Памяти Виктора Солопова 24. 01. 1924 г. 3. 11. 197

Именем Виктора Солопова в посёлке Сенном Вольского района Саратовской области назван целый микрорайон. Здесь он прожил последние месяцы своей короткой жизни.
В эти январские дни 2014 года ему исполнилось бы ровно 90 лет.
Он называл себя солдатским поэтом, чему свидетельство – цитата из его «Дневника», датированная 7 сентября 1945 года: «За последнее время я познакомился с артистом, которого зовут Андрей Скиба. Он написал записку капитану Субботину, который работает корреспондентом газеты «За честь Родины». В этой записке просил его посодействовать напечатать мои стихи, стихи солдатского поэта (Братислава, госпиталь)».
Виктор Александрович Солопов родился 24 января 1924 года в селе Иноковка Кирсановского района Тамбовской области. Там же прошли его детские и школьные годы – учился в Иноковской семилетке, а после её окончания – в Кирсановской средней школе № 3.
Именно здесь, в средней Кирсановской школе, и началась творческая деятельность Виктора как поэта. Сам он говорит об этом так: «Примерно в 1937 году в нашем лесу работал лесовым некий известный по фамилии Корнеев. Его два сына (Юрий и Владимир) поступили к нам в школу учиться.
Потом, примерно в 1939 году, этот лесовой Корнеев со всей своей семьёй выбыл из нашего села по неизвестной мне причине. Переехали они в Кирсанов. У сына его, Владимира, был другом начинающий поэт Пётр Слащинин из пригородной деревни Голынщины.
Корнеев Владимир рассказал Слащинину о моём стихолитераторстве. Этот Слащинин, чтобы завести со мною дружбу, так как у нас с ним общие интересы, присылает мне письмо. Посредством переписки мы стали с ним обмениваться своим опытом.
Мы тогда резко походили на тройку лошадей, которые смертельно измученные дальней ездой тихо – без дороги – плелись по снежному полю, то и дело попадая в ухабы.
Каждое новое написанное нами стихотворение мы обсуждали до семи потов. Пусть эти обсуждения были и наивными, зачастую и не полностью освещали наши недостатки в работе, они, безусловно, заставляли каждого из нас строже относиться к себе самому. Споры у нас были ожесточённые. Каждый из кожи вон лез, доказывая правоту своих взглядов.
Мать Владимира, Варвара Ивановна, женщина лет сорока, умная, много читавшая художественной литературы, внимательно слушала наши дискуссии, иногда давала нам полезный совет по тому или другому вопросу. Зачастую мы и сами обращались к ней за её мнением.
Слащинин был по уши влюблён в Маяковского, я и Корнеев Владимир никак не могли отказаться от чарующей лирики Сергея Есенина. Каждую прочитанную книгу мы горячо обсуждали, высказывали своё мнение по поводу прочитанного. У Корнеевых приличная своя библиотека, которой мы безукоризненно пользовались.
Некоторые стихи мы посылали в «Пионерскую правду», но они не имели успеха.
Иногда мы посещали редакцию местной районной газеты «Кирсановская коммуна». Редактор Андрей Андреевич Самаров и литконсультант встречали нас благосклонно, терпеливо указывали на наши литературные погрешности.
Первое моё стихотворение, удостоенное местной печати, было стихотворение «Весна». Приведу его полностью:

Засмеялась весна на долинах,
Улыбнулась в широких полях,
От улыбки весёлой и милой
Запестреют цветы на лугах.
Лес проснётся, в листах зеленея,
Улыбнётся весёлой весне…
И весна засмеётся смелее
На полях, на лугах, на горе.

В этом маленьком стихотворении мало конкретной, живой природы. Слишком много улыбки, смеха, бедная рифма.
Редактор «Кирсановской коммуны» однажды в «Тамбовской правде» напечатал статью «Наш актив», в которой упомянул меня и Слащинина, занимающихся литературной деятельностью, которым редакция оказывает помощь. В «Кирсановской коммуне» было напечатано стихотворение Петра Слащинина «Вяз».
В 1942 году наша тройка распалась по причине международных событий и войны. Я и Слащинин были призваны в Армию на защиту Отечества. Корнеев по молодости остался продолжать учиться».

Тяжёлым ударом по возвращении с фронта обрушилась на Виктора весть – смерть Петра Слащинина. Погиб в бою под Полтавой. Прошитый очередью немецкого автомата, он сделал два шага вперёд и упал мёртвым. Не повезло…
Виктору повезло – он остался жив. Но то, что ему пришлось испытать после войны – этого не пожелаешь даже врагу. Контузия, полученная весной 1945 года в результате взрыва авиационный бомбы при отражении атаки фашистских стервятников на железнодорожную станцию Сольнок, что в Венгрии, навсегда сделала его инвалидом. Служил в 48-м полку ПВО отдельной железнодорожной дивизии. Главная задача воинов данной дивизии – отражение воздушных атак противника огнём зениток, установленных на железнодорожных платформах.
«В госпиталь я поступил 26 июля, - пишет Виктор в своём «Дневнике». - Первые два-три дня брали у меня кровь, мочу, выстукивали молоточком. Потом приписали лечение электричеством – прогревание головы и позвоночника. Первую неделю я лежал, не поднимаясь, так как сильно болела голова, её затылочная часть. Сейчас головные боли прекратились, только чувствую физическую слабость…».
Госпитальная жизнь вонзалась иглами шприцов, булькала пузырьками капельниц, пахла лекарствами, жгла болью отчаяния.

Каждый вечер —  все одно и то же:
Созревают звезды с тихой дрожью,
И луна в открытое окно
Освещает койки полотно.

Позабыв все горести недуга,
Рад луне я, как приходу друга,
Только встать я не  могу пока,
И дрожит в приветствии рука.

Ты, болезнь, в постель меня свалила,
Знаю я: твоя безмерна сила,
Но солдат, ведя жестокий бой,
Равно горд и трудною судьбой.

Я хочу, не покидая строя,
И бороться, и мечтать, и строить.
Я еще закончить не успел
Очень много неотложных дел!
(31 июля  1945г. Братислава, госпиталь)

Примечание: Потом Виктор этот стих закончит так:
В жизни я исполнить не успел
Океаны неотложных дел.

Разумеется, Виктор думал и надеялся, что его молодой организм справится с недугом, болезнь отступит, оставит его. Даже мечтал вернуться в свою часть, с которой прошёл столько фронтовых вёрст. Но она прогрессировала. 7 сентября 1945 года его комиссовали, а 25-го – демобилизовали. По этому случаю, он пишет: «Сегодня прислали мои документы. Я демобилизуюсь. Скоро поеду в Россию…»
А пока он в госпитале, ждёт отправки на Родину, мечтает о доме: «За последнее время снятся однообразные сны. Будто я подхожу к родному дому, встречаю мать, сестёр… Снятся братья…».
А в самом госпитале – продолжение войны: «Недавно перенесли в соседнее отделение раненую девушку, –  сообщает он в «Дневнике». – Звать её Лида. Фамилии не знаю. До перевода она лежала в 4-ом отделении. У неё тяжёлое ранение. Ниже шеи пуля раздробила позвоночник. У девушки отнялись руки и ноги. Боль ужасная. Успокаивает только морфий.
Я часто заходил к ней в палату, и она всегда при этом просила меня что-нибудь почитать. Я пододвигал к койке стул и читал. Через каждые пять минут она просила:
- Витя, вытри пот с лица.
Я доставал из-под подушки носовой платок и старательно вытирал её молодое, почти детское, лицо, сильно похудевшее, и она всегда при этом говорила тихим, безжизненным голосом:
- Я, наверное, не выживу. С каждым днём мне всё хуже и хуже…
Я тоже видел её неотвратимое угасание, но мне было очень трудно сказать об этом. Я успокаивал её, просил, чтобы она не расстраивалась, уверял, что здоровье стало лучше. Мне казалось, что она верит мне, только не знаю, почему становились ещё печальнее её голубые, воспалённые от бессонных ночей глаза и ещё больше выделялось остро-похудевшее лицо.
Да, действительно она не выживет. Когда глядишь на это, почти безжизненное лицо, жутко становится оттого, что девушка когда-то дышала ароматом жизни, мечтала о будущем. Теперь всё это кончено. Захлопнута дверь к счастью, и нет сил, чтоб открыть эту дверь. (23 сентября. Братислава, госпиталь).
«Госпиталь опустел, – пишет он 4 октября. – Больных перевели в другой госпиталь. Осталось пяток сестёр, да мы – в ожидании отправки в Россию. Скука ужасная. Только тем и развлекаемся, что шляемся по городу и смотрим кино».
Наконец, долгожданный день настал: «Семнадцатого октября мы погрузились на автомашины и переехали в сортировочный госпиталь, который расположен на окраине города Братиславы. Пройдя регистрацию, мы снова на автомашинах переехали в другой сборный пункт, находящийся в 25-ти километрах от Братиславы, но уже на территории Австрии.
Расположили во дворе под навесом. Утром снова регистрация. В регистратуре встретил закадычного друга Зайцева Николая. Душевно поговорили.
В этот же день мы переправились за 4 км в лес и разместились в землянках. От нечего делать гуляли по лесу. Всюду чувствуется осенняя пора. Под ногами шуршат опавшие дубовые листья. На деревьях сварливо тенькают синицы, неугомонно стрекочут воробьи.
Осенняя пора на меня действует всегда удручающе. Говорят, что грузиться в эшелон будем 23 октября. Томительное ожидание. Мы подобрались три земляка. Один из Моршанска, другой со станции Платоновка».
Дома, в родной Иноковке, Виктор оказался только в ноябре 1945 года: «10 ноября в два часа ночи, подойдя к своему домику, я тихо постучал в окно. Сколько тревожного времени мечтал я об этом дне! Дверь открыла сноха Лидия Михайловна. Племянницу Римму еле узнал. Лидия Михайловна сбегала за мамой, которая находилась у Поли. От радости плакали…».
«Милое родное село! Думал ли я, идя под пули, что мне вновь придётся с тобой свидеться, так же, как и прежде, самодовольной походкой разгуливать по пыльной дороге знакомых до пустяковой мелочи улиц!? Соломенные крыши избёнок, плетнёвые палисады с кустами сирени и акаций, лунные майские ночи с неизменным постукиванием в стукушку ночного сторожа – всё это несказанно милое и дорогое сегодня мне втрое дороже».
Через два месяца, пройдя все мыслимые медкомиссии и получив инвалидность, Виктор поступил на работу заведующим библиотекой при Иноковском Сельском Совете. И тут же начинает заниматься самообразованием – делает выписки из статьи Ф.Головченко о В.Белинском – «Белинский», а также из статей самого Белинского «Литературные мечтания», «Стихотворения М.Лермонтова»: «Я – в мире борец», – говорит о себе Белинский. Слова Белинского «где истина, там и поэзия» подчёркнуты Виктором. Выписаны и другие цитаты великого критика: «Я душевно люблю русский народ и почитаю за честь и славу быть ничтожной песчинкой в его массе». «Всякое произведение, в каком бы то ни было роде, хорошо во все века и в каждую минуту, когда оно по своему духу и форме носит на себе печать своего времени и удовлетворяет все его требования». «Чем выше поэт, тем больше принадлежит он обществу, среди которого родился, тем теснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества». «Поэзия есть сама действительность».
Виктор пишет дневник «О литературе», где конспектирует статьи Константина Симонова «Драматургия, театр и жизнь», М.Горького, В.Брюсова, книгу Ильи Груздева (подробно) «Горький», А.Раскина «Максим Горький». Горькому посвящены многие его записи. Далее следуют записи о творчестве Эдуарда Багрицкого, Николая Брауна, А.Адамса, Иосифа Уткина…

Наибольшего успеха поэтический талант Виктора достиг в период его жизни на станции Сенная Вольского района Саратовской области, куда семья Солоповых переехала в начале 50-х годов прошлого века.
Этот край полюбился ему едва ли не сразу, как он увидел местную речушку Терешку, напоминавшую ему реку детства – Ворону, что на его родной Тамбовщине. Она будила в нём вот эти воспоминания:

Всё я храню в своей памяти бережно,
Каждое деревце, каждый листок,
Снова я слышу журчание Терешки,
Там, где она огибает лесок.
Тихо бреду я тропинкой прибрежною,
Словно ищу я потерянный след,
Всё здесь по-прежнему, всё здесь по-прежнему,
Только тебя вот, любимая, нет.
Здесь, на Сенной, Виктор поступает в вечернюю школу, которую заканчивает в 1952 году, получив аттестат о среднем образовании.
Здесь же интересуется журналистикой, в частности – работой проф. К.И.Былинской «Основы литературного редактирования и правки газетного материала» (Москва, 1948 г.) Материал этого конспекта у него аж на 129 страницах!
Интересует Виктора и Лев Николаевич Толстой – выписывает такие изречения великого писателя:
«Простота – необходимое условие прекрасного» (из письма Л.Андрееву 2 сентября 1908 г.)
«От сокращения изложение всегда выигрывает» (из разговора 1908 г.)
«Остерегайтесь только преувеличения. Лучше не договорить, чем переговорить» (из письма В.Ф.Краснову 24 августа 1910 г.)
«Надо навсегда отбросить мысль писать без поправок. Три, четыре раза – это ещё мало» (Дневник, 8 октября 1852 г.)
«Надо, главное, не торопиться писать, не скучать поправлять, переделывать десять, двадцать раз одно и то же» (из письма Ф.А.Желтову, 1887 г.)
Среди прочих бумаг Архива Виктора – отрывной лист календаря за 17 августа 1959 года, на обороте которого – стих:

Глубокий поток – всё глубже:
В верховьях дождь бесконечен…
Скорбь сердца не стала глуше:
Я от старой любви не излечен!
Хлопок становится пряжей,
Становится тканью пряжа…
Прежнее – было прежде,
Я уже не тот, что раньше!
Некуда устрицам деться, -
Прилив их потопит – и стихнет…
Послушайся голоса сердца,
Сразу отвага вспыхнет!
Пал в траву бриллиант блестящий,
Пал в траву и ярко искрится!
Но любовь, что росинки в чаще:
Как солнцу взойти – ей скрыться!

Данный стих – одна из форм малайско-индонезийской поэзии, носит название ПУНТАНЫ (четверостишия). Стихи, написанные в стиле ПУНТАН, насыщены глубоким поэтическим и философским содержанием.
Думаю, данная форма стихосложения не случайно привлекала внимание Виктора. Предчувствуя осложнение болезни, он стал искать такую форму изложения своих стихов, которая давала бы ему возможность наиболее рационально использовать запас памяти. Форма ПУНТАН значительно облегчала его усилия по ЗАПОМИНАНИЮ стихов, не надеясь на возможность их записывать слабеющими руками.
Особенно беспокоила Виктора правая рука – отказывалась работать с тех пор, как он сообщает об этом в своём «Дневнике» от 30 августа 1945 года: «Правая рука пока ещё в плохом состоянии».
Тогда он учится писать левой, хотя это не совсем просто. Или просит записывать друзей, товарищей. Но более – надеется на свою память.
Вспоминаю, как однажды, примерно за год до его ухода из жизни, я приехал к нему на «Запорожце». Виктор в это время обедал. Стол, как обычно, накрывала Александра Матвеевна, его мать. Стали пить чай. После обеда пошли в сад.
В тот год было очень много яблок, и Виктор, напрягая  с трудом речь, произнес:
- Ешь яблоки. Люблю, когда они хрустят на зубах! – И такая радость в его глазах, что, казалось, подойдет он сейчас к дереву, тряхнет крону яблони, осыплет спелостью её плодов всю землю и будет бесконечно смотреть и слушать, как люди уплетают эту вкусноту! В этом был весь Виктор! Милосердие души его выплёскивалось наружу с силой, равной его собственной боли. Страдания Его были ужасные. Мне всегда казалось, что боль пронизывала каждую клетку его организма. Он говорил с величайшим трудом, передвигался медленно, удерживая тело одной лишь силой воли. Руки – инструмент письма – отказывались работать вообще, и те записи, которые он оставил в виде набросков и строчек будущих стихов, пришлось потом самым настоящим образом расшифровывать. Помогла многолетняя дружба с ним, знание его почерка, а также опыт работы со стихами при жизни поэта.
Сам Виктор яблок не ел – болели дёсны, отчего и разговаривать ему было очень трудно. Особенно это стало заметно в последние два-три года: некоторые слова было даже не разобрать. Однако я не стеснялся переспрашивать, а Виктор охотно повторял.
О литературе в этот раз мы с ним почти не говорили, обошлись рассуждениями о Жизни. Поделился с ним я тогда своими темами работ по философии и географии, о предстоящем окончании мной Педагогического Института в июне 1971 года. К тому же, я обратил внимание, что сад как-то опустел без его отца, дяди Саши, осиротел. В прошлом году, как раз в это время, мы сидели в саду за столиком втроём и вели разговор о Михаиле Светлове, читали журнальные и газетные статьи о его жизни и творчестве. Теперь того столика уже нет, а лавочка валяется под яблоней.
Наговорившись, мы вышли на улицу, где возле калитки стоял мой «Запорожец». И тут Виктор вдруг попросил меня отвезти его на хлебное поле. Сказал, что не видел жатвы лет десять. Для этого мы выбрали угодья села Багай-Барановки. Направление определили по звуку работающих комбайнов. Проехали по селу, свернули в сторону колхозной заправки, выехали на поле жатвы.
…Вот он, комбайн, окутанный туманом вздыбленной половы, остяка и пыли, словно вертолёт на приземлении, медленно увеличивает свои размеры, всё ближе и ближе. Виктор делает шаг вперёд, застывает, сутулясь, как обычно, поддерживая шаткое равновесие, медленно провожает комбайн долгим немигающим взглядом. Именно в это время в его голове слагались строки нового стиха. И эти строки он старательно запоминал, редактировал, не имея возможности вести запись.
Что испытывал он, солдат войны, в этот момент? Что чудилось ему, 47-летнему инвалиду той бойни, в проходящем грохоте мирной машины? Об этом он нам, к сожалению, ничего не поведал – унёс в Вечность. Однако можно предположить, что думы его были не там, где лилась кровь и извергались реки страданий, а тут, в тихом и мирном осмыслении Жизни как Источника радости и совершенства. А это уже не только поэзия, но и Философия, где что, ни слово – новая ступень, и что, ни стих – новая высота полёта мысли.

Сколько лет мне? Я и сам не знаю:
То ли двадцать, то ли двести лет.
Может, так же, как и Мирозданью,
Ни начала, ни конца мне нет?!
Кажется, живу я – век за веком,
Пью, как воду, радость бытия,
Проторяю путь весёлым рекам
В знойные пустынные края.
Сталь варю, обтёсываю камень,
Сею хлеб и развожу сады,
Под моими грубыми руками
Оживают камни и цветы.
Сколько песен мной ещё не спето?
Сколько мне ещё дорог торить?
Я совсем не думаю, что это
Мне другим придётся уступить.
А сказать по правде, честь по чести,
Кто не хочет множество веков
По земле ходить и слушать песни,
Радовать работой земляков?!
Мы живём, не ведая покоя,
И я верю, что в тревожный век
Мы успеем выдумать такое,
Чтобы жил, не старясь, человек.

В 1967-м году в Приволжском книжном издательстве вышел из печати единственный сборник стихов Виктора Солопова под названием «Стихи». Это событие стало для него волнующим и радостным. Размером с ладонь, сборник стал для Солдата войны ПАМЯТНИКОМ его короткой, но такой светлой Жизни.

Некоторые стихи из этого сборника

Ты, болезнь, солдата зло скрутила.
Знаю я: твоя упряма сила.
Но солдат, ведя жестокий бой,
Равно горд и трудною судьбой.

*   *  *
О, нет! Не кончилась война
С последним выстрелом в Берлине:
Прошло немало лет — она
Живет в сердцах людей поныне.
Года летят, года летят...
А матери в молчанье горьком
Всё недоверчиво глядят
На лист помятой похоронки.
Когда они ложатся спать,
Не запирают дверь запором,
Как будто вышли погулять
Сыны...И вот вернутся скоро...

ДВА КЛЁНА
Негаданно, нечаянно
Разбушевалась вьюга.
Стучат, стучат отчаянно
В окно два клёна-друга.

А ветер злой, пронзительный
Снег мечет исступлённо.
- Пустите нас, пустите нас! –
Кричат в окно два клёна.

Иззябшие, настойчиво
Кричат они, как дети.
Всё злей, всё несговорчивей
Бушует хмурый ветер.

Ах, милые бездомники,
Входите, клёны, греться.
Тепла вам хватит в комнате
И в нашем русском сердце.

ПИСЬМО РЕКЕ ВОРОНЕ
Скоро, скоро, очень скоро
Я вернусь издалека
К берегам твоим, Ворона, –
Незабытая река.

Передам привет от Волги,
Многоводной, голубой.
Ты прости меня, что долго
Не видались мы с тобой.

Не видались, и разлука
Не окончилась пока.
Непоседливого внука
Не ругай за то, река.

И удач, и бед суровых
Я немало испытал,
Но всегда, как в песне слово,
Я тебя не забывал.
И живёт надежда в сердце,
Что найти ещё смогу
Мной оставленное детство
На твоём,  на берегу.

РОДНОЕ
Протянулось над речкой, повисло
Голубое моста коромысло.
Две берёзки грустят, две сестрёнки –
В бочажке утопили ведёрки.
Необъятная радость – пшеница,
Словно море, вдали колосится,
И о чём-то, видать, дорогом
Шепчут вязы над жёлтым прудом.

Вот за это родное раздолье
Не жалел я ни жизни, ни крови,
Сквозь огонь, сквозь преграды я нёс
Радость поля, грустинку берёз.

ПЕРЕД БОЕМ
На рассвете, в редкий час покоя,
Лес насторожился, не шумит.
Как похожа в ожиданье боя
Тишина на скрытый динамит!

Мы лежим, не шевелясь, повзводно,
Напрягая беспокойный взгляд.
Верный спутник осени холодный –
Дождь шинели тяжелит солдат.

Хорошо б махоркой затянуться,
Прихлебнуть горячий кипяток,
Но табак измок – не прикоснуться,
Кипятка не сыщешь и глоток.

Дождевые струи бьют по каске,
Вот шинель уж стала промокать,
А в местах простых моих солдатских
Всходит солнце ласковое – мать.

Вот она, усевшись одиноко
И накинув серенький платок,
Где-то на Тамбовщине далёкой
Перед утром вздула огонёк.

Гнев и мука в материнском взоре,
Перед нею карточки лежат…
На одной из них в солдатской форме
Перед боем сын её заснят.

Глаз своих она с меня не сводит,
Смотрит на суровый мой портрет…
И за сотню вёрст в сыром окопе
Я дыханьем матери согрет.

*     *     *
Привет тебе, мой край родной,
Из дальних мест я посылаю.
Как вновь увидеть я желаю
Благословенный образ твой!

Люблю теченье вольных рек,
Семью берёзок под горою…
Всё то, что всей своей душою
Так ценит русский человек!

Твои безмежные поля,
Луга с травою-муравою…
Где б ни был я – всегда со мною
Мой край родной, моя земля!

*     *     *
Тёплый вечер плыл над садом,
Воздух – синее вино!
Я с дороги быстрым взглядом
Заглянул в твоё окно.

Ты сидела одиноко,
Разбирала стопку книг,
Вспомнив радостное что-то,
Улыбнулась в этот миг.

И, счастливый, долго-долго
Я бродил средь тополей:
Был я рад твоей улыбке,
Тихой радости твоей…

*     *     *
О, край мой любимый!
Холмы, перелески,
Луга заливные
С кукушкиным хлебом.
В садах по утрам
Соловьиные песни,
И тихое-тихое
Синее небо.

Высокие вётлы
Стоят над рекою.
Здесь всё так знакомо
И сердцу так мило.
По этой тропинке,
Заросшей травою,
Моё босоногое
Детство бродило.

И кажется мне,
Что оно за пригорком
Укрылось в тени
От горячего солнца.
И кажется, стоит мне
Крикнуть лишь громко –
И детство немедля
На крик отзовётся.
И всё повторится:
И песни, и шалость,
И первые сказки,
И первые книжки.
И я позабуду
Невзгоды, усталость
И стану двенадцатилетним
Мальчишкой.

    *     *     *
Как будто я недавно
Сидел за школьной партой,
Дорогой дальней бредил
В неведомое Завтра.
Мечтал смирить бураны,
Пожить в горах Памира,
Увидеть земли, страны,
Исколесить полмира.
В поля родного края
Открыть дороги рекам,
Да жаль, не всё бывает
Под силу человеку…

А вот начало стиха, который обещал быть одним из лучших произведений поэта. Он строился в виде беседы с погибшим другом:

И вот вернулся я домой,
Увиделся с твоей семьёй.
И дочь твоя меня спросила,
Заплакав: «Где же папа мой?»
Но что же ей сказать в ответ?
Как разъяснить? Ей мало лет.
Что ты живёшь в бессмертной славе?
В бою сгоревшим смерти нет?!

Последнюю строку этого стиха я выделил преднамеренно. Величие этой строки – в знаке вопроса, поставленном впереди знака восклицания: «В БОЮ СГОРЕВШИМ СМЕРТИ НЕТ?!»
Это говорит о том, что с годами поэта стало тянуть к ФИЛОСОФСКОМУ осмыслению войны как ЛОЖНОГО инструмента патриотического воспитания молодёжи, широко распространённого в период холодного противостояния лагерей социализма и капитализма. Он понимал, что искать вечных врагов – дело не только ненужное, но и опасное, так как всё это, в конце концов, отражается на детях, на новых поколениях людей. Однако тогда, в те годы, говорить об этом было не принято, а поэтому чаще всего поэт уходил в мир лирики, в мир природы. А чтобы хоть как-то сводить концы с концами материально, писал и «угодные» тогдашней власти стихи. Увы, таких стихов много, но не они делают его поэтическую «погоду», а такие, например, как вот это стихотворение:

Здравствуй, утро!
Росным часом бородатый дед
За деревню выгоняет стадо.
И заря, что принесла рассвет,
Потухает над колхозным садом.
Вдалеке плывёт туман седой,
Жаворонок взвился над равниной,
И кому-то машет над рекой
Красною косынкою рябина…

Интересно отметить, что начальная строка этого стиха была совсем иной, а именно:
«С громким свистом бородатый дед…»
Какой загадочный, а вместе с тем предельно светлый образ Старца с душой озорного Мальчишки! Как это, наверное, здорово – быть и в преклонном возрасте задорным, верующим в Жизнь Человеком?! Спасибо, Виктор! Ты всегда с нами!

Николай Куклев, Руководитель Литобъединения им. В.Солопова.