1812

Бескрайнее, заснеженное поле. Не то, что души – ни звука вокруг. Повсюду будто морские воды, не знающие берега, не подпускающие к нему, затуманивающие разум. Глаза застланы жгуче-белой пеленой, сплошным покрывалом закрывающей взор. Оставленные от сапог следы заметает – не успеваешь оглянуться; теряешься в догадках – откуда шёл, куда держать путь дальше? Безнадёжно отстал; свои идут уже где-то далеко впереди, быть может даже, подходят к дому – не поймёшь, не знаешь сколько времени прошло. Небо пасмурно, хмурится и рассеивает мысли – сколько времени прошло? Светало ли, или, напротив, подступала ночь – Франсуа определить не мог. Но и спросить было некого.

Хоть бы кто встретился на пути. Нагнать товарищей Франсуа отчаялся – рана на ноге свербела, не позволяла ускорить шаг. Так пусть хоть русские, глядишь, сжалятся, помогут. Ружьё за спиной давит невыносимым грузом, пригибает к сугробам. Как будто предало и тоже хочет его гибели! Отчаянный, солдат бредёт, не преследуя никакую цель, но, скорее, из надежды на то, что удача снова соблаговолит ему, как уже сделала в последнем бою. Той атаки не ждал никто – враг появился словно из ниоткуда, со спины, бил яростно, не щадя. Франсуа замыкал строй и оказался среди первых, принявших бой. Как удалось уцелеть, теперь он уж и не помнил, и вскоре, наверное, вовсе забыл бы те страшные мгновения, не оставь ему один из нападавших порез на бедре. Глубокий, кровоточащий, сделанный ружейным штыком, ни на секунду он не позволял подумать о чём-либо ином.

Холод, злой, непримиримый, покрывающий лицо инеем, он точно выступает против Франсуа в союзе с терзавшим его тело повреждением, с миллиардами снежинок, образующих стену, что лишила его всех ориентиров. Охватывает озноб – то ли от рассвирепевшего мороза, то ли от жара, вызванного ранением… Это конец, ему не дойти! За что?! Сгинуть здесь, на чужой земле, утонуть в ледяных пучинах – разве это справедливо? Пройти всю войну ради того чтобы погибнуть на пути в родной край? Не такой участи он себе желал. Пока теплятся внутри последние остатки сил – идти, идти, во что бы то ни стало! Кто знает – возможно, за километр – другой отсюда ему, наконец, повстречается жизнь.

Вдруг, по правую руку от него послышалась чья-то бодрая поступь – лёгкая, непринуждённая, точно тот, кому она принадлежала, не шёл, но парил. Франсуа бросает взгляд на идущего рядом и тут же узнаёт – это был его товарищ, Клод. Франсуа не верит глазам, они, определённо, ему лгут – отчётливо запомнил он, как Клод, подстреленный, захлёбывающийся собственной кровью, умирал на его руках. Они сидели в земляных окопах, над ними то и дело гремели взрывы, пролетали со свистом пули, и одна из них, задев шею Клода, повалила его на плечо целящегося в противника Франсуа…

- Как… откуда ты здесь?, - выдавливает из себя вопрос Франсуа.

- Оттуда, откуда здесь мы все, друг мой, - беззаботно, с улыбкой, озаряющей лицо, отвечает Клод. Он настолько свеж, полон сил и уверен в себе, что Франсуа, едва поспевая, начинает брести за ним. Онемевшие губы не хотят продолжить разговор. Франсуа торопится, едва не отстаёт от приятеля. Тот подбадривает его, изредка оборачиваясь и кивая головой, как бы желая ускорить.

Приклонившийся к земле от боли, Франсуа слышит смех. Уставший мозг отказывается теперь распознавать речь. Однако Клод продолжает двигаться вперёд, а значит, он должен, превозмогая мучения, следовать за ним. Внезапно, Клод исчезает, но Франсуа, не замечая того, делает ещё несколько шагов навстречу людям, скрывающемся в снежной дымке и тут… пронзающая боль сковывает дыхание – он ощущает, как что-то невыносимо острое проткнуло его в самую грудь.

- Ещё один, - слышит Франсуа русские, с пренебрежением, слова из уст своего убийцы. Набрав в лёгкие последний глоток воздуха, он оборачивается, чтобы найти глазами Клода, и видит, как тот, с грустью глядя на него, медленно растворяется в пустоте…