Передачка

ВАДИМ ТОКМАКОВ
ПЕРЕДАЧКА
(рассказ)

    Случилось это лет двадцать назад. Тогда я еще работал в областной больнице. Я был молод, строен, а лысина на макушке, еще даже не значилась в проекте.
   Поступил к нам в реанимацию девятнадцатилетний парень, Сергей Кузенков. Спьяну разбился на мотоцикле. У себя в деревне въехал в стену то ли свинарника, то ли коровника, весь переломался, плюс тяжелая черепно-мозговая травма. Всем известно, что ездить вечерами по деревне трезвым, да еще и в шлеме -  дурной тон. А тут еще плохо обработанные на месте раны нагноились. В общем, полный букет: кома, пневмоторакс, флегмона бедра, сепсис, ИВЛ*.
   Сразу скажу наперед – вылечили мы его. Ушел из больницы на своих ногах, в ясном сознании, не сказав спасибо.  Но это, впрочем, обычная вещь. А лежал он у нас долго, месяца два, потом еще около месяца в хирургии.  И вот, в то самое время произошел с ним, со мной и еще с рядом граждан, я бы сказал пикантнейший казус.
   Дня через три после того, как его привезли, раздается звонок по местному телефону из стола справок. Бабушка диспетчер говорит, мол, родственники Кузенкова хотят состояние узнать. Ну, дело серьезное, по тому времени было непонятно доживет ли вообще парень до следующего утра. Тут с родней надо говорить ответственно и правдиво. Мол, так и так, делаем все, что можем, но радужных перспектив себе не рисуйте, больной на грани жизни и смерти.
   Пошел я в стол справок на беседу, принимая серьезное и вместе с тем соболезнующее выражение лица. Захожу в вестибюль – как всегда полно народу.
   - Кто – спрашиваю - к Кузенкову Сергею Степановичу? 
   - Мы – отвечают.
   Подходит ко мне немолодая пара. Женщина лет сорока, заплаканная, в платочке и мужчина с грустными глазами, чуть постарше. Сразу видно деревенские. Кожа обветренная, руки узловатые, грубые. Одеты не по городскому, женщина, так вообще в мужских полуботинках, в плаще, годов этак семидесятых. Мужичок в болоньевой куртке и каракулевой кепке, каких в городе не носят уже лет двадцать. Понятно, думаю, папа и мама.
    В подобных случаях, главное инициативу в разговоре сразу взять на себя. Говорить кратко, не вдаваясь в подробности и не описывая болезнь во всех ужасах. А то, бывали прецеденты, родственники воем заходились, в обморок падали, пугая других посетителей. Да и сам себя при этом чувствуешь полным идиотом.
   - Так, -  говорю – прошу вас, пройдемте со мной.
   И веду их в комнату для беседы с врачом, раньше была такая. По дороге украдкой поглядываю на них. Да нет, думаю, хоть горем и убиты, но люди, похоже, сильные, истерик не будет. Входим в комнату, усаживаю их на кушетку, сам сажусь на стул напротив. Держатся вроде.  Мужичок даже ладонь ей на колено положил, мол, мужайся мать.
   - Ну, что вам сказать, - начинаю – положение очень серьезное. Характер травмы и                связанные с ней осложнения не рисуют благоприятного прогноза, возможен летальный     исход. Сейчас Сергей Степанович  в коме, ему проводится искусственная вентиляция легких. Работа сердца поддерживается специальными лекарствами. Имеет место заражение крови. Короче, состояние крайне тяжелое, можно сказать критическое. Но мы делаем все возможное.
   При разговоре с простыми, далекими от медицины родственниками, в сочетании понятных слов с непонятными специальными терминами заложен глубокий смысл.
________________________________________
*ИВЛ – искусственная вентиляция легких

Люди как бы и понимают, что дело плохо, но, в то же время, слыша научную терминологию, проникаются уважением к доктору, мол, грамотный, не то что наш «фершал», этот может и вылечит. В общем вроде и рассказал все без утайки, и надежду при этом не убил.
   Женщина тихонько всхлипывает и сквозь слезы шепчет:
   - Он у нас никогда не болел, в больнице-то в первый раз.
   А я ей успокаивающе:
   - Вот и хорошо. Когда организм не имеет хронической патологии, ему легче справиться с болезнью.
   Она глядит на меня из-под белесых ресниц, промокая слезы мокрым платочком, понимая и не понимая. Ей на помощь приходит муж.
   - Да, ладно тебе, Зоя! Видишь, не все еще потеряно!
   - Мы тут ему передачку собрали. Вот яблочки, сало копченое, он любит, вот конфетки с чаем попьет, сметана вот домашняя.
   Говоря все это, она достает из объемистой холщовой сумки какие-то свертки и банки. Нет, думаю, переборщил я с терминами, надо как-то исправлять ситуацию.
   - Да, вы что, - говорю – это ему нельзя! Да и не сможет сейчас он это есть. Его кормят шприцом через зонд, ну, через трубочку такую. Сейчас, - говорю – только специальные смеси, бульон, все жидкое и протертое до консистенции кашицы.
   Оба смотрят на меня, осознавая, что дело все-таки очень плохо.
   - Отощает ведь, он покушать любит.
   Так, думаю, пора закругляться.
   - В той пище, что он получает, достаточно белков, жиров и углеводов, и каллораж рассчитан, и по витаминам все сбалансировано. Извините, - говорю – но мне пора. Больные ждут и ваш Сергей тоже.
   Услышав упоминание о ждущих больных в купе с их сыном, они как то суетливо стали складывать продукты обратно в сумку. Я попрощался, сказал, что бы звонили, узнавали о состоянии и направился к двери, а они за спиной о чем-то перешептываются. И когда я уже взялся за ручку, меня окликнула женщина.
   - Доктор!
   Я обернулся, а отец нерешительно, глядя в сторону, подошел ко мне и протянул сумку с продуктами.
   - Вы, это… Возьмите, покушайте сами. Не обратно же в деревню везти.
   - Да-да! – подошла женщина – Кушайте на здоровье! Мы же видим, работа у вас тяжелая. Вон вы уставший какой.
   А надо сказать, что в больнице я к тому времени находился уже вторые сутки и прошедшее дежурство было не сахар. Но я все равно бы не принял от них эту «передачку», если бы перед глазами ясно не увидел такую картину. Вот плетутся они на автовокзал с этой сумкой, едут с ней в автобусе, разбирают ее, приехав домой. Какие у них чувства и мысли при этом. Словом, я поступился своими принципами, взял сумку, поблагодарил, еще раз попрощался и пошел к себе в отделение, оставив их наедине с их горем.               
   
 Через три дня парню стало лучше. Во-первых удалось его «снять» с адреналина, который поддерживал сердечную деятельность, во-вторых прекратились подъемы температуры до сорока и главное появились признаки сознания. А это, господа хорошие, очень даже не мало. Конечно, о переводе его на самостоятельное дыхание не могло быть и речи. Старенький «РО-6»* исправно чавкал, подавая в легкие смесь воздуха с кислородом. Но в его хвори, наметился явный перелом. Похудел конечно. И лежать ему в реанимации еще не одну неделю, но смертушка, похоже от него отступила. Все-таки действительно, организм молодой и здоровый.
_____________________________________
* «РО-6» - респиратор объемный, аппарат искусственной вентиляции легких.
 

 Как раз тогда-то позвонил по межгороду его отец.
   - Михалыч! – крикнул из ординаторской мой коллега - Иди к телефону, Кузенковы твои звонят.
   И уже шепотом:
   - Скажи, что б еще копченого сальца привезли и сметанки домашней.
   - Очумел? – тихо сказал я. Всю Сережину «передачку» наша голодная братия смолотила в тот же день.
   Голос в телефоне был искажен помехами, но все же различим:
   - Здрасьте! Это Кузенков! – кричали на том конце провода.
   - Здравствуйте, - ответил я и без пауз сразу продолжил – могу вас немного успокоить, кризис, похоже, миновал. Потихоньку приходит в сознание. Так что появилась реальная надежда на то, что все обойдется.
   - Ох, это… Доктор, это… Спасибо тебе! Я знал! Ты сможешь! А то Зойка не спит, я себе места не нахожу…
   Он еще что-то кричал сквозь треск помех, но я его прервал:
   - Да, погодите вы! До выздоровления еще как пешком до небес!  Всякое может случиться. Я только говорю, что ему стало немного лучше. Но состояние остается тяжелым, как еще обернется.
   - Все равно, это… Я знаю, он выскочит. Он у нас здоровяк. Мы с Зойкой завтра приедем.
   - Да, зачем? Я все равно вас к нему не пущу.
   - И ладно. Хоть вблизи побудем. Это… Доктор, а что ему можно?
   Я понял, что его не отговорить.
   - Ну, привезите ему куриный бульон, курицу отварную несколько раз через мясорубку пропустите и туда же добавьте. Компот можно из кураги и чернослива. Главное, что б
все было как жидкая кашица, что б через зонд проходило.
   - Понял, понял! Спасибо доктор!
   Я попрощался и положил трубку.
   - А сало со сметаной? – удивленно-недовольно спросил слушавший разговор Валера.
   - Обдрищешься!  - сказал я и пошел в палату, очень быстро забыв об этом разговоре.        Реанимация была переполнена, а Сережа Кузенков был уже не самым тяжелым. На мне висели еще четверо болезных, один краше другого.
   В тот день я провел плазмаферез, три наркоза на перевязках, бегал в приемное отделение, ходил в медтехнику за отремонтированным монитором, переливал кровь. Да, много чего еще было. 
   Хлеб реаниматолога черств и горек. А по тем временам он был еще и без масла. В магазинах цены неподъемные. Крохотную зарплату регулярно задерживали. Ребята, только начинавшие становится неплохими специалистами, сбегали в «бизнеса», порвав с интереснейшей профессией,  о которой грезили в институте, в которой начинали работать с первых курсов санитарами, потом медбратьями, а потом оставались врачами в тех же отделениях.
   На следующий, памятный мне день, работы было не меньше. Я сразу даже не врубился, кто меня хочет видеть в столе справок. Когда наконец понял, что приехали родители Кузенкова, поначалу просто хотел ограничиться разговором по телефону. Но вспомнив их растерянные глаза, их боль, их надежду, и наконец – их «передачку», решил все же сходить пообщаться. Да и Сереже стало немного лучше, практически перестал поступать воздух из плеврального дренажа. А, согласитесь, сообщать хорошие вести, всегда приятнее чем горькие.
   Зайдя в стол справок, я  поздоровался и мы сразу пошли в знакомую им комнату. Они сели как прежде, я на стул напротив. Смотрели они на меня как на прокурора, собравшегося зачитать обвинительную речь. Но я не стал выдерживать театральных пауз.
   - Ну, что, - говорю – прошедшие четыре дня после нашей прошлой встречи позволяют мне думать, что кризис миновал. Больной по команде открывает глаза, а это значит – есть сознание! Температура снизилась, анализы стали лучше. Короче, ваш Сергей  Степанович потихонечку пошел на поправку.
   Зоя, мать Сережи, всхлипнула, но это уже не были слезы отчаянья. Она положила голову на плечо мужа, тот приобнял ее. Я же мимоходом отметил, как они сейчас похожи друг на друга. Воистину, совместно прожитая жизнь, а особенно пережитое горе сближает не только духовно. Люди, проникаясь переживаниями между собой, становятся и внешне похожи. Если уж собака с годами становится похожа на своего хозяина, что говорить о людях.
   - Я хочу вас только предупредить, что процесс выздоровления будет долгий. Так что наберитесь терпения. И все же, самое страшное позади.
   - Ой, я не знаю… Мы не знаем, как вас благодарить… мы… мы…
   Она снова расплакалась.
   - Ты это… Зоя, кончай!  Вона, опять платок, хоть выжимай, да суп соли - сказал повеселевший отец.
   - Благодарить меня рано, да и не за что. Это моя работа – по-киношному сказал я.
А ведь приятно, черт возьми! Но, взглянув на часы, я заторопился.
   - Ну, ладно. Извините, мне пора. Звоните. Телефон вы знаете.
   Мы поднялись и направились к выходу.
   - Ой, чуть не забыла, – вдруг остановилась Зоя – вот здесь бульончик с курочкой   протертой и компот, как вы говорили.
   Она дала мне пакет, потом протянула другой.
   - А тут вам. Только не обижайтесь! Кушайте на здоровье! Еще затемно встала, пирожков напекла. Тут и с картошкой, и с капустой, и с яблочками. Попейте чайку, отдохните.
   - Ну, что с вами делать! Спасибо! – растрогано ответил я – Что ж, до свиданья, мне правда пора.
   - Зоя, ты это… На улице меня обожди, – попросил отец – я быстро.
   Меня же он придержал за рукав. Зоя пошла к выходу.
   - Слушай, доктор, - начал он доверительно – я вот чего в толк не возьму. Ну, это… Поломата рука, ну, кости не срастаются, ну, наши в районе не смогли собрать, сказали – сложный перелом, в область направляем.  А, тут-то что случилось? Ну, температура у него была. Это… РОЭ повышена что-ли? Зачем в реанимацию-то? Откуда страсти такие?
   - Это вы о ком? – спросил я ничего не понимая.
   - Ну, как же, о папе.
   - О чьем папе?
   - Да, о моем же! Кузенкове Сергее Степановиче – сказал он удивленно воззрясь на меня.
   У меня пол качнулся под ногами, в висках застучало. Я стоял с двумя пакетами  в руках, не желая верить во вдруг вспыхнувшую догадку.
   - Кузенков Сергей Степанович ваш папа?
   - Ну, да! Мой и Зойкин. Зойка – сеструха моя младшая. Есть еще брательник, но он военный, майор на Дальнем Востоке. Сейчас приехать не может, телеграмму прислал.
   Земля уходила у меня из-под ног. То-то я заметил портретное сходство. Еще бы не заметить – брат и сестра!
   - Простите, а звать вас как?
   - Василий. Василий Сергеевич Кузенков. – он явно ничего не понимал и насторожился. Я же все больше погружался в темный омут догадки. Василий! Василий, а не Степан! Будь он отцом Сережи, то есть Сергея Степановича, его бы звали Степан!
   - А вы м-м-м… и папа ваш, где проживаете? Из какого района? – спросил я на автомате, все еще надеясь на чудо.
   - Это как где? Село Курейное, Красноармейский район.
   Сомнений не оставалось. Девятнадцатилетний Сергей Кузенков, проживающий в Уйском районе и, кстати, оттуда же доставленный, ну, никак, никаким образом не мог быть папой Василия, Зои и еще какого-то майора с Дальнего Востока. Но, что делать?
Делать-то что?!
   - Знаете, что – говорю – вы никуда не уходите. Подождите меня на улице. Я сейчас, я быстро! Только не уходите!
   Я побежал в ординаторскую, вдруг обнаружив, что у меня в руках два пакета. По дороге мне встретился Леша Карасев с кафедры, хотел мне что-то сказать, но взглянув на мое лицо посторонился, а я припустил еще быстрей.
   - Тебя, что в стол справок перевели? Передачи разносишь? –  хохотнув, крикнул он мне в спину.
   - Пошел ты… - прошипел я сквозь зубы.
   Слава Богу, в ординаторской никого не было. Я бросил пакеты на стол, схватил телефон и набрал номер заведующего «травмы». Тот был на месте.
   - Иваныч, привет! У тебя лежит Кузенков Сергей Степанович из Красноармейского района?
   - Есть такой. Только чего ему лежать, ходит и достает меня. А что?
   - Слушай, потом объясню. А сколько ему лет и  чем болеет?
   - Семьдесят два, оскольчатый перелом локтевой кости. В понедельник прооперировали, пластина и пять шурупов. Сейчас ходит и достает меня, просит, что бы выписали. Дети к нему не едут. Боится, как бы чего не случилось. Наверно и выпишу завтра. А на хрена он тебе?
   Я положил трубку. Все срослось. Срослось лучше чем перелом у Кузенкова из «травмы».
   Никогда не болевшие, а потому и не бывавшие в областной больнице дети Кузенкова приехали навестить прооперированного папашу. Операция, кстати - тьфу, делается под проводниковой анестезией. Больница у нас большая, целый медгородок. Только лечебных корпусов числом пять. И в каждом свой стол справок, где ежедневно развешиваются сводки о находящихся больных. В них указываются фамилия, инициалы, состояние на текущий день, температура, номер диеты и еще какая-то хрень. Вообще-то должен указываться и возраст, но не знаю как было в тот день.
   И вот, заходят дети Кузенкова в ворота больницы. Сиротливо оглядываются и спрашивают у первого встречного, где, мол, тут стол справок? А может быть не хрена и не спрашивали! Наш-то прямо рядышком с воротами. И написано над дверью крупно:
«СТОЛ СПРАВОК». А тот корпус, где травматология метров через двести будет. Ну, и грядут они к нашему столу справок третьего корпуса, где реанимация, где лежит бедняга Кузенков Серегей, полный тезка по фамилии, имени и отчеству их отца. Сокрушаются наверно о состоянии здоровья бедного папаши. Вызывают на беседу лечащего врача, вашего покорного слугу. Тот выходит, принимает их за родителей, режет правду-матку о перспективах болезни, забирает заботливо собранную передачку и цинично сжирает ее в ординаторской.
   Одного не могу понять. Почему наша беседа строилась так, а не иначе. Десятки раз могло прозвучать от них – «наш папа», а от меня - «ваш сын» или  «он ведь уже не молод» от них и «хорошо, что организм молодой» от меня. Нет! Богу, черту, судьбе было угодно, что бы все было именно так, как было!
   У недалеких, верящих в медицину детей Кузенкова не хватило ума и смелости, вплоть до сегодняшнего дня спросить: «А почему, собственно, наш папаша пришел в больницу своими ногами, со сломанной рукой, а теперь вот помирает в реанимации с кучей трубок, торчащих из организма?». И еще. Как бы развивались события, не задай мне сегодня этот вопрос Вася Кузенков, сын болезного из «травмы»?
   Расстались бы мы (я и Кузенковские дети) друг-другом довольные. А назавтра, Иваныч бы выписал единокровного папашу к чертовой матери, с рекомендациями  по месту жительства. И случилось бы явление Христа народу! Что бы подумали Вася и Зоя, увидев родителя на крыльце родного дома? Что есть на свете Бог, который за ночь вылечил дорогого отца от всех недугов и представил его пред очами изумленных детей? Или, что врач-сука ради куска копченого сала и банки сметаны пошел на такой подлый, да чего там говорить, безумный обман?
   Не хочу даже думать о том, если бы молодой Сережа Кузенков умер (а ведь мог!) и я бы сообщил, не знающим реалий Васе и Зое о смерти. Мол, тело заберете завтра после вскрытия из областного морга. И вот приезжают они за своим отцом, черные от горя, со свежеоструганным гробиком. А в это время их папа, не далее как в трехстах метрах читает газетку в палате отделения травматологии! Я не стал дальше развивать в голове возможные события…
   Но, знаете, я успокоился. Не совсем конечно, но все-таки. Если рассудить, то в чем собственно я был виноват! Надо было идти. Возле стола справок меня ждали Вася и Зоя.
   Выйдя на улицу, я примерно уже знал, что говорить и как держаться. В конце то – концов я их сегодня и так уже обрадовал. А сейчас обрадую еще больше!
   Вася, явно рассказал сестре о нашем странном разговоре, о моем непонятном поведении во время него. И вот теперь они настороженно стояли передо мной, не зная чего ожидать.
   - Родные мои, - начал я душевно – я лечащий врач Кузенкова Сергея Степановича, находящегося в реанимации в этом корпусе. Но весь фокус в том, что моему Сергею Степановичу девятнадцать лет от роду и сдается мне, что он не ваш папа. Кой черт вас принес в стол справок этого корпуса, а не в тот, где находится ваш родитель? Которого кстати завтра выписывают! И вообще, папа ваш очень обижен и обеспокен тем, что дети не разу не навестили его после операции.
   Ну, и так далее, все по порядку. В общем, я им все объяснил, разложил по полочкам. Я еще не разу не видел, как за короткий отрезок времени у людей могут так меняться физиономии. В глазах у Васи я несколько раз читал желание заехать мне по уху, но он себя сдерживал. Зоя слушала, комично открыв рот. В этот раз она не плакала. Видимо то, что сейчас творилось в ее деревенской головке было сильнее слез.
   Я взял их под руки, развернул на сто восемьдесят градусов и подвел к углу здания. Оттуда был виден корпус номер четыре с отделением травматологии.
   - Туда, милые! Во-о-он к тому крыльцу грядите, никуда не сворачивая, а то опять набредете на какого-нибудь не того Кузенкова.
   Они пошли медленно, не попрощавшись и ни разу не обернувшись. Я еще немного постоял глядя им в след и пошел к себе.
   Когда я зашел в ординаторскую, Валера уплетал пирожки, запивая их компотом.
   - Вкуфно! – сказал он набитым ртом – Когда ефё приедут?
   - Все, Валера, - ответил я – кончилась халява. Рассказывать ничего не хотелось и я направился в палату, посмотреть, как там  мой Сережа Кузенков.
               
                КОНЕЦ


                Челябинск-Копейск. Октябрь, 2011 год.