Погасшая люстра - сказка

Новый год был не за горами, и в витринах магазинов, на фасадах домов стали появляться наряженные елочки и гирлянды из лампочек. Богаче всех  украшали  всегда главный проспект города, и горожане, проходя по нему,  уже в начале декабря  оглядывали фонари и думали: «Интересно, как украсят проспект в этот раз?»   

Нынче к их любопытству примешивалось еще и беспокойство.  Виноват в этом был губернатор. Выступая как-то перед горожанами, он сказал: «Пора, пора, наконец,  экономить деньги, а не тратить их на всякую ерунду!»

Вообще-то, губернатор и сам был похож на деда Мороза: с его щек спускались  пышные седые усы, а  всегда всклокоченные и тоже белые волосы торчали надо лбом, как перевернутая борода. Правда, носил он зачем-то не красный кафтан, а пальто и костюм и  галстук в полоску. Но ведь сказал это губернатор тогда, когда никто еще и не вспоминает про Новый год - даже губернатор, и даже такой, который похож на деда Мороза.

- Ничего, украсят, никуда не денутся! – думали горожане, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться,  по плитам мостовой. 

Вот хлопнула дверца красивой белой машины, и господин в меховом полушубке встал на мостовой. Он оглядел стоящий рядом высокий фонарь, опутанный гирляндами лампочек, а с боков, чего никогда не бывало, украшенный еще и подсвечниками. 

- Ого! – воскликнул господин. -  Такого я еще не видел!

Эх, господин! Многого, значит,  ты еще не видел из окна своего шикарного автомобиля.  Разве случалось когда-нибудь, чтобы в ночном небе над проспектом, где положено гореть только звездам, сверкали каждая двадцатью огнями огромные, словно хрустальные люстры?  А именно их, а не какие-нибудь там снежинки размером с колесо  повесили над проспектом. Да  не   в нескольких местах, а через каждые пятьдесят-шестьдесят шагов. Хрустальными же люстры казались потому, что все они  были увиты гирляндами из маленьких светящихся звездочек.   Ай, да губернатор! 

Впрочем, господин, вышедший из белого автомобиля, не заметил люстры над проспектом еще и потому, что в том месте, где он остановился, одна люстра - не горела.

Люстре этой сразу не повезло. Когда ночью   молчаливые люди в комбинезонах привинтили к фонарям подсвечники и развесили над проспектом люстры, она сразу начала мигать, а потом и вообще погасла. Люди в комбинезонах приезжали еще раз, поднимались к ней по раздвижной лестнице, подкручивали что-то в проводах, но стоило им уехать, как люстра замигала и погасла снова. А ведь висела она - над  самым оживленным перекрестком на проспекте.

Обидней всего было самой этой люстре. Покачиваясь на ветру, она старалась разглядеть, что в ней было не так по сравнению с ее сияющими соседками. Нет, и длинные, как свечи, лампы торчали в положенных местах,   и ни одна из гирлянд не порвалась. Каждый день с замиранием сердца ждала эта люстра момента, когда небо над проспектом потемнеет, зажгутся фонари, и она услышит, как с легким жужжанием устремится по проводам к подвешенным люстрам электрический ток. Жужжание нарастало, нарастало и  –  проскальзывало мимо, не сворачивая к ней. Словно сквозная электричка мимо перрона.   

«Так тебе и надо! - слышала люстра голоса соседок – Ишь, выставилась, да еще над таким перекрестком! Думала, только тобой любоваться и будут, только под тобой  и будут спешить, таща сумки с новогодними подарками и елки подмышкой. Вот и веси теперь – бесполезная!»

В темные вечера, почти не видная в небе, погасшая люстра, чтобы хоть как-то отвлечься от своего горя, всматривалась в то, что делалось внизу.

Вот к окну  магазина с названием «Унция», в котором продавали чай, какой только душа может пожелать, подошла женщина с двумя детьми – девочкой и мальчиком. Как завороженные, они начали смотреть на витрину. За ее стеклом сидел на велосипеде с большим передним колесом почти настоящий англичанин. Голову его прикрывало кепи с большим козырьком, пиджак его и короткие штаны были в клетку, носки ботинок начищены до блеска, а в руке он держал чашку чая. Крутя ногами  педали на переднем колесе,  он периодически подносил чашку к губам, но тут же отставлял ее и прокручивал колесо еще раз.

«Маленькими глоточками пьет! - сказала девочка. – Чтобы не обжечься. И как не устал – все крутит и крутит!» «Это - моторчик,  – сказал мальчик. – Ха, вон – и проволочка торчит!»

Вот на углу перекрестка, словно столкнувшись, остановились два маленьких шустрых снегоуборщика. У каждого перед кабиной крутилась  щетка, похожая на большой ерш, которым моют изнутри бутылки. Наверно, эти снегоуборщики дружили, потому что останавливались тут по несколько раз за вечер, чтобы поговорить. 

- Привет. Ну и насыпало!
- И не говори! Хоть бы стаяло все.
- Оттепель не обещают.
- Значит, как раз и будет. 
- Ну, что, как обычно?  Наперегонки?

 И прохожие только успевали прижиматься к стенам и витринам, прикрываясь локтем от летящей из-под щеток снежной пыли. 

А один раз погасшая люстра почувствовала, что и она – не такая уж бесполезная. Это когда прямо под ней, посередине проспекта, остановились    дама и господин,    ожидая, чтобы на светофоре вновь загорелся  зеленый свет. Дама подняла голову и, увидев погасшую люстру, сказала:
- Кто-то давно обещал у нас дома лампочку заменить...

Господин  подвигал локтем, на который рукой опиралась дама, и буркнул в усы:
- В выходные уж точно...   

И ни эти дама и господин, ни владелец белого автомобиля, ни мальчик и девочка у витрины чайного магазина, ни даже сам англичанин,  не говоря уж о двух шустрых снегоуборщиках, не знали, что в это время высоко-высоко в небе,   как враждебные войска,  столкнулись два вихря. Одного из них, глубоко набирая воздух в широкую грудь, выдыхал теплый океан, а другого, хмуря седые брови и вытягивая в трубочку ледяные губы, выдувал из себя Север.   И – началось!   

Столбы снега закружились над домами и улицами. Ветер набросился на скаты крыш, словно стараясь повалить не только пики и тарелки антенн, но даже каменные трубы.  Задребезжали железные пластины на огромном постере, и улыбающийся розовощекий малыш, нарисованный на них и только что съевший творожок с начинкой из черники, с грохотом рухнул в снежную кашу. Ветер дул все сильней, и скоро прохожие превратились в черные наклонные черточки. Прямо на перекрестке ветер сорвал с провода троллейбусный бугель, тот с размаха ударил по второму, и троллейбус стоял теперь, как испуганный жук, поводя над собой черными усиками. На одном доме порыв ветра отломил верх водосточной трубы, и, падая на тротуар, он сбил часть вывески на магазине «Север». И там, где прежде сияла светящаяся надпись «Торты», теперь значилось – «рты».  Люстры же над проспектом раскачивались так, словно кто-то со злобной  усмешкой хотел, раскрутив их, закинуть Бог весть куда.

И вот погасла одна люстра, потом - вторая, потом – и та, и вон та, и вон та, потому что где-то оборвались проводки, где-то со звоном  разбились лампы, и осколки их вмиг смешались и улетели с хлопьями снега. Тьма сомкнулась над проспектом, лишь свет фонарей, и то не всех, слабо освещал сквозь метель куски тротуара.

Но вот один порыв ветра как-то особенно хитро, с кручением, качнул нашу люстру, и пластмассовая колодка на проводе, подводившем к ней ток, впервые как надо сомкнулась с колодкой на люстре. И она засияла!

- Ах! – разнеслось от соседних люстр. – Вы посмотрите! Так она к тому же  - и вредная! Мы все погасли, нас не видно, а она – тут как тут, словно елка на детском празднике!

Но не слышала люстра этих слов. Всю ее, как это может сделать только свет, пронзила никогда еще не испытанная ею необъятная радость. «Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо», - повторяла она этому свету, словно   не понимая, что   она же его и рождала.
 
Танцуя в черном небе,  сама – как  алмаз сияющая, – люстра с легким, сразу улетающим смехом, смотрела  то через одно, то через другое плечо, как устремляются пешеходы с темных тротуаров к единственно освещенному месту, чтобы перейти через заваленный снегом проспект. 

Да, господин! Поднимай-ка ты почаще свою голову. Вдруг и еще что-нибудь удивительное увидишь  над собой.