Рассказ. Расплата. 2003 г

Вы сталкивались с предательством? «- Ну конечно, приходилось! Что за вопрос?!» - всякий ответит. Разумеется, любой из вас решительно кивнет головой в придачу, соглашаясь. И я приму это на веру, ведь и сам не стал исключением. Причем самым что ни на есть первым действующим лицом.
Но при этом добавлю, что предательство предательству все же рознь. Что там о нем говорят?
Большинство, знаете ли, с охотой самодовольно изрекают, что знакомы с ним не понаслышке. Испытавши, между прочим, некогда лишь легкие последствия разногласий с сослуживцами – с кем не бывает из-за ляпа в курилке, например. Только ввернешь: - а ведь, мол, я знаю почему у этой… Глядь, а она тут как тут за углом. Ну и конечно конфуз. Предательство? Можно и так назвать. Или вот с партнером по постели. Поклянешься в вечности под хмельком, а потом отдувайся за невинный секс с бывшей одноклассницей! И ведь не докажешь уже, что той еще в школьные годы обещал!
В результате: максимум пара синяков, ну для особо восприимчивых валидол под язык. Чепуха! Иные и вовсе станут рассуждать о столь сложной теме, лишь гипотетически представляя себе реалии предательства и, пригрезившихся им его последствий. И лишь настоящие жертвы, к коим причисляю и предателей, предпочтут помолчать. Как же я их понимаю… Знаю, что эти естествоиспытатели до сих пор помнят, как гложет кости ощетинившаяся совесть и растекается в глазах стыд. Да помимо того, многим из них достались и другие трофеи телесного характера. Как от такого избавишься? Сколькими годами, месяцами, днями меряется период искупления? Да и наступает ли он вовсе?!
Об этом не принято говорить. Некоторой натуре бывает и свойственно пустить, так сказать, голубка по миру. Взять да и открыться одному. А там, как водится, и весь свет уж в курсе. Но это на их совести. Хочется – делается. Однако ж, в большинстве своем, мы не делимся в компании на кухне праздной новостью о собственном грехе. Не способствует аппетиту.
И все же я расскажу о нем. Своем собственном предательстве. Дабы облегчить душу, а, глядишь, кому-то и впрок. Впрочем, я затянул с прелюдией…

*

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, папа подарил щенка эрдельтерьера. Мальчика. Для тех, кто не знает – это такая забавная кучерявая порода, к которой причисляется пес Рэсси из культового фильма про Электроника. Если кто не знает, кто такой Электроник – можете опустить вступительную часть. Там про детство, которого у вас, похоже, не было.
Я безмерно обрадовался презенту родителя и сдавил в объятиях щуплое тельце малыша. Такого славного и беззащитного. К тому же еще и с мокрым носом.
Помню, что великодушно дал щенку целых полдня на адаптацию в своей квартире и лишь затем решил выяснить, каковы технические характеристики моего подарка.
Тогда я был еще ребенком. Прекрасная, как ее еще кощунственно называют, «голубая пора». Если кто-то скажет, что в четырнадцать лет мальчик уже не ребенок, то пусть первый кинет в меня чем-нибудь. Полегче. Один раз.
Итак, я был ребенком, а посему редко соизмерял поступки с последствиями. Я устроил щенку испытание, некий тест-драйв на выживаемость. В следующем порядке: 1). Поднял за ногу и швырнул на стену. Щенок выставил блок лапами и приземлился на ковер. 2) Скрутил шарфом две его задние ноги и положил в метре колбасу. Щенок по-пластунски овладел калориями. 3) Затеял с собачкой борьбу на диване. Щенок долго сражался, в результате чего оставил мне на память следы когтей на щеке.
И вот, когда я взял паузу и размышлял о новых испытаниях для животного, мой новый друг неожиданно сорвался с коврика в прихожей и, оскалив зубы, обматерил меня по-собачьи и, сверкнув напоследок яростными глазами, гордо отправился восвояси. После этого я понял, что с тестом мы закончили.
По правилам собаководов щенков принято называть в соответствии с именами родителей. Я об этом тогда не знал. Впрочем, если б и знал – пошли эти правила! Своего я нарек «Заремба». Так звали одного из моих резиновых индейцев, подаренных ранее папой. К слову, как вы видите, папа мне часто делал подарки. Целых два раза в год: 23-го февраля и в день рождения. Не многим так везет с родителями…
Отряд индейцев был замечателен. Они принимали активнейшее участие во всех битвах игрушек, разворачивающихся на ландшафте квартиры. Да еще каких! Визг раненых стоял на весь дом. Индеец Заремба в сражениях был особенно ретив, неуступчив и кровожаден. Настоящее животное. Мой герой. Вот почему пес, после недолгого знакомства с ним, был наречен его именем.
Обозвав щенка, я услышал от школьного приятеля Виктора: «- Круто ты его заделал!» Тогда я с ним согласился, испытав приступ непонятной гордости. Теперь бы поспорил насчет того, кто кого.

*

Я взрослел, и щенок подрастал вместе со мной. Я овладел наукой понимания инстинктов животных. Научился чувствовать желания своего друга. Полюбил его всей душой и редко когда расставался с ним. Когда тот был щенком, я брал его в свою постель, а лишь пес подрос – постелил у подножья коврик, чтобы Заремба всегда мог забраться ко мне, если то взбредет в его собачью голову.
Увлечения менялись стремительно, сообразно смене окружения, но всегда рядом был Заремба. Мы гуляли с ним вечерами в компании моих приятелей, ездили в город, навещали знакомых. Пес был моей тенью, моим самым преданным товарищем и задушевным собеседником, потому что только ему я мог открыть то, что затаилось в неизведанном, именуемом душой. И никто не убедит меня, что Заремба не понимал речи своего друга. Он все чувствовал, и сам говорил со мной. Не с каким-то там «хозяином», а членом своей собачьей семьи. «-Мы с тобой одной крови! Я и ты!» – говорил ему я и чуть ли не верил в это.
Я ничем не отличался от своих сверстников ни в развитии, ни в поступках, если, конечно, не брать в расчет мою страсть к Зарембе. Пожалуй только, у меня не было девушки. Нужна ли она была? Наверное, да. Возможно, даже точно, да, поскольку ежевечерне я крутился в постели и думал об этом, стыдливо почесывая бедра. Однако всегда забывал утром. Посему до злосчастного момента я и не акцентировался на девичьих ножках.
И вообще, уверен, Заремба вполне мог бы быть моей девушкой, не будь мораль общества так щепетильна к половым отношениям между животным и человеком. Он отвечал всем моим требованиям. И, в конце концов, называют же собак друзьями.
Так вот идиллия и продолжалась. Я перешагнул двадцатилетний рубеж. А затем еще трижды получал папины подарки под глупый мотив «Хэппи бёрздей ту ю». Заремба дорос до зрелого собачьего возраста, научился громко сопеть и показушно фыркать. И вот тогда…

*

Я повстречал ее. Стоял в очереди за карамелью «дюшес», когда она, чавкая жвачкой, пристроилась сзади. Я скосил глаза, уловил силуэт в кожаной проклепанной куртке и отвернулся. Понял, что хочу еще раз посмотреть и развернулся анфас, нагло уставившись на девушку.
- Чё?! – молниеносно отреагировала крашенная брюнетка, подперев ладонью роскошное бедро и, не отводя взгляда, встретившая мой маневр.
- Вы красавица, - я продолжал изучать похабно разодетую девицу с макияжем, подобным защитной маске американских десантников.
- Отвали! – она чавкнула в лицо.
- Подумаю, – я отвернулся и вовремя протянул заждавшейся продавщице деньги. Затем, не спеша, вскрыл пакет с конфетами и сунул сразу две за обе щеки.
Девушка за мной следом вальяжно завалилась локтем на прилавок и запросила бутылку пива. Я ждал, что она откроет ее зубами, чтоб уж по всем правилам, но та воспользовалась брелком-открывашкой на поясе.
Молодая особа опрокинула бутылку и, набрав полный рот пены, вопросительно уставилась на меня.
- Вы красавица! – теперь я уже не теоретизировал, а утверждал это.
Девушка медленно проглотила пиво, провела ладонью по длинной челке и нежно пропела: - Обломись, пацан!
Я вдруг подумал: «А может это любовь?»
Наяда, шумно всасывая пиво из горлышка, прошествовала мимо. Я энергично жевал карамель и неотступно следовал взглядом за соблазнительными очертаниями под узкой юбкой. Расстояние между нами неутешительно увеличивалось, когда я, неожиданно для себя, сорвался и, догнав в пять прыжков девушку, схватил ее за запястье и дернул к себе: - Мы должны видеться! Сегодня же у детского сада в восемь вечера. Я пылаю.
- Это что за хрень?! – девица оторопела.
  - Я вас увидел, и в тот час влюбился по уши за раз! – я предательски заговорил стихами, сам того не желая. Всему виной был папа, одаривший меня помимо предметов обихода, еще и манерой выражаться, с которой, видимо, придется мучиться весь отпущенный век. Во всех ситуациях было так, даже когда куда сподручней оперировать просторечиями на «х», я не мог избавиться от высокого слога. В уме: «-пошел на «х», а с языка: «-уж будь любезен отвяжись».
Девушка хлебнула из бутылки, вздрогнула от газов в кишечнике и вновь разразилась вопросом: - Что ты мелешь?
- Люблю. Встречаться вас зову.
- Ты не болеешь?
- Нам надо это сделать. Окажите одолжение, в восемь у детского сада… - я отвернулся и зашагал к дому, затем остановился и твердо добавил: - Я куплю вам пива.
Больше я не оборачивался.
Ощущая, что дело мое правое и уверенный в том, что свидание непременно состоится, я прилег поспать, дабы к вечеру восстановить энергетическое поле. За полчаса до выхода принял душ, надел свежие носки и, естественно, причесал Зарембу. Само собой разумеющимся было, что он пойдет со мной.
Ровно в восемь я и мой пес степенно сидели перед детским садом. Я, не мигая, смотрел на тропинку и гладил Зарембу по голове.
Семнадцать минут девятого на тропинке показалась девушка в проклепанной кожаной куртке. Я поднялся со скамейки и молча протянул ей вспотевшую бутылку пива.
Девушка открыла ее брелоком, вытерла горлышко и залпом осушила на треть.
- Обычно я не опаздываю, но ты особый случай, - она подмигнула мне.
- Как вас величать?
- Алена Викторовна.
- Наши папы тезки.
- Мне плевать.
- Моего друга зовут Заремба.
Девушка громогласно захохотала: - Тоже станет меня любить?
- Если на то будет его воля…
- Вот ты… чудило!… Сколько пива взял?
- Семь бутылок.
- Нормально. Сядем?
Я кивнул, и мы сели рядом.
Прошло полчаса, и я уже обнимал ее, скрипя пальцами по толстой коже куртки. Разговор между нами состоялся цельный и, можно сказать, увлекательный. Я узнал, что Алена Викторовна окончила техникум и ныне трудится в частной хлебопекарне. Помимо хлебобулочных изделий, ее прельщали творчество рок-группы «Ария» и пешие ночные прогулки по Москве. Ее увлечения не противоречили мои принципам.
Около двенадцати я первый раз в жизни поцеловался с девушкой, когда расставался у порога дома с Аленой Викторовной. И не забыл после того назначить ей новое свидание.
Мы стали встречаться часто. Почти ежедневно. Зарембе почему-то не нравилась Алена Викторовна. Он взял за правило облаивать ее при встрече и однажды чуть было не прикусил за лодыжку. Меня это расстраивало. Не хотелось мириться с таким отношением друга.
Да, она не была идеалом. Быть может, напрасно всякий раз после третьей выпитой бутылки пива использовала в разговоре матерные слова. Быть может, не столь близко была знакома с душевой, судя по характерным запахам. Но все ж меня притягивало к ней так, как прыщавого юнца манит окно квартиры, в котором каждый вечер перед сном надевает пижаму одноклассница.
В итоге я вынужден был при всякой встрече выбирать между правилом «не расставаться с Зарембой никогда» и похотливым желанием увидеться с Аленой Викторовной. Она со своей стороны тоже поставила мне условие – чтобы собаки рядом не было!
Можно ли было, друзья мои, в такой ситуации найти достойный компромисс? Мои чувства к Алене Викторовне усиливались с ужасающей прогрессией с каждой встречей. Это была не страсть (слишком благородное определение). Это были похоть и вожделение, сопровождаемые извращенными фантазиями. Непрекращающаяся жажда!

*

Отныне в наших отношениях с Зарембой что-то безнадежно разладилось. С каждым днем мы катастрофически отдалялись друг от друга. Стало очевидно, что я потерял доверие в его глазах.
Мой друг печально скулил по ночам. Уже не забирался ко мне в постель. Сначала удрученно, а затем с каждым разом все более злобно, он посматривал на меня, когда я завязывал шнурки на ботинках.
Я пытался исправить ситуацию. Стал кормить его исключительно собачьими деликатесами, нередко брал с собой на работу, чем доводил до бешенства своего начальника, читал ему свежие газеты. Казалось бы, старался всеми способами компенсировать вечера разлуки и давал понять, что он по-прежнему мой единственный и самый любимый друг. Но Заремба чуял ложь, лучше всех тех, кого я встречал на своем пути. Да и, согласитесь, вопрос у нас был слишком уж принципиальным. Здесь была ревность, а в ревности мы редко способны трезво оценивать происходящее.
За бездеятельными страданиями всегда следует развязка. У нас ключевым стал момент моего отъезда…

*

В один из вечеров Алена Викторовна, проглотив очередную порцию пива, безжалостно сообщила мне, что уезжает на месяц по обмену опытом куда-то под город Дмитров на другую хлебопекарню.
- … я отработаю и вернусь! – обнадежила она.
- Не покидай меня! – я был в отчаянии.
- Будь мужчиной. Это работа.
- Отдай им выкуп. Останься!
- Черта с два! Я дала слово.
- Позволь следовать за тобой! Мое сердце не выдержит разлуки! – я схватил ее за плечи и слегка придушил в объятиях.
Алена Викторовна с третьей попытки вырвалась и стала жадно хватать ртом воздух: - Сумасшедший! Убьешь же!
- Убью и тебя и себя.
Она надолго замолчала, прикончив за этот срок две бутылки. Тишину ее раздумий нарушали лишь плеск пива в стекле, отрыжка и трели сверчков.
Снижаясь над районом, прогудел самолет.
Алена Викторовна взяла слово: - Нас поселят в общагу. Места будет мало, но, думаю, на полу будет. Позвоню на третий день – тогда и приедешь.
- Любовь моя! – Я упал к ней в ноги и уткнулся носом в промежность.
- Подбери сопли… Привыкла я к тебе. – Она пошлепала мой затылок.
На том мы и порешили.
На третий день в квартире раздался телефонный звонок. К тому времени я собрал вещи и сидел с утра на чемоданах. Рядом разлегся Заремба, не моргая глядевший мне в лицо.
Алена Викторовна надиктовала адрес и шепнула с ума сводящее: «Жду». Я запрыгал от радости. Пронесся вихрем по дому, в поисках сам не зная чего. Так просто, контрольный забег перед стартом. Схватил сумки, сунул в зубы документы и вылетел из квартиры. (Теперь-то я точно знаю, что забыл закрыть дверь. Тогда я не придал этому значения. А зря).
Спустившись по лестнице и выбежав из дверей подъезда, я сообразил, что не попрощался с Зарембой. Надо было бы вернуться, но это означало, что между нашей встречей с Аленой Викторовной встанут еще несколько минут. Короткий выбор был не в пользу друга.
Я распахнул дверцы автомобиля, кинул внутрь вещи и сел за руль. Да. Забыл сказать: к тому времени у меня уже была собственная машина. По паспорту: шестнадцатилетняя классика Жигулей, а по внешнему виду: гибрид всех моделей фиатовского семейства. Но, к счастью, это творение рук автослесарей ездило и даже тормозило в нужные моменты.
Я вжал в пол акселератор и помчался к пивному дыханию своей пассии. По-моему, в тот момент когда машина покидала двор, в заднем зеркале мелькнул силуэт Зарембы, вышедшего из двери подъезда. Но к черту все! Любовь вела меня только вперед.

*

Дорога оказалась долгой. Машина хоть и ездила, но, увы, очень медленно. Только я разгонялся, как приходилось тормозить на светофорах и вновь начинать все сначала. Я не курил, а посему снимать стресс предпочел, щелкая жаренными семечками и сплевывая очистки себе под ноги.
Спустя час я всего лишь выехал на Дмитровское шоссе. Солнце нещадно палило через стекло. Я весь вспотел и тогда сделал первую остановку у обочины, чтобы постоять и проветриться.
Прошло несколько минут. Двигатель Жигулей чуть-чуть остыл, спина обсохла, и я вновь сел за руль. И снова в зубах затрещали семечки подсолнуха.
За окном автомобиля проносились березы и скрывающиеся за ними деревянные домишки. Трассу то и дело пересекали по воздуху птички. Одна из них какнула на стекло машины, оставив на нем роскошный бело-желтый ляп сюрреализма. В дороге не было скучно.
Серое полотно асфальта шумело под колесами авто. Где-то впереди уже был Дмитров, судя по оставшемуся позади указателю. Я бы так и добрался без лишней остановки до вожделенной талии Алены Викторовны, но проклятые семечки сыграли со мной дурную шутку. В животе начало что-то клокотать и болезненно потягивать в районе заднего прохода. Терпеть это не представлялось возможным. Очевидно стало, что назрела необходимость опорожнить кишечник. Я скинул скорость и стал ждать подходящей поросли для остановки. 
Наконец впереди показались густые насаждения. Я съехал с шоссе и затормозил на придорожном гравии. Осторожно, чтобы не разболтать, вылез с сиденья и медленно поковылял к деревьям. Плотно сжав по возможности ягодицы, гусиным шагом я стал пробираться подальше в чащу. А в нос бил одурманивающий запах разогретого солнцем леса.
Метрах в пяти показалась удобная площадка для неприличного акта, которым я был намерен осквернить великолепие природы. Я обернулся и убедился в том, что дорога давно скрылась из поля зрения за деревьями. Вздох облегчения раздался из груди.
Я подошел к пятачку, примерился, определился с бумагой, которую должны были заменить широкие листья липы, и начал приготовления. Расправил плотный ремень на джинсах. Легким движением вниз заставил спеть короткую песню металлическую молнию. Запустил большие пальцы ладоней на пояс штанов и трусов и начал аккуратно стягивать их вместе вниз.
Я медленно сопроводил руками исподнее до коленей и потом позволил ему свободно упасть на зеленую травку у ног. Где-то над головой пропела птичка. Что-то прошуршало за спиной. Чужая обитель благословляла нежданного гостя. Я склонился как пловец перед стартом и…
Однозначно уловил знакомое дыхание сзади! Заремба?! Глаза вылезли на лоб. Не может быть? Оставаясь в согнутом положении, я повернул голову, и тут правую ягодицу пронзила нечеловеческая боль! Я закричал во весь голос и все равно не смог заглушить треск мяса, с которым кусок моей задницы отделялся от тела. Боже, как больно!
Я схватился руками за чресла и с ужасом обнаружил, что не достает доброй четверти правого полушария. Я снова закричал: - Господи, отчего так?
И тут не спеша, даже вальяжно, перед моими глазами появился друг Заремба. На его морде блестела свежая кровь. Моя кровь!
Пес смотрел на меня грустными глазами. Долго. В его взгляде я прочитал всю боль предательства, которую причинил верному товарищу собственной постыдной страстью к женщине. Променял своего любимого друга на девицу. Предал все самое святое, что ценят между собой мужчины. Я заплакал от отчаянья.
Заремба не сказал мне ничего. И не только потому, что его пасть была занята. Просто нечего было добавить к его поступку. Он пару раз перекатил языком во рту кусок задницы и затем осторожно положил его у моих ног. Почти не поврежденным. Потом пес кинул прощальный взгляд и медленно скрылся в кустах. Навсегда.
Да навсегда. Я это уже тогда понял. Если бы он разжевал мясо и съел, это означало бы, что у нас просто сильная ссора и, возможно, в будущем все наладится. Но по тому, как ушел Заремба, стало ясно – это конец!
Слезы жалости к себе застилали мое лицо. Но, как бы там ни было, жизнь должна была продолжаться. Я натянул штаны, поднял с земли кусок собственной жопы, отряхнул его от елочных иголок и бережно сунул в нагрудный карман. Насколько мог, согнувшись в три погибели от боли, я поспешил к машине.
Примоститься за рулем удалось, минуя кошмарные неудобства. Полубоком я разместился на сидение и, прикусывая губы, двинулся к городу.
К тому времени, когда я добрался до Дмитровской больницы, филейная часть тела полыхала адовым огнем. Я вывалился из машины наружу и, прыгая на левой ноге, ворвался к дежурному врачу. С криком: «- Помогите, моя жопа!», я вывалил на белые бумаги в приемной кусок задницы и стянул штаны. Врач с ответным криком вылетела из кабинета, прикрывая лицо руками. Из пожелтевшего от жирных отпечатков радиоприемника на стене лилась песня: - … сомненья прочь, уходит в ночь последний, отдельный наш десантный батальон …
Вскоре меня отвели в операционную, где сделали все возможное, чтобы поправить здоровье. Но это уже не так уж и относится к моей истории.
Скажу лишь, что откушенный Зарембой кусок задницы подпортился от прошедшего времени, или не знаю от чего там еще, и не пригодился. Мне залатали пробоину иными знакомыми медицине способами. Но, как вы понимаете, бесследно это не прошло.

*

Вот такую историю, друзья мои, я приготовил для вас. Предательство и его цена, измеряемая не только частью собственного тела. А ради чего?
Время показало, что с Аленой Викторовной у нас не заладилось. Да и остальное потом пошло наперекосяк. Но самое главное, я потерял верного друга. Поддавшись эмоциям, бросил его на произвол судьбы. Жестоко предав самое важное, что должен хранить настоящий мужчина.
Мне этот урок не прошел бесследно. Его я помню всегда, когда опускаюсь на стул, или когда надеваю плавки и слышу за спиной смех от того, что ветер гуляет у пустотах утерянной части задницы. И самое ужасное, что эта память на всю жизнь. 
Вряд ли теперь я кого-то еще предам. А вы?