Авиашкола. часть 1. тербат

    На фото: Курсант 9-й ВАШПОЛ А.Емельяшин. Август 1953 год.Затоболовка.

                Иэ автобиографических записок.

    Кустанай,  9-я ВАШПОЛ.  Тербат,  возглавляемый грозой молодых курсантов – подполковником Рачковым. Мы, курсанты  1-й роты  теоретического батальона размещаемся в продолговатом щитовом бараке – казарме. Вход – по центру, вправо и влево – коридоры, разделяющие восемь кубриков, по два на каждый взвод. В кубрике на десяти двухэтажных кроватях размещаются  двадцать курсантов – два отделения.  Два других отделения взвода – в кубрике через  коридор.
    Аббревиатура лётного училища расшифровывается просто: «девятая военная авиационная школа первоначального обучения лётчиков». Значит, как минимум, существует ещё восемь таких школ. Школа…. А мы ехали в училище! Как понять? Понять было просто, но нам, прибывшим, не объясняли. Нас, абитуриентов, оказалось около тысячи человек, а требовалось укомплектовать только две роты теоретического батальона, т. е. чуть более трёхсот человек. Всех нас направляли военкоматы. В лётные училища был объявлен «комсомольский набор», что особенно подчёркивалось на призывных комиссиях. Многие ехали и представляли, что их посадят на реактивные машины и они «помчатся выше облаков». А тут какая-то школа, «первоначалка», и самолётики на стоянке какие-то игрушечные…. А что дальше?
    В военкоматах тоже путались в  структуре военных училищ и ничего не могли объяснить. А что бы проще: объявить школу первым курсом училища. По-сути так и было, через полгода мы это так и воспринимали. Но при поступлении нам этого не разъяснили. В результате этой путаницы и умолчания многие ребята, попав в школу, заваливали и экзамены, и медицину, вдруг обнаружив у себя скрытые болячки. Отсеялось (разбежалось!) более двух третей. В конце концов, мандатная комиссия стала зачислять всех прошедших медицину, экзамены стали фикцией – принимали и с двойками. Избежали недобора, но потеряли отличнейших грамотных ребят.

    Я, как и многие другие, относился к этой ситуации спокойно: школа, так школа. Экзамены сдал хоть и не с блеском, но успешнее, чем выпускные и был зачислен. А вскоре нам объяснили эту, недавно введённую систему обучения лётчиков. Появилась она с переходом авиации на реактивные машины. Стало выгодней обучать общим основам пилотирования на лёгкомоторной спортивной машине и затем распределять по училищам, которые готовили лётчиков, – истребителей  или бомбардировщиков.
    Наши предшественники, – курсанты авиаполка уже сдают экзамены и разъезжаются по училищам. С нами не контачат: мы ещё не принявшая присягу зелень, а они – уже лётчики. Нам ещё всю зиму грызть теорию в тербате, после чего переведут в авиаполк, и начнём летать. Повезёт, не отчислят, и тоже будем смотреть на новобранцев свысока.

    Приступаем к обучению не сразу, нам ещё предстоит выдержать экзамены по специальности: земляные работы, владение ломом, киркой, штыковой и совковой лопатами. Для этого нас перебрасывают на летний аэродром в Затоболовку, – рыть котлованы для строительства полуземлянок. Перебросили, естественно, пешим порядком. Непривычные к портянкам и кирзовым сапогам курсанты на этом почти 20-ти километровом марше сбивают ноги до крови, и командование срочно шлёт грузовики для транспортировки наиболее пострадавших.
    Проработали мы недолго. После ночных набегов на арбузные бахчи соседнего совхоза нас, так же в пешем порядке, возвращают назад. Командование поняло:  нас не удержать, бахчи в покое мы не оставим. Впрочем, котлованы под землянки мы всё же подготовили. Не знаю, для чего эти землянки были нужны: курсанты эскадрильи, летающей в Затоболовке следующим летом, размещались в палатках-шатрах, как и мы в Фёдоровке. Видимо землянки предназначались для размещения батальона авиационно-технического обслуживания (БАТО), технического персонала и инструкторов эскадрильи. Школа существовала ещё только год, ещё только обустраивала и городок и полевые аэродромы.

    Глубокая осень. Метёт «кустанайская метель» – позёмка из смеси песка и снега. Сквозь её пелену едва просматривается окраина Кустаная – Наримановка. Наши три казармы (одна – учебные классы), офицерские домики, строящиеся здания котельной, столовой и учебного корпуса, кажутся отрезанными от всего мира. По плацу прокатываются, знакомые ранее только по книгам, «перекати-поле».
    Мы идём в столовую, на окраину Наримановки. До неё километра два. Идём без обязательной в строю песни – песок забивает рот, долго потом отплевываешься и прополаскиваешь – иначе хрустит на зубах. Школа использует столовую соседней части – стройбата. Это полуземлянка с врытыми в землю  столбами скамеек и столов. Столы и скамьи отполированы до блеска. Стол на 20 человек. Первое и второе блюда подаются в бачках – дежурный, сидящий с краю, разливает и раскладывает по дюралевым мискам. Хлеб – на подносах, чай – в ведёрных литых чайниках, компот в обед дежурный носит на подносе в алюминиевых кружках. Так питаются солдаты во всех армейских столовых, но у нас отличие: утром масло, в обед компот, в  раскладке – бОльшая доля мяса. Курсантская  норма №9, по градации служб тыла.
    Вскоре питание курсантов изменится: в лётных полках они будут питаться как летчики – норма №5 на моторных самолётах, №5-А на реактивных. Правда, к тому времени я буду уже лейтенант, лётчик-инструктор, в курсантской жизни эта «лафа» мне не досталась.

    На запад от казарм, за парашютной тренировочной площадкой, стоянки Як-18. Машины привязаны к намертво вкрученным, в твёрдый как камень грунт, штопорам. Рядом бугорки полуземлянок – наследство лётного училища времён войны. Говорят, сюда в 42-м году перевели часть Сталинградского училища, другая часть переехала под Новосибирск. В этих полуземлянках мы размещались до зачисления в школу.  Далее до самого горизонта ровное поле – аэродром, в центре которого полосатая застеклённая будка и мачта с болтающимся по ветру также полосатым «колдуном». Аэродром пока не для нас, там изредка проводятся так называемые «командирские» полёты – инструкторы шлифуют своё мастерство. У нас другие заботы.

    Мы осваиваем курс молодого бойца. Уже месяц первая половина дня занята занятиями по общевойсковой тактической подготовке. Комвзвода капитан Карпухин гоняет нас по изрезанному эрозией надпойменному берегу реки Тобол, отрабатывая очередную тему.
    После перебежки плюхаемся на землю, лёжа отрываем стрелковую ячейку, углубляем её до положения стрельбы с колена. Этот тяжкий труд прерывается «контратаками» противника и тогда мы палим из мосинских винторезов холостыми патронами, швыряем во чисто поле взрывпакеты-гранаты и деревянные со стальной рубашкой  толкушки, типа РГД, знакомой мне по детству.
    Лимонки или ещё не приняты на вооружение основной гранатой, или до ВАШПОЛ не дошли. Автоматы мы изучаем (и стреляем из них в оврагах и тире) отнюдь не современные, а старенькие ППШ. Пистолеты ТТ –  личное оружие офицеров, трёхлинейки Мосина образца 1898/30 года – наше штатное оружие. А у армии уже другое стрелковое вооружение: карабин СКС и автомат АК.
    Но стреляют наши старенькие винтовки  великолепно и даже со свистом, когда в ствол засовываешь шомпол, как добавление к холостому патрону.  Шомполами стреляем только вверх – иначе его потеряешь.   
    За утерю шомполов уже многие испробовали от 3-х (первые случаи) до 5-ти (потери шомполов стали массовыми)нарядов. Больше мог дать только комбат, но от подполковника «Рачка» наши ротные эти ЧП утаивают, заставляя старшин правдами и неправдами добывать на ОВС новые шомпола.
    А потом и сами погорели. На батальонном учении «брали» ферму. Рачков следил с виллиса за ходом боя. Кто-то из курсантов умудрился пальнуть шомполом по свинье и та, визжащая, в крови, с торчащим  шомполом, подкатила подполковнику под ноги. Шомпол выдернули, свинью отправили под нож в столовую. Какую взбучку получили ротные и взводные – до  нас не дошло, но, судя по их виду и по тому, как они гоняют нас по плацу в личное время, немалую. После этого шомпола хранятся отдельно и выдаются персонально только на время чистки.
 
    Контингент тербата, кроме нас – «комсомольского призыва», состоит и из «спецов» – выпускников Горьковской, Курской, Ивановской и, если не ошибаюсь, Ярославльской  спецшкол ВВС. Эти школы были созданы в конце войны по типу Суворовских и Нахимовских училищ для детей погибших на фронтах офицеров.  История создания спецшкол разных родов войск относится ещё к предвоенному периоду, но их структура и назначение в те времена были другими.  Эти же входили в систему Наробраза. Из армейского у них была только форма, жизнь по Уставу Внутренней службы, деление на взводы-роты и усиленная муштра на плацу. Набирали в них ребят после семилетки.
    Казарменная жизнь наложила на воспитанников своеобразный отпечаток. Военная форма и казарма в школьном возрасте не способствуют развитию лучших качеств: тут и некое зазнайство, и  круговая порука, не в лучшем её проявлении, и презрительное отношение ко всему не армейскому. Знаю, что это не только мои наблюдения.
    Физически они развитей гражданских. Особенно преуспевают на гимнастических снарядах, незнакомых большинству из нас. Это и понятно. В обычных школах спортивных залов не было: на уроках физкультуры преобладала лёгкая атлетика, спортигры, зимой – лыжи. Во всех спецшколах, по рассказам, были гимнастические залы, культивировалась гимнастика. А так как их готовили к службе в авиации, то в залах были и лопинг, и колёса, и другие снаряды, тренирующие вестибулярный аппарат.
    Впрочем, это не избавило их от отчислений по медицинским показателям, как и нас, нетренированных. Авиационная их подготовка состоит в том, что их по разу прокатили кого на По-2, кого на Ли-2, в зависимости от того, какой аэродром был поблизости. Но мнение о своей принадлежности к авиации у них преогромное.
    «Спецы» по приезду щеголяют в подогнанных защитных гимнастёрках с погонами и синих брюках с голубыми лампасами, отличаясь от штатской рвани, большинство которой одето как при отправке в армию, т.е. в старьё.
    В силу своей обособленности они даже не поддержали остальную массу, которая в едином порыве бросилась в Кустанай громить местную шпану. Это было ещё до зачисления, когда мы жили в землянках. Тогда они были отмечены командованием, как дисциплинированная часть нового набора, чем заработали всеобщее презрение. Обмундирование всех внешне выровняло, но они и тут выделились: перешили солдатские штаны на «галифе», подогнали парадную форму, заменили фольгой кант курсантских погон, пошили в Наримановке хромовые сапоги. Вскоре подгонкой и перешивкой увлеклись все, но бывшие «спецы» были в этом застрельщиками.

    Наша рота смешанная. Первый взвод скомплектован полностью из «спецов», кажется, ярославских. Второй – наполовину, т.е. два отделения штатские, два – воспитанники спецшкол. Третий и четвёртый взводы состоят целиком из выпускников обычных школ, больше сельских. Всю зиму в ТБК верховодят «спецы», хотя составляют всего треть роты. Они, не то чтобы верховодят, они везде впереди: в занятии мест младших командиров и составах комсомольских бюро, в самодеятельности, в дежурстве по роте, в исполнении строевых песен.  Тут у них даже свои «изюминки», переделанные старые солдатские марши и арии из опереток типа: «Оружьем на солнце сверкая!»
    И ещё: они отлично знают армейские уставы – руководствовались ими в школьной жизни. Поэтому не попадают впросак при несении службы и знают, как обойти требования.
    Только все мы стали замечать, что их активность проявляется лишь там, где светит личная выгода; их активность запрограммирована  казарменным опытом, научившим хитрить и приспосабливаться, скрывать свои истинные намерения и взгляды. В массе это неплохие парни, дружные, открытые, с ними можно дружить, но есть среди них и полные подонки без признаков хотя бы элементарной морали и стыда. Среди «шпаков» подобное редкость, – всё-таки и «комсомольский призыв» и отсутствие казарменного опыта. Да и большинство «шпаков» селяне, не городская шпана.

    После окончания ТБК, при переводе в полк, разделение на «своих – чужих» практически исчезло. А уж после окончания ВАШПОЛ и распределения по училищам деление на «спецов» и «шпаков» исчезает полностью. И только в разговорах о прошлом узнаём, кто попал в лётчики из спецшкол, кто после обычной десятилетки, кто уже закончил до армии техникум.
    В УАП курсантов различали только по успехам в лётном обучении. Слабаков подводят под отчисление ещё на «вывозной» программе. Минимальная программа – это 16 полётов по кругу с инструктором. Укладываются только самые успешные. Некоторые получают по 30 – 40 вывозных полётов. Каждого курсанта инструктор представляет на проверку командиру звена уже как годного или негодного к дальнейшему обучению. Командир делает заключение и выпускает в самостоятельный вылет по кругу. Если речь идёт об отчислении, проверяет дополнительно комэска или один из его замов. Тут часто возникали неурядицы: высшее начальство не всегда соглашалось с мнением инструктора.  Самостоятельный вылет решал судьбу многих: быть или не быть лётчиком.

    Будущий второй космонавт – Герман Титов был представлен командиру звена на отчисление по лётной неуспеваемости. Дальнейших его заключений я бы и не уловил – отчисляли по 2 –3 курсанта в каждой группе. Но в этом случае разразился небольшой скандальчик, о котором я узнал из уст самого Гонышева, инструктора будущего космонавта. Он дал Титову двойную вывозную программу, но курсант был нестабилен на посадке и тогда инструктор решился на отчисление. Но командир звена, а потом и зам комэски по политчасти, проверявшие Германа, были против отчисления: по их мнению, командир группы, комсорг, идейный и грамотный курсант должен был освоить учебный самолёт, а в училище, на боевом, – разберутся. Такое решение взбесило Гонышева и он материл всех в квадрате, не стесняясь курсантов.
    Титова ещё «покатали» и выпустили в самостоятельный полёт по кругу. На посадке он тоже чем-то отличился, но, слава Богу, машину не разбил и продолжил обучение. Примерно четверть курсантов были отчислены по лётной неуспеваемости на выпуске в самостоятельный полёт по кругу; первое для лётчика – научится взлёту и посадке. Младший лейтенант Гонышев был не согласен с командирами, оставался уверенным в своей правоте и относился к дальнейшему обучению Титова, мягко говоря, прохладно. Видимо, он не привил тому ощущения слитности с машиной, что и сказалось при дальнейшем обучении в училище на Як-11 и МиГ-15. Там у Германа тоже были попытки не стать лётчиком. По большому счёту, он им и не стал. Впрочем, о его злоключениях до зачисления в отряд космонавтов надо написать особо, я был очевидцем его неудач в авиашколе и училище, а Лёнька Балабаев – ещё и в полку ИАД в Лодейном поле, куда они попали после окончания училища.

Продолжение: http://www.proza.ru/2014/01/13/2132