Письмо к Базарову

Письмо к Базарову.
Начну я не с истории, а с обращения к Вам, Марина Алексеевна. Все очень просто – меня не было на уроке, и я не понял, как именно написать письмо Базарову. Неужели все так просто? Сесть и написать от своего имени письмо?
В общем, мне пришлось пофантазировать, чтобы вышло что-то стоящее. Я создал собственного персонажа и написал небольшую предысторию (которая, как оказалось в последствие, стала, чуть ли не важнее самого письма), прежде чем описать письмо к Базарову. Надеюсь, мои старания увенчаются лаврами пятерочной оценки.
С вашего позволения, я начну историю.
В кабинете князя Петра Васильевича Яро;ва царил мрак, лишь отчасти разгоняемый огоньком лампадки перед единственной иконой в Красном углу – иконой святого Георгия Победоносца. Но и этот свет почти не проникал вглубь кабинета, загораживаемый молящимся перед иконой мужчиной. Свет лишь слегка отражался от лакированного дерева и стеклянных дверец большого серванта, заполненного замечательным фарфором, но осветить письменный стол из красного дерева, рабочее кресло и остальные предметы мебели не мог.
Лицо хозяина кабинета избороздили морщины, что только подчеркивал неверный свет лампады. На первый взгляд ему можно было дать около семидесяти, в то время как он недавно разменял лишь пятый десяток лет. Семейное горе превратило когда-то могучего богатыря в изъеденного болью, иссушенного старика, с, уже начавшим намечаться, горбом. Если бы вы  могли увидеть этого человека пять-шесть лет назад, вы бы даже не связали его с нынешним старцем.
Молитва отца иногда приравнивается к молитве ребенка – чистой и бесцельной. Ребенок не просит, он просто молится. Вероятно, так было и сейчас.
Петр Васильевич, сгорбившись, перебирал в руках четки. Лицо его имело выражение восхищенное, одухотворенное: темные, как мрак кругом, глаза светились, губы сходились и расходились, беззвучно шепча слова молитвы, все морщины лица разгладились. Он уже не принадлежал этому миру.
Ученые (даже чересчур) люди называют такое состояние религиозным экстазом, я же считаю, что подобное душевное пребывание свойственно тому, кто ощутил, прочувствовал близость человеческой души с Творцом. Когда человек выходит за все границы, отбрасывая их, как некую условность. В такие моменты, он слышит голоса своих любимых так же ясно, как свой. Даже если их разделяют километры, материки и океаны, миры. Разлука тоже условность, ее тоже можно отбросить, как прорванную перчатку. Человеческая жизнь простирается гораздо дальше физического тела, стоит только понять это.
И Петр Васильевич смог это сделать.
С каждым мгновением, с каждым произнесенным словом его лицо становилось светлее. Его душа рвалась в полет. Он уходил. Он давно ждал этого, мечтал об этом, вожделел... И Господь принял в свои объятия очередную измученную душу.
***
Охладевшее тело нашли лишь к утру.
Тем же вечером приказчик плакался на плече у конюха в кабаке: «А лицо-то, лицо бариного-то! Я его таким… со самой сер.. смерти…  матушки… Марьи Ивановны не видал!»
Но, где же письмо?
Все дело в том, что, прежде чем отправиться поминать почившего барина, Павлуша взял-таки со стола Петра Васильевича некий конверт и записку. В записке было сказано, что Павлуша обязан отнесть письмо к княгине Смирно;вой, ибо такова последняя воля барина.
Но, естественно, начав поминать, Павлуша начисто забыл о письме до следующего утра, так что оно благополучно пролежало в его засаленном кармане, успев насквозь пропахнуть запахами, что носит с собою каждый рабочий человек, посетивший кабак.
***
Княгиня Наталья Андреевна Смирнова не спала всю ночь. Нет, ей не было плохо. Она просто увлеклась работой настолько, что не заметила наступления ночи, а затем и утра. Химия – сродни музыке и живописи, утверждала она. И на своем примере показывала, насколько можно отдаваться науке, как творчеству.
Когда ей пришло письмо, она сидела за завтраком, надеясь соснуть после бессонной ночи. Но, как только ее приказчик принес ей новость от Базарова, она тут же отправилась в дом Петра Васильевича – сообщить весть.
В дом ее не пустили родственники – как же, траур, на похороны – милости просим, а сейчас, к хладному телу, зачем? Княгиня настаивала на прощании, но, о каком прощании может идти речь, когда назавтра похороны?
Павлуша выполнил поручение барина: передал ей письмо и записку.
Наталья Андреевна в состоянии сильнейшего шока от смерти доброго друга отправилась к себе в имение. Она прошла в свою опочивальню, предварительно приказав никого туда не пускать. Тут надо пояснить для дальнейшего понимания рассказа, что в опочивальне ее имелся камин, чего обычно богатые люди не любили у себя делать, устраивая камины в гостевых комнатах.
Смирнова вскрыла первое письмо, которое она отправляла в Никольское и стала читать:
«Здравствуйте, дорогая Наталья Андреевна. На ваше письмо отвечает не Евгений, а его отец, Василий Иванович.
Мы с женою от всей души благодарим вас за помощь нашему Евгенюшке. Особенно за то, что помогали вы незаметно. Он не простил бы, узнай о нашей просьбе. Благодарим вас, за то, что интересуетесь здоровьем его и нашим…»
{Здесь строка расплылась, словно на нее чем-то капнули.}
«Он умер вчера.
Скончался от холеры. Его не смогли спасти. Извините, я вряд ли смогу продолжить писать.»
{На этом письмо обрывалось.}
Такое короткое письмо, а такие горькие вести. Уже второй раз за день Наталья Андреевна испытала потрясение. Вероятно, это было не так для нее тяжело, как известие о смерти Петра Васильевича, но точно судить трудно. Она одинаково хорошо прятала свои чувства в обоих случаях. Светское воспитание учит многому, в том числе и правильному перенесению трудностей.
Смирнова с отрешенным лицом распечатала и начала читать второе письмо, не поглядев на конверт. Если бы она сделала это, она бы вряд ли сорвала печать, ведь письмо было адресовано не ей. И мы с вами, скорее всего, так и не узнали бы, что же сказано в этом письме.
Но, вернемся к письму.
{Строки написаны дрожащей рукой, абзацев в письме нет, встречаются редкие грамматические и пунктуационные ошибки, капли чернил, бумага смята в нескольких местах}
Вот, что там было написано:
«14 ноября 1858 года.
Здравствуйте, мсье Базаров. Я уже не помню вашего имени, но, наверное, оно и к лучшему. Иначе я проклял бы вас и ваших потомков до пятого колена. Но, слава Богу, такого греха я себе на душу не взял. Да и Наталья Андреевна говорит, что вы покамест молоды, возможно, еще изменитесь к лучшему. Если вам интересно мое мнение, вам это не удастся. Такая у всех негодяев природа. Вы просто не можете быть другим, ваша совесть молчит уже давно. Стоит вам стать лучше – и она заговорит. И вам будет неприятен ее голос. Именно поэтому большинство плохих людей не пытается стать лучше. Для них это пытка. И для вас пытка.
Скорее всего, вы меня не помните
                мое имя – Петр Васильевич Яров. Я отец того самого Георгия Петровича Ярова, убитого вами на дуэли. Вы можете сказать, что дуэль – это совсем не убийство. Я отвечу вам, что так и есть, когда дуэль честна. Вы знали, что мой сын болен. Вы, будущий врач, видели его боль. И ничего не сделали. Вы хладнокровно застрелили его, в то время как он не смог даже поднять револьвер! Вы убийца, Базаров. И я надеюсь, что возмездие вас найдет»
{Далее начинаются новые строки, написанные более аккуратно и с заметно меньшим давлением}
«20 мая 1859 года.
Уже сейчас я могу сказать, что простил вас, Базаров. Я не знаю, что с вами произошло, возможно, княгиня Смирнова права и у вас есть шансы стать лучше. Но моего сына больше нет в этом мире. И я не унываю. Вы говорили, что не стоит принимать ничего на веру. Но, как нам Господь заповедал? «По вере вашей, да будет вам», сказал Спаситель. И я следую этой заповеди.
Я многое понял, живя в одиночестве, мсье Базаров. Например, я точно могу Вам сказать, что Бог есть. А как же иначе? Ведь не может такого быть, что все мысли, стремления, чувства прерываются вместе со смертью. Неправильно это, значит, есть жизнь после. После всего. Когда я понял, что жизнь – лишь мост, мне стало легче жить. Я знаю, что мои сын и жена ждут меня в том месте, что люди зовут небесами. Я стал спешно заканчивать все свои дела, готовясь отойти ко Господу. Я верю, что он не даст мне мучиться слишком долго. Каждую неделю я прохожу таинства исповеди и причастия. Каждое воскресение я смотрю на закат с крыши нашего поместья и курю сигару. Это потрясающе, почему я раньше так не делал? Я понимаю, что никогда еще не видел мир таким ярким. Я вижу, как он переливается красками в алых тонах. Еще мне перестали сниться сны. Раньше лукавый смущал меня темными видениями, сейчас же, впервые за долгое время, я сплю спокойно. Я чувствую всех людей вокруг, мсье Базаров. Я чувствую их всех, я живу ими и вижу, что их гнетет. Их гнетет непонимание. Непонимание, из-за которого вы убили моего сына. Но я прощаю вас, я говорю это снова».
«17 июня 1859 года.
Вы гордитесь своей причастностью к нигилизму. Вы сознательно встали на путь разрушения, но я вам не судья. Я могу лишь дать небольшой совет. Вы думаете, что нигилизм – это что-то новое? Послушайте народные сказания и поймете, что это не так. Соловей-разбойник – вот вам пример сказочного образцового нигилиста. Почему-то мне этот пример нравится больше всех. Вы отрицаете все и вся, почему-то признавая химию и те науки, что преподавались вам в институте. Вы признаете сам нигилизм, хотя не вами он придуман. Мне кажется это ребяческой игрой. Ну да, ничего страшного. Я сказал вам все, что хотел и даже больше»
«3 июля 1859 года.
               Я вас прощаю».
{Строки обрываются, шрифт размывается так, что, если там что и было написано, то этого не видно}
Княгиня некоторое время сидела молча. Затем резко встала, взяла оба письма и бросила их в камин.
***
Послесловие.
Вышло довольно просто, безынтересно, но я постарался создать какую-то сюжетную линию. Иначе было бы еще скучнее. Мусолить философию без сюжета вообще скучно, на мой непрофессиональный взгляд.