Чувство юмора в сортире

1978 год, стройотряд в Ленобласти. Приехало на строительство стратегических свинарников нас сто двадцать мальчиков и шесть девочек. Прошу без грязных намёков, но зачем взяли этих дурочек – не знаю!

При зюйд-весте, когда шахта соседнего люка была плохо притёрта, воняло неимоверно – обитателей уже действующих обезьянников кормили сложной похлёбкой из генно-модифицированной крысы - минтая. Несколько позже, один из наших, с пол срока, поехал на побывку в Ленинград, зашёл в вагон метро, и …

Простите, отвлекаюсь. А бригада наших квартирьеров, приехавшая загодя, малость не подрассчитала инфраструктуру.

Построен был этими прогрессорами на отлёте нашей спецчасти один люфт-клозет на одно очко (простите).  И ещё один – просторный, хоть пляши, на два отделения, – три очка слева, три очка справа (шестикратно простите).

Кормили нас обильно, но неправильно. Сии сортиры создавали очереди. (Спасибо, что не пробки). Мудрое наше руководство решило отдать девочкам, коих в двадцать раз меньше, люфт-клозет с расчётом одно очко на шесть (простите, ну не знаю, как посчитать). Два отделения практически танцевального шестиместного деревянного дворца (сарая) решено было передать в единоручное мужское пользование.

Итак, по привычке, подхожу я к правому нашему шовинистическому крылу. На цыпочках заглядываю – всё занято. Вспоминаю про новый революционный мандат, и ничтоже сумняшеся, направляюсь в левое, нетоптанное, отделение.

Сие важно: освещения в этих комнатах счастья не предусмотрели!

Осваиваю я новое гнездо, заботясь об не упасть, квартирьеры с диаметрами ствольных шахт перестарались. Вот подпёрли мысли о бренности … И тут, со скрипом в проёме проявляется очень женский милый силуэт. Как будущий офицер, я должен был бы, не поднимая штанов, вскочить и поприветствовать.

Этот силуэт видит отблеск моих очков, и скептически произносит: «Э-э-э». Ни одна из шести участниц нашего стройотряда не носила очки, и вторгающаяся в темноту девочка почувствовала неладное. Будучи наглым, выжившим после первого курса, второкурсником, говорю басом (правда, у меня лирический тенор): «Заходите, присаживайтесь». А она: «Это же женское отделение!» Я: «Сегодня на утренней планёрке объявили о переделе власти. Всё же, мадмуазель, присаживайтесь!» Отказалась, бежала, роняя с резиновых сапог ошмётки ленинградской грязи и слёз.

Следующим вечером, после ужина, сидим за общим столом и трындим. Просто трындим – в стройотряде был сухой закон. Народ выслушивает мою свежую историю, катается, ржёт, падает под стол.

И нашёлся же один гадёныш, Гнездилов (тридцать пять лет прошло, а фамилия запомнилась), который глядя на весь этот спектакль, говорит с укором: «Володя, как же тебя все обосрали!» Отвечаю назидательно: «Андрей, человека, который умеет шутить над собой, обосрать невозможно!»

Сколько лет прошло, а до сих пор сомневаюсь. Вдруг я был неправ?