По лабиринту памяти гл. 6
Он долго еще стоял на перроне. Давно уже скрылся за поворотом поезд, который увез его дочь, самого родного ему человека. Уже единственного.
Из-за того поворота пришел другой поезд и, дав себя осмотреть и заправить всем необходимым, тоже ушел. А он все стоял. Прошли осмотрщицы вагонов, но Ани среди них не было и уже никогда не будет. Какое страшное слово — никогда!
Домой сейчас идти он не мог: наполовину опустевший после того, как Маша уехала в августе в Белоруссию, теперь, без Ани, дом стал совсем пустым.
Встретив и проводив еще один поезд, Петр тяжело вздохнул и пошел к Серафимычу.
Эх, жизнь...
***
Мария опять вспомнила тот промозглый январский день. Поезд набирал скорость, одинокая фигура отца становилась всё меньше и меньше. Теперь он не был похож на опору. Теперь он был похож на подрубленное дерево.
***
После смерти жены Пётр замкнулся в себе, стал молчаливым и необщительным. Мир для него как-то враз рухнул и перестал существовать. Шутки друзей и весёлый смех вагоноосмотрщиц казались Петру неуместными и глупыми, а сама его жизнь без Ани — нелепой и никому не нужной. Только письма дочери наполняли её смылом и вливали в высушенную тоской душу живую воду.
После работы он шёл к Серафимычу. Они готовили ужин, долго чаёвничали. И молчали. Каждый о своём. Иногда Пётр оставался здесь ночевать.
Дед Санча, не узрев вечером в окнах соседа света, отворял калитку, доставал из-под крыльца ключ, входил в дом и протапливал печь, чтобы картошка не замёрзла. Сам Пётр о картошке как-то не думал и вряд ли замечал, что кто-то в его отсутствие поддерживает тепло в доме.
По субботам уже Серафимыч приходил к Пётру. Они возили в деревянной десятиведёрной кадушке на санках с речки воду и топили баню.
Баня была хорошая, на лиственничном фундаменте, самим хозяином рубленная из толстых сосновых брёвен. Печку с парилкой и ёмкостью под воду Пётр тоже сам сложил. Аня промазала глиной пазы и дважды в год белила потолок и стены. Теперь же без должного догляда даже баня выглядела сиротой, чего уж говорить о Петре.
Нет, чистоту и в доме, и в бане он поддерживал. Но мужская рука тем и отличается от женской, что не способна она создать тот особенный уют, который делает дом настоящим домом, а не пристанищем для ночлега.
Напарившись, намывшись, опять чаёвничали. Иногда покупали чекушку и приглашали соседа, деда Санчу, разделить их мужскую компанию.
Размягченные банным паром и ста граммами, вели неспешный мужской разговор, и теперь уже Серафимыч ночевал у Петра.
В воскресенье, единственный выходной, они занимались неотложными домашними делами: стирали бельё, ходили в магазин и закупали продукты на следующую неделю, расчищали снег и наполняли водой бочку, стоящую в доме. Ежедневные походы на речку исключались - зимний день короток, с работы Пётр возвращался далеко затемно.
Так и проходило время. Самое тяжёлое в жизни Петра. Первая зима горького одиночества. Первая зима без Ани.
А ближе к весне старые раны напомнили Серафимычу о войне, он занемог, и Пётр перевёз друга к себе вместе с его нехитрыми пожитками. С работой участкового Серафимычу пришлось расстаться, но дед Санча уступил ему своё место сторожа на складах "Заготзерна", а сам ушёл на пенсию.
К Пасхе соседки, Галина и Вера, под руководством бабы Нюры выбелили дом, постирали шторы и покрывала, вымыли окна и полы, перетряхнули и просушили постели. Стало чисто и уютно, как при Ане.
А потом в доме запахло куличами — это Серафимыч под руководством тех же соседок готовил праздник Воскресения Господня. Принять от женщин уже испечённые булки он наотрез отказался и стряпал сам.
В субботу пришедший с работы Пётр так и замер на пороге - на столе, накрытом белой в алый цветочек скатертью, под полотенцем "дышали" два только что вынутые из печи кулича и стояла чашка с крашенными в яичной шелухе яйцами. А повязанный Аниным передником Серафимыч толок в кастрюле свежесваренный картофель и громко пел про синий платочек. Он подмигнул Петру и, кивнув на стол, весело спросил:
— Ну, как тебе? Мы с дедом уже и баньку протопили. Ты как раз вовремя подоспел. Давай раздевайся, а я пойду трубу там закрою. Минут через двадцать мыться можно.
Ошеломлённый многословием Серафимыча, но более того его вокальными и кулинарными способностями, Пётр повесил на гвоздь рабочую куртку и, не найдя слов, только покачал головой.
А в воскресенье к двум вдовцам пришли гости: баба Нюра с дедом Санчей, Галина и соседи напротив. Вот с этого дня и начал Пётр к жизни возвращаться. Видно, не только Христос воскрес в этот необыкновенный день, но и душа Петра - помогли ей возродиться к жизни Серафимыч, Галина и баба Нюра с дедом Санчей.
***
Мария тяжело вздохнула. Вот уже двадцать лет она живёт одна, но кто постучит в её дверь, чтобы поинтересоваться хотя бы тем, жива ли она? У всех свои дела, свои проблемы. Чего уж там говорить, если даже соседи по лестничной площадке зачастую друг друга не знают.
Меняются времена, меняются нравы. Сегодня люди стали глухи и слепы к чужой беде. Почему равнодушие, холодное и беспощадное, заполоняет души, делает их чёрствыми, а сердца превращает в камень?
Продолжение http://www.proza.ru/2014/01/06/204
Свидетельство о публикации №214011300267
Оленька, теплой Вам осени и хорошего настроения. С уважением, Лада.
Татьяна Рогожина 14.09.2014 19:11 Заявить о нарушении