Глава 20. Тоннель

Лодка зарылась глубоко в песок. Было так темно, что Смельчак не видел лежащих рядом товарищей. Он медленно встал, вытянув перед собой руку. Наткнулся на сундучок с продуктами и снаряжением. Долго шарил в нём, пока не нашёл электрический фонарь, тщательно завёрнутый в плотную ткань, чтобы влага не испортила батарей. Он был настолько ошеломлён, что не отдавал пока себе отчёта в случившемся. Нажал кнопку фонаря и осветил внутренность лодки. На дне её лежали рядышком, как неживые, Роберт и Рафаэль. У последнего из головы потихоньку сочилась кровь. Тела их были придавлены сломанной мачтой. Смельчак спрыгнул на песок, оттащил обломок мачты. С большим трудом вытащил из лодки бесчувственного Рафаэля и уложил на сухой песок. Теперь настала очередь старого Роберта. С ним пошло проще, он был очень лёгким. Теперь оба лежали рядом. Отец Файка не подавал признаков жизни и выглядел мёртвым. Ивек вытащил на песок сундучок, из него бинт, и забинтовал голову Рафаэлю, который во время перевязки пришёл в себя. Он тихо простонал:
— Пить…

«Наконец-то, - подумал Смельчак. – Один уже очнулся. Теперь очередь за Робертом».

Он осторожно ощупал голову Роберта,  боясь обнаружить рану или другое повреждение. К радости своей, не обнаружил ничего страшного, кроме огромной шишки на лбу. Ножом разжал старику стиснутые зубы и влил ему в рот немного сидра. Это сразу подействовало. Старый рыбак вздохнул и открыл глаза. Он не вполне соображал, что случилось. Смотрел то на Смельчака, то на свет фонаря.

        — Помоги мне сесть, — простонал он. – Такого мы вроде не планировали. Где мы?

— Спокойно, Роберт. Нас приютила пещера. Отдыхай пока. С Рафаэлем дело хуже, видно, что-то серьёзное. Слышишь, как стонет?

Роберт окончательно пришёл в себя. В голове у него шумело, тошнило, как после большой попойки. Он тщательно ощупал своё ноющее тело. Опираясь на сырую стену, медленно поднялся на ноги.

— Ничего, — пробормотал он. – Кажется, вывернулись. Вот только все ли?

Он смотрел на лежащего Рафаэля. Белый бинт у него на голове пропитался кровью. Раненый всё не приходил в себя, хотя Ивек делал всё возможное, чтобы привести его в сознание и остановить кровотечение. Роберт забыл о собственной слабости. Присел рядом с раненым. Взял фонарь у Керьяна и тщательно осмотрел Рафаэля. По мере того, как тянулся этот осмотр, вытягивалось и лицо Роберта. С трудом он разогнулся.

— Хорошего мало, Ивек. Рафаэль сломал шею. Трещина в черепе. Ему ничем не поможешь. Он уже готов. – Последние слова он произнёс с рыданием. – Скоро отправится туда, где ему будет лучше. Туда, где рыба сама идёт в сети.

Раненый начал бредить.

— Почему петухи так кричат? – спрашивал он, приходя вроде бы в себя. – Успокойте их, дети, пусть не кричат так громко… Здесь тихо, как в каменной могиле… Надо бы на рассвете осмотреть свои картофельные грядки. Наточить топор, нарубить дров и послушать, как шумит река, как поёт мой единственный петух, «королевская птица». Миколай… Сын мой… Куда же ты опять полез?

Он ненадолго замолчал. Посмотрел вдруг на друзей совершенно осмысленно, потом поднял взгляд к лучу фонаря. С трудом прохрипел:
— Я на тебя не обижаюсь, Смельчак. Я догадывался о твоих планах. Роберт как-то упоминал о пещере. Если бы нужно было ещё раз, не раздумывал бы… Многого от жизни я уже не ждал. Чахотка… Скрывал это… Может, год, самое большое – два… Миколай… Хороший хлопчик… Позаботьтесь о нём… Прощайте…

На губах у Рафаэля выступила кровавая пена.

— Ну, спать! Гасите свет, и спать… Спать… Устал. Спокойной ночи…

Голос его внезапно оборвался. Страдальческое лицо словно смягчилось, только стало ещё бледнее. Керьян осторожно отёр с его губ алую пену и закрыл ему глаза, которые оставались неподвижными, направленными на свет фонаря. Наступило долгое молчание. Наконец Роберт встал и начал бормотать что-то под нос. Ивек понял, что старик по-своему прощается с товарищем.

Нарушил молчание Керьян. Не могли ведь они оставаться здесь. С помощью Роберта Ивек взгромоздил на плечи тело Рафаэля, и они двинулись узким коридором. Только теперь Ивек поразился тому, что воздух здесь душный и влажный, как в глубокой шахте. Тоннель в сечении был эллиптическим, усеян песком и не обустроен. Однако при взгляде на стены создавалось впечатление, что они выдержат ещё не один век. Со свода капала вода. Вода… «Может быть, понадобится, чтобы выжить», — подумал Керьян.

Шли они медленно, волоча за собой собственные гигантские тени. Смельчак принялся считать шаги. Насчитал их около тысячи двухсот, когда они оказались перед массивной дверью из углового железа. Это был итог их прогулки. Ивек осторожно положил тело Рафаэля на песок и нажал на дверную ручку. Дверь не дрогнула. Он отступил шаг назад и, словно тараном, ударил в дверь плечом, даже эхо под сводами откликнулось. Плечу стало больно, но дверь не поддавалась. Значит, они в ловушке. Он уселся на песок и опустил голову. Такого он предвидеть не мог. Ни он, ни Роберт. Недооценил противника, а ведь должен был знать, что тот силён и ловок. Ивек долго сидел молча. Что с того, что, ценой жизни Рафаэля, он наткнулся на тоннель? Это не продвинуло их ни на шаг вперёд. Остаётся одна-единственная дорога. Вернуться, побыстрее вернуться.

Неожиданно он вскочил на ноги. Схватил фонарь. Они здесь канителятся перед этой дверью, а там прилив… Они оставили продукты, воду и лекарства. И самое главное – ящик с инструментами.

— Жди спокойно! – крикнул он сидевшему Роберту и побежал коридором вниз, торопливо считая шаги. На этот раз он насчитал их восемьсот и остановился. Проклятье! Прилив! Он напрочь забыл о приливе. Выход из пещеры был теперь под водой, и волны поглотили и лодку, и сундучок. Там, где они сидели час назад, вода заполнила коридор под потолок. Ещё вопрос, не доберётся ли прилив до самых дверей. Смельчака внезапно бросило в жар. Они были в ловушке, как дикие звери. С одной стороны глубокая пропасть, а с другой – железная дверь. Господи, о Господи! Они оказались погребёнными заживо. Он проклинал себя, что забылся, что был безрассуден.  Ва банк! На этот раз не вышло. Нужно расплачиваться. Выхода из этой западни нет. Платить придётся жизнью.

Он не чувствовал, что бредёт по колено в воде. Что-то надломилось в этом стальном человеке. Подвела какая-то пружина внутри, и весь механизм остановился. Он жалел теперь, что лодка не разбилась о скалы. Там, по крайней мере, было солнце. Здесь же они будут издыхать, как крысы, от жажды и голода. Здесь и придёт конец его беспокойной натуре. Только зачем он втянул в это дело Роберта и дядю Рафаэля? Какое имел на это право?

Нужно возвращаться. Там нетерпеливо дожидается его старый рыбак. Сгорбившись, Ивек побрёл вверх по тоннелю. Обессилено рухнул на песок рядом с Робертом.

— Ну, что?
— Ничего. Мы погребены заживо.
— А лодка?
— Её забрала вода. Сундучок тоже.
— Посвети-ка сюда. Я нашёл в песке что-то металлическое.

Отец Файка держал на ладони широкую латунную пряжку от ремня. Отёр её о штаны, чтобы очистить от песка. В свете фонаря увидел на пряжке искусно выбитый в металле стержень, пронизывающий якорь, а на нём две буквы – А и Р.

Роберт вскрикнул от неожиданности.

— Я знаю эту пряжку! Она принадлежала Антеку Ренарду. Тому самому, который работал с нами на строительстве маяка, а позднее, вместе с Бернардом Жанвье,  вроде бы сгинул в море. Помнишь? Говорили, что их настиг Перст Божий. Каким чудом оказалась здесь и пролежала столько лет эта пряжка? Можешь объяснить мне это?
— Могу, — ответил Ивек невыразительным голосом.
Они рыбачили здесь же, у северной оконечности острова, и также были захвачены течением, которое принесли их к пещере. Возможно, они тоже были любопытны и неразумны. Как раз тогда был такой же большой отлив, иначе вместо пещеры они угодили бы в скальную стену и разбились. Сидели они здесь так долго, что умерли от голода. Нетрудно представить себе, как произошла трагедия. Через несколько дней и мы будем знать, что пережили они. Ведь нас ждёт та же участь. Рафаэлю посчастливилось. А нам?...

        — Понимаешь теперь, как всё это выглядит? Выход из пещеры открывается только тогда, когда бывает самый большой отлив. Поэтому его нельзя увидеть из-за рифов в океане. Тоннель тянется далеко под островом. Помнишь, как гудит земля под ногами возле менгира, гудит, стонет и плачет? Поэтому люди говорят, то там особенно страшно именно во время бури. Наверняка это же заметил инженер Лясо, а он, как образованный человек, не верил ни в какие игры и пляски ведьм. Наверняка подозревал, что под ногами должен быть тоннель. Это его и погубило. Хотел со стороны суши спуститься по верёвке до входа в пещеру. И открыл бы эту тайну, если бы за ним не следили. Перерезали верёвку, ну, а дальше – догадывайся сам.

        Он зажёг фонарь и ещё раз на коленях обшарил пол. Заметил, что в песке виднеются квадратные углубления.

        — Видишь? Это следы от ящиков, которые здесь стояли. У этих дверей они оставляли товар. Когда им это позволял большой отлив. Здесь они хранили контрабанду. Возможно даже, привозившие товар и не знали покупателей. Оставляли ящики перед входом и отправлялись дальше. Наверняка, лишь единицы знали получателей контрабандного товара. А вопросы с оплатой решали на континенте с глазу на глаз. В этом была для них выгода. Произойди какая-нибудь случайность – моряки не знали бы ни лиц, ни имён поставщиков.

        Керьян непрерывно шарил в песке. Неожиданно рука его наткнулась на что-то твёрдое. Извлёк длинную кость. Это была берцовая кость человека.

        — Единственное из этих открытий, которое утешает, — сказал он. – Вода сюда не доходит. В воде мы не утонем, зато…

        — Подохнем от голода, — договорил Отец Файка. Он шарил по карманам в поисках трубки. Наткнулся на плоскую фляжку. Подарок Эскублака. Счастье в несчастьи. Понадобится им как никогда. Эта бутылка продлит им жизнь на несколько дней. А это уже кое что! Там, наверху, начнут их искать. Может, Томек поднимет тревогу?

        И был день, и была ночь. И снова наступил день. Ивек и Роберт неподвижно сидели у дверей. Им докучал холод, а водку они приберегали как лекарство. Время от времени жевали табак, но и тот наконец кончился. В конце концов, на дне бутылки осталось водки на один добрый глоток. Свет зажигали только тогда, когда приходил отлив, чтобы собрать немного устриц, которые они глотали сырыми. Нашли также большого краба, но его не на чем было испечь. Оставили это на потом. Пробовали пить воду, капающую со стен, но она была солоноватой. От этого жажда становилась ещё сильнее. Старого рыбака трепала лихорадка. Чтобы убить время, Отец Файка рассказывал разные истории из жизни, а чаще всего вспоминал о том, где и когда ему доводилось хорошо поесть и выпить. Вспоминал последний обед у Косого. Облизывал спёкшиеся губы. Уж как их тогда угощали! Хотя бы раз ещё в жизни съесть такой обед и выпить такого вина!
Говорить! Как можно больше говорить! Только это им и остаётся! Такие разговоры не позволяли им много раздумывать. А на раздумья о том, что с ними будет через день или два, сил у них не было. Смельчак сидел уставший. Он перерыл руками всё пространство вокруг себя, копался глубоко в песке, искал забытый лом, обломок доски или палки. Делал это без малейшей надежды что-то найти, но не мог же спокойно сдаться!

        Отец Файка, несмотря на критическое положение, не умел или не хотел держать язык за зубами. Он говорит, значит, он ещё жив, а думать о том, надолго ли хватит этой жизни, рыбак не хотел.

        — Понимаешь, — рассказывал Роберт, — у нас на лайбе было не слишком много еды, а тут, как назло, спасли ещё одного потерпевшего. Это была женщина. С первого же дня это перевернуло жизни моряков, прежде не  искушённых присутствием женщины, молодой и красивой впридачу. До тех пор иногда казалось, что половина из нас жалеет воды, чтобы смыть с себя дневную грязь. А зачем, если завтра будет то же самое? Капитан наш был большим неряхой. Не заботился ни о чистоте, ни о людях. Меньше воды, меньше мыла, зато больше экономия. Один из матросов, по фамилии Фавье, знаешь, сын той чёрной  Жозетты, словно нам назло, выставляя свои кривые ноги, ходил постоянно в коротеньких шортах или попросту в трусиках, расслабленный, расхлюстанный, с рыжей щетиной, не бреясь порой по неделе. Даже твой дядя, бедный Рафаэль, бывало, щеголял в портках, которые просвечивали. На коленях. Капитан закрывал на это глаза, потому что с нитками, иголками и заплатами на судне было туго.

        На следующий же день после появления дамы – вы смотрите! Как будто кто-то коснулся нашего судна волшебной палочкой. Матросская братия даже подхватила сыпь от морской воды, а шкура у них на лицах блестела как отполированная. В Фавье трудно было узнать распущенного моряка, и сам чёрт не догадался бы, что эти длинные, неизвестно откуда выуженные брюки скрывают в своих широких штанинах не совсем прямые ноги. Где этот проныра раздобыл такие прекрасные панталоны? Берёг их для своей свадьбы? Или необязательно для своей. Разве только единственная свадьба может случиться? Блуза была застёгнута, а щетина исчезла, будто салфетку вдруг сдёрнули с тарелки, на которой красовался блин во всей своей красе – румяный, плоский, с крупинками перца и бородавок. «Как это случилось, что Фавье не ходит теперь расслабленно, словно небесное создание?».

        И тогда я стал меньше накладывать в свою миску. Не забуду этого, наверно, до самой смерти, и охотнее отдал бы руку или ногу, чем пережить ещё раз то, что пережил в этот день на лайбе во время совместной трапезы. Было это так: я отодвинул миску с недоеденным супом. К чему показывать себя обжорой при даме? Нужно ведь соблюсти видимость человека из приличного дома, для которого хороший тон прежде всего. И который всегда оставляет что-то на тарелке. И – о ужас! Тут же наш боцман, с умыслом или же машинально – кто его знает, нашего боцмана! – самым естественным образом, как будто делает это ежедневно, подсунул мне свою миску с остатками подливки, в которой плавал кусок говядины. «Бери, ешь, - сказал он. – Я уже не могу, а тебе всегда мало».

        Я онемел от стыда. У меня перехватило дыхание, а Рафаэль решил, что я подавился костью. Недолго думая треснул меня здоровенной, как тарелка, лапой по спине. Дама даже подпрыгнула нервно на стуле. Тогда оторвалась не только мнимая кость, сдавившая горло, но и кусок лёгкого, потому что из соляного столпа я превратился в красный стручок перца и убежал из столовой, чтобы отплеваться.

        Все грохнули весёлым смехом, а я, бедный, корчился у борта, не столько от боли, сколько от стыда. Товарищ, который нёс вахту у штурвала, оказался в затруднительном положении, не зная, что со мной делать: бросать ли без присмотра штурвал, чтобы спасать товарища? Победило чувство долга. Он остался у руля и, не глядя на меня, посоветовал: «Если у тебя заворот кишок, то ложись на палубу и помирай. От этого спасения нет, — утешал он меня с серьёзным видом. – Или, если хочешь и в состоянии, потерпи, пока меня не сменят. Тогда я сбегаю к нашей даме, чтобы сделала тебе компресс. Возможно, даже грудной компресс. Лучшего лекарства, браток, при твоей болезни нет».

        — Кто угодно, только не она! – закричал я. Такая компрометация… Такого и в кино не покажут… и это при девушке, на которую я с первого же дня мечтал произвести впечатление… На боцмана я не сержусь. Сам был виноват, ввёл в заблуждение товарищей. Когда кое-кто удивился, что такому заморышу, как я, требуется много пищи, я соврал, что у меня прострелен желудок, и всё, что я съедаю, выходит через это самое добавочное отверстие. Мне поверили, и теперь вот… Если бы сейчас хотя бы полмиски этих объедков, без стеснения съел бы все остатки, которые…

        Он не закончил своего рассказа. Керьян рванулся к нему и закрыл ему рот ладонью. Тогда и Роберт отчётливо услышал, как с характерным звуком заскрежетал в замке ключ, и дверь бесшумно открылась…