В каком - то Темиртау, какой - то Кириченко...

                Кириченко.

     У художника Кириченко творческий кризис был в самом разгаре. И тишина…
     Чайник же, закипая, наконец, собрался с духом -  возмущённо захлопал кипятком через короткий носик. Раскалённая электрическая плита принялась моментально отстреливать выплёскивающуюся воду с пугающим в тишине треском и  нарастающим - угрожающим шипением. Кириченко поднял себя со стула,  снял чайник, отключил плиту.
Вдохновения не было, он был трезв.
«Вот так» - подумал он. «Так» его не устраивало. Купить выпить – далеко и поздно, да и денег у него не было. 
«Ну что это за …?   Бутылку то уж можно иметь… Нормальному художнику, писателю и поэту. … Хоть по рюмке за каждое звание.  «Нормальный», -  видать имеет»…
    … «Нет, мало - по рюмке…»  - подумал творческий деятель, - «по три надо, и чая пиалку с мойвой солёной, - закусывать…». 
«Может стихи написать? Нет».  -    Кириченко решил не бежать в мир иллюзий.
« Надо пойти к соседу, - решительно воткнувшись носками в тапочки, он остановил себя: «сосед спит,  вон, тихо у него. Поздно уже.   Второй час. Или уже пьяный или ему завтра на работу». Вспомнив,  что завтра воскресенье, констатировал: «никаких шансов. Пьян в дробаган уже, и давно, - если тихо».  «Тот не услышит, та не откроет...  ****ская действительность».  «У людей – людская. Вот так».
Плевать. Нет водки и не надо. Мало её выпил что ли? Были б мы. Надо работать. Ну. -
«Лучше  - творенье  тогда забульбеню» - решил Кириченко, - «а выпить я и завтра успею. Иди. Чего сидеть морду мыслями мучить - работай. Сам холст не подскочит». 
Кириченко полез в кладовку. За красками.
Увесистая, квадратная картонная коробка, советского вида, с высокой полки, вызвала опасения в сомнительности поступка. «Не надо Кириченко сомневаться, - сказал себе Кириченко, - сомневаешься – не берись, ложись спать. О жизни, и тем более, о себе,  не думай; продай на неделе  коробку, собери самогонный аппарат и сиди, не ной, перевоспитывай соседа…»
     Хмуро заглянув в коробку, он развернулся и ушёл выбирать холст. Взял, почему-то тот, что похуже. Покоробленный, - (художник экспериментировал с клеями), намертво прибитый к подрамнику странными бронзовыми гвоздями, с прямоугольными шляпками,  проклеенный с какими то непонятными мелкими и блестящими  частицами, и, кое как загрунтованный, холст этот  лежал бы долго, - были и получше и поровнее, если бы не настроение Кириченко.  А оно уже превращалось в побуждение.   
      Убрав всё лишнее со стола, закуривая, он спокойно заварил чай, поставил фаянсовый белый чайник под двумя вафельными полотенцами на ещё горячий диск плиты. Долго будет горячий.
Принёс подставку под подрамник. Аккуратно стряхивая пепел в пепельницу, раскрутил кронштейны, выставил их на нужную высоту, а затем сжал ими холст.  Постучал по нему ногтём, провёл по нему кончиками пальцев. Зернистый, шероховатый. Грунт скупой, но хорошо – долго выдержанный. В нём Кириченко не сомневался, масло не пожухнет ни через год, ни через двадцать лет.
Достал из коробки замызганное стекло размером с альбомный лист. В грани, которые крошил стеклорез масло втёрлось, впаялось навсегда. Одна сторона в засохших красках – не стал вытирать  понравившуюся по цвету палитру после какой то работы.  Относительно чистую сторону вытер тряпкой. Отобрал нужные тюбики, по только одному ему ведомому чувству  и порядку выдавливая из них краску,  завинчивая потом мелкие колпачки, откладывая их в одну сторону круглого стола.  Двигался уверенно, быстро – он уже представлял  что-то  и знал «как».
Из пропахшей керосином тряпки развернул кисть. Потрогал щетину пальцами - чистая. Тёртая конечно, но писать может как надо. Это хорошо. «Месяц, потом надо покупать» – куда-то в уголок памяти закинул Кириченко.
В небольшую пиалку налил четверть светлого подсолнечного масла. Всё.
Движения его стали торопливы, окончания их переходили в следующие. Он передвигал пепельницу, убирал абсолютно не нужную ему сахарницу, наливал чай в чашку, доливал, укутывал чайник, искал зажигалку, бегло пересчитывал в пачке сигареты, открывал форточку.  Скинутые с босых ступней шлёпанцы произвели последний звук, - он уткнул их по дуге от себя  под батарею, в не прибитый плинтус, чтоб не путались.
Замолчал и холодильник. Кириченко сел на стул. Посмотрел на свежий горячий чай в чашке без ручки. Красиво. Он отхлебнул горький чай, поставил чашку на стол. Смотрел на холст. Краски на стекле помнил и так, не смотрел на них, хотя и тянуло. С ними ещё…
Обмакнул кисть в масло, тронул ей тиондиго.  Почти одним тоном сделал несколько разных линий. Одна его не устроила, набрав цвета в масле, перенёс, перебил  её, тут поправил другую, вжимая. Вытер кисть в верхнем правом и нижнем углу холста. Взял масло и взял кадмий алый светлый и тоже сделал несколько вдумчивых твёрдых линий. Смотрел куда то в сторону. Потом на холст.  Вытер кисть насухо так же. Надолго наклонился над стеклом.  Начал набирать холст. Что-то беспокоило его на стекле. Он дышал. Его уже ничего не волновало в этом мире.
И только когда за стеной у соседа внезапно грохнула музыка, а потом почти сразу сделалась тише, - (видать проснулся не только сосед, но и его жена, от такой «музыкальной паузы»), в голове у него  бесстрастно мелькнуло: «лишь бы дочка не проснулась… ».       

                97.

                В каком-то Темиртау…
 
Первого,  неожиданно для него развернувшись, Кириченко «срубил» размашистым ударом куда-то в голову. Бегущий по глубокому сугробу, потеряв равновесие,  больше от неожиданности, упал. Второго, бежавшего следом, Кириченко по инерции просто «замял» беспорядочными тычками, опрокинул. Он тоже не стал подниматься. Но шевелятся.  Медленно, лёжа, оба. Конечно – пьяные. Опасаясь, пошёл туда, где били Серёгу.  Их там, на вытоптанном, было трое. Один, стоя на коленях,  пригоршнями снега, двумя руками, вытирал кровь с подбородка. Другой лежал на животе, бездумно отвернув лицо от происходящего, крепко держал обхватом Серого за пояс, (из-за него Серый никак не мог подняться). Третий, методично отшагивая, пинал Серого  в лицо, тот - пытался поймать бьющую ногу.
Из-за чего всё началось  точно – Кириченко не знал. Как случилось – помнил.
     …Серёга зашёл к нему  после работы, (после второй смены), в полдвенадцатого; подпитый, подтянутый, улыбающийся сдержанно, - как будто стеснясь…      
Наташа тарахтела, - шила на машинке юбку из искусственной замши в спальне, дети спали. 
Кириченко «пригласил» его на кухню. Серый  молча снял ровную, нерповую, зимнюю фуражку, положил  на высокую полочку, где  все шарфы и шапки, потом повесил на раскрытую дверь зала свою  куртку, сосредоточенно, аккуратно, разулся. Посмотрев из коридора на мерцающий в темноте зала телевизор, потом на кеды с вмятыми задниками, - которые Кириченко ему подсунул вместо тапочек, по-прежнему улыбаясь, спросил:
- Ну чё?
- Ничё. Тебя вот жду. Пьяного…  Пошли.
На кухне Кириченко налили ему зелёного чая из термоса.  (Чай из термоса он не любил, но свет отключают, а плита электрическая, а газовую ещё не купил – денег нет).
 А ему, Серёге,  пофиг какой чай пить, хоть из кастрюли.
На заводе он бригадир. Рабочие в его смену сожгли какой-то двигатель, наковыряли из него меди и продали её. Купили водки, и выпили, как он сказал, немного. А оставшиеся деньги поделили.
- И много меди в нём было? – поинтересовался Кириченко.
- Двадцать килограмм.
- Большой, наверное, двигатель?
- Да такой, - Серый выпрямил пальцы, вытягивая руку, - вдвоём подымем…
…   
Пили задумчиво чай.
- Ну, чё, - я не понял, - «продолжил», -  после паузы Серёга, - ты пить будешь?
Кириченко с сомнением посмотрел ему в глаза под ровными белёсыми бровями. Оценить степень его опьянения  не удавалось. «У меня - дома, или… -
- Ты нормальный? – пить со «съезжающим» Кириченко не хотел.
- Я – нормальный. – заверил спокойно гость.
- Ты сытый? – вспомнил Кириченко, что тот после работы.
- Я сытый. Пойдём, куда-нибудь… - попросил Серый.
У Кириченко тоже были деньги, немного. Прислушиваясь к швейной машинке, он подумал о выключателях, которые собирался завтра купить, и о ругани, которая теперь уже наверняка предполагалась быть.
«Плетью обуха не перешибёшь», – мысленно адресовал он жене, и ответил –
- Пошли.  Ща  переоденусь. …В баре пива попьём, - неубедительно успокоил себя Кириченко, - пива они с ним пили - только сильно напившись, - деньги на него тратить… – да у меня сядем, - «если что»…
- Ну давай. Быстрее.
 Воля б Кириченко – век бы в спальню не заходил переодеваться. А надо.
- Я тебя не пущу, - размечталась Наташа. – Куда идёшь там и ночуй.
Швы её интересовали больше чем муж.
- Алкаш. – продолжала она, тщательно вставляя ткань под лапку, - я этого Родионова в следующий раз на порог не пущу.
- Ну.  – Кириченко застегнул замок на брюках, - мы за пивом сходим и придем.
- Нужны вы мне. Алкаши. Дня не можете без этой водки прожить.
- А когда он заходил последний раз? Неделю назад?! – вчера я пьяный был, или позавчера пил?
- Ну-ну, считай. Идите и сидите, где хотите, а у меня – нечего. И  не вздумай со своим Родионовым котлеты сожрать! Детям оставь. Алкаш.
Машинка, ей лет тридцать, стучала бодро.
- Он сыт. Я у «себя» тогда посижу? – «спросил»  Кириченко, - «можно»?
Каверзность её задела.
- Нужны вы мне! Я тебе уже сказала!
- Ну. А я тебе. И чё? Чё ты орёшь? Куда я пойду?  Не шуми, – попросил он.
- Ага, я ещё молчать буду!
Родионов сидел притихший.
- Чё?
- Пошли, – не нужно сказал Кириченко.
- Е…т, тебя, Кириченко, - сказал Родимов.
- Прям там, - отозвался Киричеко.
Обулись, оделись, хозяин тихо прикрыл входную железную дверь и хлопающую дверь тамбура.
- Пошли, - ещё раз не нужно сказал Кириченко, достал две сигареты из пачки.
Родимов зажигалку. Прикурили, надевая перчатки,  вышли из подъезда.
Путь их близкий, лежал в «Берёзку». Рядом, через двор, на кольцо проспекта.
- такой бармен… - покачал  головой Кириченко, - руки не протянешь - он не поздоровается, и вечно не довольный; спросишь чего - он так высокомерно ответит,  как будто в долг у него через пять минут просить будут…
- Пидор… – согласился Серый, - дождётся...
Зашли, взяли выпить, сели.
- Ну, давай, - притронулись стопочками.
Серый разглядывал посетителей за Кириченко, Кириченко за ним.
Танцевали три девушки в шапках.  Кириченко показалось – «зря мы тут сидим, и как то всё»… Заметил:
- Ну ладно; шапки у них - «это»  шляпки. Но шарфы же, - точно, – не манто… 
- Ты затрахал, - отрезал Серый, - ты же не на балу…
- И ни разу не был, - признался художник-любитель, - только на выпускном. Считается?
- Считай. – разрешил Родимов, и припомнил: - Только водку там с портвейном не пьют.
- Вначале шампанское пили. - Кириченко вспомнил эпизод и отмахнулся, - Я объясняю: не хватало на третью водку…
- Вот и красивый ты получился, на балу, - ехидно, как обычно, расцвёл Родимов.
- А чего ж я тебя таскал, а не ты меня? – не принял, отомстил  Кириченко, -  сам налызгался как скотина, - не пил бы мой портвейн…
- Ага.
Выпили ещё, закурили.
- Хоть бы реверс у них сломался…
- Балов, значит, хочешь. – задумался Родимов, - С женой иди танцуй.
- Ага, приду, повальсируем, - согласился Кириченко.
- Кириченко, - оживился Родимов, а ты хоть вальс танцевать можешь?
- … Два вперёд, два назад. Чего там…
- Вперёд-назад… -  усмехнулся Родимов наливая, - у тебя одно на уме...
- А ты балерун отменный!
- Кириченко, - (Родионов  взял какой то графский тон);  - у тебя же только кадриль на морде написана… и то, - он затянулся сигаретой держа её пеплом вверх, - после портвейна…  А я вальс хорошо танцую. В части часто танцевали…
 
- Давай, за способности, - предложил Кириченко  - что б развивались, хорошие, раз так…
Выпили водки, минеральной воды.
- Давай  девушек пригласим, - предложил Родионов.
- Нафига? Сдались они те6е… Чёго тебя вечно тянет на соплюх с техникума? Занимайся сам. Танцор.
- Ой, - какой он у нас утонченный! -  деланный для этой фразы фальцет Родимова вызвал улыбку у обоих, – Нормальные девушки. - с выговором закончил он.
- Ну, действуй, малыш. , - Дал «добро» Кириченко, - А я покурю, погляжу, - без меня, в общем… 
- Я пойду, - решил Серый, - а то чё; опять с тобой пить, потом отжиматься на спор тут начнём, охранник этот прибежит, дёрганный…
- Отжиматься  ты первый тогда начал.
- А ты не отжимался?
- Ну и я дурак,- согласился Киричеко, - но проспорил – ты.
- Я и поставил.
Разлили, выпили.
- Пошли, - сказал Родионов.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите уклониться.
- Так не говорят.
- Пи….й  один, - отмахнулся Кириченко.
Ему и в самом деле, не хотелось нынче никаких молодёжных знакомств, танцев;  вспоминались под музыку какие то отрывки юношеской жизни, и он с удовольствием мог и хотел посидеть один, и выпить. Водка чувствовалась. Родионов ушёл.
Лет пять назад под эту музыку Кириченко как-то…
- Ну чё успокоились? – спросил подошедший бармен.
- …В смысле? - спросил Кириченко
- А чего ты тогда понтовался? – спросил бармен через букву «о».
- А ты спокойный был? – удивился Кириченко,- ты сам-то чё орал?  Мы мешали кому-то? Чё ты охранника прислал? Никого ж кроме нас…
Одноклассник Кириченко, бывший старший лейтенант Родимов,  нынче или мастер Кармета , уже цвёл за столиком девушек. 
- Если вы сюда ходите… - начал бармен…
- Я сюда ходил, когда этот бар ещё чайной был. – оборвал его Кириченко, - Чего было то? Бар закрывался, посетителей не было… Ну отжались то, - в углу за столиком… Кому мы мешали?
- А чё вы сидели до закрытия? Возьмут бутылку водки и сидят…
- Нельзя что ли? Мне тут у тебя фуршет заказывать? Ты даже свечку за столиком считаешь…
- Не нравиться – иди в другой бар. Я тебе сказал: тут бардак нечего устраивать. Хочешь отжиматься – иди в спортзал. Понял?
- Понял. Ты так говоришь как будто нас раньше никогда не видел, или мы тут у тебя стёкла  бьём постоянно, столы переворачиваем…
- А меня не волнует, я тебе сказал. И мой тебе совет, - ведите себя нормально и не вы…ся…
- А мы чё, вы…ся? Ты вообще кто тут? Бармен?
- Совладелец.
- Да?
- Да. Понял?
- Ты хахол, белорус или молдаванин? –спросил Кириченко.
- А тебя чё … е…?
- Да говор у тебя странный, ты откуда приехал?
- Я много чего повидал, - он назвал Кириченко по имени, - у тебя уже голова седая, а занимаешься х…й, и я тебе говорю…
- А ты не говори много, Олег, - вежливо попросил Кириченко, - и много советов местным не давай,- на…й пошлют.
- Что?! –  обещающе-угрожающе переспросил бармен
- То-о. – подтвердил Кириченко
Секунду бармен постоял,  засунув правую руку в карман брюк, и ушёл.
- Чего он хотел? - спросил через пять минут подсевший Родимов.
Кириченко рассказал. Выпили.
- Сегодня один охранник?
- Да не надо ерундой заниматься.
- Не фига себе,  я этому…
- Не надо Серый. Они же не дёргаются… Да и менты нас завяжут сразу… не надо попусту… Не дёргайся.   
- Ну, давай. Ты идёшь к нам?
- Не, без желанья.
- Ну смотри. А чё ты такой грустный? Из за жены что ли?
- Нет, просто.
- Ну ладно, рядовой, смотри, учись.
Сдвинув брови он вернулся к столику дам.
Кииричеко предпологал как будут развиваться события:
«Сейчас он там обаяет одну какую-нибудь девушку, простотой, сдержанностью и серьёзностью. Остальным наплетёт что Кириченко – это стеснительный поэт, художник, писатель, критик, читатель, частный предприниматель. Одним, его коронным словом, - «прогрессивный гуманитарий, местный», - это он особенно выдаёт, как на политзанятиях. Всё это будет выдано без тени иронии, интригующее, и с его стороны - как про дружбу с Лермонтовым. Это он - в лёгкую».
Через полчаса танцев, наивный, юный,  нетрезвый, любопытствующий результат его «беседной» деятельности стоял у Кириченко перед столиком с вопросом: «Почему вы не танцуете?»
Кириченко вздохнул как в книжке:
- Я хромой. Он не сказал?
Посмотрел на Родимова. Девушка, обескураженная судьбой пьющего в одиночестве «прогрессивного гуманитария», ушла.
Через пять секунд он видел, как Родимов подавился водкой и  пришел за «родной» столик.
Так они и пили. Допивали. Довольные друг другом.  Затем Родимов вальсировал с девушкой на руках. Весь танец. На спор, естественно.
Серый в прошлом послужил в армии. Там ему место. Отжиматься до посинения может. Как и «на руках» давить.
       …Те пятеро молодых, разношёрстной компанией, за столиком в углу, уже даже не пили, а тупо придуривались, лили водку на пол, разглядывали всех без стеснения, включая «девушек Родионова». Приставали, и одна не думая ответила, что ей чуть не залепили, - вмешался Серый. Спокойно. Кириченко даже не подходил, наблюдал. Родионов как обычно не нарывался с достоинством. Это их и задело. Минут через пятнадцать после того, как вроде бы всё улеглось, и приехавший муж одной из девушек забрал их всех на такси, Серый вышел с одним типом на улицу. Другой - за ними.
Ну и Кириченко пошёл «подышать». Тут и те оставшиеся и побежали.
Бегали там по сугробам, за заборчиком;  - Кириченко с двумя, а Серый у входа дрался…      
…  Кириченко пнул, рванул за волосы того, что обнимал Серёгу. «Футболист» активизировался, зацепил Кириченко сильно. Серый выбрался.
Кириченко упал: лежит, но «того» за чуб всё ещё держит. Вмазал ему не меняя положения. А Серёга с тем уже «обнимается». Подсек, добил дважды. Пнул. «Кириченкины», - «те», не торопятся из сугробов, видя такое дело.
Киричеко ладони от волос отряхнул, о снег вытер. Противно. Охранник из «Берёзки» вышел, толстый татарин. Бармен за ним. Серый в крови весь. Кириченко ничего.
- Дышим.
- Хорошо, что мы их, а не они нас.
Шапки забрали, водку со стола девушек, (больше полбутылки осталось.), оделись. Родимов мокрый весь, на бровях вода стоит – у умывальника полотенца нет. Пошли к Кириченко чай пить, он живёт - ближе, чем Серый.   
   
                97г.
               
П.С.   Сергей Родионов всё-таки ушёл с завода в часть, служил. Через десять лет спился, изменился, и пропал без вести.