь в нём тлеет…»

Писатель как-то признался, что работа над «Крепостью на Цне» доставила ему гро-мадное удовольствие и что он очень многое узнал о родном городе. Многое теперь узнают из этой повести и читатели: и какие громадные осетры водились когда-то в Студенце и Цне, и какой жестокий и коварный враг был у наших предков — ногайский мурза Абадир из улуса Тёмный Яр… Однако ж, написав эту историческую фантазию, А. Акулинин окончательно убедился, что его стезя в литературе — деревенская тема, реализм. «Крепость на Цне» он недавно переиздал в своём издательстве, а сам продолжил работать над дальней-шей летописью родной Большой Лозовки.
«За последние лет пятнадцать-двадцать деревенька наша сильно поредела, поистаяла…» («Праздник прощания с игрушками») «Почитай, годков пять у нас в деревне всё помирают да помирают, и никто не родится… Да и родить-то некому…» («Песня для Юльки») То в одном, то в другом произведении эта тема звучит и звучит. Дело не в повторении, дело в том, что тамбовский писатель вновь и вновь ставит вопрос о якобы неперспективности малых деревень, пытаясь растревожить душу читателя. И одно из лучших произведений А. Акулинина на эту тему уже упоминаемый рассказ «Праздник прощания с игрушками». По существу сюжет здесь тот же самый, что и в знаменитой повести Валентина Распутина «Прощание с Матёрой» — люди, прожившие всю жизнь в родной деревеньке, прощаются с нею, перебираются на центральную усадьбу колхоза. Видите ли, среди жирных, ровных полей торчал этот островок, мешая развернуться мощной колхозной технике.
А в одной из своих повестей «Рыжий раз, рыжий два», опубликованной в сборнике «Светла водица» (Воронеж, 1989), А. Акулинин идёт даже на творческий риск. Он и во многих прежних своих вещах любил подпустить в повествование сентиментальности, благодушия, любил приукрасить своих любимых героев. В этом же произведении и сюжет, и главный герой — просто нереально сказочны. Алёша Скатёркин, бросив… нет, не деревню, а, наоборот, город, квартиру в городе и родителей, уезжает жить в деревню. Да не просто в деревню, а в такую, где осталось два дома и две семьи. Само собой, он там начинает «возрождение», взбадривает молодёжь местного колхоза, сам не курит, не пьёт, с девушками дюже строг и всё такое прочее. Короче, писатель откровенно рискует своим статусом реалиста, однако ж на последней странице терпеливый читатель облегчённо вздохнёт: всё это, оказывается, фантазии автора. Такая история могла бы произойти, «если бы Алёша Скатёркин, проголосовав в старших классах вместе со всеми за поездку в деревню на жительство, вернувшись из армии, не пристроился бы в городе у отца в конструкторском бюро…
Сам А. Акулинин как-то обронил в разговоре, что он, может быть, не судья в этом во-просе. Сам в своё время уехал из Большой Лозовки искать счастья на стороне. Правда, в то время так остро, как позже, кадровый вопрос на селе не стоял. И у писателя сердце изболелось — его родная деревня исчезает с лица земли. Каждый раз, когда он приезжает к родственникам, с горестью замечает всё новые и новые опустевшие, осиротевшие избы. Остались почти одни только пенсионеры, молодёжи нет. Все свои мысли об этом прозаик особенно полно сконцентрировал в рассказе «Поклонение младенцу», который в своё время был опубликован в «Комсомольском знамени», а затем вошёл в сборник «Воспоминания о вредной девчонке».
В перестроечные годы, когда легче стало дышать и писать, А. Акулинин создаёт пер-вый свой объёмистый роман о деревне «Светла водица». Как написано в аннотации, это «является попыткой художественного обличения печально известного времени нашей истории на примере одной из деревень Центрального Черноземья». Под эвфемизмом «печально известное время» имеется в виду сталинская и кукурузно-хрущевская эпохи в жизни тамбовской деревни Калиновки.
Впечатлений, материала у автора хватало. Сам жил в деревне и военной поры, и по-слевоенной, сам видел и испытывал ужасную нищету, бесправие, каторжную жизнь деревенского люда при всё новых и новых якобы успехах колхозно-социалистического строя. В центре сюжета — судьба Фроськи Бесстрашной, которая по характеру своему никак не могла молча тянуть свою рабскую лямку. Вот и попадала то и дело в места весьма отдалённые. Другой главный, но уже антигерой — Лиховатский, по прозвищу Партийная личность, председатель сельсовета, олицетворяющий, так сказать, и Советскую власть и Партию на местах. И — вечная борьба, противостояние между Лиховатским и Фроськой при осторожном нейтралитете других жителей Калиновки.
Ещё один персонаж в романе несёт большую смысловую нагрузку — Геннадий Калинович, приёмный сын Фроськи. Это он в детстве сочинил повесть под «ужасным» названием «Деревня и голод», где по пацанскому неразумию описал подлинную, а не транспарантную и лозунговую жизнь своих земляков. В романе приводятся обширные выдержки из повести Геннадия, и, чувствуется, герой этот особенно близок «коллеге»-автору.
Ну и, конечно, заглавным героем романа можно назвать чудесный родник, забивший вдруг из-под земли близ Калиновки. Весь шум-бор в повествовании и разгорается из-за этого чистого ключа — кто-то пытается его уничтожить, затоптать, зарыть, а кто-то, наоборот, защищает, спасает. Для прозаика А. Акулинина «светла водица» — характерный символ, символ добра и веры в победу этого добра, в торжество справедливости. Геннадий в финале романа решает: «Надо биться и биться… Главное, не мельтешить и быть таким же сильным и чистым, как вот этот родник! Сильным и чистым!..»
Сборник «Светла водица» (1989) оказался последней книгой А. Акулинина, вышед-шей в Центрально-Чернозёмном книжном издательстве. А затем воронежские издатели дали тамбовским писателям (и курским, и липецким, и белгородским) от ворот поворот, занялись коммерцией. И тогда наши писатели сами стали издателями — в Тамбове практически одно-временно в 1991 году возникли издательство «Новая жизнь» (о котором речь впереди) и ма-лое предприятие Акулинина «Книжная лавка писателя» с издательскими правами. Вот здесь-то, кроме книжек самого владельца и других авторов, начало выходить и диковинное издание — «Рассказ-газета». А. Акулинин, задумав и начав его издавать, сделал местным литераторам неоценимый подарок. Это не три-четыре странички, принимаемые в обычных газетах, здесь публикуй соло целый авторский лист, а то и два (почти полста машинописных страниц!), самовыражайся в полной мере.
Для читателя тамбовского «Рассказ-газета» — тоже подарок не из последних. Она значительно расширила его представления о местной литературе, назвала уже немало новых имен. Только за первый год существования «Рассказ-газеты» вышло 17 её выпусков, в том числе и такие интересные, как посвящённые творчеству Валерия Кудрина из Знаменки, Николая Дмитриева из Мичуринска, Геннадия Попова, тамбовчанина, и других. Вообще широта диапазона «Рассказ-газеты» поражает: от примитивных графоманских текстов до сверхзаумноавангардных, а по жанрам здесь и проза, и стихи, и юмор, и пьесы…
А всего за первые пять лет «Книжная лавка писателя» выпустила почти сто наименований книг, брошюр, «Рассказ-газеты». В последнее время предприятие Акулинина по существу единственное в Тамбове широко издаёт такой некоммерческий вид литературы, как — поэзия. Только за последние месяц-полтора (лето 1996 г.) в «Книжной лавке» вышло более десяти сборников стихов местных авторов, причём не только маститых вроде В. Дорожкиной или Ал. Макарова, но и молодых талантливых поэтов А. Остроухова, М. Струковой и др.
Сам А. Акулинин в последнее время работает над большой повестью о современности «Воспитание Надежды», пишет цикл миниатюр «Узелки на память», новые рассказы о Калиновке. И совсем я чуть было не забыл упомянуть о «Литературных пятницах», которые уже стали историей тамбовской литературной жизни. Этот своеобразный клуб-кружок организовал Александр Михайлович в середине 1980-х. По пятницам собирались у него дома и профессиональные писатели (с корочками), и литераторы-любители — читали свои произведения, обсуждали, общались. А нужно ли говорить, как остро необходимо общение с собратьями по перу пишущему человеку?
Увы, «Литпятницы» со временем по разным причинам прекратили своё существование, но не прекратилась неугомонная деятельность А. Акулинина. Приведу в качестве при-ложения к данному портретному очерку в некотором сокращении нашу беседу с Александром Михайловичем, не так давно опубликованную на страницах «Тамбовской жизни». Ведь живая беседа, ответы, рассказ человека о самом себе как никакое описание показывают его внутренний мир, раскрывают его мысли и чаяния. Итак, что волнует писателя и издателя А. Акулинина сегодня, в наше шизодебильное время:

… — Александр Михайлович, вот Вы как писатель большую часть своего творчества посвятили «деревенской» теме, били в колокола: русская деревня умирает. Помогло это хоть чуть? Спасли вы, «деревенщики», хоть одну деревню?
— Ни одной деревни, увы. И даже, к примеру, жительство Василия Белова в родной вологодской Тимонихе не спасает её от угасания. Куда-то мы все сбились, в какие-то кучки, в душные города… Ну, я не хочу хаять Тамбов. Тамбов-то, может быть, как раз и есть золо-тая середина. Такие города, в которых сохранилась живая жизнь, природа, нужны. Но и они пропадут, если вокруг них не сохранятся маленькие городки, райцентры, сёла. От чего пошло падение нашей тамбовской деревни? Когда соединили районы. Ведь их у нас было сорок два, почти вдвое больше. Теперь бывшие райцентры — а это крупные села, городки с населением в 6-12 тысяч жителей — хиреют, исчезают. Страшный процесс! Вот представить себе: летит человек в пропасть. Он ещё не упал, он ещё, может, за что-то зацепится, спасётся. Вот так и мы все сейчас летим вниз и, дай Бог, зацепиться за какой-нибудь уступ, выкараб-каться.
— Я так понимаю, спасительным уступом Вы считаете деревню?
— Да. Ведь чем Россия всегда жила? Весь наш городской люд подкрепляется дерев-ней.
— Но ведь деревня умирает.
— Она возродится, оживёт.
— Это — интуиция?
— Это — вера. У нас, русских людей, я верю, есть силы вернуться к истокам.
— Признаться, я не разделяю Вашего оптимизма… Впрочем, давайте-ка, Александр Михайлович, всё же поговорим о литературе. Вот встретил я недавно тамбовского прозаика — одного из самых плодовитых ещё в недавнее время. Спрашиваю: как пишется? А он вдруг ошарашивает: уже два года как перо бросил и писать больше не буду — не то время. А как Вам — пишется сейчас?
— Ну, я думаю — писатель тот рисуется. Писатель, если он действительно писатель, всегда пишет, какое бы время ни было: для читателя ли, в стол ли. Я пишу. Пишу повесть, объёмом примерно как «Крепость на Цне», называется она «Воспитание Надежды». В основу положена реальная история. Началась она в начале 1980 х, но я переношу действие в начало 1990 х. В Тамбове, в роддоме, рожают одновременно две женщины: молодая девица, нагулявшая ребенка, и жена крупного городского начальника. У номенклатурной роженицы ребёнок рождается мёртвым. Врачи новорождённых переменивают… Вот на этом строится сюжет. Всё это будет происходить на нынешнем перестроечном фоне.
— Скажите, а сейчас Вам пишется легче, чем в «брежние» времена?
— Как сказать… Если раньше не писалось, я мог спрятаться за спасительный щит: мол, это не пропустят, не напечатают. Сейчас этим не оправдаешься. Пиши, что хочешь, только издавай на свои деньги. Хуже это или лучше — мне определить сложно. Раньше я знал: в 3-4 года выпущу книжку, получу гонорар — будет на что жить. Теперь — увы. Я вот за последние годы напечатал четыре своих книжки. Казалось бы, я должен богато жить, но живу я сейчас книготорговлей, за счёт «Книжной лавки писателя». И богатство моё относительно, потому что большую часть прибыли я вкладываю в издание книг тамбовских авто-ров.
— Известно: поэт в России больше чем поэт. Подразумевалось, что он ещё и — гражданин, политик, общественный деятель. Однако можно перефразировать, имея в виду Вас, что поэт в России больше чем поэт: он и издатель, и книгопродавец, короче — предприниматель. Но уточним ещё насчёт творчества: Вы, Александр Михайлович, кем себя в первую очередь числите — «деревенским» или детским писателем?
— Мне хотелось бы быть «деревенским», но как-то так получается: пишу для взрослых, на, казалось бы, чересчур серьёзные темы, глядь, а получилось для маленьких.
— Нет ли у Вас опасения, что среди подрастающих поколений их, Ваших потенци-альных читателей, всё меньше и меньше?
— Нет. По своей «Книжной лавке» вижу: детские книжки раскупаются. Вот послед-няя книжечка Геннадия Попова уже разошлась, а ведь три тысячи экземпляров — для Там-бова тираж приличный. Не хочу хвастать, но и моя книжка для малышей «Путешествие сме-лых комариков» идёт хорошо.
— И всё же хочу уточнить: для самых маленьких книжки покупают родители, а вот 10 15 летних покупателей я в Вашей лавке что-то не встречаю.
— А для них и литературы нет. У нас не издают сейчас книг для подростков. Разве что того же Дюма. У нас был в продаже его роман «Двадцать лет спустя» — мгновенно разошёлся. Сам я, помню, в детстве зачитывался книгами Дюма. (И наверняка, добавлю от себя, представлял себя д’Артаньяном — Н. Н.)
— Кстати, о Дюма: это, вероятно, — самый популярный писатель в мире. Для лите-ратора популярность, слава — кислород, хлеб насущный. У Вас, Александр Михайлович, ка-кие отношения с госпожой Славой — считаетt себя известным литератором?
— Нет, нет, нет. Я — средний тамбовский писатель. И меня это ничуть не обижает, не угнетает. Вот по издательским делам я уже, так сказать, перешагнул себя как писателя.
— Выходит, Вы себя сейчас считаете в первую очередь издателем, а не беллетристом?
— Да, издателем, даже в какой-то мере просветителем.
— И как Ваше издательство «Книжная лавка писателя» — процветает?
— Нет, оно существует. В долги не влезаем, и слава Богу. Мы — повторяю — как только появятся «лишние» деньги, стараемся помочь кому-нибудь издаться…
— Вы плюс ко всему возглавляете областную писательскую организацию. С Вашей, секретарской, точки зрения: что такое сегодня — тамбовская литература?
— Она именно есть — тамбовская литература. Хотя принято было говорить, мол, нет ни тамбовской, ни рязанской, ни, допустим, тюменской, а есть только русская литература. Но как родники питают колодец, как притоки образуют реки, так и тамбовская литература — один из множества родников, питающих великую российскую литературу.
— А вот этот пресловутый раздор-раскол в нынешней писательской среде и в сто-лице, и у нас в области, — что Вы можете сказать о нём?
— На этот раздор кое-кто делал большую ставку, но не выиграл никто.
— С точки зрения рядового читателя дела обстоят прекрасно: если раньше в областной организации было менее 15 писателей, то теперь — в основном Союзе более 20 членов, да в так называемой альтернативной организации человек 30. Вон, рассуждает читатель, как окрепла, как выросла тамбовская литература…
— Но нам-то понятно, что в той самой альтернативной организации настоящих литераторов всего двое — Сергей Бирюков да Виктор Кострикин. Остальные, пусть уж не обижаются, — чистая самодеятельность.
— Однако ж, наверняка, они как раз всех тамбовских членов Союза писателей России считают графоманами.
— Это их проблема — пусть считают, тешатся.
— Опять же, с колокольни простого читателя вопрос: а зачем они вообще нужны, эти писательские союзы, организации — и альтернативные, и «нормальные»?
— Конечно, для сближения, сдружения, объединения писателей — сотоварищей по перу, по творчеству, единомышленников. Но в первую очередь — для материальной поддержки литераторов. Увы, если раньше были бесплатные путёвки в дома творчества, при-личные пенсии, гонорары, оплата больничных листов, командировок, рецензирования рукописей, публичных выступлений, что позволяло писателю сносно существовать, не быть нищим, то теперь ничего этого нет. Власти сейчас совсем устранились от судеб писателей, не помогают нам выжить. А зачем мне, писателю, такая власть, если я ей не нужен? Ну где у нас сейчас в стране, какая организация есть, чтобы там не оплачивали больничные листы? Только писателям. Мне приносят бюллетени наши писатели-ветераны, я их складываю в сейф и всё. А ветеранов у нас хватает: средний возраст в писательской организации — под 60 лет.
— Тут само собой, Александр Михайлович, напрашивается вопрос: а где же молодые тамбовские литераторы? Неужто обеднела земля наша талантами?
— Э-э-эх… Совсем молодых что-то не видно. Если о ком говорить, так им под сорок, а кому и за. Интересны, на мой взгляд, Николай Дмитриев из Мичуринска, Анатолий Остроухов из Никифоровки, недавно дебютировал неплохо повестью «Немой» в «Рассказ-газете» Александр Лебедев — он из Тамбова… Люди они все взрослые, как говорится, жизнь уже повидавшие. А юных талантов, повторяю, нет. По крайней мере их пока не видно и не слышно. Время, видно, такое, не рождаются таланты.
— Да, время… Время шизофреническое… Кругом раздоры, войны, противостояние… Если честно, Александр Михайлович, кто Вам ближе по духу: так называемые патриоты или так называемые демократы?
— Если по-честному говорить, нет ни тех ни других у нас на Руси. Это в Москве две гидры крикливые сошлись в драке — надо бы дать им до конца сшибиться, перебить друг друга, и мы, простой народ, может быть, счастливо бы зажили.
— Вы считаете, что противостояние есть только в Москве, а у нас в Тамбове — тишь да благодать?
— Почему ж, поделились и у нас на «патриотов» да «демократов», обзывают одни других «фашистами» и «красно-коричневыми», а те их «жидо-масонами» и «дерьмократа-ми», орут, ругаются, народ баламутят.
— Да, политики играют в свои грязные, а порой и кровавые игры, не думая о народе… А как, по Вашему, писатель должен или нет участвовать в политике?
— Я был коммунистом много лет. Партбилет не выкинул, не сжёг — он у меня хранится. Но вот сейчас, всё осмыслив, проанализировав, я пришёл к твёрдому убеждению: писатель не должен состоять ни в какой политической партии. Писатель — сам по себе отдельная партия. Он только может и должен влиять на политику.
— Скажите, а если бы не произошло тогда крушение компартии, Вы сами бы вышли из неё?
— Нет. Не тот характер. Я всё же человек инерции.
— Значит, Вы считаете, что писатель должен влиять на политиков, на власти, со-ветовать им, подсказывать, как это делает, к примеру, Солженицын?
— В общем-то, да. Хотя нынешним властям советовать и подсказывать труднёхонько. Вот говорят: у руля встали новые силы. Да это заблуждение! Ведь главная беда наша, почему страна гибнет: к власти дорвались у нас либо обиженные прежней властью, либо ссучившиеся коммунисты, коммунисты-перевёртыши, фарисеи. Они не умеют, не могут и не хотят руководить по-новому. Нет, надо к власти допустить действительно хорошие, честные, молодые силы.
— Да что за, Александр Михайлович, напасть на нас с Вами: сползаем и сползаем в разговоре на политику. Ну её, осточертела! Скажите лучше, какие у Вас ближайшие планы как у ответственного секретаря областной писательской организации?
— Добыть деньги. Это сейчас самое главное. Мы с Геннадием Александровичем По-повым — он мой зам — ходим вместе по кабинетам, как погорельцы с кружкой, выпрашиваем — пока толку мало… А вот скоро произойдёт доброе событие в писательской организации: впервые будем вручать премии имени Георгия Ремизова… Деньги премиальные выделила «Книжная лавка писателя».
— И, завершая разговор, скажите, Александр Михайлович, а кроме писательских, издательских и секретарских забот есть у Вас и какие-то обыденные заботы, интересы, увлечения?
— Эх, где бы времени взять! Люблю рыбалку, купил уже давно удочку японскую — стоит в углу кабинета нераспечатанной. Увлёкся сейчас живописью — тоже урывками к мольберту вырываюсь. С «хозяйством» забот хватает: гараж вот только закончил строить, участок садовый требует внимания… А вообще вся жизнь сейчас заполнена работой, добыванием денег — для себя, для семьи, для сотоварищей по перу. Такие времена.
— Ваше самое заветное желание?
— Чтобы тамбовская литература жила и процветала…

Библиография


Акулинин А. М.

1. Шурка-поводырь. Повесть. Воронеж, 1976.
2. Про Яшу. Рассказы. Воронеж, 1978.
3. Московские гостинцы. Рассказы. Воронеж, 1980.
4. Праздник прощания с игрушками. Повесть, рассказы. Воронеж, 1984.
5. Поводырь. Повесть, рассказы. М.: Детская литература, 1985.
6. Яша из Константиновки. Рассказы. М.: Детская литература, 1985.
7. Мальчик с голубыми глазами. Рассказы. Воронеж, 1987.
8. Крепость на Цне. Повесть. Саранск, 1989.
9. Светла водица… Роман, повесть, рассказ. Воронеж, 1989.
10. Фимок. Рассказы. Тамбов, 1991.
11. Скафандр для коровы. Рассказы. Тамбов, 1992.
12. Воспоминания о вредной девчонке. Рассказы. Тамбов, 1992.
13. Крепость на Цне. Исторический роман. Тамбов, 1993.
14. Путешествие смелых комариков. Книжка для детей. Тамбов, 1994.
15. Каталог. «Книжная лавка писателя» 1991-1995 г. Тамбов, 1995.
16. Поводырь. Повесть // Волга, 1975, № 4.
17. Тихий полёт неубитой дрофы. Рассказ // Подъём, 1980, № 6.
18. Воспоминания о вредной девчонке. Рассказ // Подъём, 1982, № 2.
19. Федька-Коготь. Рассказ // Подъём, 1983, № 9.
20. «Крепость на Цне» (отрывок) / «Тамбов на карте генеральной». Воронеж, 1986.
21. Прожорливая лошадь. Рассказ // Рассказ-газета, 1991, № 1.
22. Пусть шумит. Рассказ // Рассказ-газета, 1992, № 1.
23. Вечер с кофе по-турецки. Рассказы // Рассказ-газета, 1993, № 1.