Ментальный копростаз. Голова Первая

"Кто счастливейший, кроме несчастнейшего, и кто несчастнейший, как не счастливейший, и что такое жизнь, как не безумие, и вера, как не сумасшествие, и надежда - как не отсрочка удара на плахе - и любовь - как не уксус для раны?"
 
"Совершенная любовь - это любовь к человеку, который делает нас несчастными."
 
                С. Кьеркегор
 
 


Я не знаю, с чего начать.
 
Даже начинать, как мне кажется, не с чего.
 
Однако, есть в этом и несомненный плюс, так как совершенно не ясно, чем всё это закончится.
 
Речь пойдет об истории одного ни чем не примечательного запора, с той лишь, лишенной пикантности разницей, что проблема эта не имеет никакого отношения к желудочно-кишечному тракту и, если и носит медицинский характер, то только узко-психиатрический.
 
Душе ведь тоже приходиться переваривать много самой жесткой, разнообразной и подчас совершенно неудобоваримой пищи, поэтому чему удивляться, если иногда она оказывается не способной избавиться от ментального груза ненароком, но довольно-таки основательно, в ней застрявшего?
 
Бывают такие отношения, не попадающие под четкие и устоявшиеся определения "любовь", "страсть", "ненависть" и, словно преступления, ни под одну статью в различных правовых кодексах не подходящие, но, тем не менее, оставляющие в судьбах людей их переживших глубокий и значительный след.
 
Вязкая, яркая мешанина из запутанных эмоций и темных влечений, нечаянно, но  неотвратимо смешавшихся между собой не похожих, абсолютно чуждых друг другу личностей, внезапно позабывших себя в таинственных и сложных внутренних взаимопереплетениях, так что при попытке обрыва их, начинают трещать по швам безупречно, казалось, скроенные судьбы.
 
Ощущение полета над обыденностью оплачивается заоблачной дороговизной посадочных талонов, стоимость которых такова, что кредит приходится погашать еще на протяжении долгого времени вслед за тем, как посадка, - почти всегда катастрофичная и трагическая, - уже давно была произведена.
 
Вот и мой лайнер приземлился, или, мне кажется, что приземлился, поскольку я склонен пребывать в неведении относительно истинного положения вещей в силу внутренней непрекращающейся турбулентности, или, как я уже назвал это состояние, ментального копростаза.
 
Моя драгоценная попутчица по несчастью честно меня предупреждала, что этим всё и закончится, а я, как настоящий кретин, отказывался в это верить, как не верил многому и во многое, до ее появления в моей жизни.
 
А надо было верить! 
 
Надо было верить и ей, и в Бога, и вообще во всё и всем!
 
Но что с того!? 
 
Я продолжаю не верить ни в кого и никому.
 
Верю я только в запор.
 
Да, в копростаз.
 
Ибо очевидность ощущения разрывов, внутреннего и внешнего, столь полна и всеобъемлюща, что тотальность их не вызывает никаких сомнений в правдоподобии именно в силу настырной своей физиологичности, хотя всё вроде бы и начинало разыгрываться на нейтральном поле духа.
 
Когда наша дермато-страсть и истерико-любовь начала входить в кризис, и, содрогаясь в клонических и тонических судорогах, решительно намекать на звонок в бюро ритуальных услуг, то я удивленно обнаружил, что никак не могу обратить в скатос застрявший во мне груз двести.
 
Временами мне представлялось, что я полностью уже переварил всю эту ароматную армаду призраков своей мучительницы, весь этот удушающе-благоуханный ботанический садо-Ад её, который я так истово собою мучил, вытаптывая там, в его кущах, тропинки для будущего разбега воспоминаний.
 
Но "времена" проходили и я обнаруживал, что если я и переварил нечто, то явно не всё, точнее - не то, что нужно.
 
Мне кажется, что даже не того, кого нужно - себя.
 
Я мечтал об этой трансцендентальной дефекации, как птица - о полете.
 
Хотя, ху-ли птице мечтать о полете? 
 
Взяла и - полетела, тварь бесчувственная.
 
А тут - ни полететь, ни избавиться от токсинов.
 
Птицы же обладают замечательным талантом испражняться на лету, за что и пользуются у всех двуногих незаслуженным почетом и уважением.
 
Искусство испражнения состоит из владения, - внезапно утраченными мною, -  навыками расслабления сфинктера и одновременного напряжения гладкой мускулатуры толстого кишечника.
 
А когда напрягался я, пытаясь удалить из себя лишнее, то почему-то раздувался только мой совершенно oх-уевший мозг, да разрывалось на части солнечное сплетение, не желавшее распутывать сложные узлы с волокнами испугавшейся, давшей от меня дёру, близкой по безумию, души.
 
- И что ты будешь теперь делать с этой поездкой в Таиланд? - спросил мой друг и бывший коллега Сархан, смежая свои длиннющие, словно крылья бабочки, ресницы.
 
- Надо перебронировать билеты. Один я не полечу. Я обязательно сойду там с ума.
 
- Слушай, ты меня, конечно, извини, но какая она, всё-таки, сука! Я бы даже сказал не сука, а сучище! - в его тоне сквозило дробленое презрением восхищение, - Это ж надо! Сначала: "не экономь на мне", а потом, в последний момент: "я с тобой не поеду." Сумасшедшая телка!
 
- Она - не телка, - безэмоционально уронил я, глядя на то, как он распластался по моему дивану, улыбчивый, сверкающий черными глазами, неестественно красивый для мужчины.
 
- Ты что, обиделся? 
 
- Нет. Она родилась в год Лошади, следовательно, не телка, как минимум. Она, пожалуй, лошадка, - с глупой, смешанной с безумием нежностью, неожиданно для самого себя, сказал я.
 
- А я уж думал, что задел тебя, - хохотнул мой фрэнд и, глядя на меня чуть искоса, прибавил: - Да она сама себе сделала плохо. И в карман, к тому же, нагадила.
 
- Ей главное, чтобы мне было хорошо. Ради этого не жалко и самой сесть на кол.
 
- Странные они. Никогда не пойму женщин, - родившийся в Москве, и почти не знающий ни слова на родном языке турок, задумчиво посмотрел в окно.
 
- Их бесполезно понимать, их нужно чувствовать. А иногда, наверное, и любить. Поехали со мной, господин прокурор.

- Куда это?
 
- В Таиланд, разумеется.
 
- Ты серьезно?

- А похоже, что я кривляюсь?
 
- Ну, Серый, у меня таких денег нет. Я не готов.
 
- Да пох. За перебронь заплатить сможешь, думаю.
 
- А сколько там?
 
- Пятнадцать тысяч карбованцев.
 
- Чего? - не понял Сархан.
 
- Рупий, блин, - пояснил я.
 
- Слушай....Я побежал занимать бабло! Эти деньги у меня есть, но с пустым карманом туда ехать абсурдно.
 
- Ты мудр не по годам. С пустым карманом даже на Троекуровском лучше не появляться. Что же говорить тогда о Пхукете?
 
 
Спустя десять дней, после этого разговора, наши тушки тряслись в маршрутном "Ferrari", улиткой ползущего по московским пробкам в направлении Шереметьево.
 
- Ты чё опять такой мрачный, словно похоронил кого? Мы же в лето едем с тобой! Ты понимаешь?! Тут - ye-бучая зима, а там - настоящее лето! - ликовал мой друг, от возбуждения даже привставая с места, словно жокей.
 
- Конечно, похоронил. Только труп застрял во мне. Робко разлагается. Сердце принимает душ из теплого гноя. Такая вот спа-процедура.
 
- Но не говно же? Ничего, вот приедем в Тай, оторвемся! Избавишься от мертвечины!
 
- Не хочу тебя печалить, но отель в который мы едем, да и пляж, собственно, заточены под романтический отдых. Отрыв, как ты его понимаешь, в десяти километрах от нашего становища, на Патонге. 
 
- Да что такое эти десять километров! Блин, перестань косить под ослика Иа!
 
- Я правильно сделал, что взял с собой такую оптимистичную мразь, как ты. Ты обязан меня заразить позитивизмом. Это просто твой долг.
 
 
 
Через несколько часов, Сархан, проходя в салон лайнера мимо сверхъискренне улыбающихся стюардесс, выразил свое возмущение:
 
- С какого праздника нас рассадили по разным местам?
 
- Много супружеских пар летит, вероятно. Их не досуг расформировывать, - предположил я.
 
- А если мы бы были любящими друг друга педами? Что тогда?
 
- Раньше надо было думать. Необходимо было во время регистрации рейса целоваться взасос. Думаю, это произвело должное впечатление и никто бы нас не рассадил.
 
- В следующий раз так и сделаем.
 
Наблюдая как он усаживается на свое место, я, перед тем, как пройти дальше вглубь самолета, неожиданно для себя чуть наклонился к его соседке и тихо сказал:
 
- Не трогайте его, пожалуйста. Он - мой.
 
Нервно откинув со лба прядь сливочных волос, девушка испуганно воззрилась на меня выцвевше-голубыми глазами, а Сархан залился смехом.
 
Девять часов полета я слушал альбом "Massive Attack" "Heligoland", так как это был лучший вариант из предложенного, а в промежутках пытался смотреть какие-то мутные в своей бестолковости фильмы.
 
Композиция "Paradise Circus" сначала разгладила морщины на моем лбу, стекла освежающей влагой по щекам, а потом довольно цинично растащила меня на куски нежными, меланхоличными интонациями вокалистки и внешне безыскусной мелодией, которая, подождав пока я к ней привыкну и научусь ценить ее шарм, бесцеремонно прошла сквозь мозг прямо в предсердие, внезапно развернувшись там металлической розой, каждый лепесток каковой был обильно умощен ядом воспоминаний о почившей, но каждый раз вновь и вновь разрываемой гиеной памяти, полуразложившейся возлюбленной.
 
Хотя, на самом деле, разумеется, умирал я, а не она.
 
И я понимал, что пока не помрет этот вариант Сергея, будет жить и моя преданная, как бульдог, фантомная боль в отсеченном члене измордованной души.
 
Только времени было под силу справиться с этой задачей, а оно никуда не торопилось, поэтому я и ощущал себя живым шашлыком.
 
Самое любопытное, я чувствовал, - благодаря странной, еще не пересохшей пуповине между нашими с ней мирами, - что и она страдает, в муках, по капле выдавливает из себя мои следы и росчерки, эхо моего в ней присутствия, смоченным в святой воде веником, тщательно выметает из углов своего "Я" пряный прах моих ласк. 
 
А иногда моя душа сбрасывала балласт своей ноши и являла мне свой обновленный лик, отважно и озорно вглядываясь в зыбь светлеющего за горизонтом неясного будущего.
 
Именно такой момент и наступил, когда мы благополучно приземлившись в Бангкоке, четыре часа проболтались в аэропорту, ожидая перелета на Пхукет.
 
Сархан, как впрочем и я, не смог заснуть в самолете, только он, в отличии от меня имел нормальную нервную систему, которая предсказуемо начала давать сбои:
 
- Серега, меня рубит не по-детски. Я спать хочу, как собака. А до этого долбанного перелета еще два с половиной часа. Я чокнусь.
 
- Не чокнешься. В номере отоспишься и будет тебе счастье.
 
- Слушай, я вот тебе поражаюсь. В Москве - труп трупом, а сейчас такой живчик. Ты спал, что ли?
 
- Нет. На фиг мне спать? Я сплю наяву уже почти год. Поэтому я и перестал видеть всякие различия между сном и явью.
 
- Ну, хоть у тебя настроение поднялось, а то я думал, что депресс накрыл тебя жестко и надолго.
 
- Это божественный Пох-уй на меня нисходит. Периодически. Проглядывает моя будущая бабочка из этой, блятть, куколки.
 
- Вылупляйся быстрее. Хватит перемалывать прошлое. Я знаю тебя и, если она так себя повела, то либо она дура, либо ...
 
- Да я тоже дурак. Надо было жестко держать ее за руки. А я привык давать свободу всему. С ней - не надо было. Она мечтала о рабстве. О том, что ее сомнут. И все ее истерики были провокациями, вызовом. Я же был слишком влюблен, чтобы оставаться мудрым. 
 
- Пойдем в местный Мак Дак, а? Иначе я не протяну до гостиницы. 
 
 
 
Надкусывая гамбургер, Сархан делился впечатлениями:
 
- Докладываю: хоть и дороже нашего Макдональдса, но вкуснее. Думаю, за счет более щедрого распределения ингредиентов.
 
Глядя на него, я тоже продегустировал продукт местного общепита:
 
- Согласен. А дороговизна вполне объяснима расположением забегаловки. Аэропорт, маза фака. Но я жалею, что съел этот чертов бигмак.
 
- С чего бы это?
 
- Да опять меня грусть-печаль-тоска захлестывает. Все из-за печального бигмака. Мною только что был сожран кусочек грустной коровы.
 
- А ты не ешь вообще.
 
- Да надо бы. Однако, стыдно будет в зеркало смотреть. А так - с удовольствием бы. Мне вообще одинаково обрыдло как жрать, так и жить. Но, возможно, в результате этого я стану чуть свободнее, а значит и e-банутее. Ведь быть e-банутым, наверное, весело.
 
- Я вот как закончил с этой чертовой тренерской работой, так совершенно забил на свое тело. Посмотри на меня! Толку, что я давился стероидами? Где мои мышцы?!
 
- Захочешь всё восстановить - сможешь сделать это почти моментально. Ты же знаешь. Просто ты внутренне не хочешь этого, ведь так?
 
- Да ни к чему всё это. Я и таким себя люблю.
 
- Главное, чтоб взаимность была, - строго сказал я.
 
- В смысле? - удивился Сархан.
 
- Чтобы твое "ты" любило твое "я".
 
- Бля..., - он засмеялся, - Ты меня заморозишь сейчас такими высказываниями.
 
- Не лишай меня мужества шутить, - улыбнулся я.
 
 
Зайдя в номер, Сархан обернулся на меня:
 
- Держи мою челюсть! Она сейчас рухнет. Твою мать! Ты посмотри на взлетную полосу этого траходрома! А на фига рядом еще одна кровать с этим треугольным мегапуфиком?!
 
- Напряги свою эротическую фантазию, - мрачно ответил я, потому что на самом деле волна быстрых, убийственно сладких и теперь уже абсолютно несбыточных галлюцинаций, прошла сквозь мой мозг, и, прошив насквозь солнечное сплетение, болезненно, пососав напоследок печень, вышла.
 
- На этой кровати могут спать четыре человека, абсолютно не соприкасаясь друг с другом!
 
- А на другой кровати - может поместиться и друг пятый.
 
- На хрена столько подушек?! Сколько их тут?
 
- Сархан...помолчи, ради бога! 
 
- Что с тобой?
 
- Бля...ну, ты, как медведь в анекдоте про зайца, которому кабан-секач выпустил наружу внутренности, - улыбнулся я.

- Не слышал. Расскажи.
 
- Лежит зайка на поляне. Подыхает. У него агония. Эту картину видит объедающийся в кустах малиной простодушный и добрый мишка. Подходит и спрашивает: "Зайка, что с тобой? Тебе что, х-уёво?" Заяц, в ответ, оскорбившись, но собрав последние силы, хрипит: "Мне - х-уёво?! Да мне - piece-дец!" Поэтому, не уподобляйся e-блану-мишке, и не задавай мне таких вопросов.
 
- Ладно, душевнобольной, буду с вами обходителен, как медсестра.
 
- Что, и клизмы мне будешь ставить?
 
- Конечно. Мы ведь теперь очень близкие друзья - будем спать в одной постели, - он сознательно сделал нажим на слове "очень", - Так что, такая мелочь, как клизма - мелкий эпизодик в романе больших отношений, мой дорогой, - последние слова Сархан произнес выкатив глаза и наклонившись со зверским ликом к моему фэйсу, тут же, при этом, громогласно заржав.
 
- Я вижу, что спать тебе уже не хочется?
 
- Открылось второе дыхание.
 
- В таком случае предлагаю обменять грины на баты. Пойдем, мой фрэнд, прогуляемся по вечернему Пхукету.
 
- Зайдем пожрать куда-нибудь?
 
- Всенепременнейше. Только разменяем американских президентов на изображения тайского короля.
 
При выходе из отеля мы пошли по узкой улочке, по которой скользило много разношерстных прохожих, но чаще других была слышна русская и скандинавская речь.
 
- Смотри-ка, тут шведов, почти столько же, сколько в Белоруссии - картофеля. Даже чуть больше. 
 
- И наших до huya.
 
Я обратил внимание на крупных резвых тараканов, отважно перебегающих прямо через проезжую часть и петляющих между ногами вальяжно дефилирующей по тротуару публики.
 
Улучив момент я резко бросился к одному из них и поймал-таки, победоносно подняв насекомое к лицу.
 
- Твою мать! Ты в своем репертуаре! - отпрянул от меня в сторону Сархан.
 
- Ит! Ит! - проговорил чрезвычайно довольный этой сценой, сидящий на асфальте таец, жестом показывая, что эту добычу следуют съесть.
 
- Йес, оф кос, - улыбнулся я в ответ ему.
 
- Ты что, и правда съешь его?!
 
- Этого я умерщвлю, засушу и увезу домой. Но я попробую что-нибудь этакое обязательно, - заверил я своего друга.
 
- Весело с тобой.
 
- А еще я любовник хороший. Говорят.
 
- И ты веришь?
 
- Словам - нет.
 
Он как-будто задумался над моей фразой, но тут же, словно очнувшись, тряхнув головой, улыбнулся:
 
- Вот сегодня и проверим это, - и Сархан опять закатился, распугивая своим заливистым смехом небольшую кампанию выгоревших на солнце до цвета забытой в кастрюле свеклы, морщинистых англосаксов, от которых за версту разило потом и пивом.
 
- Надо тебя побыстрее десантировать куда-нибудь в Патонг. Чтобы местные богини объятий отсосали болезненный переизбыток твоих жизненных сил и педо-юмора.
 
- Сегодня уже поздно. Да и сил нет. Спать хочу.
 
- Ты лобстера когда-нибудь пробовал?
 
- Нет. Только лобок стервы, - честно признался мой спутник.

- И как тебе он? - спросил я, усаживаясь за столик небольшого ресторанчика, где официантов было в два раза больше, чем посетителей.
 
- В целом, не плох.
 
- Сейчас сравнишь с лобстером. Для меня очень важен твой отзыв. 
 
Извлеченные из объемного пластикового корыта гиганты, успели помахать нам длинными усами во время своего торжественного выноса.
 
- Не печалься. Мы их скоро увидим, - сказал я, встречая потухший взор Сархана.
 
- Но ведь они уже не будут такими приветливыми.
 
- Конечно. Они станут более сдержанными. Смерть делает дисциплинированным.
 
- Слушай...А ведь все сдохнем...

- Разумеется. Только лобстеры - первыми.
 
 
- Ну, и как? Есть разница? - спросил я, наблюдая как мой друг терзает плоть запеченного с сыром лангуста.
 
- Между чем? - не взирая на набитый рот, ухитрился спросить Сархан.
 
- Между лобком и лобстером.
 
- Лобок был без сыра. И без ананасов, которые, за каким-то хреном, тут есть.
 
- Дегустация, таким образом, сорвана?

- Дай поесть! И без того тут мяса меньше, чем я рассчитывал.
 
 
К своему глубокому удовлетворению, я наконец тоже почувствовал усталость и, доковыляв до гостиницы, мы ввалились в аппартаменты, дабы поочередно приняв душ,  распластаться на провокационно вместительной кровати.
 
Сархан уже давно провалился в сон, а я всё лежал и ждал, когда окончится эта изощренная пытка и когда меня, в конце концов, заберут из этого кошмара, в котором безвозвратно утерянное тобою существо, вновь являя свои самые очаровательные свойства, рассыпается в гроздях лучезарных улыбок, открывает свои потаенности или, наклонившись к твоему лицу, тихо говорит такие вещи, от которых туманится разум.
 
Сияя сквозь вязкую тьму гостиничного номера, она всё ходила мимо меня, безвольно лежащего на кровати, вновь ослепляя своей оставшейся в прошлом наготой, опять брала в ладони мою похолодевшую от ужаса голову и дарила ласки, то нежные, то порывистые и ненасытно-жадные, как-будто уже тогда хотела наесться мной до отвала, впрок, чтобы, когда мы окончательно расстанемся, не испытывать ни голода по моей плоти, ни жажды - по моему духу.
 
Но, из глубины моей, подал голос наиболее суровый и непреклонный из всех живущих во мне демонов: 
 
- "Утерянное тобою существо", довольно подло поступило с тобой, ты не находишь? Или ты размяк настолько, что стал пластилиновым и теперь тобою можно затыкать любые щели? Вспомни вопли этого "утерянного существа"! Ты помнишь, что она кричала тебе в трубку?
 
- Ты прав. 
 
- Я не взываю к твоей гордости - это сейчас не слишком своевременно, так как твой мозг сейчас лишь придаток твоего сердца, а оно заражено. Сравни свою утрату с остальными, которых каток твоей памяти благополучно сравнял с землей? Чисто физически сравни. Беспристрастно.
 
- Да, она, возможно, не так красива, не столь эффектна, как женщины, которыми я был мало-мальски увлечен. Но это ничего не значит. Ее душа...
 
- Душа?! - перебил меня страж, - А что в ее душе тебе кажется исключительным? Способность с максимальной для себя выгодой использовать твою слабость? Боязнь оказаться в твоем положении и потому яростная борьба с потребностью видеть тебя? Или мелочная, чисто мещанская жилка, которая у нее раздута, словно брюхо мертвого кита? Ее честность и способность быть твердой во взятых на себя обязательствах, вполне уравновешивается талантом беззастенчиво шантажировать тебя. Тебе не кажется, что ты просто имеешь дело с обычной сукой средней руки?
 
- Сейчас - кажется.
 
- Вот и запиши этот вывод где-нибудь на запястье.
 
 
 
Проснувшись, я первым делом осмотрел запястья.
 
Надписей не было.
 
Сархан уже встал и возился в ванной комнате, громко напевая что-то бессмысленное, но мелодичное.
 
- Ты опять чернее тучи? - спросил он, вертясь в борцовке перед зеркалом.
 
- Гораздо светлее уже. Я делаю мощные, козлиные скачки по направлению к душевному здоровью.
 
- Я вижу. Видон такой, как будто тебя только что отрыли.
 
- Это с непривычки. Мне просто еще никогда не доводилось просыпаться в Таиланде.
 
На пляже, настроение моего друга заметно ухудшилось:
 
- Я не понимаю кто сюда нагнал этих коров? Где красивые лица? Где мало-мальски симпатичные фигуры? Это что за галерея залитого водой и жиром мяса?
 
- Не фарт.
 
- Тебе по фигу, что ли?
 
- Абсолютно. Я же не на жопы ехал смотреть. Их мне и в Москве хватает. 
 
- Но разве не приятно видеть вокруг более или менее привлекательных людей?
 
- Приятно. Очень приятно. Ты так говоришь, будто я специально ангажировал весь это сброд, чтобы тебя рассердить. Ты слышал что-нибудь о Босхе?
 
- Что-то слышал.
 
- Так вот: на его картинах бесполезно отыскивать смазливые мордашки, и совсем не потому, что в ту эпоху ощущалась острая недостача в миловидных людях, а потому, что внутренняя красота еще больший дефицит, чем внешняя. И убожество физическое, часто гармонизирует с изъянами нутра, торжествуя во все времена, плодясь и множась. Это и хотел сказать своими работами, великий голландский дяденька.
 
- Да... И красивое, часто, на поверку, оказывается гнилым.
 
- Надо же безликости и серости брать реванш? Вот они и берут его своей долларовостью. А всё внешне красивое, если оно лишено стрежня, медленно, опускается перед ними на колени... или становится на четвереньки.
 
- Я не хочу об этом думать.
 
- Тогда думай о двух ох-уенных чуваках, стоящих сейчас по колено в воде ссаного Андаманского моря, с легким оттенком превосходства взирающих на болтающийся по берегу в купальниках топленый жирок и сало на кости, убаюканное ласковой волной.
 
- Блин...Серёга! Мы - реально ох-уенные! - с идиотско-рекламной интонацией почти прокричал Сархан так, что я не удержался и поддержал его своим каркающим смехом.