Жизнь пернатого

      
посвящается Е. М.

      В далёких глухих и непроходимых джунглях жил был маленький страусёнок по имени Джасвиндер, что в переводе означает «удар молнии». Вылупился он из яйца перед самым сезоном дождей, и первые месяцы его жизни прошли в сырости и прохладе, поэтому к годовалому возрасту он, немного уступал своим собратьям ростом и силой. Его большие тёмные глаза смотрели на окружающий мир с любопытством и радостным ожиданием чего-то хорошего и важного. Пока что на картинке мира его было изображено не очень много.
     Ему нравились непохожие вещи: битва двух огромных буйволов и порхание бабочки-нимфалиды, пронзительные крики обезьян, висящих на своих длинных цепких хвостах высоко-высоко, в кронах джутовых и сандаловых деревьев и трубные голоса слонов, ночные ароматы больших тропических цветов и охота на антилоп страшных львиц. Чарующая и пугающая действительность дикого леса окружала Джасвиндера, который совсем ещё не понимал где он находится и что происходит вокруг него.
Он учился у своих сородичей тому, как должен вести себя страус: ел молодые побеги, цветы, ящериц, а один раз он случайно наткнулся на место кровавого пиршества леопардов, и все страусы полакомились мясом. В случае опасности он, как и все, стремглав бросался наутёк. Только гепарды могут сравниться со страусами по скорости, но они не могут бежать долго; длинные сильные ноги всегда спасали Джасвиндера и его собратьев от опасности.
      Другие маленькие страусята совсем не водили с ним дружбы и казались ему глупыми и неинтересными, какими-то «двухмерными». Непонятно откуда взявшаяся симпатия связывала его лишь с большим старым жирафом Аби, который всегда приветливо встречал немного странного и замкнутого Джасвиндера на залитой солнцем поляне и доставал ему с высоты вкусные плоды и цветы.
Его окружало великое множество птиц самого различного вида и характера. Большое недоумение если не досаду вызывало у него то, что при всём внешнем сходстве со своими пернатыми сородичами не мог летать. Он много раз пытался взлететь разными способами: и, разбежавшись издалека, и подпрыгивая с места, мощно толкаясь длинными ногами и часто взмахивая недоразвитыми когтистыми крыльями, но все его отчаянные попытки стать полноценной, как ему казалось, птицей так ни к чему и не привели. Смириться с этим было тяжело. Наконец, он понял, что покорить беспредельную синеву небес ему не удастся никогда.      
       У птиц тоже есть свои легенды и одна из них повествует о гордом и самоотверженном Джонатане, который жил на море и покинул родную стаю с тем, чтобы сделать свой полёт совершенным и познать выси, недоступные обычным птицам. Джасвиндер любил слушать о нём от пеликанов с озера неподалёку. Пример, показанный чайкой, казался ему правильным и достойным восхищения, тем сложнее было ему понять, что полёт не для него. Он с тоской смотрел, как парили в вышине орлы, высматривая добычу. Как стремительно бросались они вниз, увидев змею, и достигший совершенства героический Джонатан не выходил у него из головы.
     Наблюдая за грозными африканскими гарпиями-обезьяноедами, сравниться с которыми не могла ни одна другая птица он, заметил, что крайне редко удавалось им схватить мангуста. Орёл нападает со стороны солнца, оно ослепляет их жертву, которая замечает угрозу слишком поздно, когда скрыться уже нет никакой возможности. Однако же, почти всякий раз, когда Джасвиндер видел стремительно снижающийся тёмный орлиный силуэт, шустрые серебристо-серые зверьки успевали разбежаться по широким трещинам в скалах, в которых они обитали. Молодости свойственно любопытство, и страусёнок отправился к своему другу жирафу, надеясь, что он объяснит ему, почему орёл, самая сильная птица, не может поймать маленького мангуста. Жираф был стар и много повидал на своём веку. Он знал ответ на вопрос, с которым пришёл к нему страусёнок. Оказывается, на глазах у той породы мангустов, которая жила на каменистом холме неподалёку есть роговые пластинки-линзы. Сквозь них можно смотреть на яркое солнце не закрывая глаз. Мангусты просто видели приближающегося орла, с какой бы стороны он не летел. Они успевали скрыться и громким визгом оповестить об опасности своих товарищей. Недаром они гордо называли себя «крысами фараона».
Поскольку Джасвиндер был весьма впечатлительным, узнав об этом, ему сразу расхотелось летать. Потом он будет со смехом вспоминать легендарного Джонатана, променявшего реальные победы и горести птичьей жизни на безликую химеру придуманного совершенства, беспричинный полёт ради полёта. Его стало интересовать, как живут и охотятся другие обитатели джунглей. Даже шумные и невоспитанные павианы спускались на нижний ярус тропического леса и, лениво раскачиваясь на толстых лианах, рассказывали пернатому слушателю о своих порядках и обычаях. Он проявил недюжинную сноровку в поиске пропитания для себя и своей стаи, а также в беге наперегонки, который во все времена был излюбленным развлечением взрослеющих птенцов.
Страусы – довольно общительные и дружелюбные создания. Они поддерживают добрососедские отношения со многими другими птицами и зверьми. Давние традиции приязни и взаимовыручки связывали стаю с венценосными журавлями. Много славных дел, вошедших в предания, сделали они сообща; такие как, совместные набеги на кукурузные и арахисовые плантации. Журавли эти необыкновенно красивы, а Джасвиндер, как мы знаем, обладал несвойственной птицам впечатлительностью. И когда в вечерних лучах африканского солнца отлились золотом жёсткие перья на прелестной головке молодой журавели, он потерял всякое представление о том кто он и где находится. Она смотрела на него спокойно и доброжелательно, в её взгляде не было ни особого интереса, ни отторжения. Она просто смотрела на него, не отводя глаз и не улетая. Джасвиндер замер там, где стоял, не имея возможности ни произнести какой-либо звук, ни пошевелиться. Наконец, взмахнув широкими крыльями, дивная птица оторвалась от земли и уселась на ветку дерева, стоящего поблизости.
Долго потом думал страусёнок о том, что же именно помешало ему заговорить с ней. И не находил ответа. Как-то раз, в дождливый и холодный день, когда небо было затянуто низкими тёмными тучами, а звери попрятались, совсем не желая попасть в надвигающуюся бурю, Джасвиндер ходил вдоль мелкого ручья. Он сильно проголодался, и надеялся съесть лягушку, перед тем как начнётся ливень. Было ясно, что если в ближайшее время не удастся найти какое-то пропитание, ему придётся долго сидеть под широкими листьями бананового дерева, дрожа от холода и голода, и ждать, когда кончится бесконечный ливень. Но лягушки тоже знали о надвигающейся непогоде, их кваканье давно смолкло и сколько ни вглядывался голодный страусёнок в мутную желтоватую воду, не находил в ней ничего, чем можно было хоть немного унять разыгравшееся чувство голода.
Тут в зарослях чуть поодаль от ручья он увидел непонятное возвышение. Приглядевшись получше, он увидел, что сделано оно из примятой травы и что это не что иное, как кладка яиц самой страшной змеи в джунглях – королевской кобры. Это единственная змея, которая поедает других змей живьём и одного её укуса вполне достаточно, чтобы убить взрослого слона в течение получаса, не говоря уж о более мелких представителях царства зверей.
Кобра могла быть где-то рядом. Птицу могло спасти только немедленное и стремительное бегство, куда глаза глядят. Даже у взрослого страуса, скорее всего, не было бы ни единого шанса при встрече с пятиметровым чудовищем. Змеи очень быстры, и попасть по ним сложно, хоть и рассказывают старики птенцам о том, как в стародавние времена великие страусы калечили львов ударами своих сильных когтистых ног.
Известно, что королевская кобра убивает любого, кто приблизится к отложенным яйцам, а яд в период размножения становится ещё более сильнодействующим. Джасвиндер вроде бы и понимал всё это, но как-то не до конца. Признаться честно, страусы вообще не очень умны, а птенец, которому не было и года, не имевший большого опыта самостоятельной жизни в джунглях и подавно не отличался особенной смекалкой и сообразительностью.    Он подошёл к примятой куче гнилой травы и увидел, что большие листья, которыми кобра накрывает яйца, чтобы сохранить тепло валяются по сторонам. На траве лежали скорлупки, среди которых ползали только что вылупившиеся змеёныши и поедали желток из яиц. Нельзя сказать, что Джасвиндер боялся или долго думал над тем, что ему предпринять. На самом деле он не чувствовал ничего, кроме чувства голода когда топтал и рвал клювом маленьких рептилий. Какое-то странное безразличие овладело им, и тело его двигалось автоматически, подчинённое лишь врождённому инстинкту. Движения его были выверенными, быстрыми и чёткими: он не делал ничего лишнего, а только то, что было продиктовано сложившимися обстоятельствами.
Перед тем как детёныши королевской кобры вылупляются на свет их мать, которая высиживала свои яйца целых 100 дней, покидает место кладки, для того, чтобы не пожрать собственное потомство. Именно это и стоило жизни почти 30 детёнышам: только двое или трое смогли уползти, только потому, что Джасвиндер не смог съесть всех – чувство голода уступила место тревоге, когда он стремительно двинулся через ручей в направлении родной стаи.
Он долго думал потом отчего же так получается. Ведь журавель совершенно не была для него опасна, а он почему-то не смог заговорить с ней, хотя в минуты голода и смертельной опасности его ум и тело действовали без колебаний. Попытка разобраться в таких сложных для юной птицы вещах привела к тому, что тень разочарования омрачила их дружбу со стариком-жирафом, исполнявшим до этого роль участливого и понимающего наставника.  Укоризненно глядя с пятиметровой высоты, умудрённый опытом пятнистый зверь отчитывал Джасвиндера за безрассудство и глупость. Нельзя было, оказывается, смотреть на красоту журавели потому, как самой природой назначено страусам любить лишь страусих, а желание овладеть птицею способной летать, есть нарушение существующего порядка вещей. Джасвиндер робко возразил, сказав, что она была очень красива. И впрямь, страусихам из стаи было далеко до чёрных грациозных журавелей с золотыми перьями на голове и ярко-красным зобом. Не одна пара завистливых глаз провожала знакомую Джасвиндера и её подруг, когда они, с глухим хлопком взмахнув широкими крыльями, плавно взмывали над землёй.  Устав от настырности страусёнка, жираф заметил лишь, что тот ещё многого не понимает по молодости лет. По его словам выходило, что, повзрослев, Джасвиндер сам поймёт почему нельзя дружить с красивыми журавелями, и почему лучше страдать от голода, чем рисковать молодой жизнью ради вкусного змеиного мяса.
   -Аби, -спрашивал страусёнок- ведь ты всегда был мне другом, даже когда до меня дошло, что я никогда не смогу летать, видеть землю, лес и зверей с высоты, даже тогда ты помог мне разрешить сомнения… А сейчас ты укоряешь меня в нарушении того, что я даже не знаю. Тогда, под ливнем, мне было холодно, я был голоден и кобра куда то уползла, оставив своих змеёнышей. Отчего же я должен был пройти мимо и не съесть их?
    Жираф молча смотрел на страусёнка и ничего уже не говорил. Он хорошо знал  негласные законы джунглей, знал кому что велят сложившиеся веками неписанные правила дикой жизни. По его глубокому убеждению Джасвиндеру следовало клевать саранчу как это делали его предки на протяжении многих поколений, и забыть о  ненормальных для страуса желаниях.   
Джасвиндер много думал после этого о том как ему жить дальше в джунглях. Делать ли то, что велят неписанные законы дикой жизни или слушать тихий, но настойчивый голос  собственных инстинктов…
Когда оставлены были им нелепые попытки взлететь, все решили, что Джасвиндер принял свою участь нелетающей птицы. Однако его деятельное участие в жизни стаи было лишь видимым проявлением стремления к чему-то большему, лежащему за пределами реальности обыкновенной страусиной жизни.
В растерянности брёл юный страус по тёмному африканскому лесу. Неясное ощущение надвигающейся угрозы не покидало его. Казалось, что каждое поваленное дерево на его пути, каждый крик обезьяны или завывание ветра высоко в кронах кокосовых и финиковых пальм предвещают что-то неладное. Невозможность найти ответы на самые насущные вопросы повергала юную птицу в подавленное безрадостное расположение духа.  Так он продирался сквозь почти непроходимый подлесок, не зная настоящей цели куда он шёл и зачем, пока толстые грубые бамбуковые стебли не расступились. Юный страус стоял на берегу лесного озера изумительной красоты. Прозрачная  вода была не просто синей – казалось, что всё пространство вокруг озарено ультрамариновым сиянием. Неподвижная гладь отражала небо, облака и деревья, растущие по берегам. Хотя, озеро было не таким уж мелким, взглянув вглубь его, можно было рассмотреть каждый камень на дне – настолько чистой было в нём вода.
Птица зашла вводу, напилась и увидела своё отражение на поверхности. Оно было над тем, что было видно на дне, как бы наслаиваясь на камни и водоросли. Стоило сделать шаг назад и несуразная птичья голова с большим клювом и широко поставленными тёмно оранжевыми глазами пропадала с поверхности озера, а камни на дне оставались на месте. Склоняясь же над водой, Джасвиндер опять видел своё отражение а за ним  дно озера. Мозг страуса по размеру не больше грецкого ореха. По большому счёту страусу нечем думать. Неудивительно, что до него далеко не сразу дошло, что увиденное в воде изображение и есть он сам. И уж тем более не мог он понять в чём отличие его отражения на воде, которое маячило и исчезало стоило лишь ему отклониться или сделать шаг, от неподвижных камней на дне. Но одна не очень приятная мысль крепко засела в маленьком страусином мозгу... Когда он понял, что несуразное существо в озере это он и есть, вспомнилась ему венценосная журавель и жестокие слова старика-жирафа. Ему сразу стало грустно и безысходное отчаяние чуть было не вернулось с новой силой, пока птичья память не вернула его под тропический ливень к разорённому гнезду королевской кобры. Ни один страус кроме него не знал изумительного вкуса мяса детёнышей кобры, которым никогда уже не превратиться в грозных рептилий, наводящих ужас даже на слонов.
     Страусёнку было очень трудно сопоставить всё это, а уж уложить такие разные впечатления в одну непротиворечивую картину и вовсе оказалось задачей непосильной. Однако вкус змеиного мяса он запомнил навсегда и осуждение старого жирафа казалось чем то далёким-далёким, как будто этого никогда и не было.
     Воспоминания о том ливне были тягостными. Холод, голод, мутные холодные потоки, нескончаемо льющиеся с небес, полная невозможность перекинуться хоть парой тройкой шипящих гортанных звуков с другой птицею... Это было недюжинным испытанием для юного и неопытного страуса. Тем тягостней для него было зрелище, которое он увидел, переведя взгляд от своего отражения в озере вдаль к горизонту. Сплошным чёрно-фиолетовым покровом небо вдали закрывала тяжёлая грозовая туча. Ливень, заставивший Джасвиндера напасть на гнездо змеи, не шёл ни в какое сравнение с тем, что несла в себе эта туча. Птица видела надвигающееся ненастье, но не могла в полной мере осознать масштаб того, что надвигалось на лес. Голод и невозможность летать, наивные мечты о легендарном джонатоновском совершенстве, красивая журавель и страшная кобра, родная стая и ссора с жирафом: всё это не просто меркло, а теряло всякое значение перед тем, что готовило Джасвиндеру его будущее.

Продолжение следует