1.
Начало этой истории было положено слишком давно. Так давно, что сегодня я чувствую себя стариком, вспоминая о днях начала. А ведь мне всего тридцать три. Впрочем, иные скажут: уже тридцать три. Но я не из тех. Я хотел бы жить дальше, а не прощаться с молодостью, списывая себя в утиль. И рука моя лишь крепче становится год от году. Но вот ведь… не сподобил меня создатель решать за себя.
Лежа и умирая, здесь, вдалеке от дома и привычного окружения, я лишь тешусь воспоминаниями. Тем, что замерло во мне подобно ледяному наросту, висящему рядом, и не оставит уже никогда. Эти воспоминания тяготят нечто, именуемое совестью. А с другой стороны до щемящего зуда приятны, отчего расчесываешь их и расчесываешь. Покуда уж кровью не засочатся. Ведь они по большому счету – все мое достояние. Такие какие есть. Другими им уже не стать. Режиссер-время не предаст их монтажу и коррекции. Манипуляций с правдой не будет.
Я окунусь в них теперь в последний раз. Быть может рассужу себя по той упомянутой совести. Прежде, чем осудит та… Другая. Та, кто видит еще больше, чем я.
Воспоминания о детстве. Воспоминания обо всем и обо всех тех событиях, которые и привели меня в конечном итоге в этот ледяной сугроб…
***
Итак, это началось давно. Пожалуй, невозможно с полной уверенностью сейчас сказать, какой из эпизодов моих совершенных для восприятия галлюцинаций стал первым в жизни. В то время я, как и любой другой нормальный ребенок, еще не мог придать должного значения собственным переживаниям. И скорее от испуга отказывался от них в пользу серого, но привычного окружающего быта. Но все же…
Я родился в январе 1968 года, в семье, по-анкетному – служащих.
Роды прошли без осложнений. Маму на следующий день после семейного празднования нового года отец увез в ближайший роддом, где, спустя несколько часов, я первый раз подал голос. Никаких особенных обстоятельств, сопутствующих появлению младенца на свет, не было. За исключением, пожалуй, того, что я родился «в рубашке». Мама довольно часто упоминала об этом и именовала сей дефект не иначе как чудом. Наверное, у нее были на то причины.
Моя семья жила в тесной, хоть и трехкомнатной, квартире на третьем этаже панельного девятиэтажного дома. Еще помню времена, когда с нами был дедушка. Он проживал в отдельной комнате с балконом. Вид с балкона был не ахти какой, горизонт заслонял стоящий напротив дом-близнец. Но и об этом я узнал только после смерти дедушки. До того его комната напоминала Форт Нокс, своей неприступностью. Дед умел держать оборону даже от родного внука. Хотя, чего уж там, буду откровенным – особенно от родного внука. Которого он и терпеть не мог. «Сопливая жопа» - самое ласковое, на что мне приходилось рассчитывать от дедушки в свой нежный возраст.
Папа. Это был практичный и немногословный с домочадцами человек. Любящий мастерить все и вся по дому, заткнув за ухо огрызок карандаша и бормоча под нос сопутствующие ожидаемому успеху заклинания. Папа все делал сам. Ломал, чинил, строил и, зачастую, ломал снова. Ревностно относился к членам семьи, ломавшим что-нибудь без его на то санкции. Бранился. Никогда нога работника бытового сервиса не переступала порог нашей квартиры. Папа чувствовал себя вполне самодостаточным в этом отношении.
В нашей квартире под папиным усердием отпочковались: уголки радио-электронщика, столяра-плотника, сантехника, автомобилиста и стеллаж разнорабочего. Мой трудолюбивый родитель умел перевоплощаться в рамках любой из указанных ипостасей. Ну и, разумеется, у него был импровизированный кабинет, оттяпавший бо’льшую половину гостиной при посредничестве гипсокартонной перегородки. Стены кабинета украшали корешки скучных технических книг. Я силился и не мог представить, как папа мог играть с ними, ведь в некоторых и вовсе не было картинок. Зато, с его слов, они поглощали звуки. У окна кабинета врос огромный пульман. Под оргалитом на письменном столе лежала памятка: «Не ошибается тот, кто ничего не делает!» Папа делал и ошибался. Лучшим свидетельством тому явился ваш покорный слуга…
Папа работал на авиационном заводе и был, цитируя многочисленные грамоты и поздравительные открытки, - «… талантливым и преданным своей работе инженером-передовиком …». Сказать, что он любил свою работу – равносильно молчанию. Он обожал ее. Отдавал всего себя, оставляя нам лишь крохи. К слову, ощутимые вполне. Отчего я лишь со временем смог представить себе всю масштабность его натуры и искренне сожалеть о дефиците папиной энергии дома.
Папа не раз награждался медалями, грамотами и рос по служебной лестнице. Благосостояние нашей семьи полностью зависело от него. И мы жили достаточно хорошо по сравнению с соседями по дому и моими впечатлениями от семей сверстников. Хотя мы почти никогда не принимали гостей.
Мой папа был скромным и, как я уже упоминал, молчаливым человеком. На работе он, с подобающим ему усердием, стремился в первую очередь занять отдельный кабинет. Общество зачастую раздражало его. Люди определенно мешали ему отдаваться полностью своим мыслям, и расстраивали складывающиеся в голове структуры формул, чертежей и расчетов.
Помню повторявшуюся изо дня в день картину: папа стоит у окна, сложив за спиной руки и вперив глаза в неведомые окружающим дали. Я всегда побаивался своего отца и, можно сказать, не доверял ему.
Совсем иначе все было с мамой.
Моя мамочка. Она была настоящей хозяйкой дома. Увлеченной, как и отец, работой, но живущей при этом своей семьей. Была её душой. Да и руками с ногами тоже, не в укор папе будет сказано.
Мама была логопедом детского сада. Теперь сложно судить, но мне всегда казалось, что она не любила детей и занималась работой исключительно ради удовлетворения собственных амбиций. Она использовала несчастных деток как подопытных сущностей, экспериментируя в столь ограниченной области, как логопедия.
Другое дело ее отношение ко мне. Мне с детства доставалась от нее вся доброта и ласка, на которую только мама была способна. Она часто проводила время со мной. Я съедал её всю. Вампирил, покуда на глаза матери не опускалась пелена, и она не впадала в эйфорию детства.
С мамой я мог говорить о чем угодно и советоваться на любые темы. Ну, конечно, до того момента пока у меня не появились свои игры.
Мать была худощавой, высокого роста женщиной. Ее лицо с высоким лбом и длинным заостренным носом ни у кого не повернулся бы язык, назвать заурядным. Сквозь тонкую кожу виднелась сетка голубых сосудов. Большие черные глаза почти всегда блестели. Она носила длинные каштановые волосы, которые собирала в пучок, когда шла на работу и всегда распускала дома.
Насколько помню, на папином столе неизменно находилась их досвадебная фотография. На ней мама в летнем платье, смеясь, склонила голову, а папа обнимает и смотрит на нее. Этот его взгляд наполнен такой нежностью и любовью, что мне порой казалось – это не мой отец. Воочию такого взгляда я у него не видел никогда.
Родители жили мирно. Во всяком случае, я не припомню громкой ругани в нашем доме. Со мной, как я уже упоминал, общалась в большинстве случаев мама. Читала книги, играла, учила. Папа лишь изредка позволял себе позаниматься с сыном. В моей энергии он не нуждался.
Этот мир я и называл своей семьей.
2.
Давно стемнело. Наверное, около десяти часов. Посмотреть на часы и удостовериться в этом уже нет возможности, хотя вот они рядом, на руке. Стало чертовски холодно. Мне просто необходимо отвлечься и переключиться на что-нибудь. Надо дожить до ночи и там снова придет ОНА…
***
В детский сад (увы, не мамин) меня отдали в возрасте четырех лет. До этого со мной сидела смотрительница. Я плохо ее помню. Пожалуй, только связанный с ней случай, когда я опрокинул себе на руку чашку с оставленным ею только-только вскипевшим киселем. Я истошно визжал, с ужасом взирая на огромные волдыри, наступавшие на руку, а няня достала из сумки образок и неистово крестилась на него… Но мы продолжали дружить. С ней я научился еще до сада худо-бедно распознавать алфавит и даже начал что-то карябать на бумаге.
Когда меня привели первый раз в детский сад, я, прежде всего, поразился живописи на стенах. Это были: банальные цветочки, паровозы в облаках, чудовищных размеров винни-пух и горы. Именно горы я помню по сей день. Снежные верхушки, из-за которых выглядывало, может быть, чересчур оранжевое, солнце. Но и с ним они искрились ледяными кристалликами, представившимися моему воображению. В них даже прорастали ели. Тогда мне казалось, что ничего более чудесного я не видел и уже не увижу. Впоследствии, закончив школу, я специально пришел снова в свой садик с тем, чтобы непременно взглянуть на те прекрасные горы. Но, увы, к тому времени неизвестный художник «насадил» вместо них березовую рощу.
Открыв рот и уставившись на рисунок, я стоял, показалось, вечность. Мама улаживала кое-какие вопросы с воспитательницей и давала ей ценные наставления, которые та (конечно же!) должна была выполнять. А я стоял и не замечал никого вокруг. Передо мною раскинулась горная цепь. Затмившая с такой легкостью действительность и все детские страхи, присущие новому месту.
Но реальность слишком скоро напомнила о себе. Несмотря на то, что я беспрекословно шел по утрам в сад и даже хотел туда идти, там все как-то сразу оказалось против меня. Отношения со сверстниками не заладились. Я не умел играть «как надо» и совершенно не умел давать сдачи. Посему, хоть я и был почти на голову выше остальных детей в группе, все равно впал в разряд беззащитных особей жалкого свойства. Ежедневная порция пинков и подзатыльников от не принявших меня детей составляла лимит общения с ними. Мой ответный рёв был высшей наградой для одногруппников.
Как опытный пастух, ведомая стадом, воспитательница моей группы не разменивалась на сантименты. Ее личные заботы не уживались с индивидуальностью на работе. В конце концов, предполагаю, рассуждала она, характер ребенка – забота родителей. А тарифная сетка оплаты ее труда не несла премиальных за жертвенность. Посему, воспитательница обычно давала брейк ближе к концу наших сражений и отводила меня в отдаленный угол спальни. Там она совала мне в руки первую попавшуюся игрушку и, поводя перед носом толстым наманикюренным пальчиком, советовала ни к кому не лезть и играть самостоятельно.
Это был добрый с ее стороны совет. Во многом, восприняв именно его, очень часто и еще с самого раннего возраста, мне пришлось научиться подключать фантазию и пытаться забыть об одиночестве, играя с вымышленными друзьями в придуманном мире. Что с успехом и получалось. Я не припомню даже, что очень сильно из-за такой изоляции и расстраивался.
Впрочем, было и светлое пятно в темной досаде детсадовского прошлого. Голубоглазое чудо под именем, то ли Даша, то ли Наташа. Такая маленькая юла, всегда в пестрых нарядах, разрумяненная и веселая. Являвшаяся полным мне антиподом. И настолько милая внешне!
Я любовался ею слюнявля (правда, только в детском саду и ни в коем случае дома) большой палец, а она меня не видела. Я был для нее шкафом, тумбочкой, пылью на полу. Безликим атрибутом обстановки. Иногда «в меня можно было играть», кидаясь пластилином за компанию с остальными. Но я не обижался. Как и к спальне, я привык к этой роли со временем.
Глядя на нарисованные горы, мне грезилось счастье: моя девочка в горах под солнцем и я, спрятавшись поблизости, наблюдаю за ней. Она все чаще стала появляться в моих играх, как в углу спальни, так и дома. Как раз в этот период, в первый раз и произошло то, что впоследствии стало моей настоящей жизнью, моей настоящей игрой.
Я хорошо помню тот день. Понедельник. Днем ранее мы гуляли с мамой по лесу, и она рассказывала сказку. Чудесным способом она увязывала всемогущего главного героя со мной. Как сладко было поверить в слова, пребывающей в блаженном неведении мамы, о моей незаурядности. Я вновь услышал о своем рождении в рубашке. Увидел ее мысленным взором, голубую и красивую, лежащую где-то в маминых вещах и ждущую своего часа. На следующий день меня отвели в сад…
3.
Прекрасное зимнее утро. На голых ветвях живописно застыли хлопья ночного снега. Белый пушок на время прикрыл черноту города, который уже спешит поправить это, раскрашивая дорожки мазками песка с солью. С бамперов машин свисает смешная борода из сосулек.
Меня тянут за руку слишком быстро для того, чтобы я успел налюбоваться зимой. Мама торопится на работу и меня нужно скорее «сдать». На этот раз она тащит новые санки, которые (уж я то знаю) мне совсем не пригодятся. Но родители не в курсе того. Ах, если бы друзья, которые помогли бы кататься или, на худой конец, воспитательница потаскала бы за веревочку! Все это могло бы быть у других, но не у меня. Поэтому, тащи мама мои новые санки, с разноцветными деревянными перекладинками, прямиком в детсадовский склад, где на них может быть присядет хоть дворник, чтобы выкурить свою густую папиросу.
Итак, меня привели, сдали воспитательнице, поцеловали в щеку и пожелали удачи. Да. Все как всегда. Но я еще не знал тогда, что удача улыбнется мне сегодня, скорее всего, в первый раз в жизни по-настоящему.
В тот день все дети, как обычно, во что-то играли. Я тоже играл, но сам с собою. Помню, как трое ребят долго строили волшебный замок из кубиков, палочек, конусов и прочего, что попадалось им под руку. Замок вырос до огромных размеров, и почти все дети группы бросились доводить его до совершенства. Началось строительство дорог и подъездных путей. Заборов и газонов. Стуча пластмассой, грузовики подвозили все новые и новые материалы. В ход пошли даже туалетные горшки. Достижение детской архитектуры взяли под охрану разнокалиберные солдатики и животные всех мастей.
Воспитательница, не скупясь на похвалы, взорвала хлопушку в потолок и созвала всех на занятия «развитием».
Удивительно, но, вспоминая сейчас тот день, я помню каждую мелочь, вплоть до деталей одежды своих одногруппников и мешковатого одеяния воспитательницы. Она восседала за столом, на котором были разложены книги и ее мятая тетрадка. Сидя в темно коричневом балахоне и такого же цвета шерстяной длинной юбке, она постукивала концом шариковой ручки о стеклянную вазу с подвядшими гвоздиками.
В тот день мы все должны были «развиваться» играя в загадки-ассоциации. Каждый говорит о чертах им загаданного предмета, а остальные сыплют версиями, демонстрируя собственное воображение и эрудицию. Награды за отгаданное не предлагалось, если не принимать за таковую улыбку воспитательницы, сверкавшую золотым протезом.
Очередь дошла и до меня. Я стоял позади всей группы и в тайне надеялся, что про мое существование счастливо позабудут. Но зоркое око воспитательницы выловило мою предательски выдающуюся макушку из-за спины толстого мальчика, в порванных на коленке колготках. Она звонко презентовала всем, что теперь Матвеев загадает свой лот. Удивит таки сопливую общественность.
Полагаю, она хотела, чтобы я постепенно все же вливался в коллектив, нашел друзей и зажил их нормальной жизнью. Не исключаю, что она была преисполнена самых благих намерений по отношению ко мне. Но в тот момент я желал лишь запустить предметом потяжелее по ее лучезарно скалящейся физиономии. Ведь она попросту не оставила мне выбора. Придется думать над загадкой. Хотя бы просто попытаться это сделать.
Во внезапно возникшей тишине, будто в вакууме стихших голосов детей, я буквально ощущал на своей макушке, буравящий меня взгляд воспитательницы. Он виделся мне хищным и беспощадным, отчего волосы, похоже, пришли в движение. Я стоял с опущенной головой, и, силился привести в равновесие вспыхнувшие эмоции. По шуршанию одежды вокруг, превратившемуся от этого вакуума в нестерпимый шум, волнами накатывающийся, я ощущал, как стал центром внимания. Ягненком, нелепым образом, оказавшимся в центре волчьей стаи. Каждый удар маленького сердца отдавался в моей груди глухим ударом поминального колокола, а в ушах гудело давление.
Придумать что-то в такой обстановке абсолютно не представлялось возможным. И тщетно пытаясь задать, пускай простейшую, глупую, но хоть какую-то загадку, чтобы затушить это адово пламя, я вспоминал все, что когда-либо видел в своей жизни. Увы, образы проносились мимо, не оставляя в памяти ни малейшего следа.
И вдруг, в тот момент, когда я уже всем телом чувствовал, как воспитательница заскрипела зубами, открывая пасть, чтобы спалить меня заживо, я выпалил: - Она голубая! На мне! И я вырасту самым умным!
Я поднял, блестящие от предательски выступивших слез, глаза и победоносно оглядел мою главную судию. Радость, охватившая меня, не имела пределов. Ее удивленный взор доставил несравнимое наслаждение. Дети также пребывали в замешательстве. И это тоже была победа. Все они впервые видели торжество счастья на моем лице.
Воспитательница справилась с эмоциями, стукнула шариковой ручкой по вазе и, чуть наклонившись вперед, нараспев произнесла: - Ну, дети. Кто знает ответ на Алешину загадку?
Дети зашумели и, недоверчиво поглядывая на меня, стали предлагать варианты: река, цветок, машина, а маленький Петя был, пожалуй, ближе всех к ответу, сказав, почему-то, простыня. Но никто из них не угадал мою рубашку. И когда я, на все предлагаемые ими варианты, молча и даже торжественно ответил отрицательным кивком головы, воспитательница вновь взяла на себя руководство: - Ну что ж Матвеев, расскажи теперь всем ребятам об этом загадочном предмете.
Мне уже не хотелось рассказывать ВСЕМ о своей волшебной рубашке, но другого выхода не было, и я принялся объяснять: - Это рубашка… Это моя рубашка, в которой я родился. Она голубого цвета. Все дети, которые рождаются в таких рубашках самые счастливые, умные и умелые. Так мне сказала моя мама. Правда, я никогда не видел свою рубашку, но, когда пойду в школу, я ее надену, – мне казалось, я дал исчерпывающий ответ и вполне заслужил похвалу, стоя в ожидании поклонения воспитательницы. Однако то, что произошло дальше, никак ни вязалось с ощущаемым мной успехом. И даже теперь, при воспоминании того дня, у меня как будто все съеживается внутри. Хочется свернуться калачиком, закрыть голову рукой, и спрятаться. От себя же самого.
- Наверное, Алеша, я вынуждена буду не засчитать твою загадку и тебе придется задуматься над другой, поскольку та рубашка, о которой ты ведешь речь, не су-ще-ству-ет! Она есть, но, увы, не такая как тебе кажется. Твоя мама не объясняла, что значит родиться в рубашке, потому что ты слишком мал, чтобы понимать такие вещи. Но одеть тебе ее не придется… Ну что ж дети, продолжим, а Матвеев без своей «волшебной рубашки» подумает еще, – она улыбалась.
Я, стоя с раскрытым ртом, менял окраску по бардовому спектру, плавно переходя все к более темным оттенкам. В груди рос и рвался наружу крик отчаянья. Осматриваясь вокруг, я видел как дети, тыча в меня пальцами, начали хихикать. Кто-то, прикрывая рот, а кто-то, смеясь в открытую. Воспитательница стала приподниматься над столом, успокаивая их, но тут мальчик с рваными колготками, стоявший передо мной, повернулся и… на его лице оказалась улыбка. Может быть, он всего то хотел приободрить меня и успокоить, но я видел только эту «жирную», наглую улыбку. Размытые слезами очертания его физиономии, превратили лицо толстого мальчика в морду, насмехающегося надо мной монстра. Звуки вокруг стали глуше и раскатистее. И я взорвался…
С криками: - Нет! Вранье! Она есть! Ненавижу! – я вцепился в это пухлое лицо и начал со всей силы дубасить сандалиями по ногам бедняги. Краем глаза я заметил, как туша смотрительницы, будто мгновенно разжавшаяся пружина, вылетела из-за стола. В это время я дернул на себя за одежду толстого мальчика. Нас двоих по инерции понесло прямо на чудесный замок, в который было вложено столько детской любви и старания.
Мы разметали все башенки и дороги, разрушили большинство военных укреплений, смели с ковролина импровизированный сад вместе с домиком феи. Все безвозвратно распалось на части, будто сметенное бомбовыми ударами. Сейчас мне кажется, что самые беззаботные дни моего детства умирали в той агонии борьбы.
Непродолжительное время, шокированные и испуганные происходящим, дети притихли и молча наблюдали за нами, катающимися по полу. Но в какой-то момент сначала смуглый мальчик, по-моему, один из первых строителей замка, а за ним и другие, ослепленные яростью, налетели на меня, и я почувствовал на себе их частые и злые удары. Я получал по ребрам, голове, ногам, в пах. Было очень больно. Воспитательнице не удалось сразу остановить кровопролитие, но спустя минуты ее сильная рука все же прижала меня к себе.
Я не в силах был поднять голову. Сквозь слезы боли и отчаянья передо мной расплывались остатки былого великолепия детского творчества. Воспитательница что-то кричала на детей, потом на меня, потом опять на детей. Но все это тонуло вокруг меня как в тумане. Я оценил и признавал собственную ошибку, отчего становилось еще горче и больней.
Выговорившись, она потащила меня за локоть прямиком в темную спальню. Наверное, воспитательница думала, что там, в привычном углу, уже поселились и поджидают меня добрые духи. Те, что оградят и ее от меня, и меня самого от праведного гнева пускай маленькой, но все понимающей общественности. Что ж, она почти не ошиблась…
Поначалу, я помню, что бесконечно плакал и бубнил про себя о том, что никто из них просто не знает, не ведает и даже не догадывается о моей волшебной рубашке. В том, что она, конечно же, есть где-то у мамы, я нисколько не сомневался. Ведь мама никогда не врет. Я звал мамочку и рыдал еще сильней, оттого, что ее нет сейчас рядом.
Затем поток слез стих. Я осмотрелся вокруг. Темнота. Блики электрических фонарей с улицы застыли причудливыми трапециями на застеленных постелях. Запах плесени.
И вдруг, осмелившись поднять взгляд к двери в игровую, я увидел Ее. В полоске света, падающего из комнаты, стояла моя Даша-Наташа. Она смотрела прямо на меня. Без улыбки и без укора. Просто смотрела как на любопытный предмет, ранее ею не отмеченный. Когда наши глаза встретились, девочка чуть подалась вперед, будто желая получше рассмотреть любопытного субъекта. А может даже вникнуть в его мысли, познавая тем самым мир. Это продлилось, пожалуй, с минуту, а потом она, молча и невозмутимо, развернулась и ушла восвояси. Что привело ее ко мне? Задал ли тогда я себе этот вопрос – я не помню. Помню лишь, что я улыбнулся.
То, что произошло после, нельзя было сравнить ни с одним из самых чудесных моих снов.
Я сидел в углу, и мне вдруг захотелось оказаться далеко-далеко отсюда на сказочной поляне, у реки непременно с одиноко стоящим на берегу зеленым дубом. Когда-то я видел похожий пейзаж в книге, и он отразился во мне чем-то необыкновенно приятным. Теперь же я сильно возжелал быть именно там, под защитой яркого солнца. Да более того, не один, а чтобы с Ней рядом.
Я крепко зажмурился до того, что стало больно глазам, и внутри головы все непривычно будто сжалось в комок. В квинтэссенцию сосредоточения силы моего слабого разума. Появилось неприятное жжение в мозгу, затем словно слабый хруст и… когда напряжение спало, я увидел над своей головой солнце, а, опустив глаза, и мягкую траву под босыми ногами.
Все то, что я себе придумал, сбылось. Теплый ветер, нежно приглаживающий дикую траву к земле, безоблачное голубое небо, стрекот кузнечиков и дерево, конечно же, дерево. Оно находилось в метрах ста от меня. С широкой кроной, ярко зеленое под солнцем, шумящее густо поросшими ветвями. Огромный толстый ствол дуба излучал из себя силу и мудрость веков, которые гигант отмерил на этом месте. Толстые плотные ветви раскинулись по сторонам света. И вот-вот будто опустятся ко мне, приглашая к себе наверх.
За деревом шел пологий спуск к красивейшей реке. Знаю, что на тот песок не ступала еще никогда нога человека. Ведь все это открыто впервые одним лишь мной. Такое чистое от людских пороков и страстей. Не оскверненное их присутствием.
Я смотрел на явившееся великолепие не в силах шевельнуться. Зачесалась правая ступня. Закрыв глаза, я нагнулся потереть зудящее место, и рука коснулась травы. Окружающее было РЕАЛЬНЫМ! Мое тело ощущало все. Все движения: руки гладящие друг дружку, траву, щекочущую босые ноги, ветер, взъерошивающий мои волосы. Я крикнул и отчетливо услышал собственный голос. Это было восхитительно!
Ноги понесли меня к реке. Чудесным образом я знал, что девочка Даша-Наташа стоит за деревом. Я бежал, все быстрее и быстрее. Сердце наполнялось первозданной радостью. Подлетев к дереву, я тут же нырнул за него и там нашел Ее.
Я кружил девочку на песке, взяв за руки. Брызгал на нее водой из реки. Играл с ней, и она отвечала мне взаимностью. Устав, мы сели на землю. Я пододвинулся и, обнял ее. Она склонила милую головку на мое плечо. Я явственно ощущал ее теплую маленькую спину под своей рукой, чувствовал биение ее сердца, прижимая к себе. Это все было так ПО-НАСТОЯЩЕМУ!
Уже в школьные годы я прочитал массу литературы о снах, какую только удалось достать в библиотеках. В ней не раз упоминалось о том, как сны достаточно часто становятся крайне реалистичными. Но никогда я не читал о том, что во сне можно проживать РЕАЛЬНУЮ жизнь со всеми физическими ощущениями, присущими человеку наяву. Лишь фантасты телепортировали своих героев на расстояния. Я же имел дело с полностью ожившими галлюцинациями, вызванными лишь усилием собственной воли.
Процесс первого «возвращения» был ужасным. Веселясь на лужайке с подружкой, я неожиданно ощутил сильнейшее давление. Дышать стало труднее. Мочевой пузырь мгновенно переполнился и, казалось, сейчас взорвется, растекаясь внутри. Я остановился и, закрыв глаза, нагнулся. Окружающее: девочка, лужайка, дерево, река – начало раскручиваться вокруг меня, набирая и набирая обороты. Ноги подкосились. Не в силах вздохнуть я ощутил, как желудок подтянуло под самое горло. В это же время в голову ворвался пронзительный оглушающий звук, похожий на работающую с нагрузкой электропилу. Погружающуюся в мою голову сантиметр за сантиметром. Одновременно возникло ощущение будто раскаленную на огне спицу воткнули мне в мозг и начали возить туда-сюда. Я завизжал от боли и открыл глаза.
Впереди чернота. Веки разлеплялись от выступившей на них слизи как при конъюнктивите. Окружающие предметы скакали вверх-вниз. Невозможно было на чем-то сосредоточиться и остановить взгляд. Вестибулярный аппарат все еще определялся с расположенностью меня в пространстве относительно окружающего. Постепенно безумное верчение прекратилось. Голова пульсировала и болела, но это была уже не та острая боль. Все еще сильно тошнило.
Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Только сейчас я почувствовал, что меня кто-то обнимает и прижимает к теплой груди. Это оказалась мама.
Головная боль и судороги в желудке прошли достаточно быстро. Спасибо стакану воды, который оказался у меня в руках. При «возвращении» я обмочился и сидел в луже в липких колготках. Тем временем картина привычной реальности постепенно поглотила явившийся сон.
Позже выяснилось, что после драки воспитательница позвонила маме на работу и попросила забрать меня домой. Мама примчалась, на что ушло около сорока минут. Таким образом, путешествие в зеленый рай не могло длиться более получаса. Представляю выражение на мамином лице, когда она увидела сына в темном углу без сознания, с раскрытым ртом и капающей из него на колени слюной, в синяках и порванной одежде…
Убедившись, что я вернулся к жизни, мама вытолкала воспитательницу из спальни в кабинет и разобралась с ней «по-взрослому». Сами стены стонали гулом от крика матери, поглотившего робкие оправдания воспитателя. Все дети слышали это. И все теперь знали, что к воспитательнице применимы такие определения как: «тупая толстуха», «бессовестная бездарь», «преступница» и так далее. О неприличном я умолчу.
Мама написала заявление, забрала документы и, наспех одев меня, выскочила на улицу. Так я навсегда попрощался с красивыми горами, с оранжевым солнцем и Дашей-Наташей. Признаться, мне было жаль этого, хотя уже тогда показалось, что если ОЧЕНЬ захотеть, то я смогу найти их в каком-нибудь «другом месте».
С маминых слов я понял, что никто не заметил за мной ничего странного. Просто шок от побоев. Я и не стал рассказывать ей о своем видении. Мне все равно бы не поверили. Так или иначе, это сразу стало моей тайной, которую я сам в то время еще не совсем понял и побаивался.
Со следующей недели я был определен в детский сад, в котором работала мама. Продолжая жить привычной жизнью, я постепенно забыл о яркости своего «путешествия». И лишь иногда, перед сном, в голове всплывали призрачные отрывки той галлюцинации.
Путешествие, похожее по силе на то, в раннем детстве у меня было еще лишь раз, но об этом позже. А всё самое интересное началось в школьный период. Тогда и возникли по-настоящему мои «игры».
***
Господи,… уже одеревенела шея и немеют скулы. Дай мне продержаться еще немного и не пропустить назначенное свидание! Уверен – оно последнее в моей жизни.
4.
В то лето, предшествовавшее моему первому посещению школы, родители взяли месячный отпуск, чтобы отправиться на черноморский курорт в Дагомыс. На моей памяти это было первое полноценное путешествие на отдых всей семьей. Родители никогда не были приверженцами активного образа жизни, предпочитая проводить выходные в родных стенах трехкомнатного рая.
Но в тот период времени многое начало меняться. Уверен, что главной причиной семейного вояжа на море стало беспокойство родителей за меня. Еще годом раньше им стало казаться, что я превращаюсь в «замкнутого ребенка с преобладающим депрессивным настроением». Наверное, так и было. Мой неугасающий интерес к познанию жизни становился все менее заметным родителям. Хотя, клянусь богом, он был! Я полноценно открыл для себя чтение, в результате чего не ограничивался только детской литературой, но и наведывался в библиотеку родителей. Я что-то где-то клеил и мастерил. Но, надо признать, с появлением той первой тайны, стали сами собой возникать и другие умолчания. Действительно сами по себе. Да я этому и не придавал значения. Однако, вероятно, вкупе это складывалось в стену отчужденности между мной и искренне мною любимыми родителями. Я все больше и больше стремился к уединению. Что конечно, не осталось незамеченным.
Одно из немногих семейных развлечений, которые я не игнорировал, было публичное чтение. Когда мама, или в редких случаях папа, брали книгу приключений, я с нетерпением ждал путешествия по вымышленному миру автора. Как правило, я клал диванную подушку у ног моего чтеца и сворачивался клубком на ней словно кот. А через минуту уже устремлялся живым созерцателем событий в звучащую историю. И жил в ней сам. Изучая мир по сказкам, я всегда верил, в достоверность происходящего в них.
Я любил рассматривать книги с цветными картинками и фотоальбомы. Имевшиеся дома книги: про природу, музеи, города-герои и -не герои, я пересматривал не один раз, сканируя их со всеми деталями в свой мозг.
Наконец, пришел момент, когда родители перестали делать вид, что со мной все в порядке. Мама пыталась откровенно разговаривать со мной о том, что меня тревожит и что мешает жизнелюбию. Я искренне удивлялся: неужели по мне это заметно?! И не находился с ответом. Пыталась заинтересовать рисованием, пением и прочей чушью. Папа всерьез обеспокоился моим здоровьем, которое, к слову, стало раз от разу напоминать о себе после того как мне исполнилось пять лет. Впрочем, неужели у других детей не так? Тем не менее, он воспылал идеей привить мне любовь к какому-нибудь виду спорта. Однако, ставшие частыми, болезни не позволяли отдать меня в спортивную секцию, даже шахмат, чему я в душе только радовался.
И вот, решив, что отдых на море должен благотворно сказаться на моей психике и здоровье, родители приобрели путевки…
Мы поселились в хорошем пансионате. Папа мог себе позволить некоторую роскошь, поэтому в номере находилось все необходимое, включая даже цветной телевизор, что для того времени относилось к категории люкс.
Не стоило бы останавливаться на воспоминаниях о лете, если бы не очередное мое стихийное путешествие воображения, ставшее первой и, увы, не последней, неприятной неожиданностью.
Распорядок дня на отдыхе сложился следующим образом: около восьми – завтрак, следом небольшая прогулка по территории пансионата, потом отдых на пляже, обед, тихий час, пляж, ужин, вечерняя прогулка по территории и, в завершение, сон. На пляже мы занимали элитные топчаны и, подставив под лучи солнца телеса: папа – обрюзгшее с небольшим животиком, мама – в меру подтянутое и стройное, я – худое, костлявое и длинное, ловили загар, словно барбекю, ворочаясь и подставляя белые бока. Потом, чаще по одному, папа и мама ходили в море освежиться. Поскольку я плавать не умел, папа взялся за то, чтобы «непременно за время отдыха научить этого шалопая держаться на воде». И начались мои мучения.
Я регулярно барахтался в воде, лежа животом на папиных руках, визжа от страха и удовольствия, но, к сожалению, не продвигался в науке «держаться на воде». Максимум на что меня хватало, это успеть набрать воздуха и, яростно гребя руками и ногами, зарываться все глубже ко дну. Через раз я глотал морскую воду и долгое время после этого ощущал ее мерзкий вкус. Папа, однако, не унывал, и через некоторое время мы снова шли учиться. Эти опыты мне порядком осточертели. Жаль, я боялся признаться в этом родителям.
В один из дней, папа ненадолго отлучился, вернувшись с новым, темно-синим надувным матрасом. Это было для меня! Папа прогрессировал в своей мании. Теперь он с нетерпением ждал моей реакции. Я сделал вид, что обрадовался.
Первый рейд на матрасе мы сделали вместе. Папа раскинулся на спине, я же бутербродом лег ему на живот. Матрас почти полностью ушел под воду, но мы, довольно хихикая, изображали движение.
Недолгое путешествие закончилось, и я, пошатываясь, пошел загорать. Вскоре родители отлучились «на часок в пансионат по делам». Я пообещал вести себя хорошо и пошел ближе к кромке воды строить песочный замок.
Сооружаемая мною башня из мокрого песка, непременно походила на известную, даже мне, пизанскую и постоянно падала. Устав от бесконечных экспериментов, я сел на задницу и стал наблюдать за купающимися. Забывшись, я уставился в горизонт, обдуваемый теплым морским ветерком. Вдалеке маячили лодки с парусами. А над бескрайней поверхностью воды покоилось, окрашенное бледно-голубым, небо без единого облака.
Через какое-то время глаза устали от солнца. Я склонил голову и закрыл их. В мозгу завертелась карусель. Я рефлексируя зажмурился. Появилось жжение. Остудить которое могла лишь вода…
Открыв глаза, я не сразу понял, где нахожусь. Взгляд был затуманенным, и отсутствовала привычная четкость. Я покрутил головой и обнаружил, что лежу на надувном матрасе, метрах в двухстах от, внезапно обезлюдевшего, берега. Море было беспокойным и плескало на спину холодной водой.
Как и в тот раз в детском саду, я абсолютно реально ощущал все окружающее. Ветер начал дуть сильнее. Холодно. Я попытался свернуться, чтобы обнять себя руками, но, качающийся на маленьких волнах, матрас накренился под тяжестью тела и чуть не перевернулся. Чудом поймав равновесие, я замер и ждал пока успокоится дыхание. Но где там!... На небе, ни с того ни с сего, набежали серые с черными пятнами облака. Солнце мгновенно скрылось за одним из них. Поднялся уже не шуточный ветер, и море стало оживать. Матрас раскачивался все сильнее. На мое тело уже накатывало волнами. Прежде яркий и веселый, берег, с виднеющимися вдалеке крышами безопасных домов, вмиг поблек и потерял прежнюю живописность. Деревья там, словно по команде, пригнули головы от берега к земле. И повеяло враждебностью.
Я был в ужасе от всего происходящего. Любая угроза, о которой можно в охватившей панике подумать, тут же на мою беду исполнялась. Хищное море шумело все громче. Я начал кричать. Тогда мне и в голову не пришло попробовать вырваться из охватившего кошмара и вернуться в НАСТОЯЩИЙ мир. Очевидно представляя, что это все выдуманное, я потерял контроль над мыслями и впал в панику.
Я бросился грести руками к берегу. Раскачивая размашистыми движениями и без того болтающийся на волнах матрас. В мыслях звучало лишь одно – добраться скорее до берега и укрыться в объятиях мамы. Но мои маленькие руки скорее перемещали меня вдоль матраса, чем его по воде. Напротив, берег предательски отдалялся с каждой минутой проживаемого кошмара.
В какой-то момент матрас, черпнув воды краем, на который съехало мое тело, перевернулся и накрыл меня собой. Я ушел под воду и, глотая соленую жидкость, попытался ухватиться за него. Но скользкая упругая материя предательски выскакивала из рук.
Наконец, поймав матрас за край, я нашел в себе силы подтянуться, чтобы вынырнуть из воды. Жадно глотая воздух, я закинул руки на виляющий кусок суши и почти был близок к тому, чтобы забраться на него, если бы не слишком сильно толкнулся ногами. Матрас отпрыгнул, и я вновь ушел под воду.
Яростно загребая с удвоенной силой ногами и руками, я все же выбрался на поверхность. Но, открыв глаза, увидел, что мою единственную надежду – матрас отнесло в сторону на добрых пять метров. И достичь его надежды нет никакой. Вот тогда я закричал по-настоящему. Завизжал до рези в горле. Поперхнулся. Море разом смыло слезы отчаянья. И вкатило в глаза и рот сотней литров соленой воды. Отбившись кое-как и снова появившись на поверхности, я видел лишь вздымаемые на гребнях покатых волн буруны. Никакой надежды на спасение.
Калейдоскоп бессвязных мыслей еще мгновения создавал во мне иллюзию будущего, но… Я вдруг разом смирился с поражением. Подлетела очередная волна, и я сам открыл ей навстречу рот. Набрав в себя до желудка доставшей воды, с закрытыми глазами и закупоренной глоткой, я стал опускаться на дно…
Я бы наверняка умер в тот день, но это было бы слишком легко.
Снова резкий свербящий звук взорвался в голове. Неожиданно кто-то выдернул меня за ноги из черного водоворота смерти. И я приходил в сознание ослепленный ярким светом. В животе полыхал адский костер. Какой-то извращенец при этом еще давил на него. Я закашлялся, и меня болезненно вырвало. После я открыл глаза.
Перед взором расплывалось бородатое лицо незнакомого дяди. Он улыбнулся и подмигнул мне. Затем чудовище взяло мой подбородок в свою огромную мозолистую ладонь и встряхнуло, отчего в голове разом взорвался фонтан искр. В довершение, дядя отхлестал меня по щекам и, усмехнувшись, поднялся с живота. Я тут же поблагодарил всех волшебных фей за чудесное избавление от его веса.
Приходил в себя я легче, чем в прошлый раз в саду. Уже через пару минут удалось самостоятельно сесть. Какая-то женщина принесла воды и стала умывать меня, разрешив сделать один глоток. Это была самая вкусная вода, которую мне только доводилось пробовать. И снова я почувствовал себя полностью «вернувшимся» к реальности. Желудок успокоился, и голова почти не болела.
Я спросил незнакомую женщину, что со мной случилось. Она сказала, что я «стал жертвой солнечного удара». И, что «… слава богу, рядом проходил Славик (так звали моего бородатого мучителя), который разглядел во мне недомогание». Он окунул меня головой в море и провел экзекуцию «спасения». Я поинтересовался – где Славик, и мне ответили, что после того, как я на него сблевал, он еще не вернулся из душа.
Удостоверившись, что я в порядке, женщина пожелала мне удачи и ускакала вприпрыжку, не исключено, что домывать Славика. Я же остался ждать родителей в одиночестве. Происшествие, столь масштабное для меня, не оставило никакого следа в сообществе других отдыхающих. Никто всерьез и не воспринял бытовое недоразумение с ребенком. Даже столь малого возраста. У нас вобще народ не сильно жалостливый и внимательный к чужим проблемам, в чем я имел прорву возможностей убедиться позднее. Впрочем, откуда им знать об истинном положении дел?
Внутри меня все еще трясло от возбуждения. Я вздрагивал, крепко сжимая зубы и кулаки. В данный момент хотелось только одного – добраться как можно скорее до постели, забраться под одеяло и уснуть.
Родители вскоре вернулись. Папа вел смеющуюся маму, обняв рукой за талию. Они подошли и, первым делом, спросили - все ли у меня в порядке. Я, через силу улыбнувшись, заверил их в том, что все как нельзя лучше. Внимательная мама заметила, что я какой-то бледный, но я успокоил ее, сказав, что немного болит живот, и попросился домой в номер.
Папа остался загорать, а мама отправилась со мной в корпус. На этом приключение закончилось.
Больше о том лете и добавить нечего. Родители, в особенности папа, были расстроены тем, что я, ВДРУГ ПОЧЕМУ-ТО, стал отказываться купаться в море, тем более на матрасе, один вид которого вселял в меня ужас.
Прошла еще неделя жаркого солнца, и мы вернулись домой. А я стал еще более замкнутым. Терапия, задуманная родителями, не принесла ожидаемых плодов.
5.
Размышляя сейчас над прошлым, возникает мысль – все это, наверное, можно было бы остановить, все могло бы быть совсем иначе…
***
Школьные годы чудесные. Многие по жизни повторяют эту фразу, вкладывая в нее блаженный восторг от выпущенных в небо воздушных шаров и первых признаний в любви. Многие повторяют ее, и вовсе не задумываясь об этом, полагая, видимо, что в детстве все чудесно. Мои школьные годы таковыми мне не показались ни тогда, ни, тем более, теперь.
К первому звонку, как и водится, отвела меня мама. Я стоял с охапкой гладиолусов, в белой накрахмаленной рубашке длинный и смешной. Кругом, на футбольном поле за школой, почему то уклоном позиционировавшемся на горизонте, было полно детей. Почти все улыбались. Некоторые смущенно куксились. Встречались и знакомые по садику лица. Играла музыка. Праздник.
Мама ненадолго оставила меня одного, отлучившись к группе преподавателей. Без ощущения в своей ладони теплой маминой руки, я сразу почувствовал себя одиноким и никому здесь не нужным. На глаза навернулись слезы. Я утер их новым платочком из нагрудного кармана. Безразличные взгляды пробегали по моему лицу, как тени под занимавшемся в небе солнцем.
Вернувшись, мама указала пальцем на пожилую женщину, с заплетенными в пучок волосами на затылке: «- Твоя первая учительница!» Затем на крыльцо школы поднялась дама в темном костюме и звучным голосом объявила об открытии учебного года. Спугнутые ее голосом птицы убрались подальше от школы. Кто-то из взрослых не к месту засмеялся.
После декламации старшими учениками четверостиший о школе, один из парней пронес перед учительским составом на своих плечах симпатичную первоклашку в белом переднике. Затем нас всех построили в колонну парами. Мне сунули руку рыжей девочки с синими бантами. Под звуки марша Шаинского «Чему учат в школе» тремя взводами мы вошли внутрь школы. В дверях я, как и многие дети, в беспокойстве начал оглядываться в поисках мамы. Мне мельком удалось увидеть ее, махающую рукой. Снова намокли глаза. Что ж, теперь я сам по себе.
После знакомства класса с учителем стало очевидно, что рядом собралось немало активных и бойких детей, которых мне, безусловно, следовало сторониться. Произошел дележ столов нашим педагогом, в результате чего мне выпало место за одной партой с мальчиком Юрой. Он сидел в маленьких очках, деловитый и молчаливый.
В первые дни после школы я охотно делился с родителями своими впечатлениями. Рассказывая об уроках, я никогда не баловал их своими достижениями. Если только вымышленными. Но справедливости ради, стоит упомянуть, что в первых классах особо неразрешимых задач перед юными учениками и не ставят. Однако, папа, убежденный в том, что у него родился, не иначе как, гениальный сын, ждал от меня неких подвигов. Не наблюдая их, он все чаще стал выходить из себя, незаслуженно обвиняя во всем школу.
На страницах моего школьного дневника стали появлялись замечания к поведению. Родители узнавали о том, что их сын участвовал в драках (как правило, в роли жертвы, но об этом сердобольная учительница нарочно не писала) и «витал в облаках». Отчего-то столь возвышенная картина с облаками стала нарицательным понятием чуть ли не деградации личности. А мне такая характеристика учителя нравилась. Попробуйте-ка «повитать»!
Я редко выполнял классную работу, и тетради мои наполнялись собственными каракулями едва ли на треть от требуемого объема. Вскоре мама начала ругаться тоже.
Математика, грамматика, естествознание – все оставалось для меня за чуть приоткрытыми дверьми, в которые я не мог войти маршем. Хоть и любил чтение сам, концентрация внимания оставляла желать лучшего. Я почти не давал повода оценить себя и свои знания иначе, чем слабо удовлетворительные. Склонности к творческому созиданию у меня также не было, а способностей и подавно. Мои рисунки впору было показывать в виде наглядного примера – как рисовать запрещается даже наедине с самим собой. Особенно удавались пейзажи. Те поспорили бы за оригинальность с самыми смелыми галлюцинациями потерянных людей.
Родители, навестили несколько раз учительницу и после того снизошли до регулярных занятий со мной дома. Вздохнувшие было с облегчением, что сдали сына в надежные руки, бедные мои родители, львиную долю свободного времени проводили за занятиями со мной. И так, забегая вперед скажу, на весь школьный период. Увы, чем дольше длились их упражнения с сыном, тем очевиднее становилась безнадежность таковых.
На этом неблагоприятном фоне частыми стали ссоры между родителями, что говорится, по мелочам. Папа стал все позже возвращаться домой, а мама все дольше общаться по телефону с подругами. Не сомневался уже тогда, что главная причина таких перемен была во мне.
По счастью, в классе я был не один, кто не хватал звезд с неба и с трудом справлялся с обучением. Мальчик Юра, вконец обалдевший от моих постоянных вопросов, попросил учительницу развести нас как можно дальше друг от друга. Что она и сделала, отдав мне в компанию угловатую девочку Марину. В результате, мне пришлось переехать за парту у окна, выходившего на школьный двор. Я не возражал.
Марина, ставшая моей соседкой на несколько лет, оказалась не плохим человеком. Если бы еще она следила за собой и не пахла всяким дерьмом! Впрочем, мы все равно подружились. На уроках мы, зачастую, быстро упуская суть увещеваний учительницы, начинали шептаться с подачи Марины, то о ее родителях, то о наших одноклассниках, или, на худой конец, об усах учительницы. Мы веселились и получали в дневники очередные монограммы. Такие вот товарищи по несчастью.
Марина была единственным человеком в школе, который хотел со мной общаться. Ребята надо мной, в лучшем случае, просто насмехались. Куда хуже было справляться с синяками, пластилином в волосах и жидким клеем на стуле. Но, думаю, нападок было бы меньше, во всяком случае, не таких жестоких, не учись со мной Витя.
У Вити, насколько позже стало известно, были большие проблемы в семье. Папа частенько разминался на нем дома, после чего сынок спешил в школу с одной лишь миссией: выместить на ком-нибудь, накопившиеся зло и обиду. Он был ниже меня ростом и уже в плечах. Щуплый и с кривыми зубами. Будь у меня желание, я мог бы размазать его по стенке парой ударов. Но, увы, это не приходило мне в голову. Парализовывал страх. Сей гипноз действовал и на остальных, вот отчего одноклассники за компанию с Витей дразнили и издевались надо мной – лишь бы он их не трогал.
Также стоит помянуть и Колю – еще одного из главных действующих лиц, пережитого мной спектакля под названием «начальная школа». Коля, подобно Вите, ходил в авторитетах. Он был здоровым, большим и сильным. Посредственный разум Коли компенсировали его отменные физические данные и смекалка насчет их использования. Удар его был тяжел.
Витю Коля раздражал, как и я, может даже больше. Одна лишь незначительная разница – тот его боялся. Получил пару раз по голове и прикусил язык. В беспричинной травле меня Коля не участвовал. Если и награждал синяками то лишь в случаях, когда я досаждал ему лично. Слава богу, это случалось нечасто.
Остальные ребята в нашем «дружном» классе были менее заметными фигурами. Возможно, так казалось только мне…
Я, как человеческий прототип гадкого утенка, свыкся с ролью изгоя и все чаще искал утешения в своих фантазиях. Долгое время, после случая на море, я боялся отправляться в «путешествия» в воображаемом мире. Но со временем, ощущения испытанного ужаса притупились, и я стал склоняться к тому, что окружающая меня реальность и есть самое страшное и отвратительное, что только может происходить в жизни.
Задумчиво пялясь в окно класса, я наблюдал, протекающую мимо реальность этого мира. Какую-то серую и постылую. Не реагируя на тычки Марины, я отрывался, только оглушенный криками учительницы: - Матвеев, когда ты только перестанешь ворон считать и вернешься к нам в класс? – на что хотелось ей ответить: «- Будь моя воля, я бы вообще сюда не возвращался!». После, обычно, мне в затылок летел ластик или злые реплики Вити. Окружающие насмехались, а Марина смотрела на меня и, виновато пожимая плечами, как бы говорила: «- Ну, что же ты опять?».
И все же, именно сидя у окна в классе, я вновь решился использовать свой дар. В пасмурный день я раскрасил небо радугой. Я зажег отражения спрятанных созвездий в грязных лужах на земле. Сбежал из дискредитировавшей себя реальности в мир полный сладкого обмана. Я вновь мог «путешествовать», и снова мое убежище принимало любую форму фантазий.
Получилось один раз. Получилось и в следующий. Боли в голове, спазмы желудка, дрожь в конечностях – все это неизбежные атрибуты «возвращений». Но такая плата – сущий пустяк по сравнению со счастьем обретения свободы. Ведь в сущности я учился ЖИТЬ.
«Вернувшись» в первый раз после большого перерыва, я схватил рядом сидящую Марину за плечи: - Ты знаешь, что я видел? Ты знаешь, где я сейчас был? ЗНАЕШЬ, ГДЕ Я БЫЛ!?
Марина, смотревшая на меня широко раскрытыми глазами, замотала головой, роняя перхоть. Откуда ж ей бедной было знать «где я был», коли последние полчаса протирал брюки на рядом стоявшем стуле.
Услышавший мои возгласы, Витя подскочил сзади и больно ударил кулаком по спине: - Ты чего орешь, Матвеев? Где ты был, убогий? Быстро колись! – он налег на меня, взявшись руками за уши.
- Уйди. Мне больно-о-о! – я начал елозить, пытаясь освободиться, но гражданин великой России Виктор Мирзоев сжал мои уши пальцами, отчего в них прострелила дикая боль и из глаз брызнули слезы.
Марина закричала на него и зачем-то ущипнула меня. Учительница, не успевшая покинуть класс, развернулась в дверях и энергично подошла к нам. Она схватила Витю уже за его ухо и потянула вверх, от чего тот завертелся волчком на цыпочках. Отпустив хулигана на пол, она резко развернула его к себе лицом.
- Ну что, так тебе нравиться?! Может, что-то так до тебя доходит, свинёныш? – она в упор смотрела в его пылающие яростью глаза и все сильнее сжимала руку в своей ладони: - Запомни Мирзоев, я научу тебя уму разуму. Ты у меня будешь ходить на цыпочках, скотина. А сейчас, возьми свой дневник и шагом марш с ним к моему столу!
Мельком глянув на меня, она зашагала к доске. Озлобленный Витя поплелся за ней следом. Я понял, что ничего хорошего мне это не сулит, и про себя обругал учительницу за то, что она не успела уйти из класса и теперь мне придется вдвойне тяжелей.
После уроков Витя отомстил за ухо. В компании с дружками он подбил мой глаз и расквасил губу. До возвращения родителей с работы я успел привести себя в более-менее надлежащий вид, но все равно не избежал объяснения по поводу порванной куртки и обширного зарева в районе переносицы. Я вынужден был рассказать об избиении. Ей богу, не хотел, но мама не оставила мне другого шанса.
Она быстро выяснила телефон Вити. Папа побеседовал с его папашей, который пообещал «хорошенько всыпать» сыночку, и конфликт вроде как был исчерпан. Витя на следующий день пришел в школу, сильно подволакивая ногу, и на время стал почти моим другом. Разве что начался период, когда меня стали бить его дружки, а «безгрешный друг» стоял и усмехался рядом.
И все же, это не главное в тех моих воспоминаниях. Всего лишь меланхолическая сноска на полях. Главное свелось в результате. С тех дней пошел отсчет моей злобе и поиску ее применения. А пока я просто искал утешения «на стороне». Наступала пора развития моих способностей и превращения «перемещений» в увлекательную игру. Мой организм привыкал к нагрузкам. С каждым разом боли и дискомфорт становились все менее заметными. Появилась бессонница, но я и с этим научился справляться.
Впереди ожидали годы развития способностей. Годы войны с реальностью.
6.
Несмотря на стойкую неуспеваемость практически по всем предметам начальной школы, я все-таки ее закончил и переполз в четвертый класс. Со мной в компании остались все мои одноклассники, включая Витю и Марину.
Чем старше становился Витя, тем более изощренный вид принимали и его шутки. Новаторские способности Вити, казалось, неотрывно существуют только при наличии меня. Со слов Марины знаю, что стоило мне заболеть на несколько дней, как мой «друг» терял свой блеск и жизнерадостность. Он был моим Альтер-эго. А я, похоже, был ему нужен в такой же степени, как аквалангисту кислород. Замещение меня другими особями было столь же полноценным, как физраствор в теле вместо крови.
Я все чаще смотрел на уроках в окна, сменявших друг друга классных комнат, и все чаще «убегал» от опостылевшей учебы в свои миры. Меня не выгоняли из школы, лишь благодаря папе. Пользуясь собственным авторитетом, он оплачивал мою немощность своей «помощью»: читал лекции, организовывал экскурсии, помогал связями с ВУЗами, и прочее, и прочее, и прочее. Вследствие чего, учителя попросту закрывали глаза на мою неуспеваемость, перетаскивая из одной четверти в другую.
Дома родители уже не устраивали регулярных занятий. Время от времени да, но на большее уже не замахивались. Теперь они стали чуткими к моим пожеланиям. Ведь то относилось к активной стороне жизни, которую приходилось поощрять за неимением иного. Поэтому (и я это чувствовал очень хорошо) стоило мне лишь заикнуться о намерении, отвечавшем стандартам нравственности и разума, удовлетворение заявки не заставляло себя долго ждать. Примером можно привести хоть появление в моей комнате диапроектора уже на следующий день после того, как я упомянул о своем любопытстве к нему. После чего я почти месяц до полуночи пялился в стену и смотрел свои фильмы.
И всё же, всё чего я хотел по-настоящему это, чтобы меня все оставили в покое. Появлялись лишь когда мне того угодно. Почти как в моих фантазиях. И пусть внешний мир обернется, наконец, безразличием ко мне не только в мыслях, но и на деле. Ведь очевидно, что я не прошу взаймы их участия. Да и отдавать долги не собираюсь.
Я жил и не лез на рожон. Вообще никуда не лез и не искал себе приключений.
Однако, они сваливались на мою голову помимо моего желания. Причем, с завидным постоянством…
7.
Была осень. Еще не наступила пора дождей и промозглых ветров. Холодало к ночи, но днем солнечное марево подогревало воздух до сносного состояния даже в тени. Я все еще ходил в школу в легкой курточке и летних ботинках. Уроки заканчивались в полдень, и мне всегда выпадало возвращаться домой в одинаковое время, одним и тем же путем. Путем, выбранным заботливой мамочкой. Проевшей уже плешь на моей юной голове назиданиями в осторожности. Путь был начертан в обход троп в плечи шириной или укрытых зелеными насаждениями дорожек. Длиною больше на добрый километр, но зато непосредственно у жилых домов и на виду. Ее это устраивало больше. Да и слава богу.
По пути к дому я редко куда-то спешил. Плелся, пинал лежащий под ногами мусор, поднимал с земли всякий хлам и играл с ним. Играл, перекидываясь от роли к роли. За себя и своих воображаемых друзей, что всегда рядом. Согласитесь, мир в кармане – оптимальная версия детства. Или я не прав?...
Вот так я и гулял. Шел под окнами, из которых стенали то Пугачева, то Магомаев, а то и ВИА «Сябры». Были такие. Мне не было скучно.
В один из дней близнецов той осени, я привычно возвращался из школы. Проходя мимо панельной пятиэтажки, неожиданно обратил внимание на долетевшие до моих ушей звуки пианино. Мелодия показалась знакомой, и я остановился. Не обладавшему идеальным слухом, мне показалось, что играли безукоризненно. Впрочем, возможно, так оно и было.
Настроение в тот день было у меня не лучшим, а звучащая мелодия оказалась такой грустной. Поддавшись привычной жалости к себе, я не заметил как, не сходя с места, и разревелся.
Кто-то подошел сзади и спросил нужна ли помощь. Я отмахнулся и медленно побрел к подъезду. Сел на лавочку, стоявшую рядом, и наскоро вытер глаза. Момент эмоционального всплеска прошел. Тем временем, раздались бодрые аккорды мажорного ряда, извлекаемые с помощью того же пианино. Я встал лицом к подъезду, определяя источник звука.
Инструмент звучал достаточно громко. Я пошел направо и устроился под окнами второго этажа. Из приоткрытой форточки с заляпанным голубиным пометом подоконником доносился неизвестный марш. Через минуту хлопнула крышка фоно, и звонкий девичий голосок сообщил, что «она готова идти».
Куда?! Я очнулся от забытья и поспешно выбрался с газона на скамейку у подъезда. Сняв с плеч ранец, положил его на колени и стал воодушевленно теребить лямки и щелкать замками. Сидел и ждал, сам не зная чего. Внутреннее чувство подсказывало мне, что должно что-то произойти. И через пару минут так и случилось.
Сначала послышался легкий топот ног, сбегавших по лестнице, потом распахнулась подъездная дверь и из нее выпорхнула прелестнейшая девочка. Моя нижняя челюсть безвольно повисла на жилах. Я застыл, скрестив руки на ранце, следуя лишь движением головы за девочкой, пока та не исчезла из виду. Это была любовь с первого взгляда.
Девочка лет двенадцати, может тринадцати. С большими голубыми глазами и русыми волосами, заплетенными в длинную косу за спиной, промелькнула мимо, помахивая, зажатой в руке картонной папкой. Я сидел и прокручивал эти кадры в голове раз за разом. Эпизод за эпизодом. В каждом обретя не испытанные доселе страсть и вдохновение. Я сидел бы так и до утра, если бы примерзший к скамье зад не отозвался ощутимым дискомфортом.
И вечер и утро следующего дня я пребывал в невероятном возбуждении. Минуты уроков тянулись мучительно медленно. Хотелось удрать из школы, выпорхнув в окно бумажным самолетиком и нестись навстречу обретенной любви. Я жаждал бежать к подъезду и вновь переживать мгновения встречи с ней. И вот, лишь прозвенел звонок с последнего урока, я сорвался с места, неуклюже ударившись о край стола, и под хохот одноклассников понесся из школы.
За считанные минуты я долетел до заветного подъезда, и на лице расцвела счастливая улыбка. Из знакомого окна вновь звучала «вчерашняя» печальная мелодия. Темп и гармония которой так растревожили мою душу давеча. Ублаженный, я сел на скамейку и принялся слушать. Окончив с фальшью, исполнительница наиграла мелодию еще раз, а потом еще.
И снова музыка навеяла грусть. Сами знаете как это возможно. Когда музыка становится чем-то очень личным, обнажая чувства перед самим собой, и тонируя внешний мир. Заранее прикидывая собственные шансы, я понимал, что стать близким с красивой девочкой наврядли сбудется. Начав перебирать свои недостатки и достоинства, я потерпел фиаско. Количество поименованных первых с лихвой перевешивало. Я возненавидел себя и уже был близок к тому, чтобы убежать прочь от этого места, похоронив только обретенное чувство страсти в сердце. Но тут пианино неожиданно смолкло. Раздался лакированный хлопок крышки. «Я ушла!» – донеслось следом. Теперь я уже не мог сдвинуться с места.
Послышался топот ног. Сердце в груди бешено застучало. Она распахнула дверь и появилась на пороге. В том же пальто, со знакомой папкой в руках. Вновь, как мимо дерева, пролетела, всколыхнув воздух у моего лица, и скрылась за углом. Не шелохнувшись, я проводил ее взглядом до самого конца.
Позже, поелозив с час на лавке, я встал и пошел домой. Переступив родной порог, и не раздеваясь, прошел к зеркалу в ванную. Подпер ладонями стену и уставился на собственное отражение. Прямые волосы лежали немытыми прядями на ушах. Шрам на лбу – след от удара ночью о косяк двери. Слишком широко посаженные большие глаза. Пожалуй, даже – отвратительные глаза. Огромный нос – главное уродство, торчал чужеродным отростком. Рыхлый безвольный подбородок. Подытожить позитивного нечего. С таким лицом и Марина откажет мне в прогулке. Что уж говорить о Ней! Оптимист в таких случаях обычно практикует предлог «зато», за которым следует перечисление, как минимум, уравновешивающих недостатки достоинств. Но мне нечего было бросить на чашу весов. Да и оптимистом, положа руку на сердце, я так и не стал.
Я вернулся в коридор и сел на табуретку. Уставившись на ноги, погрустил. Встал, дошел до комнаты, разделся и, упав на кровать, заснул.
Тем не менее, на следующее утро я снова терзался нетерпением в школе, мыслями сидя у подъезда обретенной пассии. Несмотря на цветущий во мне комплекс неполноценности, сила желания затмевала все.
Снова, почти бегом, добравшись до Ее подъезда, я сел ждать. Вместо грустной мелодии из окна разливались партии учебных гамм и скоростных пассажей. Но наплевать! Моему сердцу милыми были любые звуки. Ведь это играла Она.
Время подошло к той отметке, когда девочка обычно заканчивала играть и выходила из дома. Готовность к встрече номер три. Перед выходом утром из дома я помыл голову и причесался, сидя теперь опрятным и обновленным.
Раздался звук шагов. Но не Ее. Каких-то тяжелых и громких. Из двери вышел высокий толстяк. Он окинул меня подозрительным взглядом и, высморкавшись в ладонь, потопал мимо. Отчего-то я разволновался и не заметил, как дверь распахнулась и из нее следом выскочила Она.
Я растерянно уставился на девочку. Неожиданно ощутив себя вором, попавшимся с поличным. Она, взглянув прямо мне в лицо, остановилась. Внимательно осмотрела. Задержалась на пороге. Я готов был провалиться на месте – меня узнали. Девочка медленно приоткрыла рот, как будто желая сказать что-то, но потом передумала и быстро пошла по дороге, не оглядываясь.
Я покраснел, и, лишь она скрылась за поворотом, вскочил с места и побежал домой. По дороге ругал себя на чем свет стоит, сыпал проклятиями на голову не в чем неповинного толстяка, приплел зачем-то и собственную мать. Очевидным стало, что теперь стоило либо временно прекратить слежку, либо идти на контакт с девочкой. Однако об этом легче было сказать, чем сделать…
Наступили выходные. Я играл, гулял на улице. И отправляясь на прогулку с папой, все время старался утащить его в сторону Ее дома. В мыслях постоянно витал образ возлюбленной и затмевал собой житейские ценности настоящего.
К понедельнику в голове уже сложился план. Прозвенел звонок, и я отправился заветным путем. Остановившись у соседнего подъезда, спрятался за бетонную плиту перегородки подъезда и стал ждать. Я не привлекал внимания прохожих. Которым, собственно, чужой мальчик был до фонаря. Терпеливым шпиком я готов был стоять столько, сколько того потребуется, пока не увижу ее снова. При этом не отдавая в полной мере отчет о цели кратковременного созерцания возлюбленной. Ведь, в сущности, что мне с того? Это даже не поговорить. Вуайеризм какой-то… Впрочем, тогда я и слова то этого не знал, а полагал, что такой, наверное, и является любовь в жизни.
Я точил зубы о припасенное яблоко и ждал. Минуты тянулись, складывались в десятки, а девочка все не появлялась. Стало холодно. Я сел на корточки, обхватив колени руками, и качался, не спуская глаз с соседнего подъезда. Прошел по меньшей мере час с того момента, когда Она обычно выходила из дома.
Я достал тетрадку и начал малевать в ней каракули, вскакивая при каждом звуке хлопающей двери.
Прошел еще час. Наконец, терпение иссякло. Выйдя из укрытия, я на деревянных ногах побрел домой. Настроение было хуже некуда. В очередной раз я почувствовал себя обманутым и ни на что не годным.
На следующий день история повторилась. И так еще три дня.
Но я не собирался отступать, и вскоре был вознагражден. В пятницу юная музыкантша все-таки вышла из своего подъезда и бодро застучала каблучками по асфальту. Сердце возликовало. Я с трудом переборол в себе желание помчаться за ней следом. Но после длительного фиаско довольствовался и дистанционным счастьем.
На следующей неделе начала портиться погода. С утра понедельника поднялся ветер, а после обеда, полил обильный дождь. Меня это не остановило. С карниза на темя проливалась вода, а я в очередной раз провожал Ее взглядом до поворота. Жалкие секунды и всё! И если раньше я довольствовался этим в полной мере, то в тот день, взвесив результат и все «прелести» ненастья, промочившего меня до трусов, впервые признался себе, что хочу большего.
Во вторник я надел осенний плащ с капюшоном. На улице моросил дождь и дул северный ветер. Закутавшись в плащ и натянув домик на голову, я стал терпеливо ждать Ее появления. Вскоре девочка появилась из подъезда. С неизменной папкой в руках, Она пошла по дорожке вдоль дома, и я двинулся следом. Нас разделяли три десятка метров, что оставляло возможность для маневра в непредвиденных случаях. Все-таки пока я планировал остаться незамеченным.
Повернув за угол дома, девочка пошла по дорожке, ведущей к стройке. Несколько лет назад у наших домов под боком начали возводить новый жилой район. Возводился он поэтапно и массово. Посему блоками располагались кипевшие стройки с кранами, нанизывающими бетонные плиты будущих скворечников одну на другую. И уже построенные дома с разной степенью готовности. С окнами и без. Но, помимо тех, к тому времени несколько домов, школа, детский сад и музыкальное училище оказались сданными и уже эксплуатировались. Я не сомневался в том, что Она держит свой путь именно к тому училищу.
До того дня, слоняясь от скуки, мне доводилось захаживать в новый район. И я знал, что чтобы добраться до музыкального училища, нужно было сделать приличный крюк, обогнув незакрытую стройплощадку. На загроможденной территории были посеяны строительная техника и разнородный мусор. К числу которого я относил как свалки колотой плитки, сантехники, деревянных перекрытий и стропил, так и прутья арматуры, торчащей где попало. По периметру ограждения стройки скособочились знаки, предупреждающие об опасности. В их числе и предупреждающие особо смелых о злых собаках. Но, как зачастую это бывает, жители близлежащих домов, чуть ли не назло запретам, протоптали дорожку к заселенной части напрямик по стройке. Путь наименьшего зла всегда привлекал человечество. А для моих сограждан наибольшим злом преимущественно выступала лень.
Моя девочка шла слишком быстро. Чтобы не отставать пришлось немного сократить расстояние между нами. Ее спина служила ориентиром. Следить мешал ветер, задувающий капли моросящего дождя в капюшон. Я, то и дело, опускал голову и утирал кулаком намокшее лицо.
Перейдя через дорогу, разделявшую наш район и новые дома, пианистка не пошла в обход по тротуару, а свернула именно на ту дорожку, ведущую через стройку. «Ух! Стоять! Запрещено родителями!» - завопила моя совесть. Но… что же мне оставалось делать? К черту все, и я пошел за Ней.
Дорожка завиляла между блоков стенных плит, горок из труб, разрытых котлованов. Встречались техника и временные постройки рабочих. Девочка стала периодически пропадать из поля зрения, поворачивая по дорожке и скрываясь за очередным препятствием. Я прибавил шагу.
Миновав маленький овраг, я поднялся и заметил ответвление от основной дорожки, уходящее левее – как раз в сторону музыкальной школы. Мне даже показалось, что Ее плащ мелькнул вдалеке за бульдозером, стоявшим в той стороне. Не раздумывая ни секунды, я свернул на тропинку и побежал.
Увлекшись погоней, я перестал смотреть под ноги. Плащ заелозил на моих плечах, и капюшон съехал на глаза, закрывая видимость. На бегу я стал поправлять его, утирая и воду с лица. Неожиданно левая нога, не ощутив под собой опоры, провалилась в бездну. Сердце подпрыгнуло в груди и будто остановилось. Дыхание прервалось, и неизведанное чувство паники парализовало сознание. Падая, я выбросил в стороны руки, что и спасло мне жизнь. Стукнувшись сперва левым локтем, а потом правым о что-то твердое, тело пронзила острая боль. Голень правой ноги очутилась на земле, когда провалившееся туловище повисло над пропастью.
Левое предплечье немедленно начало зудеть, сломанное, как минимум, в одном месте. Корчась от пронзавшей руку боли, я затряс головой, пока с нее не свалился капюшон. Теперь можно было достоверно определить свое незавидное положение. А заключалось оно в следующем: филейная часть тела торчала в открытом люке коммуникационного колодца. Принесенные в жертву руки все еще удерживали меня над черной дырой, опираясь на локти. Левая нога болталась внизу, а правая поддерживала шаткое состояние снаружи. Отдышавшись и досчитав до трех, я собрался с силами и оттолкнулся от края здоровой правой рукой. Упав на бок, непроизвольно дернулся левой ногой и, задел ей обо что-то, отозвавшееся металлом. Чудом державшийся на ноге ботинок, со стуком полетел в шахту.
Перевернувшись на спину, я лежал, уставясь в пасмурное небо, а на лицо капал дождь. Левая рука болезненно пульсировала. Я заревел скорее от обиды, чем от боли. Осознавая всю нелепость своего положения, я заливался горючими слезами, растекающимися вместе с каплями дождя по лицу. На одну ногу разутый, со сломанной рукой, мокрый, в холодной грязи. Я и понятия не имел, что мне теперь делать. Напрочь позабыв о пианистке, я думал только о том, как выбраться отсюда.
Дождь усиливался. Острая боль в руке перешла в другую – тупую и ноющую стадию. От надсадных рыданий заболело горло. Так оставаться было нельзя. От земли холодило тело, подстегивая меня к поиску решения сложившейся ситуации.
Я понял, что босиком до дома не дойти. В лучшем случае, меня ожидало бы потом воспаление легких. А в худшем я рисковал пропороть ногу в любой из луж, покрывших жижу стройки и таящиеся в ней сюрпризы. Ничего не оставалось, как спуститься вниз шахты и достать упавший ботинок.
Хлюпая грязью, я осторожно перевернулся на правый бок. Медленно встал и подошел к краю дыры в шахту. Внизу чернела неизвестность. По еле заметным, бликам света, отражающимся в воде на ее дне, представилась приблизительная глубина шахты до десятка метров не более. Я счел это пределом нормального восприятия опасности, в которую предстояло окунуться. Все равно другого выхода не было. Сбоку виднелась металлическая лестница, по которой я и решил спускаться.
Сев на край шахты и навалившись на правый бок, я оперся ногами на ступеньки, и начал осторожно слезать. В итоге короткий путь вниз показался мне длинною в километр. Держась за перекладины лестницы, в основном правой рукой, мне все таки приходилось страховать себя и левой. От нагрузки в сломанной руке простреливала острая боль, сводящая с ума. Скользя разутой ногой в мокром носке по ржавым перекладинам лестницы, я всякий раз рисковал кувыркнуться с нее вниз. Но все обошлось, и я все-таки ступил на дно шахты.
Внутри было сухо и безветренно. Шагнув в сторону от лужи, я присел на сухое место. Прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Бережно взяв здоровой рукой больную левую, я положил ее себе на колени и начал поглаживать, успокаивая. Измотанный болью и отчаяньем, я пускал в себя спокойствие и погружался потихоньку в сон. Я допустил, что немного отдыха не помешает. Ведь предстоял тяжелый путь обратно, на который сейчас не было сил.
Я думал о хорошем. О тепле и нежности маминых объятий. О солнце, согревающем мое окно в комнате дома и сеющем белое сияние зайчиков на обоях. О красивых цветах. Сам не заметив, как погрузился в сон.
Снилось мне что-то ужасное. За неведомые грехи я подвергся всеобщему гонению. Неизвестные взрослые люди преследовали меня на какой-то железнодорожной станции. Я бежал и прятался где попало. Но они настигали везде. И горящие ненавистью глаза приближались к моему лицу снова и снова. Их руки тянулись ко мне, и я опять бежал что есть мочи. Погоня отправила меня в провинциальный город, на улицах которого не находилось спасения. Так продолжалось, покуда меня не загнали на балкон высотки, блокировав со всех сторон. И тогда я перекинул тело через плиту ограждения, встал лицом к сотне метров пустоты до земли, и шагнул вниз.
От собственного крика я проснулся. Часто дыша, открыл глаза и сперва ничего не понял: вокруг темнота, в затхлом воздухе запах дерьма и крысиного помета. Я попытался встать, но оттолкнувшись левой рукой, погрузился в облако отупляющей боли. Опрокинувшей меня на колени в согбенное положение. На этом вернулась и память.
Боль утихомирилась. Глаза скоро привыкли к темноте, и я сделал несколько шагов в сторону слабо освещенного лаза. Запрокинул голову и посмотрел наверх. В круглом отверстии дыры виднелось черное небо. На лицо, как и прежде, капал дождь.
Сколько же я спал? Я опустил голову и почувствовал, как комок подкатывает к горлу, а на глаза снова наворачиваются слезы. Где же мои мама и папа? Почему они не нашли меня? Не в силах сдержаться, я сел на корточки и заревел.
Проплакавшись и утерев нос здоровой рукой, я стал искать потерянный ботинок. Он валялся рядом с лазом, грязный и все еще мокрый. Я начал обуваться стоя, но потерял равновесие и упал на левый бок. Рефлекторно выставив вперед ближайшую больную руку, завалился прямо на нее. Резкая и острая боль прострелила тело. Я взвыл во весь голос. Как зверь.
Это было полное поражение. Не в силах больше ни плакать, ни двигаться, я лежал под дырой, уставившись в небо. И тогда мне в голову ничего не пришло лучше, как начать кричать. Я кричал долго, что есть мочи. В надежде, что меня кто-нибудь услышит и вытащит отсюда. Взывал к помощи, надрывая горло, оглушаемый собственным эхом, разносящимся по шахте.
Прошло, несколько минут и меня услышали. Увы, не добрый дядя, и не сердобольные спасатели. Так бывает в историях с хорошим концом. Но моя история, как мне стало казаться, и вовсе не имеет конца.
К дыре, ведущей в мое укрытие, пожаловал огромный паршивый пес. Очутился прямо надо мной, склонив уродливую лохматую морду в темноту и взирая вниз. Он услышал жалостливые крики и теперь стоял, задыхаясь от переполнявшего его яростного лая, и сверкая мокрыми глазищами. Лохматое чудище злилось, отбегало от дыры, в бешенстве нарезая вокруг круги, и снова возвращалось. Несмотря на кипевшее в ее мозгу желание спрыгнуть вниз и растерзать меня на части, собака, на мое счастье, боялась это сделать. Она крутилась, дожидаясь пока я сам не подам себя на блюдечке.
Не на шутку перепуганный, я тут же нашел в себе силы отползти подальше от лаза шахты. Сжавшись в комок, я дрожал от страха и оставил все мысли о побеге. Теперь это была тюрьма. Настоящая сырая темница с безжалостным и злобным сторожем наверху.
Еще какое-то время я, то плакал, то смеялся, не контролируя свои эмоции. Часы текли и, чтобы не замерзнуть от холода, мне нужно было решительно хоть что-нибудь предпринять. Я походил вдоль труб коллектора туда-сюда, повторил про себя дюжину раз пионерскую клятву, нарисовал на полу дерево. Теплее, увы, не стало.
Лишь изрядно измучившись терзаниями, я сообразил воспользоваться собственным «даром».
Я сел и, расслабившись, закрыл глаза. Привычное минутное жжение в голове, и я уже был далеко. Никакой боли в руке, никакого холода и никакого дрянного пса. Напротив – полный порядок во всем! Тело согревали лучи жаркого солнца, а рядом защищали знакомые мне люди. Отдыхая вдалеке от реальности, я убивал время, как мог. И даже сделал неожиданное для себя открытие, заключавшееся в моделировании внутри собственной галлюцинации кинопросмотра. Впоследствии я так и не разобрался в том, что определяет безукоризненность «сюжета в сюжете». Мое ли подсознательное, либо мистическое проявление. Но факт оставался фактом: тогда в шахте, в своей фантазии я просмотрел полную экранную версию детского фильма по рассказам Виктора Драгунского о Дениске.
«Возвращение» было не сложным. Открыв глаза и быстро справившись с животом, я вернулся в сырую и холодную шахту. По моим подсчетам, «отсутствие» заняло более шести часов. Все болезненные ощущения вернулись. Горло залепило созревшим гнойником, отчего его саднило и тяжело было сглатывать.
Я встал на ноги и подошел к дыре наверх. Снаружи виднелось нежно-голубое небо просыпающегося рассвета. Собаки не было, и я осторожно начал подниматься. Сев наверху на край бетонной плиты, я улыбнулся…
Спустя полчаса я был дома. Помню, как в мутных глазах над опухшими веками моих родителей застыл страшный вопрос при моем появлении. Не исключаю, что их первым впечатлением было: это не наш сын. Ведь я пришел будто зомби из ужастика о восставших мертвецах! Грязный, мокрый, в рваной одежде, провонявший канализацией. С бледным лицом, трясущийся от нервного истощения и холода, я переходил у них из рук в руки. Мама рыдала. Дрожащими руками она раздела меня, осыпая поцелуями пахучее тело. Осмотрев больную руку, папа бросился к телефону вызывать такси. Меня помыли, одели и отвезли в травмопункт. Оттуда, уже в гипсе, привезли обратно и вызвали терапевта на дом.
После укола меня вырвало. А потом я проспал до полуночи. Только после этого мама с папой, сменявшие друг друга в моей комнате, собрались вместе и решились на допрос.
Я лежал под пуховым одеялом с грелкой на груди и сиплым голосом рассказывал родителям все. Начиная с момента, когда в первый раз увидел девочку пианистку, я выложил всю историю своей несчастной привязанности. Я рассказал в мельчайших подробностях о своем неудачном преследовании девчонки. О том, как до последнего верил в свое спасение на дне вонючей шахты. Оставив без упоминания лишь свое путешествие в игру.
Родители не кричали. Мама только все время плакала и гладила по одеялу, прикрывавшему мою загипсованную руку. Подавляя в себе эмоции, папа доложил мне, что чуть ли не весь город был поставлен на уши после моего исчезновения. И в районном отделении милиции еще не скоро забудут мою фамилию и имя.
Я попытался оправдаться, но, похоже, этого совсем не требовалось. Никакими словами уже невозможно было закрасить появившуюся в волосах мамы седую прядь.
Вот так и закончилась та история. Хотя родители мне и запрещали, я все равно еще несколько раз ходил к Ее подъезду. Однако вскоре платоническая страсть угасла, и я позабыл туда дорогу. А Она так и не узнала, о своем тайном воздыхателе и его невеселом приключении, которому случайно послужила причиной.
8.
Дом, милый дом… Это сейчас он видится мне милым, когда я подыхаю здесь, за тысячи километров от него. Но, вспоминая прошлое, я не припомню, чтобы испытывал большую радость от посещения отчего дома. Он был единственным для меня убежищем от царившего вокруг зла, но не источал душевного тепла. И вновь причиной тому я мог бы назвать себя самого. Разрушившего своим взрослением розовые надежды его обитателей.
Сейчас мне в особенности жаль своих родителей. Я их и тогда жалел. Но теперь особенно горестно за содеянное. А еще больше за не содеянное… С раннего детства жизнь родителей была подчинена мне. Почти с первого дня, когда я только выдавил из себя первый звук, их силы были направлены на мою коммуникативность в мире. Но, предпринимая неоднократные попытки сделать меня по своему образу и подобию, они неизменно терпели фиаско. Покуда я быстро рос, развиваясь физически и набирая килограммы веса, родители неуклонно старели.
После случая с шахтой они избрали новую стратегию и встали на путь запретов, сопровождавшихся угрозами, и частыми склоками. Но, увы, это явилось лишь причиной того, что я стал еще чаще погружаться в свои миры и дольше «путешествовать» вдали от дома.
Я переходил из одного класса в другой. Шлейф тех знаний, которые я недополучил и не усвоил по школьной программе, дорос до катастрофических размеров и я уже просто не понимал, о чем ведут речь мои учителя. Им, конечно, для моего же блага, давно следовало бы оставить меня на второй год, но они упорно тянули папашиного сынка из класса в класс.
Вместе с тем, я стремительно развивался в другой области. С каждым разом я все больше совершенствовал свой «дар перемещений», все эффективнее использовал его, примеряя к обыденной жизни. Я вымещал злость на своих обидчиках, в полной мере предаваясь азарту их избиения в вымышленном мире. Я еще тогда не отмечал последствий своих извращений в реальном мире. Но они отзывались в нем. Хулигану, доставшемуся на орехи от меня в игре, нередко становилось не сладко и в жизни. Пускай то была всего лишь головная боль или несварение желудка. Это сейчас я знаю, что причиной тому становился сам. Тогда не обращал на то внимания. Но заметила ли то уже ТА, ДРУГАЯ в самом начале?
Школьная жизнь не претерпела каких-либо особенных изменений. Я вспоминаю пору восьмого класса средней школы.
Я до сих пор сидел за одной партой с Мариной. Она повзрослела и влюбилась в нашего одноклассника по имени Саша. Марина постоянно пялилась в его сторону, а когда он к ней поворачивался, отводила взгляд и печально вздыхала. Она делилась со мной, как с лучшей подругой: «Он, такой красавчик, никогда не обратит на меня свое внимание. И почему я не родилась симпатичной?» Я не смеялся, прекрасно понимая, и искренне сочувствуя ее горю. Впрочем, разделяя его лишь отчасти. Потому как сам, обладая известным преимуществом, мог не полагаться на свою незавидную внешность. Для того, чтобы обрести взаимность любой из своих возлюбленных мне достаточно было всего-навсего забыть постылую и взыскательную реальность. И уж там, в своем собственном мире, я получал все, не взирая на заслуги.
Витюша подрос и стал частым гостем в комнате милиции. Он повзрослел быстрее всех в нашем классе, получив полное, и достаточное для него, представление о приоритетных ценностях в жизни: «пиво, девки, рок-н-ролл». Вся его никчемная жизнь стала подчинена лишь этим избранным удовольствиям. Он познал значимость денег и целыми днями шатался вместе с дружками в их поисках. Витюша не брезговал «трясти» школьников младших классов и таких как я. Мы же с нетерпением ждали, когда его наконец поймают, заберут в колонию и прибьют там во искупление грехов.
Мои одноклассники росли и развивались, строя планы на жизнь. Многие имели увлечения и дружили друг с другом по общности интересов. Я, как и прежде, был в одиночестве и к дружбе со мной никто не стремился.
Уставившись в школьное окно, я раз от разу нырял в игру, поправляя там неверные жизненные акценты и собственное реноме. Сообразно возрасту, я фантазировал, преуспевая в попытках разрешить проблемы в другой реальности. Я создавал свою модель мира, в которой единственным признанным героем являлся я сам.
Припоминая особо удавшиеся трипы, и сейчас не могу сдержать кровожадной улыбки. Вот как-то раз, сидючи за партой с разбитой губой, ищу выход из депрессии. Злой гений Витя, посвистывая, довольный сидит сзади и буравит мне спину взглядом. На прошедшей перемене он вздул меня на глазах у всего класса, отчего теперь счастливый любуется следами нанесенного ущерба.
Я закрываю глаза. Жжение. И прибытие в место назначения. Пустой школьный спортивный зал. На мне трико и удобные мягкие кеды. Оглядевшись вокруг, я замечаю в углу зала, у «шведской стенки» увесистую металлическую перекладину для турника. Взяв ее на заметку и отвернувшись, делаю несколько наклонов и поворотов для разминки. Когда чувствую себя готовым, кричу к дверям зала, чтобы он заходил.
Дверь медленно приоткрывается и оттуда робко входит в зал Витя. На его лице страх и ожидание неминуемой гибели. Я даже не знаю, бывало ли у него когда-нибудь такое лицо в действительности, но тут оно именно такое. Медленно, угловато двигаясь, Витя приближается, а я, похрустывая костяшками пальцев, с нетерпением сжимаю кулаки.
- Иди сюда, козел… Разберемся как мужчины, – я занимаю боевую позицию.
Витя подходит вплотную и, втянув голову в плечи, скрещивает руки на груди. Я наношу первый удар. Враг покачнулся. Уже с другой руки я бью ему по уху. Он сгибается, хватаясь за голову. Бью его ногой в живот. Тот воет от боли. А меня это лишь раззадоривает. Я сыплю на него удары, один за другим. Пиная обидчика ногами и колошматя кулаками, я иступлено кричу от наслаждения.
Витя падает на пол и, скорчившись, лежит, сплевывая кровь. Тогда я бегу за стальной перекладиной. С размаху сокрушаю ею спину парня. Раздается хруст, и Витя хрипит. Что-то там влажно клокочет у него в горле. Из-под головы показывается кромка красной лужицы. Я снова заношу над головой железяку и обрушиваю ее на шею жертвы. Он вдруг изгибается, исходит краткими судорогами и стихает.
Отбросив в сторону оружие, я ставлю ногу на бездыханное тело и издаю победный клич. Как гладиатор, повергнувший врага и алчущий аплодисментов публики. Вот какая моя месть! Вот какова игра! Ну разве не красота?
«Вернувшись» в тот раз в класс, я первым делом обернулся, чтобы посмотреть на Витю. Он, конечно же, сидел на месте, живой и казалось невредимый. Только отчего-то стал кашлять в кулак. Сложно судить, что было на моем лице, но Витина улыбка, после того, как наши глаза встретились, больше не вернулась. Я отвернулся обратно и улыбнулся сам. Можно счесть, что мы квиты.
Вот такими опытами я компенсировал собственный моральный ущерб. Раз и навсегда взяв их на вооружение. А богатая фантазия почти исключала повторы. И пока, как казалось, все оставалось под полным контролем.
Мы учились в школе, каждый, вынося для себя первые, в ту пору казавшиеся серьезными, решения. Постигая первые загадки души и тела. И не утомляясь в поисках ответа на них.
Время текло, и я уже десятиклассником заканчивал школу. Не знаю, что посулил папа директору школы, но она не выгнала меня после восьмого класса, а перевела дальше.
Со многими пришлось проститься. Марина ушла сама, поступив в строительный техникум. Жаль было с ней расставаться. Так или иначе, но она все эти годы оставалась единственным моим товарищем в школе. Витя тоже ушел, от чего мне захотелось устроить праздничный фейерверк. Впоследствии он, насколько я слышал, все ж таки угодил за решетку. И, не исключаю, не единожды. Большинство же ребят осталось, чтобы готовиться к поступлению в институт. Я никуда поступать не готовился, но был рад остаться еще на два года в привычной атмосфере и, молча, благодарил за это собственного папу.
По результатам выпускных экзаменов я получил три балла по всем предметам, и мой аттестат, со слов родителей, «стыдно было показывать даже при устройстве на работу дворником». Мне было наплевать. Я думал о том, что схожу на выпускной вечер, и начнутся большие каникулы. Одним словом, я не имел ни малейшего представления о том, чем буду дальше заниматься, а, главное, не хотел ничем заниматься, кроме того, как бездельничать.
За день до выпускного, дома состоялся большой совет. Родители, посадив меня напротив, начали задавать ставящие в тупик вопросы: «Что ты намерен дальше делать? Нашел ли ты то, чем хочешь заниматься по жизни? Когда ты начнешь думать головой, а не ж…? Что ты вообще там себе думаешь???» И все в таком же духе. Я честно отвечал им, что не знаю: - что буду делать, - что хочу, - что могу, и дальше по списку. Родителей, понятно, такие ответы не устроили, в результате чего семейный совет кончился ожидаемым скандалом. Меня пугали нищетой, мама кидалась книгами, как будто не понимая, что этим она ничего не изменит. Эти тихие и молчаливые в прошлом люди, превратились со мной в истеричных холериков, частенько, пьющих на ночь транквилизаторы.
Родители пошли в своем эгоизме дальше чем планировалось и продолжили орать на меня еще и на следующий день. Чем окончательно испортили мне праздничное настроение. Атмосфера в тот день накалилась до предела. И когда папа с бардовым лицом и трясущимися руками махал у меня перед носом аттестатом, вопрошая, что же я, черт меня раздери, умею, я признался. Я признался в своих способностях «путешествовать». Только лишь в целях защиты своего Я. Хотел, чтобы меня оставили в покое и попробовали понять.
Я рассказывал им все, начиная с того, как первый раз галлюцинировал и кончая тем, как я научился управлять собственным воображением. Я не рассказывал им о подробностях «путешествий», но и без этого резал по живому. Мне вспоминается, как они сидели рядом, взявшись за руки, и молча слушали мою исповедь. Мама заплакала. Отец обнял ее и опустил голову. Начиная понимать, к чему все это может привести, я старался уверить их, что нахожусь в полном порядке и не схожу с ума, но это было уже не в моих силах. Выложив все, я будто очнулся ото сна и сердце защемило от боли. ЗАЧЕМ? Боже, зачем я все это рассказал?
Родители проводили меня в свою комнату и оставили, чтобы шепотом обсудить сложившуюся ситуацию на кухне. Я не стал дожидаться их вердикта. Тихо одел парадный костюм, расправил в нагрудном кармане не совсем свежий платок и ушел на выпускной. Один. А не как планировалось с семьей.
Не думаю, что родители приходили тайком. Я слишком жестоко с ними обошелся для этого. Понимаю, что видеть во мне, в каждой черте моей внешности это бесовское наваждение было выше их сил и обязанностей.
Выпускной вечер вышел не радостным и не запоминающимся. Помню лишь, что мне было грустно и одиноко и, что, когда после бала все ребята с песнями под гитару поехали кататься по городу, я пошел домой спать.
Стоит добавить, что с того дня в моей жизни ничего особо не изменилось. Психиатра мне не вызывали, по врачам не водили. Однако бедные родители постарели еще на несколько лет вперед.
Наступили каникулы, но не прошло и нескольких дней, как в один из вечеров отец зашел ко мне в комнату и сказал, что договорился о моем поступлении в институт. Он не ждал от меня радости (ее и не было), а просто выложил факты и, осторожно закрыв за собой дверь, ушел к себе. Ну а я, осенью, без сдачи экзаменов, пошел учиться в высшее учебное заведение. Но это уже совсем другая история…
9.
Я знаю, что многие люди попросту обожают менять среду своего обитания, жаждя нового окружения и близких знакомств. Встречая впервые таких на своем пути, через некоторое время начинаешь припоминать, что, наверное, вы были знакомы и раньше. Эти люди всегда и везде «свои в доску». Ваш покорный слуга, понятное дело, был не из тех. Для меня знакомство с новым коллективом всегда была, пожалуй, самая стрессовая пора. Хотя я прекрасно понимал, что имею шанс в кругу, впервые видящих меня людей, поднять свою планку повыше и попробовать проявить какой ни есть характер. Однако ограничивался лишь тем, что делал заявку на это. А сам уходил поскорее в тень под ставшим привычным страхом внимания к собственной персоне. Эта модель поведения не сулила нового. Хуже все равно некуда. Зато гарантировано даровала свободу молчать.
Меня пристроили в один из технических ВУЗов в городе. Неподалеку от дома. По работе папа был знаком с деканом факультета прикладной математики. Тот скинул меня на механический факультет к своему шурину. И родителей это вполне устроило. Моим же мнением подтерлись. Так начался очередной этап в моей жизни…
Институт располагался в большом, давно не ремонтировавшемся, здании. Парадный вход выглядывал на проезжую дорогу. С обратной стороны здание примыкало к небольшому лесочку, с посеянным на каждый его метр мусором и пустыми бутылками. Скособоченные пни в том лесу, будто мхом, были засеяны воткнутыми в них бычками сигарет. Внутреннее убранство недвижимости ВУЗа вполне гармонировало с внешней оболочкой и находилось в серьезном запущении. В туалетах даже исчезли перегородки кабин, что не встретишь и в полевой военной части.
И все-таки, сперва, мне понравилось учиться. Начальный период всегда был хорош тем, что никто из учащихся ни к кому не лез в душу. Все лишь старались освоиться и найти себе подходящего собутыльника. Я тоже, насколько мне позволял неповоротливый язык, пытался поддерживать общение, однако не пёр на рожон и никогда не начинал разговор сам. Почти сразу я застолбил себе место у окна и старался удержать его за собой при всяком перемещении из одной аудитории в другую. Однокурсники к этому привыкли и не трогали меня, позволяя сидеть там, если мне того хочется.
Группа была немногочисленной, около двадцати пяти человек, и достаточно разнообразной в смысле людских характеров и социального положения студентов. К примеру сказать, у нас училось три отпрыска семей столичной профессуры и более десяти человек иногородних. Приезжие, жившие в общежитии с крысами и тараканами, были более активны в студенческой жизни. Дети из обеспеченных семей деланно выглядели инфантильными и безразличными до всего, что не касалось их личных интересов. Номенклатурно я принадлежал ко второй категории, поэтому мою странность поначалу принимали за простое жлобство.
В группе не оказалось сильного лидера, способного тем или иным способом подчинить себе всеобщее внимание. Но, со временем, вырисовались несколько ярких личностей, вокруг которых, в основном, и образовывались небольшие компании. Несказанно порадовал тот факт, что на протяжении всех студенческих лет мне ни разу не пришлось вплотную столкнуться с людьми подобными Витюше. Такие самородки в мою пору вообще встречались лишь в нижних слоях атмосферы.
Как и в любом техническом ВУЗе, у нас было мало девушек. Коллектив нашей группы на зависть другим насчитывал шесть. Впрочем, и за это количество, спустя время, началась жесткая борьба, перемежаемая краткими победами и мимолетными интимными связями.
Первое полугодие студенчества прошло достаточно интересно для меня, с точки зрения молчаливого наблюдателя за происходящим вокруг. И, поначалу, единственные, кто мешал мне наслаждаться жизнью, были преподаватели. Они периодически приставали с вопросами по предметам, а я устойчиво оказывался к этому неготовым. И крайне редко мог предложить ответы хотя бы отвечающие теме. Публично это, безусловно, унижало. Мои однокурсники начали посмеиваться над дурачком. И хотя все это было далеко не ново, я все же иногда злился на себя и старался разобраться в науке. Какие-то детали и алгоритмы, с папиной помощью, мне изредка удавалось ухватить за хвост, но в целом пропасть, состоящая из пробелов в познаниях школьной программы, безнадежно отдалила меня от рядов успевающих студентов.
Припоминаю, что в то время я нечасто галлюцинировал, а если и делал это, то в основном дома. Для меня появилась некоторая свобода, и без «путешествий», посещать новые места. Я, зачастую, гулял в грязном лесочке за институтом, размышляя там, на темы мироздания и своей роли в нем. Либо, неконтролируемый родителями, ездил по родному городу, изучая новые места и любуясь в равной степени, как памятниками архитектуры, так и грязными подворотнями. В коих находил немало интригующих деталей. Так я следовал выработавшейся годами привычке убивать свободное время.
Я полюбил, остановившись в незнакомом месте, наблюдать за людьми. Мог часами сидеть и смотреть на дворника с метлой, мамашу, выгуливающую отпрыска, детей, играющих в футбол. Людской мир манил меня своим разнообразием форм и эмоций. Я расставлял приоритеты по внешнему одеянию женского пола и ранжировал их по своей собственной шкале. У меня появились фетиши, обогатившие ночные маструбации.
Проползло уже два семестра первого года обучения. Сессии мне помогли сдать, и я благополучно миновал первый рубеж. Отгуляв лето, студенты собрались в институте вновь. И вот,… до начала возобновления учебы произошло еще одно событие, о котором следует упомянуть. Тогда я впервые обрел НАСТОЯЩИЙ ад и рай. Свой РАЙ.
10.
Институт отправлялся в областной колхоз на уборку свеклы. Было начало осени. В сентябре, как это часто случается, стояла очень теплая погода, и мы все с жадностью ловили последние отголоски лета. Придя домой после собрания, на котором объявили о порядке и времени отъезда в трудовой отряд, я начал собираться в дорогу. В колхозе, по замыслу деканата, мы должны были провести двадцать один день, от звонка до звонка. Я предстоящей поездки не боялся и решил отработать положенное, чтобы со спокойной совестью смотреть в глаза педагогам, и без того меня недолюбливающим.
Собирая вещи, я, по жизни не злоупотребляющий личной гигиеной, покидал в сумку, как чистую, так и грязную свою одежду, поэтому маме, проводившей позже ревизию, пришлось заново упаковывать все самой. Сумка в результате стала неподъемной.
Я оделся и, взяв у родителей денег на расходы, с легкой душой отправился на пункт погрузки. Папа показушно сорвался на работу раньше моего ухода. Мама статуей застыла у окна и не шелохнулась даже спустя десять минут, как я исчез из поля ее зрения.
Приехав к институту, я с удивлением обнаружил, что поток второго курса составляет более пятисот человек. Продираясь сквозь толпу, я с трудом нашел «своих» и наш автобус. Дорога до колхоза заняла добрых три часа. Куда-то в Тульскую область за Новомосковск. Достаточно далеко. И без привязки к общественным путям сообщения. Я понимал, что, в случае чего, своим ходом добраться до дома будет проблематично.
Когда мы приехали на место, однокурсники разбежались по сооруженному на краю поля лагерю. Я стоял, рассматривая то убожество, которое нам предложили в качестве пристанища. Потом прошелся и потрогал руками убранство, чтобы удостовериться в том, что это настоящее. Кошмар был реален.
Трудовой лагерь одной из сторон примыкал к прореженному лесу. Поселок состоял из нескольких, плотно стоящих рядами, деревянных домиков у каждого с отдельной лестницей и хилой дверью. Домики напоминали склеенные между собой строительные вагончики с плоскими крышами и щелями в стенах. Отдельно стояли два довольно больших бетонных здания с грязно серыми стенами. И еще один низкий прямоугольник вместительного строения, предназначенного под столовую. В двух местах, вместо стекол, окна столовой были заколочены досками. Я не исключил, что местный рацион располагал к буйству плоти.
Нам объявили о том, что девушки и юноши будут жить отдельно. В чем никто, собственно, и не сомневался.
Студентов начали размещать по койкам. Взяв вещи, с шумом и гамом молодежь пошла обустраиваться. Бо’льшую часть учащихся поместили в два бетонных корпуса, а остальных направили в деревянные «кельи». Я, как и все мои однокурсники, оказался в числе последних и потащился следом за товарищами к домикам.
В каждом из них располагалось по десять кроватей. Они стояли чуть ли не друг на друге, в ужасной тесноте, с вонючими изодранными матрасами, облепившими металлические решетки днища. На каждом из лож валялось подобие подушки – грязно розовой тряпки, наполненной свалявшимися лоскутами и сырой ватой. На домик выделялось по одной маленькой тумбочке – это на десять то человек! И, будьте любезны - ни в чем себе не отказывать. Прелюдия к райской жизни вполне в духе советского времени. От прежних узников сих апартаментов, в некоторых из домиков, остались натянутыми под потолком резиновые тросики для сушки белья.
Я долго раскачивался и не решался втесаться в какую-нибудь из компаний, определившихся для проживания. Поэтому одиноко стоял лицом к каскаду убогих домиков, в то время как остальные ребята делили койки. Прошло несколько длинных минут. Я присел на сумку и пожевывал пыльную травинку, когда из двери одного их жилищ выглянула рыжеволосая голова моего одногруппника Сережи.
- Матвеев, а ты чего сидишь? Вали к нам. У нас нары с края пустуют, – он махнул рукой, и я радостно помчался к двери. Свободная койка стояла у входа. Ребята называли ее почему-то «дежурной». Но я обрадовался ей так, будто выиграл в лотерею мотоцикл «Урал».
Получив белье, все отправились гулять по территории. Сам я остался в домике и прилег на ниспосланную мне кровать. Радость приобщения к компании оказалась коротка. Суета определенно утомляла. Не пробыв в лагере и трех часов, я уже раскис и заскучал по дому. И, как следствие, погрузившись в невеселые мысли, в итоге уснул.
Меня разбудил оглушительный звук сирены. Уверен, мертвецы разом икнули, разбуженные в гробах деревенского кладбища. Дерево стен застонало, резонируя пронзительному басу сигнала. Этот милый звук сирены будет сопровождать любое событие в лагере на протяжении всего времени «заключения». На сей раз то был всего лишь зов к ужину. Вскочив от испуга и стукнувшись головой о спинку кровати, я выругался матом и поковылял вслед за такими же к столовой.
Победив все жилы в мясе серого цвета, одолев гарнир из водянистой гречки, мы собрались у столовой для инструктажа по работе. После вдохновенной речи директора местного колхоза стало ясно, что ближайшие три недели нам предстоял ударный труд по раскопке среди сорняков кормовой свеклы. Предназначавшейся для свиней, между прочим.
На следующий день, в семь утра губительная для барабанных перепонок сирена подняла лагерь на первые трудовые подвиги. Поплескав в лицо ледяной водой из умывальника, я пошел вместе со всеми в автобус.
Свекольные угодья находились в пяти километрах от лагеря. Простираясь от леса, они кончались у кромки обрыва берега реки. Не прошло и часа, как на поле заблестели потные спины будущих инженеров. Словно заправские плантаторы, меж гряд разгуливали колхозники. Раздавая нам потрясающие по красоте указания, типа: «-Берешь, нах, енту балду и, прям свертываешь!»; «-Ручищами огребывай, интеллигент!»; «-Это вам не фунт изюму кушать!», и прочие афоризмы просветленного духа, они руководили процессом. Боюсь, им доставляло это удовольствие.
Распорядок дня был непоколебим. Дневные часы для работы, к вечеру ужин, мытье в холодном душе на улице, отдых и сон. Все быстро перезнакомились. По вечерам студенты пили водку и веселились, иногда вместе с преподавателями. Мне хотелось быть со всеми, но из страха я продолжал пялиться в горизонт особняком. Такое поведение раздражало окружающих, и по прошлому опыту я понимал, что скоро могут начать бить. Посему, насилуя собственную волю, я начал совершать порой совершенно идиотские поступки.
Так, на третий день я подошел к рыжему Сереже и попросил, чтобы он научил меня курить. Тот всегда казался самым лояльным ко мне парнем. К тому же авторитетом. Услышав мою просьбу, Сережа долго смеялся, стуча себя ладонями по ляжкам. Но достал сигарету и протянул мне.
Первые ощущения были ужасны. Горло драло и щипало, а удовольствие не приходило. Сережа, по-отечески, втолковал, что все лучшее впереди и подарил пару мятых сигарет на раскурку. Наблюдая за нами, остальные смеялись до слез.
Скурив зараз в лесочке полученный паек, я несколько свыкся с мерзкими ощущениями. Первая победа над здравым смыслом была одержана.
После я стал напрашиваться на пьянки. К удивлению, меня брали. Наливали водку и я, зажмурив глаза, глотал эту отраву. Ощущения, охватывающие после пары стаканов, были воистину замечательными. Все внутренние запреты становились резиновыми, и я по-настоящему раскрепощался. В таком состоянии я мог нести всякую ересь хоть до утра.
Все это радовало не только меня. В итоге, редкое застолье новых друзей стало обходиться без моей персоны. По утрам немного болела голова, но к вечеру негатив похмелья забывался и я вновь, под одобрительные возгласы собутыльников, пил смелую воду.
Спустя некоторое время народ стал приходить в наш домик, чтобы посмотреть именно на меня. Вот она слава! Я был не против. Хотя бы так, но я стал членом не общака, а общества.
О моих дальнейших по жизни отношениях со спиртным еще будет повод вспомнить, тем более что это придавало несомненный колорит «путешествиям». Но в то время выпивка исключительно способствовала моей коммуникабельности.
Итак, дни тянулись, и круг знакомых расширялся. В большинстве случаев я даже не знал лиц тех, кто время от времени подходил ко мне и, смеясь, хлопал по плечу. Популярность росла.
Прошло почти две недели пребывания в трудовом отряде, когда мне пришлось испытать очередное приключение. Студенты – народ веселый и изобретательный. И в этой истории все началось с одной из очередных похабных шуток, на досуге мающейся от безделья, молодежи…
В пятницу, отработав положенное время в поле, мы вернулись в лагерь. Как обычно привели себя в порядок и пошли на ужин. Я немного отстал от всех, ввязавшись в борьбу с непослушным шнурком в своем ботинке, и, поэтому брел в одиночестве. Подойдя к столовой, заметил, что у двери столпились веселящиеся студенты. Заинтригованный я ускорил шаг и, подойдя к двери, увидел написанное от руки объявление. Размашистая надпись гласила:
ВНИМАНИЕ!
ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ОРГАНИЗАЦИИ И ПРОВЕДЕНИИ ТОРЖЕСТВЕННОГО ВЕЧЕРА ПО СЛУЧАЮ ВЫБОРА КОРОЛЯ И КОРОЛЕВЫ ЛАГЕРЯ. КАНДИДАТЫ БУДУТ ВЫБРАНЫ В КАТЕГОРИИ «НЕДОУМЕНИЕ (КОШМАР) СЕЗОНА»!
ВЕЧЕРИНКА СОСТОИТСЯ ЗАВТРА В 18-00. ПРОСЬБА С ПРЕДЛОЖЕНИЯМИ ПО КАНДИДАТАМ НА КОРОНАЦИЮ ОБРАЩАТЬСЯ В ПАЛАТУ № 9.
ПОСЛЕ ШОУ - ДИСКО (ХО-ХО).
ОРГКОМИТЕТ.
Затея показалась мне забавной, и я вместе со всеми от души рассмеялся. Зная ребят, проживавших в девятой палате, я сразу догадался – кто стал идеологом. Был там некий Дима, прирожденный импровизатор. Маленький щуплый паренек с потрясающей мимикой. Изрядный говнюк, конечно, по моим меркам. Но общепризнанный заводила и кутежник. Редкое большое застолье обходилось без его нескончаемых шуток и анекдотов.
Продолжая улыбаться, я, без всякой задней мысли, вошел в столовую и направился к своему месту. Кто-то тыкал в меня пальцем, я улыбался им в ответ и шел по проходу дальше. После ужина, немного посидев в лесочке, привычно отправился спать.
На следующее утро наступила суббота. Свободные от работы, мы вышли на солнце, порадоваться необремененному опостылевшими заботами дню. Я сел на ступеньку у крыльца и стал следить за происходящим вокруг.
На поляне возле столовой пятеро ребят стучали молотками, сооружая какой-то подиум. Рядом играли в бадминтон две стокилограммовые девицы. У девятой палаты толпились люди. Я вспомнил о вчерашнем объявлении. Мой длинноволосый одногруппник позвал голосовать за компанию. Я отказался. Он подозрительно усмехнулся.
После обеда я пошел покурить на свое привычное место в лесок. Присев на пенёк, разглядывая собственные ботинки, меня вдруг охватило нехорошее предчувствие какой-то боли. Не найдя причины внезапной хандры, я поднялся и пошел поскорее обратно к людям.
В лагере тем временем заканчивались последние приготовления к вечеринке. Солнце уже клонилось к западу, и близился час намеченного торжества.
К шести часам на полянке столпились люди. Студенты пришли уже навеселе и, тайком от снующих рядом преподавателей, попивали припрятанный за пазухой портвейн. По центру возвышался помост из деревянных ящиков. На самом подиуме располагался маленький стол и пара стульев. С краю лежал мегафон учителя физкультуры.
Я стоял рядом со своими сожителями поодаль от полянки и не торопился к месту действия. Хлебнув водки и почувствовав легкое помутнение в голове, я вдруг снова ощутил беспокойство и непонятное предчувствие дурного.
Я рассматривал деревянный подиум до тех пор, пока он не превратился для меня в средневековый эшафот. Кто же станет жертвой, забитой на радость глупых зевак?
Вокруг меня образовался народ. Многие поглядывали в мою сторону с одинаковой злорадной улыбкой. Знакомой мне и ранее, но все же… Неожиданно в мозгу возникла ассоциация с тем страшным днем в детском саду, когда развенчанная воспитателем загадка, обернула кругом стоящих детей в жаждущую крови толпу. Вдобавок смеющуюся в лицо. И тут меня осенило! Жертвой сегодня стану я! Вот в чем предчувствие.
Я повернулся к лесу, чтобы рвануть туда со всех ног, но не тут то было. Сбоку выдвинулись двое незнакомых ребят. За спиной встал рыжий Сережа и положил руки на мои плечи. Я попробовал неожиданно для них рвануть вперед, но мгновенно ощутил, как запястья оказались в железных тисках рук двух молодцов, а на горле натянулся ворот рубашки. Еще пару раз дернулся для самоуспокоения, но бесполезно. Я был обречен. Теперь определенно все встало на свои места.
Стоявший сзади, Сережа отпустил ворот рубашки и крепко обнял меня за шею: - Не покидай нас.
По лагерю загремел навеселе голос, усиленный мегафоном:
- Рад приветствовать вас почтенная публика! Заждались? Удостоенный чести открыть единственное в сезоне и неповторимое торжество, я поздравляю всех с этим ярким событием осени! Сегодня мы все станем свидетелями, не побоюсь этого слова, чуда. Сделаем выбор и увековечим в памяти местного населения первую королевскую чету здешних колхозных полей. Настоящих идолов современности, все еще прячущих свое достоинство в толпе! Затираясь между вами и сея безразличие к себе. Но оставаться так больше не может. Пора заявить их вслух и показать товар лицом! Как вам такая идея?…
Слова, разносящиеся по округе, огненными стрелами врывались в мою голову. Мне хотелось закрыть уши руками, но в них вцепились стражники. Студенты вокруг хлопали в ладоши. Какой-то недоумок подошел ко мне вплотную и во весь голос крикнул что-то в лицо, обдав перегаром. На глаза начал опускаться туман. Голоса вокруг превратились в тяжелый гул, сжимающий все живое внутри. Ноги стали ватными и непослушными. Я попытался сесть, но Сережа, держащий за шею, вздернул мое тело вверх и повернул к сцене. Смотри, мол, не упусти момент. Сегодня все только для ТЕБЯ!
На подиуме стоял и вещал в рупор маленький Дима. Он жестикулировал свободной рукой, как матрос Железняк в Учредительном собрании. Рядом с Димой топтались немногочисленные помощники. В то время как ко мне стало возвращаться самообладание, Дима переходил к главному:
- … не секрет, что все вы сделали свой выбор. И теперь настало время взглянуть на тех, кто наиболее достоин чести быть коронованным у свекольного поля. Предоставляю слово небезызвестной вам Оле Писаревой. Она уже знает кто эти люди, – Дима, показушно выпятив грудь, пошел к соратнице по шоу.
Девушка в коротком бардовом платьице подплыла навстречу. Могу сказать, что до этого момента я всегда любовался ее природной грацией и красотой. Но не теперь.
Под одобрительное улюлюканье толпы Дима вручил ей мегафон.
- Уважаемые друзья! – она поправила рукой роскошные каштановые волосы. – Для меня тоже великая честь оказаться здесь, на этом помосте и донести до вас результаты голосования… Не буду скрывать, они предсказуемы и, благодаря почти единодушному вашему выбору, я просто преклоняюсь перед людьми, которые выйдут сейчас на сцену. Они решительно отвоевали звание «Кошмара Сезона», практически в сухую разгромив других претендентов. А что?!… - она обернулась на какую-то реплику сзади и, махнув рукой, издевательски засмеялась на всю округу. – Да это так!… И всего-то за две недели совместного проживания! Не могу более тянуть. Уж трясутся руки и кое-что еще… Называю героев нашего времени и жду их сюда.
- Итак, Королем колхозных отбросов был признан…, - она взяла небольшую паузу и снова мерзко захихикала в мегафон, толпа затявкала ей в такт и оглушительно захлопала в ладоши.
- Прошу прощения, я слишком взволнована…, – Оля смахнула воображаемые слезы с глаз. – Итак, Короля зовут… АЛЕКСЕЙ МАТВЕЕВ!
Одобрительный рев раздался со всех сторон. Я почувствовал, как в спину уперлись Сережины руки и стали толкать меня сквозь толпу к сцене. Ему помогали и двое сторожей, шествующих по бокам. Помню, что я не сопротивлялся и в очередной раз отдался на волю судьбы. В конце концов, мне не впервой было играть сию роль, и титул свой я получил намного задолго до этого выпендрежа одногодок.
Увлекаемый вперед, я одаривался подзатыльниками и подбадривающими криками окружающих. Вместе с тем, ловил себя на мысли, что начинаю улыбаться в ответ всем этим, проплывающим мимо, мордам. Чуть ли не на руках толпа выкинула меня на «эшафот», и я попал в объятья оргкомитета.
Сверху я смотрел на толпу, впервые привлекая внимание нескольких сотен людей к своей персоне. Я дышал этой толпой и растворялся в ней, не ощущая в себе личного. Будто меня и нет здесь, а независимо парю где-то сверху.
На сцену вернулся Дима и взял мегафон: - Каков Король?! Чудо! И хорош собой, и умен. Ты ж такой? – он повернулся ко мне и оскалился. Не дождавшись ответа, продолжил, – Но, дорогие друзья, Король все же так одинок без своей Королевы… Пользуясь данным мне правом, я вызываю на сцену его первую леди. Можно сказать,… женщину. Итак, с нетерпением ждем Королеву, которую зовут… Тра-та-та-та!... ДАРЬЯ ЗОТОВА! Встречаем!
Я стоял и гадал – кого же мне приведут. Услышав имя, я стал всматриваться в толпу и заметил начавшееся движение из противоположного края. Студенты скандировали: «Отстой, кошмар, уроды!…». Образовался маленький коридорчик, и сквозь него к помосту вели девушку.
Внутри происходила непрерывная борьба чувств. Я был опозорен и, в то же время, вознесен в небо на крыльях славы. Я явился пленником жадной до развлечения и беспощадной, потому как обезличенной, толпы и все таки заинтригованным происходящим вокруг. Мне впору было действительно воспарить над землей и смотреть сверху на этот жестокий спектакль, смотреть на себя и до одури смеяться. Уже отпала необходимость в сторожах. Я сам теперь вряд ли бы ушел со сцены, приняв правила чужой игры. Так и бывает – ты играешь в других, пока кто-то играет в тебя…
Сделав пару шагов вперед, я подошел к краю помоста и добровольно протянул руку своей «Королеве». Ухватив ее за влажную ладонь, и с помощью услужливых подруг, я помог подняться девушке на сцену. Теперь все действующие лица шоу оказались в сборе.
- Это же надо отхватить такую кралю! – Дима откровенно издевался, пританцовывая на месте. – Sire! L’Empereur mon maitre , Вы должны оценить по достоинствам свою партию, mon cher! Берите под руку скорей жену и делайте с ней все, что хотите. На все воля Ваша. Нам даже понравилось бы, если бы вы что-нибудь с ней сотворили сей же час, - он отвернулся от меня к девушке Дарье, - Или она с Вами на худой конец. Нам на это, в сущности, наплевать кто начнет. Это же шоу! Да, друзья мои? Какие предложения? – Дима обращался к сборищу молодежи, которая творчески принялась сыпать скабрезными версиями нашего растления. Сами мы на короткое время остались в центре помоста один на один.
Моя «первая леди» была на грани эмоционального взрыва. Она намертво вцепилась в мою ладонь и со всей силы сжимала пальцы, так что на руке еще долго потом оставались следы от ее ногтей. Королева стояла на негнущихся ногах и будто вросла в занятое ею место. Рот был полуоткрыт. Глаза широко распахнуты. Пульс за двести вибрировал в самом воздухе, окружавшем ее. Казалось, что еще немного и она: либо сорвется с места и тогда никто не в силах будет удержать ее безумие, либо разревется во весь голос здесь же - на этой сцене, выпуская эмоциональный накал.
Как я слышал, партнершу звали Дарья, и она с большим перевесом победила в звании «Кошмара Сезона». Я без стеснения осматривал ее. И заключил, что внешность Дарьи действительно была далека от совершенства. Худая, маленькая, с кривыми ножками. На голове растрепанные и давно не мытые русые волосы. Слишком близко посаженные маленькие глаза и вздернутый нос придавали ей сходство с гадким утенком в человеческом обличии. Маленький рот, приоткрытый и нервно подрагивающий, гармонично смотрелся бы со всем остальным, если бы не чересчур вытянутый подбородок. Королева была одета в болтающуюся клетчатую рубашку (видимо папину) и синие байковые рейтузы. Однозначно, не телезвезда.
Но чем больше я смотрел на нее, тем очевиднее становилось, что внешность девушки не изобиловала таким уж уродством. Обыкновенная серенькая девчонка, каковых в ином обществе найдется на сто человек добрая половина. При взгляде на толпу я мог бы в течение минуты вытащить на сцену дюжину настоящих уродин, которые сейчас стояли и выкрикивали оскорбления в адрес Дарьи. За что они ее?
И что теперь мне делать?… Секунды тянулись как часы. Нас никто не трогал. Я держал за руку это слабое существо и вдруг понял. Несмотря на то, что сам, как и она, был всего лишь жертвой толпы на вечер, я должен был принять на себя ответственность за эту девушку и защитить ее. А почему бы и нет?
Я развернул непослушное тело Дарьи к себе и крепко обнял. Мне показалось, что раздавшиеся взрывы хохота, вдруг стихли, и мы вместе с несчастной поднимаемся к небесам – все выше и выше, подальше от жадных до чужой трагедии глаз.
Я почувствовал, как ее тело расслабилось, она уткнулась своей головкой в мою рубашку, и кожу на груди обожгли горячие слезы. Развернув Дашу от края сцены, я заслонил ее своей спиной от взглядов беснующихся людей. Я чувствовал, как объятья избранницы наполняют меня силой и мужеством, достаточным для того, чтобы уберечь нас двоих от дальнейшего позора.
Но впереди поджидали очередные сюрпризы.
Члены оргкомитета были полны решимости продемонстрировать всем собравшимся, что они не зря отбывают номер и основательно подготовились к торжеству. В то время как трое ребят шли к нам с какими-то тряпками, извлеченными из коробок под столом, маленький Дима проворно подскочил к мегафону и заверещал:
- Дорогие друзья! На ваших глазах один урод нашел другого. Мы все помогли им в этом. Это заслуга всех вас. Не могу сдержать слов своего восхищения!… Но людям королевских кровей не подобает ходить в мирских одеждах, поэтому мы просто обязаны были позаботиться и об этом тоже. И сейчас я прошу своих добрых помощников одеть царскую чету согласно их этикету!
К нам приблизилась троица с тряпками, а за ними Оля с какой-то коробкой. Я не хотел отпускать из своих объятий Дашу, но, вовремя подоспевшие, сторожа отцепили меня от Королевы и развели по сторонам. Я ощущал, как сверху одевают какие-то лохмотья, но взгляд был прикован к Дарье Зотовой. Она, все еще плача, умоляюще глядела на своих «пажей», вяло пытаясь сопротивляться.
На девушку натянули отвратительный балахон, сшитый из грязных свекольных мешков. На груди пришпилили надпись из бумажных букв: «Королева Кошмара», а из-за ее спины торчали два соломенных веника. Я понимал, что на меня одевают нечто подобное. В кожу втыкались иголки и острые края, связанной сзади, соломы. Я терпел и молчал ради нее. Пытался поддержать хотя бы этим.
Когда с одеванием было покончено, мегафон взяла Оля и встала впереди:
- Уважаемые Король и Королева! Разрешите мне, в этот замечательный день надеть на Ваши кошмарные головы короны, как символ Вашего, теперь вечного, родства с колхозными полями. Вы достойные дети свекольных закромов нашей родины. Слава Вам! Слава! – с этими словами она достала из коробки два венка, сделанных из грязной свекольной ботвы, и поочередно возложила их нам на головы.
Веселью толпы не было предела. Тут и там раздавались призывы: и сделать почетный круг, и облить помоями, и, вообще, раздеть нас и показать товар лицом. Потом врубили танцевальную музыку, и все начали дергаться и подпевать сборной солянке из зарубежной попсы. Извивающиеся змеи черствых душ копошились у наших ног. А мы возвышались над ними в приобретенных лохмотьях, попирая деревянный настил ногами. Показалось, про нас уже все забыли, утолив аппетит. Что-то символичное было во всем этом. Распять и забыть, танцуя на костях.
Прошло несколько минут, я очнулся и повел Королеву к краю помоста. Беспрепятственно слез вниз сам и помог спрыгнуть Даше. И вот когда мы повернулись к толпе, чтобы уйти я встретился глазами с Сережей.
Показалось, мы несколько секунд смотрели друг на друга. Во мне вскипала ненависть. Мало того, что он стал непосредственным участником расправы надо мной, он и не остановил их всех, когда они привели эту девочку. Я презирал этого человека, которого еще несколько часов назад считал своим старшим товарищем.
Сережа, прочитав в моем взгляде всю горечь нанесенной обиды, опустил глаза и отвернулся. Тогда мы пошли сквозь людей к свободе. Вдогонку в уши долетали обидные и несправедливые слова. Единицы особо ретивых подгоняли нас пинками и больно били по бокам. Но все же самое тяжелое для меня было слышать Дашин плач и сгорать от бессилья облегчить ее страдания. Я лишь крепче прижимал тело девушки к себе и как можно скорее пытался выбраться из толпы.
Когда мы уже почти освободились, ко мне подскочил неизвестный долговязый парень, еле державшийся на ногах, и схватил за шиворот. Он вплотную нагнулся к лицу и гнусаво пропел: - Одно н-н-но, недоумок! Хочу добавить красок к вашей совместной жизни… – с этими словами долговязый медленно вылил на наши головы томатный сок из наполовину пустой трехлитровой банки. Для него это был верх остроумия, для нас – последний аккорд местной драмы. Липкий сок стекал по глазам и ушам, и я на мгновение потерял ориентацию. Вдруг, услышал, как кто-то с криком влепил кулаком по, рядом находившейся со мной, голове долговязого. Я смахнул мешковиной сок с бровей и открыл глаза. Увиденное оказалось неожиданным до потрясения.
Рыжий Сережа лупил по окровавленной роже валявшегося на земле долговязого. Как заведенный он наносил удары один за другим до тех пор, пока подскочившие ребята, не оттащили его в сторону. Я молча смотрел на корчившегося уничтоженного обидчика и думал о том, как Сережа весь путь шел следом и, в итоге, нашел способ хоть так отплатить за свою подлость. Окинув мельком неожиданного защитника, я быстро развернулся и, пользуясь случаем, потащил Дашу подальше от этого места в лес.
Поплутав немного и растеряв большую часть «торжественных нарядов» среди цепких ветвей, мы остановились и сели на поваленное бревно. Только теперь я почувствовал, как смертельно устал. В теле стали отзываться тупой болью места ушибов. Ноги гудели под спавшим напряжением.
Я все еще обнимал Дашу. Она по-прежнему дрожала и всхлипывала, но, к счастью, все реже и реже. Подождав пока девушка окончательно успокоится, я предложил ей встать и снять с себя грязные лохмотья. В тишине мы оба очистились и отбросили подальше следы унижения. Когда все было кончено, мы также молча сели обратно на бревно.
Сидя плечом к плечу с обычной девушкой, в спокойной обстановке, я уже не решался обнять ее. Партия защитника, дававшая мне на то право, была сыграна. Теперь я только надеялся, что все худшее было уже позади. Единственное о чем мы вместе сейчас мечтали – поскорее забыть кошмар последнего часа. В компании, двух заинтересованных в этом людей, все зависело от нас же самих.
Ко мне вернулась стеснительность, и я тихим голосом начал разговор: - Значит, тебя звать Дашей? Так они все говорили… А я Алексей. Учусь на седьмом факультете. Такие дела…, – я взял паузу. Девушка тем временем повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза. В ее взгляде я увидел благодарность за тактичность. Еще там были страх за наше будущее, и бессловесное неприятие и отрицание проявленной жестокости. Она не была новичком в роли жертвы. И это я тоже заметил в омуте ее глаз. Там же был и немой вопрос: что мы можем с этим поделать?
Откуда мне знать?... Но я знал, что взял на себя ответственность, впервые в своей жизни, за другого, наверное, еще более слабого человека. И мы не будем сегодня говорить о случившемся, а если повезет, то вообще никогда не будем говорить об этом.
- Ты знаешь, я часто прихожу в этот лесок, посидеть и подумать о всякой всячине. Обнаружил, что здесь это единственное место, где я могу почувствовать себя свободным. Почувствовать себя человеком, личностью. Ты понимаешь о чем я?... Даже дома порой бывает тяжело расслабиться. Не то, что в чужих местах, – я попытался улыбнуться. – Я не редко становлюсь участником всяких историй.
- Ты живешь рядом с институтом?
- Не очень. Но понял, что это и не плохо. С утра, по дороге, я успеваю настроиться на день. Чтобы хоть с какой-то целью прожить его…
Я смотрел на нее и видел, что она меня понимает. Ее глаза выражали помимо усталости и участие. Будто она могла бы сказать тоже самое и о себе. Я понял, что вместе нам удастся справиться с пережитым, да и с другими проблемами, если они коснутся обоих. Мы птенцы одного гнезда.
Вскоре разговор зашел о быте, о семьях, о прошлом. Мы выкладывали друг другу истории жизни, на время позабыв где находимся. Я рассказал ей о своем доме, о родителях и о том, как я оказался студентом. В ответ она мне о своих проблемах с мамой и о том, как ей тяжело после ухода из семьи отца. Я поделился немногими своими увлечениями и балансировал на грани, пытаясь удержаться от того, чтобы не выложить тайну своих «игр». Она откровенничала о досуге со спицами в руках и детских мечтаниях о принце с атлетической фигурой. Мы сразу подружились и нашли связывающую нас нить. Два необитаемых острова в чуждом и опасном океане.
Лишь звуки танцевальной музыки, слабо слышимые в лесу, время от времени напоминали нам о лагере. Моя природная робость неожиданно сдала позиции, и я ценою пота на лбу взял таки Дашу за руку. Щеки и шея полыхнули краснотой стеснения. Но, к моей радости, она не отдернула ее назад, а напротив чуть сжала ладонь, чтобы я не смог ее убрать обратно.
Наблюдая за девушкой, то вспыхивающей румянцем, то мечтательно возводившей глаза к небу, живя разговором, я уже ловил себя на мысли, что она мне определенно нравится. Удивлялся тому, насколько же надо быть слепым, чтобы назвать эту милую девушку дурнушкой и не понимал, почему не замечал ее раньше. Впрочем, она сама, окончательно раскрывшись со мной, поведала о причинах нелюбви к ней ее подруг.
Будучи нелюдимым и застенчивым человеком (как все это близко), она пала жертвой женского эгоизма. Одна из молодых сучек спустила раз на Дашу всех собак, стоило той всего лишь наступить ей на разутую ногу. Не получив должного отпора от моей доброй новой подруги, та принялась раз за разом выделываться за счет Даши в среде своих подруг. Скабрезные шутки преследовали Дарью с утра до вечера на забаву недалекого окружения сучки. Подхватившего из стадного чувства чужую прихоть. И так продолжалось долгое время, вовлекая в круг недоброжелателей девушки все большее число студентов. Вовсе ее и не знающих. Ах, если бы она вовремя все это остановила? Если бы набралась смелости и ответила главной обидчице?... Но после драки кулаками, как известно, не машут. Потому и получилось то, что получилось. Нравственно не богатая толпа не любит менять своих привычек. И после сегодняшнего случая Даша не находила другого выхода, как оставить институт и попытать счастья на новом месте. Только бы скорей закончился этот лагерь и уехать домой.
Время за разговором летело, и мы не заметили, как наступила ночь. Я забыл про усталость и, по признанию Даши, она тоже, поэтому мы могли просидеть вдвоем в лесу всю ночь, но, справедливо опасаясь шума преподавателей, решили вернуться в лагерь.
Музыка и пляски давно кончились. Стояла тишина, погрузившихся в сон палат. Поле травли опустело. На газоне остались артефактами веселья окурки и, отражавшие лунный свет на пузатой поверхности, многочисленные бутылки. За углом душевой я поддел носком ботинка порванный бюстгальтер.
Я проводил Дашу до домика и, стоя в нерешительности, не отпускал ее руку. Мы стояли так близко друг к другу и так были возбуждены первой интимностью, что все произошло совершенно естественно. Слившись в крепких объятиях, мы стали неистово осыпать друг друга неопытными поцелуями. Закипевшая страсть, поглотила неискушенный разум. Все могло бы зайти слишком далеко, если бы где-то не хлопнула дверь. Быстро отскочив друг от друга, мы чуть не прыснули со смеху сами над собой. И уже нежно и коротко поцеловавшись, расстались и пошли к своим кроватям.
Нужно ли говорить насколько изумительной мне показалась та ночь. Каскад заоблачных мечтаний обрушился на меня, лишь голова коснулась подушки. Каждый миг первых объятий запечатлелся в голове ярким слайдом признания собственной значимости. И дарил впечатляющие надежды. Мои губы, казалось, навсегда сохранят Ее вкус.
На следующий день, несмотря на насмешки окружающих, я чувствовал себя самым счастливым человеком. Мы не решались подойти друг к другу на людях, но, замечая Дашу, моя душа рвалась к ней, и в ее глазах я замечал ответный блеск. В тот день нам, правда, не суждено было сблизиться, зато после…
Упомянутый мной ранее обрыв рядом со свекольным полем, я связываю с первым преодоленным рубежом, после которого я впервые подумал о себе как о мужчине, способном проявить себя не только в играх.
То были, как принято выражаться, обычные дела. Сперва, банальная злая шутка, потом конфликт, за ним развязка и награда победителю. Близость с женщиной у меня была именно в тот день. Первый и единственный раз в жизни. Впрочем, все по порядку…
Шанс впервые открыто выплеснуть свою ярость на ком-то помимо родителей, мне был представлен в солнечный рабочий день. Как я уже говорил, поле с одной стороны примыкало к небольшому по высоте метра в три-четыре обрыву у берега речки. Наша полоса грядок проходила достаточно близко от обрыва, а полоса, на которой работала Даша, шла почти по его бровке.
Случилось так, что Дарья оказалась у самого края обрыва и, нагнувшись, возилась с обувью. Где-то за час до этого грузовик привез на поле цистерну с питьевой водой, и студенты время от времени подходили к ней утолить жажду. Очередной недоумок, нахлебавшись воды и оттого, похоже, вовсе рассорившись с головой, плелся назад по кромке поля. Минуя мою Дашу, он вдруг возомнил себя великим затейником. Парень подошел к ней сзади и, предварительно крикнув нечто-то, по его разумению смешное, толкнул девушку с обрыва. Народ был доволен и над полем раздался дружный хохот. Когда я обернулся на крик, то увидел как Даша, нелепо загребая руками воздух, уже полетела вниз. Импульсивно вскочив на ноги, я рванулся к бровке, набирая таранную скорость. Шутник все еще стоял у края обрыва и кривлялся, смеясь и тыча пальцем вниз.
С каждым шагом мои глаза застилала кровавая пелена ярости. Буравя землю ботинками, я как бык несся на обидчика. На свою беду, увлекшись клоунадой, несчастный слишком поздно заметил меня. Услышав мое дыхание и повернувшись с недоумевающим лицом, он тут же получил мощный тычок в грудь. Я налетел на него и, нанеся заготовленный удар, сшиб вниз с обрыва. Жаль, но по неопытности, я и сам по инерции полетел за ним следом.
Приземлившись на мелководье, я ударился ногами о дно. И все же, презирая боль, вскочил и бросился добивать врага. Будучи крупнее, чем он и крепче физически, я в итоге вынудил подонка просить пощады. В качестве контрольного выстрела, пнул его ногой по ребрам и побежал к Даше.
Она сидела на заднице, мокрая и ошарашенная произошедшим. Убедившись в том, что любимая не пострадала, я помог ей встать, и мы вместе стали выбираться наверх. Тем временем там собралась внушительная аудитория, которая, в большинстве своем, презрительно оглядывала нас. Не исключаю, что у нас с Дашей могли бы возникнуть дополнительные неприятности, если бы не, вовремя прибежавший, учитель физкультуры.
Народ пошумел и разошелся по местам продолжать работу. Будто не произошло ничего необычного, моя девушка и я молча отправились к своим бригадам. Лишь одно но… Расставаясь с Дашей, я хорошо заметил, какими влюбленными глазами она на меня смотрела.
Гордость собой, так мне не свойственная, придала сил и энергии. После поля был ужин, а после ужина мы парочкой пришли в мой лесок и там испытали первую близость.
Говоря о том, что произошедшее на поле добавило красок в наше свидание, я ничуть не преувеличиваю. В некотором роде, чувствуя себя рыцарем, я отбросил комплексы, вечно сдерживающие эмоции, и выпустил всю страсть, на какую только был способен.
Предварительно мы признались друг другу в том, что оба девственники. А затем…
Это было прекрасно. Исчерпав все силы, спустя несколько часов, мы лежали обнаженные и разгоряченные под ветвями деревьев и смотрели на мерцавшие сквозь них звезды. Несмотря на то, что ночи были уже прохладные, мы не ощущали холода. Ничего не было вокруг значимого, кроме нас самих. Опять же впервые я узнал, что такое, по-настоящему, жить другим человеком. Хотя бы минуты. И как же это прекрасно!
После секса, блаженные и счастливые, мы накрепко породнились друг с другом и окружающим миром. Не хотелось расставаться, и мы просто молча лежали и наслаждались запахами леса и своей плоти.
Отдав все силы любви, моя Даша начала засыпать. Только тогда я поднялся, помог ей одеться, и мы медленно побрели в лагерь. Не торопясь и по дороге не раз останавливаясь и нежно лаская друг друга.
Но, увы, часы текли, а мы не были свободны в своем выборе. Около двух ночи, у Дашиного домика нас поймал дежурный преподаватель. Может быть, кто-то настучал, может быть, учителя сами были встревожены утренними событиями и искали «провинившихся». Как знать? В итоге мы были пойманы «с поличным» и как нарушители дисциплины наказаны.
До конца той колхозной смены я так и не имел больше возможности для встреч с Дашей из-за установленного контроля. А может быть и по другим причинам, которые были в нас самих. Сейчас уже не рассудить. Вернувшись же в город, продолжению отношений также не суждено было сбыться. Даша, как и собиралась, забрала документы из института. А через неделю ее мама серьезно заболела, и они вскоре уехали на ее малую родину жить к бабушке.
И все же главное, что в тот сезон произошло нечто исключительное – я познал любовь, страсть и искренность чувств. Я любил и был любим. Что еще может быть увлекательней?! Именно это и стало одним из самых замечательных воспоминаний всей моей жизни. Может быть только ради этого и стоило ее прожить…
11.
Я сознательно не возвращаюсь к действительности, предпочитая отдаваться воспоминаниям. Еще есть немного времени на последнюю исповедь, и я тороплюсь охватить все, пока не прибыл на конечную остановку…
Я по-прежнему продолжал обучение в стенах института и все так же переползал из одного семестра в другой. Участившиеся было по причине переутомления «путешествия», стали все-таки привлекать внимание родителей. Лишь исполнилось двадцать лет, как меня начали направлять во всевозможные центры по изучению проблем головного мозга. Мою бесценную голову осматривали многочисленные врачи, но все их диагнозы казались до смешного нелепыми. Родители тратили огромные деньги на то, чтобы только повеселить меня, скептически смотревшего на научный подход к своим «играм». Со временем мне все это надоело, и я стал психовать. Искренне и всерьез. Пытаясь объяснить родителям, что их сына не надо лечить и, что он вполне доволен происходящим. Но я всего-навсего бился лбом о стену непонимания.
События той осени в колхозе придали моим «путешествиям» неповторимый колорит. Память сохранила все подробности близости с Дашей, и это часто использовалось мной в эротических галлюцинациях. Смею сказать, что мне и не нужен уже был полноценный РЕАЛЬНЫЙ партнер для полового удовлетворения. Все эти вещи я мог делать столько раз, сколько захочу и с кем захочу. Умело перенося воспоминания о тех ощущениях в «свой мир», я добивался абсолютно натуральных эмоций и реакций тела. Всегда с завершающей эякуляцией.
Разве все это не было преимуществом перед остальными людьми? Компенсацией за собственную ущербность. И от этого родители мне предлагали отказаться?! Что они хотели во мне вылечить? Кем бы я стал, если бы потерял свой «дар»?… Однозначно мои «путешествия» были единственной отрадой в этой жизни!
Тем временем, в институте я оставался в комфортной нише полудурка и, как обычно, старался всего на всего не привлекать лишнего внимания. Так, тихо и не высовываясь, я вскоре дотянул до финиша. Собравшийся торжественный слет декана, маститых педагогов и аспирантов нашего факультета, вручил каждому по плотной картонной книжечке «ДИПЛОМ». Я небрежно сунул его в потрепанный портфель и с легким сердцем покинул очередную альма-матер. Не попрощавшись ни с кем из сокурсников, проигнорировал выданное приглашение на выпускной вечер, и навсегда ушел из того здания.
Ко мне вновь вернулось детское и радостное ощущение беззаботности. Я, не стесненный стереотипами и не забитый нуждой молодой человек, слонялся по улицам родного города, жевал мороженное и предавался безделью с открытым сердцем и легкой душой. Ведь у меня есть свой дом, а в доме всегда кусок хлеба. Будущее мне рисовалось в радужном свете. Прочь заботы! Я мечтал о путешествиях и новых впечатлениях, так обогащающих мой «внутренний мир».
Однако мудрые родители нашли таки способ опустить воспарившую душу на место. Умело аргументируя свои доводы, отец заставил меня забеспокоится относительно возможной продолжительности того иждивенчества, в котором я пребывал. Ссылаясь на свой возраст, родители спекулировали на том, что их финансовые возможности не столь долговечны и в любой момент могут настать «трудные времена». Меня выталкивали на работу, чтобы начать (хотя бы частично) обслуживать свои развлечения самому. С их слов, я уже вырос из пеленок и «вполне заслужил кайло в руки».
Впрочем, и об этой задаче мне не стоило волноваться, потому что папа уже все придумал. Добрый папа договорился на своем заводе о моем трудоустройстве. По его замыслу я должен буду «с интересом» трудиться в конструкторском бюро, помогая сотрудникам оформлять их идеи на бумаге. Он заверил, что будет неустанно помогать мне освоить сей нелегкий труд и сделает из меня «специалиста».
Не сразу, но все же я сломался. Папа дружески хлопнул меня по плечам, и в следующем месяце я уже обивал порог отдела кадров завода.
Собственно говоря, каких-то особенных и увлекательных событий за последующий десятилетний период в моей жизни не было. И, тем не менее, поскольку со дня издания приказа о принятии на работу и до недавнего времени, я занимался фактически одним и тем же делом, стоит немного остановиться и сказать как об этом, так и о следах, которые я начал оставлять, где не стоило бы.
Наш авиационный завод занимал огромную территорию и находился за чертой города. Почти ежедневно я ездил до работы вместе с отцом на его служебной машине. По дороге мы мало разговаривали. Папа был не сильно словоохотлив, а я и того меньше.
Дойдя вместе до заводской проходной, наши дороги расходились: папа поднимался к себе в кабинет, а я шел в большой зал на втором этаже, где и находилось конструкторское бюро.
Работа, которую мне поручили, была монотонной и скучноватой, но это было не так важно. Во всяком случае, мне так тогда казалось.
На протяжении нескольких месяцев, меня терпеливо обучали мастерству. После я надолго сел в свой пыльный угол, окруженный большими столами и досками, где и вычерчивал эпюры и переносил с кальки чертежи на бесконечные ватманы. Обязательным рабочим атрибутом для меня стали пепельница и сигареты с мундштуком. Превратившимся впоследствии в выщербленную зубами бледно коричневую пластмассовую гильзу.
Со временем я отпустил маленькую бородку и усы. И таким вот мушкетером ежедневно корчился над рабочим столом в клубах сигаретного дыма. Заработав ко всему и сколиоз. Зарплаты хватало на мои слабости, в число которых входили табак, кино и пиво, а об остальном по-прежнему заботились родители. Свои отпуска я, в большинстве случаев, проводил в загородном санатории завода. С ними у меня ничего не связано, кроме «игр» с самим собой на свежем воздухе. И каких!
Мои «игры» с возрастом становились все изощреннее и красочней. Развиваясь в настоящего эстета и гурмана собственных увлечений, я все больше стал погружаться в самые мельчайшие особенности «путешествий». Неудовлетворенный простым обыгрыванием выдуманных ситуаций, я превратился в настоящего исследователя своих галлюцинаций. Я ставил бесконечные эксперименты в попытках извлечь максимум удовольствий и наслаждения от «путешествий». Изобретал антураж для исходной точки перемещений и делал упор на окружающую обстановку.
Со временем мне стало казаться, что лавандовый запах комнаты, где я начинаю «игру», придает особенную чувствительность в том – «моем мире». И, как одержимый, стал накупать всевозможные ароматизаторы и обставлять ими свою комнату. При этом я постоянно носил с собой в кармане какой-нибудь из запахов для непредвиденных ситуаций. Затем, проникся к идее начинать «игру», находясь погруженным в воду. В этом положении особенными ощущениями изобиловали мои эротические «путешествия». Летом истинным кайфом казалось галлюцинировать лежа, раскинув руки, под открытым небом в лесу и дышать его ароматами. Также нельзя не сказать и о благотворном влиянии алкоголя на глубину ощущений, переживаемых в «путешествиях».
Как изощренный наркоман ищет очередную изюминку в своем экстазе, так и я не стоял на месте, в попытках постичь все краски воображения, снять все сливки со своего пирога. Или, как сейчас выясняется, с чужого.
Используемые мною в «играх» люди, становились предметом досконального изучения и познания. Я, по ситуации, либо полностью роднился с каждым из них, либо ненавидел в них все, начиная от малейшей бородавки на пальце. Их образы, порой, подолгу преследовали меня в нормальной жизни. Выдуманный персонаж, то вдруг виделся мне в толпе на улице, то проплывал мимо за стеклом автобуса. Я уже начинал чувствовать, что пройдет немного времени и может произойти замещение двух миров: реального и вымышленного. Но это, как ин странно, меня не пугало. Даже наоборот, я к этому начал стремиться и, таким образом, хотел обрести целостность. Я хотел управлять всеми своими мирами, стать настоящим королем и хозяином судеб всех окружающих меня людей. Я мечтал изменить этот неправильный, жестокий и пока не подвластный мне, РЕАЛЬНЫЙ МИР.
Я продолжал избивать и унижать в «играх» своих недоброжелателей. Награждал их увечьями, зачастую перегибая палку даже для фантазии. И получается, лишь спустя много лет со времени первых опытов, я стал замечать какие-то следы отражения ЗДЕСЬ своего присутствия ТАМ. То знакомый, пострадавший от меня накануне человек, заболевал. То неожиданно при моем появлении рвало сотрудницу, изнасилованную мною в «игре» за час до этого. И все в таком духе, на что я уже стал обращать внимание. Как я упоминал, мне время от времени попадались люди, которых не знал раньше, но встреченные в моем «мире». Даже ситуации будто под копирку повторялись в реальности, что и у других бывает, поименованное Буараком как державю. Я прочитал много об этом и знаю. Но у меня все это вываливалось чаще и чаще. Однако нельзя сказать, что я сильно волновался обо всем этом до того момента, пока не убил человека в реальном мире. Сперва придушил ТАМ, а он отошел ЗДЕСЬ. Мой начальник по работе. Сердечный приступ. Эка невидаль. Но я по-настоящему впервые испугался…
Год от года я все больше стал походить на своего отца, как внешне, так и в его мизантропии. Мне все меньше требовалось общения, и все чаще окружающие меня люди беспричинно раздражали.
И вот, год назад у меня появилась мечта. Настоящая. Долгими вечерами я вынашивал ее и наполнял деталями буйной фантазии. Появилась страсть и нетерпение. Мысли постоянно возвращались к ней. Я делал что-то и ждал ее осуществления. Случая или чего бы там ни было еще.
Мечтой стала идея увидеть настоящие горы и прикоснуться к их снежным вершинам. Сейчас я знаю, почему в голову пришли именно горы и почему именно отсюда мне суждено теперь отправиться в последнее «путешествие». Но поначалу мне казалось, что, быть может, это те детские горы из садика вернулись, чтобы забрать меня с собой. Или это злая ирония действительного и непревзойденного повелителя великого множества миров – Бога, который рассердился на меня и мои помыслы. Но, ничего… Скоро мне откроются все тайны. Уже осталось недолго ждать…
Воистину мы не ведаем, что творим. Я был погружен в свои мечты. Мне не в силах было их осуществить одному, поэтому прошу прощения у вас, добрейшие мои родители. Я сделал вас безвольными соучастниками своего самоубийства. Вы дали мне в жизни все, включая и этот мой каприз. Пусть же легким будет для вас прощание с сыном, так и не сделавшим вас счастливыми. Дай бог вам удачи.
12.
Повсеместно расцветшие за последние годы по городу рекламные баннеры, призывали рядового обывателя забыть о проблемах и окунуться в прекрасный мир путешествий. Яркие страницы многочисленных турагентств гласили о том, что «только с нами вы откроете для себя прелести Бангкока (Сицилии, Каира, Венеции, Парижа, Сингапура и так далее)». Находчивые предприниматели запустили щупальца в самые отдаленные точки планеты и готовы были «предоставить вам все необходимые удобства по европейским стандартам» даже на Соловках.
Незаметно для самого себя я оказался втянутым в идею о путешествии. Она завладела моим разумом. Как то вдруг и сразу. И я стал грезить. На работе, дома, на улицах, в магазинах. Везде меня преследовала мысль о деталях зарубежного вояжа. Меня манила зима в горах. В то время я еще наивно полагал, что сам творю свою мечту и делаю сознательный выбор. Лишь позже все встало на свои места…
Начав готовиться, я лелеял свой грандиозный план, терпеливо следуя сложившимся правилам родного государства.
Сперва собрал пачки журналов и рекламных проспектов с фотографиями горных пейзажей и кратким описанием местности. Обложившись картинками, по вечерам я делал выборку и постепенно сужал круг предпочтений. Основным критерием отбора было эстетическое восприятие. Мастерство фотографа служило стрелкой моего компаса.
Условия проживания и питание не имели ровным счетом никакого значения. Категория гостиницы – последнее, на что я обращал внимание. Я искал жилье в наиболее глухом и удаленном от суеты жизни и скопления народа месте, где мне было бы проще оставаться незамеченным.
Параллельно с поиском пункта назначения, я начал оформление бумаг для получения заграничного паспорта. В свои тридцать с лишним лет я был совершенно не искушен в вопросах решения бытовых проблем. Общение само по себе тяготило меня, что уж говорить о необходимости стучать в двери чиновников и соблюдать потом их чертовы инструкции. Измотав нервы сотрудникам ОВИРа, я добился конечной цели и спустя три месяца, дама с химией на голове швырнула в окошко готовый паспорт, давая понять, чтобы я поскорее убирался с глаз долой.
Теперь осталась еще одна неразрешенная проблема – деньги. С недавних пор я стал откладывать со своей зарплаты львиную ее часть, но накопленных средств, увы, хватало только на дорогу. В очередной раз я пошел к отцу с намерением получить недостающую сумму у него. Папа, выслушав просьбу, был сначала удивлен, потом озабочен и, в конце концов, обещал подумать и решить проблему.
На следующий вечер он попросил меня показать ему место – куда я «намылился». К тому времени у меня осталось только два варианта места назначения. Я показал отцу проспекты и рассказал об их преимуществах.
Внимательно выслушав меня, папа задал резонный вопрос: «а зачем тебе туда?» Вот здесь у меня уже возникли затруднения. В целом я не мог объяснить, почему меня так тянет в эти идиотские горы, не только отцу, но и даже себе самому. Это было, словно, наваждение и стало скорее жизненно необходимой целью. Я знал только, что слепое стремление наполняло меня предвкушением истинного чуда, свидетелем которого долговязому москвичу предстоит стать. Я не мог уже остановиться, если б даже захотел того.
Пришлось отделаться расхожими фразами, уповая на то, что я стал испытывать большую психическую нагрузку в последние дни и нуждаюсь в смене обстановки. Пришлось врать и о том, что во время отдыха я намереваюсь заняться спортом. Папа многозначительно помычал, еще раз полистал журналы и выразил свою patria potestas . Он согласился выделить необходимую сумму денег. То чего я и добивался.
Наступил предстартовый этап общения с туроператорами и окончательный выбор маршрута. На дворе стоял август, и я буквально считал дни до начала зимы. Не оставалось другого выбора, как досаждать служащим агентств бесконечными вопросами. С маниакальной настойчивостью я преследовал приглянувшуюся блондинку из офиса турфирмы. Наблюдая в течение месяца меня почти каждый день, она была уже на грани срыва и готовилась послать на три буквы пытливого туриста. Я же все не мог определиться в своем выборе и постоянно изводил себя и других от этого. Вроде все устраивало, и одновременно я никак не решался из-за страха ошибиться.
Мучаясь бессонными ночами, я словно чувствовал, что выбор не может быть случайным. Мне должен быть знак. И он был.
В одну из ночей, извертевшись в кровати в поисках сна, я поднялся и в темноте подошел к окну. Я смотрел с высоты десятков метров на пустынную улицу и зажженные фонари. В голову пришли мысли о полете над землей в уютном кресле авиалайнера. Фантазии о проплывающих под ногами седых вершинах. О мощи, веющей от этих каменных гигантов излома земной коры.
Я закрыл глаза и отдался воле случая, в надежде, что он приведет меня куда надо. Появилось жжение в голове…
Испытанное тогда, потрясло меня до глубины души. Это было невероятное и самое страшное мое «путешествие». Одно я понял точно – ОБРАТНОЙ ДОРОГИ НЕТ!
… я «переместился» и открыл глаза. Тело пронизывал жуткий холод. Режущий ветер хлестал по затылку и спине. Я будто лежал на какой-то мягкой холодной подушке. Конечности были скованы, но при этом я мог крутить головой. Попробовал осмотреться. Кругом не было ничего! Вокруг на сотни тысяч километров простиралось голубое НИЧТО!
Я попытался перевернуться. Начал группироваться и с третьей попытки мне это удалось. Перевернувшись, открыл глаза. Миллион ледяных иголок ворвался в них, и голова взорвалась от резкой боли. Я непроизвольно приоткрыл рот, но его чуть не разорвало струей холодного воздуха. Это было ужасно. Я не мог ничего с этим поделать!
В панике я начал шептать про себя заклинания, призывая бога, вернуть меня домой. И тут услышал голос:
- Открой глаза. Ты можешь это сделать… Открой глаза, – в голове и в каждом миллиметре бескрайнего пространства вокруг вдруг ожил женский голос. Приятный обволакивающий он ослабил давление ветра на меня, будто поместив впереди некий защитный экран, и я открыл глаза.
Небо. Я летел вниз, планируя с огромной высоты, словно лист картона. Никогда еще воздух не был таким опьяняюще чистым. Подо мной лежал знакомый пейзаж. Величественные снежные вершины с рекламных проспектов. Это были они. Ошибка исключалась.
Я летел вниз в домашней пижаме. Ветер хлестал по телу, и холод пробирал до костей.
- Смотри вокруг. Ты видишь его?… Ты должен увидеть это. Смотри! – голос руководил мной. Требовательная интонация заставляла верить, что я должен беспрекословно следовать ему. Страшно было даже представить себе – что будет, если я решу ослушаться. Мне предстояло открыть для себя ВЕЧНОЕ.
Я стал приглядываться, но ничего не видел кроме ясного голубого неба и медленно приближающейся внизу снежной вершины горы.
- Смотри, смотри… Ты можешь увидеть, зачем ты здесь. Это зрелище только для тебя! Ты понимаешь, о чем я, игрок? – в голосе послышались нотки раздражения, и я чуть не обмочился со страха.
- Я пытаюсь, но не могу-у-у! – от охватившего ужаса я потерял рассудок. – Мне больно-о-о-о!
- Можешь, недоносок! – и тут я почувствовал, что мою голову вдруг охватила неведомая огромная рука и стала плавно поворачивать из стороны в сторону. Я почувствовал, как страх и боль ушли, а им на смену пришло ощущение покоя и какой-то мудрой зрячести. И тогда сразу увидел, то, что должен был. Оно! Самое удивительное, что я только мог себе представить.
От вершины горы расходилось по сторонам чуть заметное дрожание воздуха. Как будто невидимые глазу круги мелкими и частыми толчками исходят от пика и расплываются повсюду. От этой дрожжи над поверхностью земли образовывалась прозрачная прослойка. Похожая на мерцающий воздушный экран, покрывающий целиком всю планету. Постепенно я начал различать образы, сотканные из воздуха.
Я зажмурил глаза и открыл их вновь. Да!… Теперь картина стала конкретней. Бледная и призрачная прослойка воздуха представляла собой ни больше ни меньше зеркальное отображение земной поверхности. Переданные в ней мельчайшие детали, были хорошо видны с высоты. И что-то в этом зеркале мне показалось неправдоподобным. Оно искажало мир!
Неожиданно огромная рука, державшая до того мою голову, исчезла, и я стал терять образы. Еще секунду назад четко виденная мною воздушная прослойка, стала постепенно рассасываться и исчезать из поля зрения.
Скорость падения увеличилась, и снежный пик все быстрее стал приближаться. Я не боялся того, что прямо сейчас разобьюсь в лепешку об эту гору. Появилось лишь ощущение полной безнадежности. Все уже было решено за меня. Сердце защемило, и я стал лепетать: - Почему я? Я не хочу. Пожалуйста, не надо… – от охватившей печали я горько заплакал.
Приготовившись к тому, что уйду из этой жизни сегодня и сейчас, я смирился, но этого не случилось. Когда до вершины оставались считанные метры, сбоку приблизилось дымчатое тело. Я скорчился в защитной позе.
- Теперь ты знаешь ГДЕ! - огромная глыба воздуха ударила по мне, словно по теннисному мячу и наступила темнота…
Очень долго я не мог прийти в себя. Медленно отряхиваясь от обморока, несколько раз пытался приоткрыть глаза, и каждый раз мне не удавалось это сделать из-за наступающей острой боли от электрического света. Лежа где-то голым и мокрым.
Лишь к телу потихоньку стали возвращаться силы, я, превозмогая боль и, прикрывая глаза ладонью, смог наконец-таки их открыть.
Сквозь размытую пелену я увидел свой живот и ноги, уделанные собственной рвотой. От этого зрелища к горлу тут же подкатил комок, но, болезненно скорчившись, не получилось ничего кроме скупой желчи выдавить из себя. Дернувшись в конвульсиях еще пару раз, я в изнеможении откинулся на спину. «Черт побери! Как же мне плохо. Может, уже наступила смерть?» Я приподнялся на локтях и огляделся вокруг.
Остатки, висевших до недавнего времени на стене, книжных полок валялись вперемешку с книгами на полу. Обои с застывшей на них рвотой мерзко воняли мочой. Моя родная комната…
Теперь в ней горел свет, а в дверях стояли и смотрели на меня мои родители. Точнее стоял отец, а мама с полными слез глазами сидела на корточках в дверях и, раскачивалась из стороны в сторону. Я лег обратно на спину и прошептал: - Оставьте меня. Пожалуйста… Я вас прошу, – а потом закрыл глаза.
Через минуту раздался хлопок двери. Слава богу. Я доковылял до кровати, натянул на себя одеяло и забылся крепким сном.
На утро были какие-то объяснения, слезы, но это все случалось не в первый раз, и мне было безразлично. Единственное, что теперь имело значение – это полученный знак. Наступил решающий тайм моей «игры».
13.
Я заплатил деньги за путевку. Оставалось совсем недолго пробыть в родном городе.
Я не стал увольняться с работы. Дома старался вести себя скромно и стал больше времени проводить вместе с родителями. Я всячески избегал своих «путешествий» и ради этого стремился заполнять каждую минуту свободного времени. Сходил в театр на новую постановку «Мастера и Маргариты», устроил с папой пикник загородом, много читал.
Про себя я все же надеялся, что происшедшее со мной всего лишь небольшое приключение и, чтобы там не случилось, все кончится хорошо. Я не исключал возможности, что мне удастся еще вернуться домой и пожить НОРМАЛЬНОЙ жизнью. Но сейчас, когда лежу в снегу и жду ЕЕ, я знаю, что, увы, это не так…
Когда время пришло, мама помогла мне собраться в дорогу. В чемодане лежало все необходимое для зимнего вояжа. На папиной служебной машине мы поехали в аэропорт. По дороге я получил массу полезных наставлений и рекомендаций. Не желая расстраивать моих бедных родителей, я преданно смотрел им в глаза и давал обещания неукоснительно следовать всем их советам.
После прибытия в аэропорт, у нас оставалось порядка десяти минут. Регистрацию уже объявили. Я сел на скамейку рядом с родителями. Мы сидели вместе и просто молчали. Взяв их за руки, я про себя говорил, как их люблю. О том, что никогда не забуду своих добрых родителей. Самых преданных моих друзей и самых дорогих моему сердцу людей. Никогда за все время своей жизни я не говорил им стольких слов признательности и любви, сколько сказал тогда.
Внутри все сжималось от презрения к себе. Всю жизнь я был безжалостным к ним, всю свою никчемную жизнь… И вот теперь, когда обратной дороги нет, мне ничего не хотелось больше как просто остаться с ними и отдать им всё. Мама вдруг заплакала и обняла мою шею худыми руками, тогда прорвало и меня. Я тоже заревел, не в силах больше сдерживаться, и стал осыпать голову матери поцелуями. – Не плачь, пожалуйста, не плачь, родная… Все будет хорошо, – я твердил это раз за разом. Все будет хорошо… Я знал, что обманываю ее. И она, мне кажется, поняла своим чутким материнским сердцем, что мы никогда больше не увидимся. Я думаю, именно это она и почувствовала.
Отец решил, что всем будет лучше, если мы расстанемся как можно скорее. Все встали. Я взял вещи и пошагал к таможенному терминалу.
Я ни разу не обернулся с того момента, но ощущал, что мать еще очень долго стояла, опираясь на руку отца, на том самом месте и прощалась со мной. Такими я их и запомнил…
Перелет не занял много времени и вскоре я был далеко от родины. Ступив на чужую землю, я окунулся в другой мир. Атмосферу европейской страны, к слову достаточно популярной среди российских обывателей. С чужим языком и жестами. Яркими плакатами, интригующими своей неизвестностью. Даже кошки здесь были другими.
Меня вместе с еще несколькими русскими туристами отвезли на автобусе в, отдаленный от суеты жизни, городок. Живописное местечко, окруженное величественными горами. Маленькие, сложенные из камня, максимум трехэтажные домики смотрелись будто игрушечные. Средневековый антураж молодил те края не меньше чем на пару веков. В воздухе витал опьяняющий аромат печного дыма и ярко зеленых сосен. На улицах отсутствовал снег, и это еще более придавало контраста между моей страной, где зима длится полгода.
В гостинице было все необходимое для досуга. Трехразовое питание в день, большая ванная в номере и алкогольный бар в холле – набор, устраивающий меня со всех сторон. Утомившись после дороги, я подкрепился в столовой и, выпив кружку пива, отправился спать.
Следующий день был посвящен изучению местности. Большинство отдыхающих отправилось в горы кататься на лыжах и сноубордах. Этот курорт так и назывался «лыжным». Днем городок практически вымирал. Лишь служащие городских контор и работники магазинов время от времени появлялись на пустынных мостовых.
От спорта я был далек также как и от Нобелевской премии по физике. Излишняя физическая активность повергала меня в уныние. Я стал шататься по окрестностям и к полудню изучил все закоулки и помойки временного прибежища. Пока у меня еще было время на раскачку.
На третий день пребывания, я улучил момент и после ужина попросил приглянувшегося молодого соотечественника помочь объясниться с портье. Расположившись у стойки администрации, я извлек из кармана рекламный проспект с фотографией «своей» горы и названием местечка, где она находится. Мой «переводчик» поинтересовался у портье – не знакома ли ему эта местность и, если да, то как до нее можно добраться. Пожилой служащий взял в руки русский проспект и поднес к глазам, внимательно изучая.
На фотографии был типичный горный пейзаж, и только одна из многочисленных вершин интересовала меня. Спустя мгновение, портье вскинул руку к бровям и начал объяснять, что несомненно знает это красивейшее место и что именно эта «моя» гора является самой высокой на этой гряде. Еще он пояснил, что если я хочу до нее добраться, то это можно сделать лишь с рядом находящейся горнолыжной станции. Уточнив маршрут автобуса до станции, я записал информацию и от души поблагодарил своих помощников.
Вернувшись в номер, я просидел на углу кровати полночи. Где-то за стеной нещадно скрипела кровать под страстью отдыхающих. В моей пепельнице дымилась, наверное, тридцатая сигарета. Пластиковый стакан с остатками виски лежал на боку.
Готов ли я к встрече с ждущим меня неведомым? Хотелось услышать доброго совета своих родителей. Услышать команду учителя: «-Встал и пошел!», либо: «-Забудь и спи!». Что-нибудь, лишь бы не решать это самому. Но, увы, никто не разделит со мной ответственность за выбор. Я сам загнал себя в угол.
Словно робот, я встал с кровати, собрал рюкзак, в который сунул шапку и запасные перчатки и посмотрелся в зеркало над телевизором. Будь что будет…
С утра я пришел точно к прибытию автобуса. Со мной вместе ехали одни лыжники. Дорога заняла пятнадцать минут и вилась на всем своем протяжении по красивому горному серпантину. За окном проносились изумительные картины крутых каменных обрывов и изгибы стремительной горной реки, взбивающей пену на валунах. Я с восторгом наслаждался открывающимися видами.
Мы приехали в неизвестный маленький поселок. Непривычно на его улицах лежал снег. Витрины магазинов пестрели спортивной одеждой и снаряжением. Видимо, сюда то мне и надо.
Выйдя из автобуса вместе с остальными, я нашел русских туристов. Молодая пара любезно объяснила, что чтобы подняться наверх я должен купить билет SKI PASS. Помню, что они поинтересовались у меня – что же я буду делать на горе, если не кататься, и я ответил: - Буду искать и ждать.
Покинув озадаченных соотечественников, я направился к кассе и купил там SKI PASS на подъемники. Такую карточку на веревке. Как талон на распродажу в советские времена.
Поднимаясь все выше и выше в телекабине, я будто ребенок охал и ахал при взгляде на проплывающие под дном верхушки елей и обустроенные людьми перепады горных трасс. Я то и дело отворачивался и смотрел на едущих вместе со мной людей, словно призывая их присоединиться к своему восторгу. Но искушенные попутчики, улыбаясь, разводили руками: «-Чудак, мы понимаем тебя, но для нас все это не впервой».
Когда кабина поднялась к конечной точке, я пулей вылетел из нее и понесся на открытый воздух. Снега было в изобилии. Наверху царила настоящая зима – с ярким палящим солнцем и колючим ветром. Покатые склоны окружали площадку с разместившимися на ней закусочными и раздевалками. Вокруг гремела музыка и кишела уйма народа. Все в ярких комбинезонах, на лыжах и досках-сноубордах. Я отбежал в сторону от скопления людей и подошел к краю одного из спусков вниз. С него открывалась великолепная панорама.
Стало очевидным, что я находился посередине одной из гор. Метрах в ста правее расположился очередной подъемник, который вез людей на верхушку. Внизу же виднелся совсем крошечный, почти игрушечный, поселок, из которого я только что поднялся. «Моя» гора была где-то в стороне. Знать бы где? Отчего-то я был уверен, что на той вершине людей не будет.
В скором времени, я пошел на ближайший подъемник и уехал на нем на самый верх, отмеченный на полученном вместе со SKI PASS красочном буклете-схеме. Болтаясь в пути в открытой ветру кресельной люльке, я с замиранием сердца восхищался проплывавшей красотой. Кронами огромных лохматых елей, на уровне которых оказался сам, извилистыми горными ручьями внизу. Отмечал следы в целине снегов местных обитателей: зайцев, лисиц и волков. Искренне махал руками и приветствовал мчавшихся подо мной по трассам лыжников. Хоть тем, разумеется, было и наплевать на меня.
Спрыгнув с люльки на площадке для разворота наверху, я отошел на крошечное плато, чтобы не мешать маневрирующим вокруг лыжникам и сноубордистам. С высоты трех тысяч метров над уровнем моря оказались видны все вершины, находящиеся в округе. Я достал из кармана рекламный проспект. Фотография была сделана совсем с другого ракурса и, хотя что-то и показалось мне знакомым, так и не удалось точно определить местонахождение горы. Тогда я начал подходить к незнакомым людям и показывать им свой проспект. Все вежливо улыбались и качали головой.
Время текло и уже давно перевалило за полдень, а я все никак не мог найти «свою» гору. Я спускался и поднимался в другие точки, но все тщетно. Бесясь от охватившего отчаянья, сел на очередном снежном бугре и, подперев руками голову, стал смотреть на катающихся. Вот тогда-то мне и явилась ОНА…
Сидя на заднице, припекаемый солнечными лучами, я наблюдал за туристами, спускавшимися со склонов. Некоторыми я восторгался, над неуклюжестью других посмеивался. Попробовать же самому желания не появлялось.
И, вдруг, я заметил женщину в красном комбинезоне. Что-то необычное тут же привлекло к ней все мое внимание. Она ехала на лыжах вниз и, одновременно, мне казалось, она не касалась снега, а будто летела над ним. Я вскочил на ноги и стал присматриваться. С виду женщина выглядела вполне обычно: стройная высокая фигура, длинные развивающиеся белые волосы, но я никак не мог рассмотреть ее лица.
Она, не спеша, спускалась, приближаясь к одному из поворотов трассы. Перед самым поворотом выделялся небольшой бугорок, который лыжники предпочитали объезжать стороной. Женщина в красном комбинезоне, оттолкнувшись, неожиданно повернула к бугорку и понеслась прямо на него. Я непроизвольно наклонился вперед, готовый увидеть чудо, и в итоге получил его.
Взлетев на бугорок, женщина самым натуральным образом раздвоилась, и из одной лыжницы вылетел ее двойник. На моих глазах одна женщина проехала по бугорку и спокойно повернула, скрывшись за поворотом, а другая взлетела над поверхностью и, развернувшись в воздухе ко мне лицом, вслед за первой, нырнула за холм.
Я застыл, раскрыв рот. Через мгновение, встряхнув головой, я осмотрелся и вдруг опять увидел ее. Как ни в чем не бывало, она съезжала вновь тем же путем.
- Черт побери! – я выдохнул из себя и ударил по щекам. За спиной подъехали средних лет пара русских. Не упуская ЕЕ из виду, я нервно схватил за рукав куртки мужчину и подтянул к себе.
- Вы видите ее? – я заорал ему на ухо.
- Кого?! – мужчина оторопел от такого обращения.
- Ее, идиот!… Ту женщину в красном! – я принялся тыкать пальцем, и мужчина, нехотя, стал присматриваться.
В это время ОНА снова, на большой скорости, приближалась к бугорку. И опять, взлетев на него, раздвоилась и, прежде чем скрыться за поворотом, одна из НИХ проделала в воздухе пару опаснейших кульбитов.
- Вы видели?… Вы видели это? – брызжа слюной, я тряс мужчину.
- Да что здесь такого?! – он пытался убрать мою руку, но я не отступал.
- Что?!… Вы разве не видели, как она взлетела?
- Кто взлетел? Оставьте нас в покое! Я позову полицию! – мужчина сильно толкнул меня в грудь и, пока я поднимался, потащил прочь свою спутницу.
- Но вы хотя бы видели ЕЕ? Ту женщину в красном… Скажите, вы видели ее или нет? - я побежал за ними. – Скажите только одно, я прошу вас!…
- Да я видел ее!… Доволен? – мужчина с перекошенным лицом развернулся и замахнулся на меня лыжной палкой.
Я встал, потеряв к ним интерес. Он видел. Это было самое главное. ОНА существует! Улыбка расцвела на моем лице. Я развернулся и побежал обратно к склону.
Бросив взгляд вниз, я сразу же нашел ЕЕ. Женщина (или кто бы она там ни была) в красном комбинезоне висела метрах в трех над землей и смотрела на меня. Лицо было полностью скрыто за распущенными волосами. ОНА заговорила. Точнее ЕЕ голос вдруг ожил во мне и повсюду вокруг меня. Громкий, властный – это был тот же голос, что и той ночью в небе.
- Следи за моей рукой. Я буду ждать тебя завтра, там, ночью, на вершине, – рука указывала в направлении одного из острых пиков гряды по соседству. Ну конечно, это та самая гора. Я сразу же узнал ее. Как можно было быть таким глупцом, чтобы не найти ее раньше? Но как добраться туда? С немым вопросом я повернулся в сторону женщины. Однако к тому времени ОНА уже исчезла.
Когда я спустился вниз, то нашел карту с обозначением всех местных горных маршрутов и прикинул примерный путь. Остальное мыслилось делом техники. Мне назначили свидание. Мужчине не гоже мешкать.
14.
Следующим утром я помыл голову, тщательно оделся, положил в рюкзак припасенную пачку печенья и бутылку газированной воды. Полагая, что с этим запасом мне удастся продержаться до ночи, я поспешил к автобусу и скоро был на месте. Сменив шесть подъемников, я подобрался к самой близкой точке к «моей» горе, чуть выше, чем посередине от ее подножья. По утоптанному снегу я подошел к тропе, ведущей на гору. Оставалось дело за малым – преодолеть расстояние в два-три километра, чтобы добраться до ее вершины.
Обутый в удобные полуботинки с рифленой подошвой, я начал подъем.
Первые триста метров удалось пройти относительно легко. От подножья вилась, сделанная людьми, тропинка и, опираясь на маленькие поленья заменяющие ступеньки, я поднялся до большого столба с площадкой наверху. На этом владения горнолыжной станции кончались, и дальше начиналась целина, нетронутая человеком.
Чувствуя в себе достаточно сил, чтобы продолжать подъем, я пошел напрямую к заветному пику. По дороге попадались открытые участки местности, но в основном приходилось идти сквозь густо поросшие деревья и преодолевать естественные препятствия: кустарник и торчащие валуны.
С тех пор, как я сошел с тропинки, сил приходилось затрачивать несоизмеримо больше, поскольку, ноги проваливались по щиколотку в сугробы. В ботинки забивался снег и, через несколько минут носки насквозь промокли. Погруженный в мысли о предстоящей встрече, я пока не замечал усталости, однако, дыхание становилось все тяжелее, а ноги все медленнее тащились к цели.
Вокруг раздавалось пение птиц, и свежий горный воздух бодрил меня. Благодаря разреженной атмосфере, видимость была превосходная, и то и дело я оборачивался посмотреть на людей внизу. Теперь приходилось делать небольшие остановки. Поднимаясь на полянки меж деревьев или забравшись на очередной каменный выступ, я ложился на спину и успокаивал дыхание. Какое-то время мне казалось, что я слышу слабые голоса туристов.
Я не ощущал одиночества и был уверен в том, что, в случае чего, смогу дождаться помощи. Периодически посматривал на часы, контролируя ход времени.
Часам к трем пополудни я был близок к середине пути. Присев в сугроб, достал печенье и стал его жевать. Спортивный костюм был сшит из плотной ткани на синтипоновой подкладке, но не прошло и десяти минут, как я начал ощущать холод в ягодицах. Пощупав рукой задницу, обнаружил, что ткань промокла. Проклиная себя за глупую непредусмотрительность, и поспешно сунув в рюкзак оставшуюся половину пачки печенья, я встал со снега. Становилось все холоднее. Виной тому, в первую очередь, была моя же собственная небрежность. Только теперь я понял, что одеваться надо было совсем в другую, не промокающую одежду, а ноги лучше было бы обуть в высокие сапоги. Но менять что-то было уже поздно и, чертыхаясь, я продолжил свой путь.
Чем выше, тем чаще стали попадаться крутые участки склона, и тем больше сил и времени уходило у меня на их преодоление. Постепенно я приспособился и освоил собственную технику альпинизма уступами. Однако, после каждого крутого подъема мне приходилось подолгу отдыхать лежа на снегу. Я все чаще стал посматривать вниз и прикидывать пройденное расстояние. По моим подсчетам, позади осталось чуть более километра подъема и, глядя наверх, я все очевиднее понимал, что слишком далек от цели и могу не успеть.
Солнце уже давно скрылось за соседнюю вершину, а я все полз, подгоняемый страхом и злобой на себя. Я чувствовал, что просто физически не смогу добраться до наступления ночи к вершине и начал внутренне готовиться к тому, что придется спать на снегу. Я понимал, что, если даже и начну сейчас кричать о помощи, то меня просто никто не услышит. Тем более что на всю округу не было видно ни одного живого человека. Мысли же о том, чтобы спуститься вниз, а завтра, более тщательно подготовившись, начать подъем снова, были попросту утопичны. У меня уже ни на что не оставалось сил.
Полежав немного, я почувствовал, что спина на куртке тоже промокла. После заката значительно похолодало, и пронырливый колючий ветер залезал в самые потайные места на моем теле. Тогда, я решил устроить себе берлогу и переждать до утра. Наломав веток с ближайшей ели, я выбрал, укрытое деревьями, место и вытоптал на нем ночлежку. Укрыв дно воронки ветками, я лег.
Небо стремительно потемнело, и горы погрузились в наступившую ночь. Ощущая голод, я, поддавшись слабости, доел оставшееся печенье и выпил полбутылки холодной воды.
Одежда вымокла. Я замерзал. Поднявшись и наломав еще веток, я накрылся ими сверху, создав своеобразный шалаш. Вроде бы стало теплее.
Нужно было заснуть, но тщетно. Ничего не получалось. Полагая, что на горе могут водиться звери, я побаивался – как бы они не обнаружили меня. Но больше всего я боялся, что непредвиденная задержка может обернуться чем-то худым и возможно что-то будет безвозвратно упущено. Лежа и размышляя с закрытыми глазами, я проигрывал в голове возможные варианты, и тут сверху налетела ОНА…
Я до сих пор не уверен, что правильно истолковал происшедшее тогда, но это был, безусловно, очередной знак.
Дремота все же постепенно начала овладевать мной. Я постепенно погружался в пучины сна, когда, вдруг, тело обожгла волна горячего воздуха. Распахнув глаза, я застыл. Возникло ощущение, что надо мной медленно проплывало спустившееся ради этого солнце. Вокруг моментально растаял снег, а, укрывавшие меня еловые ветки запарили и затем начали дымиться. Я застонал от боли, вызванной обжигающей волной, которая прокатывалась по всему телу. И тут со всей окрестности раздался протяжный вздох: - А-а-а-а-х-х-х.
Я зажмурился от страха. Голос принадлежал ЕЙ. Этот, гремящий по округе, звук был одновременно и вздохом какой-то глубокой печали и еле сдерживаемой ярости его владелицы. Прошло еще мгновение и горячее дыхание исчезло вслед за хозяйкой, а ко мне, лежащему в луже воды, еще не скоро вернулась способность двигаться.
Стуча зубами, теперь совершенно промокший, я, медленно приподнявшись, сел. У меня не было с собой зеркала, чтобы заметить это, но вне всяческих сомнений я поседел и состарился. Одежда в местах складок расплавилась, и для того, чтобы приподнять руки, пришлось отрывать прилипшие рукава от боков куртки. Синтипон в подкладке куртки и штанов также расплавился и теперь я оказался фактически раздетым. Проведя рукой по голове, я обнаружил, что волосы почти исчезли. Вместо роскошной шевелюры, остались жесткие кучерявые волоски, часть из которых осыпалась у моих ног после прикосновения. Какой-то намек на усы еще сохранился, а, отросшая за несколько дней, щетина была удалена с мастерством искусного брадобрея.
Я рассмеялся над собой во весь голос. Стоял один, среди деревьев на склоне огромной горы и громогласно хохотал.
Я не мог остановиться, покуда живот не свело судорогой, и тогда упал на спину. Прошло еще несколько минут и, совершенно обессиленный, я заснул.
Удалось проспать около пяти часов. Я проснулся от того, что промерз до костей. Мокрая одежда за ночь покрылась инеем и при движении захрустела. Медленно приходя в себя после непродолжительного сна, я в полной мере ощутил свое разбитое состояние. Горло болело от воспалившихся фолликул. Гланды раздуло и с трудом удалось глотнуть воды из бутылки. Голова кружилась и заметно поташнивало. Однако времени на то, чтобы валяться на месте и жалеть себя не было. С трудом встав, я продолжил свой подъем, надеясь на то, что солнце немного отогреет меня.
С каждым шагом осваиваясь со своим нынешним состоянием, я начал все быстрее поднимался наверх. У меня была фора во времени, и оставался реальный шанс успеть за день добраться до вершины. Неизбежным препятствием на пути стали частые остановки, но, тем не менее, я упорно двигался вперед.
Не раз мне приходилось огибать трудные участки стороной, чтобы потом опять вернуться на выбранную прямую. Несколько раз я падал, срываясь с ненадежных уступов, но, к счастью, всегда находил в себе силы подняться.
Болезнь притупила голод, и все же иногда я отрывал еловые веточки и грыз их. Просто, чтобы держаться в тонусе и напоминать себе же, что я еще человек.
Вода давно кончилась, но кругом было полно чистого снега. С болезненным отвращением я набивал им рот, дожидался пока он растает и гасил жажду.
После полудня состояние здоровья ухудшилось и у меня несколько раз жутко скручивало живот. Голова кружилась почти постоянно уже непонятно от чего – высотного давления, либо слабости. Сделав за час два больших привала, я просто лежал на спине и ел в больших количествах снег.
Наконец, к восьми вечера, я добрался до предпоследней площадки на самой верхушке горы.
Улыбаясь, я шептал под нос слова похвалы, предназначенные самому себе. Я смотрел вниз на целый мир под собой, и пока еще не был готов прощаться с ним. Затем мне понадобился почти час для того, чтобы забраться на последнюю площадку. И вот на ней я и лежу сейчас, развлекаясь воспоминаниями…
15.
Когда, несколько часов назад, я заполз на этот пятачок под открытым небом, то сразу понял, что прибыл в место назначения. Слишком многое было тому свидетельством. Я не мог ошибиться, ведь самому небу было понятно, что цену, заплаченную мною за этот визит, ни у кого не повернется язык назвать льготной. Все было закономерно: я получил пригласительный билет и не спутал адреса.
Место свидания было воистину удивительным. В течение двух дней я встречал на своем пути только дикую, нетронутую человеком, природу. Но тут, в самом отдаленном от людских глаз, месте мне довелось увидеть то, чего здесь никак не должно было быть.
На небольшой площадке, размером четыре на четыре метра, по бокам намело аккуратные сугробы, а по центру сверкал пятачок из чистейшего льда. В сугробах не было ничего необычного, но лед. Идеальный круг льда метром в диаметре. Ровные края и отсутствие на поверхности снега, веток, или чего бы то ни было еще, завораживало.
Я откинулся на спину и лежал, отдыхая в ожидании команды свыше. К тому времени меня уже мучил весьма болезненный кашель и я, то и дело, надрываясь, заходился в нем, сплевывая розовые сгустки слизи. Поднялся ветер. Пора. Превозмогая ноющую боль в теле, я медленно пополз к ледяному пятачку.
Привстав на колени, я посмотрел на круг сверху. От открывшегося зрелища, в тот же момент, голову прострелила нечеловеческая боль. Мозги будто попали в страшные тиски. Мгновенно на глазах выступили слезы, а из носа брызнула кровь. На спину вдруг навалилось нечто и я, вовремя среагировав, расставил руки и уперся в края круга. Я свешивался над ним и еле сдерживал все увеличивающееся давление на мое тело. Будто сам круг затягивал меня вовнутрь.
- Н-н-н-е-е-е-т! – я захрипел, сопротивляясь из последних сил. – Не на-а-а-д-о-о-о! П-п-о-ж-ж-а-а-л-л-уйста!
Я чувствовал, что еще немного и все для меня кончится в Этой жизни, но тут раздался хлопок и, с сопровождающим свистом, я получил сильнейший удар откуда-то снизу. Будто всей плоскостью, как столом – одновременно по моим голове и телу. Я успел почувствовать лишь, что подлетел вверх и упал на что-то мягкое, а потом потерял сознание.
Наверное, прошло больше часа, как я пришел в себя. Язык не ворочался, тело ломило, слева что-то покалывало, и очень трудно было дышать полной грудью. Скорее всего, у меня были сломаны ребра, а ноги не двигались из-за какого-то повреждения таза. Я лежал, раскинув руки в снегу, и постепенно ко мне возвращалась память.
Круг… Этот ледяной пятачок был зеркалом в наш мир. Когда я заглянул туда, то увидел землю с высоты нескольких сот метров над вершиной горы, на которой нахожусь. Из этого зеркала можно было видеть всю землю до линии горизонта. По всем законам природы это было невозможно, но факт оставался фактом – я видел полностью перевернутое отражение нашего мира в маленьком пятачке на вершине одной из высоких точек планеты.
Немногое удалось тогда рассмотреть, но изображение мира в зеркале было искажено. Вновь знакомое ощущение, что это была неправда…
Между тем, я допускаю, что никакого видения не было. Все эти мысли – лишь плод моего воображения и результат, быстро прогрессирующей, болезни. А отчего бы так не думать? Очевидно, что я болен. И довольно серьезно, судя по крови из горла. У меня и у здорового то галлюцинации невероятного масштаба. Что уж говорить о нынешних… Впрочем, а был ли я когда-нибудь здоров? И что такое здоровье? Да и есть ли я вообще в материи? Или весь я – это какой-то желеобразный мозг, порождающий все эти миры и мифы о себе в них, наслаивая один на другой и запутывая сам себя? Что это?!...
Вместо крика я захрипел: - Стоп! Хватит. Я схожу с ума…
Остановив отвратительный внутренний диалог, я повернул голову в сторону.
Вот он этот круг. Все так и было. Сейчас есть только один путь проверить правдивость увиденного – пойти и взглянуть на него опять. Но я не могу больше двигать своим телом и вряд ли смогу когда-нибудь это сделать вновь. А если бы и смог, признался себе, ни за какие блага никогда не подошел бы к тому месту снова. Я жду только одного – появления ЕЕ, а после этого готов умереть. Теперь готов.
16.
Как же холодно! Дышать становится все труднее и теперь, когда я уже покончил с воспоминаниями, не чувствую облегчения. Исповедовался ли я или тешил себя калейдоскопом прошлого? Не было ответа. Облегчения не наступило. Если бы у меня была уверенность, что я мог прожить жизнь по-другому, я бы тотчас повинился перед всеми обиженными мною. И попросил бы Господа дать мне возможность начать с чистого листа. Что мне это пресловутый «мой дар», благодаря которому я ощущал себя каким-то особенным? Повернуть бы все вспять и поменяться своей «особенной» судьбой с Нормальной обывательской жизнью! И тогда вдруг… Но я не верю ни в себя, ни себе. Никакого выбора не было и нет. Хочется только одного, чтобы все это поскорее закончилось.
Вся моя жизнь напоминает мне сейчас одну большую игру – игру с самим собой. Затейливую и увлекательную игру разума. Но очки в этой игре я набирал, забирая их у самого же себя. Перекладывая из одного места в другое. Все забитые мною мячи залетали в одни мои же ворота. Реальному миру в этой игре отводилось совсем малое место.
Совсем скоро наступит мой конец. Мне кажется, к этому я был готов всю жизнь и уже не боюсь смерти. Она как подпись в документе. Без нее он недействителен. Люди сами так рассудили – коли человек не умер, значит он и не жил…
И все же, напоследок, думаю о том, что ничто не имеет смысла вне людей. Всю свою жизнь я избегал их, но по-настоящему был счастлив лишь в краткие моменты общения. Если бы у меня был хоть один, пусть самый ущербный, но настоящий РЕАЛЬНЫЙ друг, думаю, что я был бы лучше. Жаль, что этого не случилось. Искренне жаль…
Чуть сильнее подул ветер. Хорошо, что еще могу различать свои ощущения. Это напоминает мне о том, что я существую. Уверен – ОНА не позволит мне умереть раньше срока. Я как отложенная на время вещь. Но ОНА то знает, что вещь скоропортящаяся и наверняка уже спешит сюда.
Наконец, раздалось: - А-а-а-а-а.
ЕЕ дыхание! ОНА здесь! ОНА идет за мной! Если бы я мог двигаться, то, наверное, запрыгал бы от радости. Горячий воздух приближается. Хорошо. Пора отогреть ледяные кости. Я чувствую, что улыбаюсь во весь рот – это похоже на какое-то безумие.
Обжигающая волна, как и в прошлый раз, накрыла меня с головой и начала распекать тело. К промерзшему телу медленно подбиралось чувство жара. Руки и ноги стали оттаивать, протыкая мозг сводящей с ума болью. Анестезия мерзлоты отступала. Но способность двигаться не возвращалась. Стало намного хуже, поскольку теперь я почувствовал, пожалуй, весь спектр болезненных ощущений.
Волны накатывали на меня все ниже и ниже. Хочется закрыть глаза, но я не могу этого сделать.
- Смотри на меня, – ОНА заговорила.
Я пытаюсь смотреть наверх, но ничего не вижу. Тогда поворачиваю голову к кругу и… Да, это ОНА!
Женщина стоит над кругом, в полуметре над землей. Вокруг ЕЕ тела обмотан десяток метров небесно-голубой ткани, покрывающей все, включая и лицо. ОНА, словно мумия, повисла передо мной, и только края ткани чуть трепещутся вокруг волнами от исходящего во все стороны горячего воздуха.
- У тебя не было выбора, – ОНА говорила спокойным и властным голосом, без всякого намека на эмоции. Язык не был ни русским, ни каким-либо еще известным людям языком, но, между тем, несомненно, понятным всем.
- Я хотел сюда прийти.
- Я знаю… Знаю все о твоих мыслях и сущности. Ты был ошибкой. Так и не родившись «Проводником», ты приобрел малую часть его данных. А затем сам выбрал мой путь. Пришлось дать тебе возможность жить моим миром. Всем миром. Но ты не знал края… Теперь пришла пора вмешаться. И стереть тебя отсюда.
- Но почему так вышло все?
- Ты еще глупее, чем кажешься. Неужели ты не понимаешь, что узнал слишком много и делаешь то, на что не имеешь ни права, ни знания? Ты сам вторгся сюда, – ОНА совсем чуть-чуть поднялась над землей, и обжигающие волны воздуха пошли более быстрыми толчками. Я испугался.
- Не хочу обижать тебя, но не могла бы ты объяснить, что это значит - ТВОЙ МИР?
- Ты смеешься надо мной…
- Нет! Прошу тебя! Я не смеюсь. Я, правда, не знаю, о чем ты говоришь.
- Ты видел зеркало. Ты должен знать, что от созданного материального мира вы живете и питаете иной мир своими мыслями. Он питает ваш. И еще сотни миров существуют также, один в другом. Все, как вы привыкли их звать, материальные. Но материя миров других не подвластна подобным тебе. Однако ты, как и многие, любишь уходить от своей реальности. И благодаря допущенной ошибке можешь это делать. Можешь не так много, но и не мало… Ты называешь это воображением, недоумок, но неужели до тебя не дошло, что мир твоего, так называемого, воображения существует вечно? Задолго до появления такого ничтожного создания как ты! Что ты можешь вообразить без меня? Вы, люди, говорите, что мечтаете и умеете это делать, но кто из вас смог хоть раз перенести мечты в реальность вашего материального? Что бы вы делали, если бы Я ушла хотя бы на миг? – ОНА начинала злиться и я, если бы смог, обязательно обмочился бы от страха.
- Ты говоришь о том, что мечты живут своей жизнью?
- Мечты и тщетные фантазии, как твои, так и живущих рядом с тобой, материальны. И многие ни здесь, ни в вашем мире. Все ваши фантазии – это готовые формы. Но где то, где вам не достать. Я пускаю туда лишь ваш разум.
- Тогда и Сальвадор Дали и Кандинский и прочие…
- Ты верно мыслишь.
- Это невозможно представить!
- Не веришь? – земля подо мной задрожала. Стало жутко страшно.
- Не сердись, прошу! Ты же видишь, как я слеп! – я заорал, пытаясь перекричать набирающий обороты шум вибрации.
- Ты был умен в каждую минуту своих дурацких игр! Неужели ты думаешь, что в силах создать хоть что-то своим жалким разумом? Откройся для вечного, ты видел мой круг и видел достаточно. Если ты не родился «Проводником», то я тебя сделаю таким!
- Хорошо! Хорошо! Как скажешь! – я закрыл глаза и ждал, что сейчас сгорю заживо, но ОНА, напротив, стала успокаиваться, и воздух остыл.
- Я расскажу тебе о себе… Ты видел мой мир, и ты видел, что он существует, многократно меняясь каждое мгновение. Он создан всеми вами. В этом мире, либо в ином. Вы воспринимаете материю, в которой живете, и относите ее своим разумом в сферу, неподвластную большинству. Вы думаете о реальном, но в мыслях проживаете в моем мире. Он, как ты заметил, зеркало материи и это зеркало искажено вашим разумом. На этом пласте так, на другом иначе… Здесь есть те же предметы и люди, какими вы их сюда приносите… Вы населяете мой мир, а я храню его. Мне было даровано рождение с момента появления первой мысли, первой галлюцинации сознания. Ты говоришь, что делаешь это сам, я отвергаю это… Я делаю все! Я резвлюсь с вами и играю. Подумай про сны, когда путешествие людского разума в моем мире становиться неизбежным.
- Я один из многих, кто часто путешествует по твоему миру?
- Ты особенный и поэтому ты здесь. Ты смог жить в любом из моих или общих, как тебе больше нравится, миров как в материи. Твоя сущность способна воспринимать реальность моего мира и поэтому я не понимаю, почему ты задаешь глупые вопросы. Я выделила тебя сразу и с момента первого вторжения следила. Иногда меня забавляли твои игры, иногда я злилась и хотела прихлопнуть тебя. Однако таких как ты единицы. Ты не «Проводник», но станешь им помогать.
- «Проводник». Ты не первый раз упоминаешь.
- Те, кто проводит умерших к началу и выводят новых в миры. Думаешь, родители показывают новорожденному приобретенный мир? Но всему свое время…
- Ты говоришь, что хранишь сферу мыслей людей, но как ты можешь убить физическое тело?
ОНА рассмеялась: – Глупец. Я могу делать с людьми все, что захочу. Часто я оставляю их мысли у себя, а вы так наивно насмехаетесь над несчастными, называя избранных «безумными»… Никто не знает, когда мне вдруг вздумается лишить мыслей очередного. Я могу убить разум, и тогда вас находят с остановившимся сердцем. Все это просто моя жизнь, как и ваши несчастные поступки, мои имеют право на существование.
- Значит ты за меня все решила?
- Да. Ты сделаешь все, о чем я тебя попрошу, и, поверь, у тебя нет выбора. Я заберу тебя к себе.
- Тогда что осталось? Как мне умереть? – я облизал губы.
- Просто скажи об этом. Скажи сам.
- Я… Это страшно… Я хочу… Я готов уйти.
- Да будет так, – прошептала ОНА.
Потом раздался свист, жжение в голове, сноп взорвавшихся искр в глазах и … ВСЁ.
ЭПИЛОГ
Выдержка из полицейской сводки города … X:
Утром «…» января …. года, Элеонорой Драгес, консьержкой, был обнаружен труп мужчины на полу номера отеля «Days Inn».
Из показаний сеньоры Драгес: «… на стук в дверь номера никто не ответил и, выполняя свою работу, я зашла вовнутрь. Сперва я не заметила чего-то особенного и привычно прошла в комнату. Поставила пылесос.
Осмотревшись, я увидела на полу молодого мужчину, одетого в уличный спортивный костюм. Он лежал на спине. Рядом валялась полупустая упаковка транквилизаторов. Я уже говорила, никакого беспорядка не было, только закрытый рюкзак на кровати. Я испугалась, но подошла к нему и обнаружила, что мужчина мертв …»
В ходе следственных мероприятий было установлено, что умерший являлся гражданином России - Алексеем Матвеевым, тридцати трех лет от роду.
Насильственных причин смерти не обнаружено.
Случай квалифицирован как несчастный.
Повесть. Игра в свои ворота. 1999 г
© Copyright: Роман Медведев Ян, 2014
Свидетельство о публикации №214011301468
Свидетельство о публикации №214011301468
Рецензии