Сильва

Инке Пожидаевой было тринадцать, как и мне. Рослая, с ярким, как след от оплеухи румянцем, она обладала счастливой натурой – с легкостью переходила от хохота к слезам и обратно, забывая об их причине прежде, чем успевала отереть щеки. Ее появление взорвало наш тихий двор.

Новогодние каникулы шли к концу. Сугробы в ту зиму намело – хоть шагай на улицу через подоконник. Это и спасло Инкину любовь. Весь двор видел, как с третьего этажа в рыхлую кучу внизу плюхнулось живое лохматое и завизжало, затрепыхалось, взбивая снежную муть.
Оравшая на горке ребятня, побросав картонки, кинулась штурмовать сугроб. Но еще раньше стрельнула дверь, и оттуда вылетела девчонка в расхристанной красной куртке. С грацией большой обезьяны, она вскарабкалась на кручу и, схватив шустрый комок в охапку, скрылась в доме раньше, чем мы успели понять, что это было…

Вскоре гуляющему во дворе народу было явление второе – незабвенное: красная куртка (на этот раз застегнутая), розовые штаны от лыжного костюма, домашней вязки оранжевый шарф и над всем этим – кудлатая башка цвета немытой морковки. Без шапки. В –36° это все равно, что без мозгов.
На фоне блеклого полярного пейзажа ее было видно даже из космоса. Парни разинули рты. Хозяйки, вырубавшие на обед куски вчерашнего борща, оцепенели возле кухонных окон, между рамами которых всегда ставили суповые кастрюли. Бабули, следившие за гулянием внуков из форточек, чуть не вывалились оттуда вместе с рамами. Даже бульдозер, ковырявший снег у помойки, с хрустом отвалил железную челюсть с блестящими зубьями и замер очарованный.

В руках у девочки «вырви-глаз» был поводок, да кто ж на него смотрел! Только не я. А зря… Бешеная мочалка, вывинтилась как из под земли и галопом промчалась у меня между ног – аж поводок свистнул.
– Сто-ой! – заорала девчонка и резко дернула привязь.
Какое там «стой», мочалка совсем обезумела и забегала кругами, обмотав меня до коленок. Потом ткнулась мне в сапог и покаянно заскулила.
– Брось поводок, дура, – крикнула я девчонке, – и держи эту тварь за ошейник.
Так я узнала, что мочалку зовут Сильвой и подружилась с ее хозяйкой.

Сильва была болонкой. Раньше Инка жила в северном поселке, где стояла отцова воинская часть. Домики там низенькие, снегу наметало по крыши. Сильва еще щенком убегала из форточки по собачьей нужде, и скоро возвращалась с желтыми сосульками на заднице – морозы там были, что надо. Она и в городе из окна сиганула…
Гулять с ней было сущим мученьем. Сильва с лаем кидалась на все, что шевелится – нахрапом лезла в обитые войлоком малышовые саночки, с разбегу бросалась под колеса «бобика», возившего почту в наше отделение, хватала дворников за пятки. Бульдозерам, и тем от нее проходу не было. После пурги она носилась, бороздя целину и утопая в снегу по уши – за ней еле поспевала хозяйка на веревочке, и удержать этот комок неукротимой дури было нелегко даже в четыре наши руки.

Но однажды Сильва исчезла.
Размазывая по щекам сопли пополам со снегом, Инка уверяла, что всего на минуту зашла на почту за открыткой, оставив псицу на привязи у крыльца. Вернулась, а на перилах огрызок болтается…
– Укра-а-али… – ревела Инка.
– Ага, – утешала я, – и поводок перегрызли.
До самой ночи мы бегали по подъездам, сталкиваясь лбами в морозном тумане, обследовали снежные норы и вентиляционные решетки подвалов. Нынче не найдем, завтра искать некого будет. Морозы завернули за сорок…

Не нашли. Наутро рыдающей Инке всюду мерещилась окоченевшая тушка. На холоде рыжие ресницы от слез смерзались, и шарф покрывался колючей ледяной коркой. Я увела ее домой, достала чистую тетрадь и копирки:
– Пиши объявления!
«Пропала Сильва Пожидаева… – вывела Инка (я фыркнула, но смолчала), – нашедшему премия (она решительно грохнула об пол кошку-копилку и пересчитала наличность) – 19 р. 40 коп».
День за днем в Инкином подъезде бахала дверь, пока не повисла на одной петле. Парни в надежде на двадцатку перетаскали ей всех окрестных шавок. Но Сильвы Пожидаевой среди них не было.
– Не плачь, из нее давно уже шапку сделали, – утешил Инку отец.
Бедняжка опять захлюпала, и я треснула ее по башке:
– Хватит ныть. Думай!
– О чем?
– Куда она могла деваться? Если жива, значит, приютил кто-то…
Думать стали вместе. Выходило, Инкин отец прав: держать собаку, не выгуливая, можно только… Кажется, мы обе знали где.

В ту квартиру на первом этаже соседнего дома ходили со всего города: кому унтайки пошить, кому воротник из песцовой шкуры… Жил там скорняк-инвалид, и случалось, притаскивали ему ребята бездомных псов. Собачий мех тоже в ходу был – шапка, не шапка, а мужикам на унты олений камус не годился, вот волк или собака – дело другое.
– Пошли, – сурово сказала я, сдернув с крючка свою шубейку.

Собачий душегуб долго не отпирал. Из-за обитой дерматином двери с вылезшими клоками серой ваты, слышался скрип, возня и томительные плачущие звуки, словно там и впрямь изнывали на привязи несчастные псы. Наконец дверь открылась – в нос шибануло кислой вонью и мочой.
– Вам чего? – удивился хозяин, увидев двух соплюх на пороге.
Я онемела: как есть живодер. Полуголый рукастый дядька, покрытый шерстью от шеи до обширного брюха, поддернул сползавшие треники и ухмыльнулся:
– За шапкой, что ль пришли?
И тут Инку понесло. Отпихнув хозяина, она ринулась внутрь с воплем: «Где моя собака?!». А из комнаты уже несся навстречу ей отчаянный скулеж и писк.
– Чокнутая… – пожал плечами мужик, и заковылял следом, кинув мне: «Давай и ты заходи».

В углу тесной комнатки, заваленной обрезками меха и шкур, Инка бухнулась на коленки – плача и смеясь, она тискала кучу копошившуюся перед ней на расстеленной тряпке. Я заглянула через плечо: Сильва и раз, два, три… пегих комка! Паршивка лизала Инке руки и блаженно жмурилась. Комки пищали и тыкались в материнский живот, отыскивая в спутанной шерсти набухшие сосцы.
– Вот, – развел руками мужик, – неделю назад кто-то ее под дверью кинул. А может сама пришла… На кой мне этот выводок? Кормить их…
Дядька ворчал так, для порядка. Инка всхлипывала и совала мне лохматых слепых кутят.
– Хочешь, бери себе!
Я представила, что вырастет из этих милашек и затрясла головой.
Впрочем, щенков у Инки (месяца не прошло) разобрали. Уж очень они славные. Даже скорняк думал оставить себе одного. Да куда ему, ведь с собакой гулять нужно.