Набросок 3

Глава 4
Кое-как перевязав размотавшуюся онучу, Иван продолжал бежать.
Бежать? Условное понятие. Еле перебирая ногами, Иван удалялся от места мобилизационных работ по копанию траншеи водоснабжения. Голод гнал его домой. Последние две, испеченные в костре картофелины, Иван, разламывая, засовывал в рот, не освобождая их от подгоревшей кожуры.  И там, во рту, разминая их языком, отделял еду от золы, которую тоже жалко было выплевывать.
До дома оставалось верст пять. Иван спешил, чтобы немного перекусив и отмыв себя от вшей, утром вернуться на работы. Однако, это была самоволка. Иван испрашивал разрешения на отлучку, но бригадир, сославшись на то, что он не уполномочен исполнять такие акты, посоветовал Ивану действовать на свой страх и риск, пообещав при этом, что до начала работ в следующий рабочий день, докладывать об его отсутствии не будет.
Кое-как к ночи Иван добрался домой. Окна темнели зимней сумрачностью.  Да они и летом светиться не могли: все стекла выбиты, образовавшиеся пустоты были забиты досками, меж которых была набита солома вперемежку с навозом, тряпьем, паклей и смолой для сохранения тепла в хате.  Осторожно, чтобы не разбудить сестренок, постучал по одной из досок.
 - Кто там?...
- Я, мама.
В сенях загрохотало. Мать впотьмах зацепила коромысло, и оно прогулялось по ведрам.
Отворив двери, прикрывая левой рукой лучину, мать, еле сдерживая слезы, запричитала.
- Ой, да как ты… худущий-то, грязный… ой, Господи, Ты наш…. Проходи, Ванечка, проходи. Работа ваша кончилась…, отпустили?
- Да, нет. Мне бы помыться…, а утром опять…. Мам, а поесть есть что-нибудь?
- Да что мы в дверях…, проходи. Девок нонче мыла, вода теплая осталась.
В хате горела керосинка, изобретенная львовскими аптекарями Игнатием Лукасевичем и Яном Зехом в 1853 году. Лампу привез ещё дед отца. И это сокровище берегли пуще глаз.
Иван сбросил одежку, обмотался тряпьем. Мать растопила печь, поставила таз с водой и бросила в него рубаху штаны и кальсоны. Ватник пропитала керосином и выбросила в сени.
Корыто залила остатками горячей воды и приступила отмывать Ивана оставшимся куском дегтярного мыла. Мыловарня, на которой работала мать, отпускала ей в месяц четыре куска этой драгоценности.
Заснувшего во время купанья Ивана мать осторожно растолкала и сонного довела до лавки, на которой Иван мог расположиться не сгибая ног.
Прокипятив и простирнув одежонку мать обвешала ею печь и приготовила сыну еду в дорогу.
- Час два ходу ему… Часов в шесть надо отправить, чтоб затемно пришел. О строгостях военного времени ведомо ей было, но не ведала мать, что в шесть часов дежурные разжигали костры для освещения и согрева, а в шесть тридцать мобилизованные уже приступали к работе.
Отправила  мать перепуганного Ивана, и сама на работу отправилась.
Опоздал Иван.
А уже в девять часов от обозников, которые мыло на траншею возили, узнала мать, что Иван арестован и его будут судить за самовольный уход с рабочего места.
Мыловарня имела три отделения: дегтярного мыла, хозяйственного и секретного, в котором мыло варили для генералов и старших офицеров.
- Митрич! Если ты не спасешь, то посадют Ваньку, - завыла Клавдия, обращаясь к свату, оперуполномоченному НКВД при мыловарне.
- Усатому только бы засадить кого.
- Что ты брешь, сивый? – Испуганно прошептала Клавдия.
- А что не так? Моих всех в коллективизацию под гребенку….
- Ты же в органах…
- Только при тебе и не боюсь, а так… при жене перднуть боюсь, как бы не донесла, паскуда.
Митирич прокашлялся.
- Шестнадцать-то твоему исполнилось?
- Нет. Через три месяца.
- Семь классов закончил?
- Девять…
- Как это?
- А его два раза переводили из второго в третий и из пятого в шестой.
- Документ есть?
- Ага!
- Ладно. У тебя дом, кажется, горел?
- Так немного.
- Соседи видели?
- Тушить помогали.
- Значит так. Метрика его у тебя сгорела…
- ???
- Сгорела. Если нет, то сама сожги.
- Как же?
- Клавдия! – Внушительно вкладывал в ее уши Митрич. – Сгорела. Мы ему пару лет припишем и отправим в училище. Теперь не 41-ый. 43-й заканчивается. Поучится, а там глядишь и войне конец. А если посадят, то и тебя с работы погонят. Все. Свободна.
На следующий день в кабинет военкома, грузного сорокапятилетнего капитана, младший лейтенант НКВД доставил Ивана. В кабинете присутствовал и Митрич.
- Спасибо, лейтенант. Вот тебе подарок к Новому году. Два куска отдай начальнику своему, а один себе возьмешь….
- На мыло меня меняют. Генеральское. Каким и от гладковыбритого капитана попахивает, - внутренне возмутился Иван.
Но умные дети тех времен умели не высказывать своих крамольных мыслей. А глупые? Глупые в пятнадцать лет где-нибудь в Сыктывкаре лес валили.
-… жопу своей Машке помоешь, чтоб приятно пахла, - добавил капитан.
- У меня Катя, - смущаясь промямлил младший лейтенант.
- Тем лучше, - сделал заключение капитан.
Капитан и Митрич рассмеялись, а у Ивана как-то само собой (лет через тридцать пять он, вспоминая эту историю и свое внутреннее возмущение, благодарил судьбу за то, что на его жизненном пути оказались такие мудрые и добрые дядьки) растворилось неудобство, вызванное продажей его за три куска генеральского мыла.
- Сколько же лет тебе на самом деле? – Пытался уточнить капитан для удовлетворения любопытства.
- Семнадцать, - почему-то пропал просыпающийся басок, а вместо него выскочил визг.
- Ладно. Семнадцать так семнадцать. В два аршина вымахал, а тела не нагулял. Но не на лесоповал же тебя….
На сборном пункте их оказалось человек двести. Гимнастерок и штанов для них насобирали, а обуви…. Все в лаптях.
Приехавшие из училищ «покупатели», выбрав человек десять обутых в валенки, наотрез отказались брать остальных. И куда их? Известно. На фронт.
Иван побежал в горком комсомола. Рассказал о своей беде. Один из сердобольных комсомольских вожаков (то ли инструктор, а, может, и секретарь какой-нибудь: 1-ый, 2-й или ещё какой) достал из шкафа и подарил ему валенки.
Иван попал в училище.
В училище «покупатели» рассказали о его находчивости, и его назначили командиром отделения.