Белла и two friends Память записки

А были они ну очень разными! Да и фамилии их словно подчеркивали разность, - Жучков и Поцелуйкин. Но оба – журналисты, и столы их стояли рядом с моим, - изрядно потёртый, поскрипывающий Поцелуйкина, а Жучкова… И откуда приплыл к нам такой, к нашей-то рядовой мебели? Даже и сейчас словно вижу тот солидный двухтумбовый, за которым Жучков сидел спиной к окну. Но не о них я…Так вот, когда приходила на работу, то взгляд сразу упирался в силуэт Жучкова, - ну прямо эдакий паучок на фоне ярко освещенного солнцем окна, задёрнутого желтыми шторами, - и когда писал, то иногда казалось, что стол под ним ходуном ходит! Ведь Саня всё делал решительно и наверняка, да и с виду хотя и невысок был, но строен, широкоплеч, - вполне спортивного вида. Обычно от таких заражаешься некой бездумной энергией и хочется тут же делать что-то, бежать куда-то. Правда, такое вспыхивало во мне, а как в других?.. не знаю.

А теперь - к Компу (Это одноглазое электронное «существо» стало для меня живым, а посему пишу с заглавной буквы.), и попрошу его в моих записках через «Найти» отыскать эпизод со словом «Жучков». Ага, вот:
«Сегодня Саня Жучков особенно энергичен и бодр. Ну да, он же каждое воскресенье ходит «в баньку, напротив которой озерцо» и сейчас, оторвавшись от писанины, уже в третий раз восклицает, подергивая плечами:
- Ах, как хорошо понырял вчера! Как хорошо!
Мой хлипкий столик прилеплен бочком к его двухтумбовуму и, в ожидании репетиции, я, почитывая «Литературную газету», невольно краем глаза наблюдаю за Саней и сквозь строки статьи вяло прорывается: «Да-а, сегодня он и впрямь как-то особенно свеж и бодр. Неужто только после баньки? А, может, потому, что в этот раз премию ему не срезали?» Но тут входит Коля Гулак, наш тихий фотокор, садится рядом с ним на краешек стула, а Жучков, даже не взглянув на него, бросает:
- Что тебе? 
- Слайды мои... – робко тот смотрит на Саню: - Пойдут сегодня в новостях? А то уже давно...
- А-а, иди ты! - рыкает тот.
Но Коля не уходит… и еще долго будет сидеть возле и предлагать: может, к восьмому марта снять женщин за прилавком… или в роддоме, в котельной, на фабрике? Нет, ничего не «возьмет» Жучков и, не отрывая ручки от листа бумаги, короткими фразами будет словно отстреливаться от фотокора, но потом эдак сладко потянется:
- Все. Хватит! Надо расслабиться.
- То-то ж, - поддержу: - а то все пишешь, пишешь, спешишь куда-то.
И, начитавшись из газеты глубокомысленных фраз, попытаюсь заронить в его душу «горечь сомнения»:
- Да и вообще… Василич, может, все эти дела твои вовсе и не нужны никому?.. может, не в том жизнь твоя проходит? Не задумывался об этом?
И даже улыбнусь загадочно.
- В том, в том, - воскликнет: - Только так и надо жить. Чем больше успеешь, тем лучше.
- Василич, а когда же созерцать, наблюдать, сравнивать, - попытаюсь прикинуться вкрадчивой: - Анализировать и, так сказать, делать выводы? Разве всё это не так уж и важно?
- А-а, - махнет рукой, словно отсекая всё разом».

Ну, ладно, Комп, с твоей помощью грубые штрихи портрета Сани набросала, а теперь к таким же – Поцелуйкина. И сразу вижу Валеру на летучке и, наверное, потому, что именно на летучках и было время понаблюдать за кем хотелось, да и высвечивались коллеги на еженедельных «тусовках» ярче. Итак, еще одна запись:
«Валера обозревает трудовую неделю и будто сам с собой говорит, да еще теребит и теребит чубчик, одергивает брюки, пиджак и кто-кто уже похохатывает над ним, а начальник… Опять Афронов не выдерживает очередного его обзора, и уже слышу:
- Ну, что ты, ей-богу всё бубнишь, шепчешь себе под нос?
И, обводя нас взглядом, разводит руками:
 - Конца-краю твоему обзору не дождешься!
А я, не отрывая глаз от Валеры, пытаюсь понять: «Ну, почему он такой? Может, Афронов его затуркал? Так ведь и есть за что. Сценарии сдает «под завязку», на работу приходит часам к двенадцати, потом путано оправдываясь, а в эфире часто делает накладки».

Спросите, что за «фэйс» был у Валеры? Да весьма и весьма симпатичный. Не сказать, что красив, но смазлив, не сказать, что умён, но и не глуп. И рост в меру, и общий, так сказать, стройный абрис… А с женщинами всегда был мягок, уступчив, - угодлив! - так что «девочки» от него просто тащились. Как-то пришел на работу с синяком на лбу и я всплеснула руками:
- Валерочка, и кто ж тебя так?..
Попробовал укрыть метину чубчиком… не получилось, и оказалось: поехал с журналистом радио в командировку, а там «девочки» попались. Ну, выпили, повеселились, потом разбрелись по комнатам… потом Валера выходит от своей, а на нём другая повисла, не смог и ей отказать, так первая не стерпела, - «вот и фингал». Так что, с «девочками» у него было всё в порядке, а вот с журналистикой… Да нет, в постперестроечное время он не смог бы оставаться в журналистике, - пришло время для них протискиваться меж «собратьев по перу», поскорее хватать, приносить редактору то, что привлечёт рекламу, - а тогда и такие могли работать. Ведь были-то рупорами партии, а рупоров встречали на предприятиях и в колхозах, как королей, - и сопровождающего давали, который водил киносъёмочную группу по «объектам, заслуживающим внимания прессы», и закусочку после трудового дня устраивали такую, чего дома видеть не приходилось… Но что-то я устремилась за ассоциациями. Пожалуй, надо добавить еще несколько штрихов, и мой «карандашный» набросок Поцелуйкина будет готов (но дойдёт ли дело до масляных красок? Не знаю.) Если Валера начинал рассказывать анекдот, то конца было не видать. Поглаживая и поглаживая чубчик, вдруг начинал хохотать над тем, что только ему и было ясно, а нахохотавшись, продолжал, тщательно подбирая слова и, делая многозначительные паузы, заглядывать в глаза слушающих: ну, как, мол, разве не смешно?  Вот и приходилось ухмыляться, хотя соль анекдота давно растворилась в его ужимках.

А еще был он ну очень стеснительный. Мой любимый оператор Женя Сорокин рассказывал:
- Прошу у Поцелуйкина десятку взаймы, а он мнется, оправдывается: да я, мол, завтра в Москву еду… да мало, мол, гонорара получил. Ну, я ему наконец и говорю: «Что ты оправдываешься-то? Нет, так нет». Добрая душа был Поцелуйкин, но как журналист… да еще работающий в кадре!.. да еще – в прямом эфире!.. Как-то вёл «прямую» «Панораму», всю информацию выложил минут на десять раньше и, чтобы реализовать оставшееся до конца время, схватил программу и стал делать анонс свой передачи «Агропром», но увлёкся… Кричу оператору с пульта по тихой связи:
- Саша, дай ему знак, чтобы кончал, а то придется его срезать на полуслове, чтобы войти в ЦТ.
Сашка так и сделал, а Валера… Валера с вымученной улыбкой и растерянными глазами закивал головой, - понял, мол! - и тут же перешел на погоду:
- Завтра ожидается температура воздуха три-пять метров в секунду.
На пульте все легли.
А во время другой «Панорамы» моя коллега-режиссёр дает его в кадре, а он молчит. Инна уходит на бланк, звукорежиссёр отключает микрофон и она по громкой связи кричит:
- Валера, ты чего молчишь?
Снова дает его в кадре, а он… Ведь знал же и видел: на камере горит красная лампочка, значит, он в эфире, но жестами начинает объяснять что-то. Вбегает в аппаратную Афронов:
- К чертовой матери! – кричит: - Пусть идет в многотиражку! Надоело!
Но тогда санкций не последовало, и только потом...

А «потом» началось с появления в Комитете новой журналистки. Красивая была! Глаза – лазурь неба, и в ней - удивительная открытость со светлой наивностью, а меж лучезарных глазок – носик чуть приподнятый, словно о чём-то вопрошающий, слева-справа – розовые щечки на бледноватом, матовом лице, на макушке - тёмные волосы узлом, а когда их распускала!.. Неуёмной волной устремлялись те по плечам и тогда мои вышезарис… вышенаписанные герои или two friends*, как их называла Белла, совсем… И самое главное, была она великолепно телегенична. А телегеничность странная и загадочная штука. Много мне пришлось просматривать претендентов на дикторов, но неразгаданное явление осталось: придёт некая красавица, сядет перед камерой и… Ни света в ней, ни обаяния, ни красоты, - куда всё девалось-то? А другая… Ну, зачем пришла, на что надеялась? Но вдруг!..  Вот-вот, её-то и надо брать. Но снова я куда-то…

Не трудно догадаться, что мои герои были сражены. Ах, как же вспыхивали их глаза, когда Белла входила в наш кабинет!.. ах, как же вроде бы и незаметно, но пристально следил каждый за её жестами, словами, движениями! Да и журналист она была… Нет, дело не в стилистике, а в том, что стремилась «нести людям правду, и только правду» - её слова! -  а правда эта… ну, та сама гласность, как окрестили её в те предперестроечные годы, еще только пробивалась там, в Москве, а к нам тащилась ну уж очень лениво. Но Белла, равняясь на столицу, непременно хотела обнародовать ну такие безгласные и упрятанные от «широкой общественности» факты, что начальство понемногу начинало брать оторопь: что же делать с этой красавицей, постоянно находившей, писавшей и выкладывавшей им на стол только правду? Ну, к примеру: об арендаторах, которым власти ставят препоны, не разрешая сажать и продавать то, что хотят; о капусте, отравленной минеральными удобрениями, высыпанными осенью сугробами на поля и пролежавшими там до весенней пахоты, кода наконец-то трактористы при вспашке перепахивали и их; о работе комитета по реабилитации бывших политзаключенных, о которых в прессе «стеснялись» упоминать… Скажете: «Ну и что в этом особенного? Теперь в каждой газете и по радио, по телевизору - об этом… Надоело!» Всё верно. Вам надоело. А в те времена «руководящая и направляющая» берегла нас, «широкую общественность», от возбуждения, и нам не положено было знать о безобразных свалках мусора, - ну не было их в городе!.. а вернее, кое-где попадались, но не на каждом шагу и не безобразные! А Беллочка всё пыталась и пыталась известить и о них, и об очередях за стиральным порошком, «выброшенном» на прилавок какого-либо магазина… И откуда в эту красавицу залетел и пророс ген (если такой есть) правды? Может, от отца, в котором мог уже и засохнуть, ибо тот был тоже журналистом, но давно «ставшим на ноги» и возглавлявшим местный партийный орган. Но снова я отвлеклась…

Вот и началось вскоре… Афронов:
- Ну зачем об этом писать? Прибавится порошка стирального что ли? - Да, конечно не прибавится, а Беллочка… - Ну, зачем о машинах, которые только – для начальства? Было это и будет. - А Белочка… - Да и о дачах обкомовских в Белобережской? Были они и будут.
Но Беллочка – опять. И вспыхивали подобные диалоги с месяц, вспыхивали и два, переметнулись на третий, пока, наконец-то её, менее правдивые и не беспокоящие народ материалы, Афронов ни отдал в «Эстафету» Сане Жучкову. И тот взял, даже не спросив у автора: как, мол, ты - к этому?.. И мне подумалось: «Может, некогда ему было спрашивать… но всё ж надо бы, как-никак, у него нежные чувства - к ней».
А теперь опять - запись из моих дневников о том «событии»:
«Летучка. Когда после обозревающего началось обсуждение «недели», то первой заговорила Беллочка, обращаясь к нашему начальнику, чеканя каждое слово:
- Сергей Филиппыч, я протестую против того, что Вы два моих сюжета отдали Жучкову без моего согласия. Это - нарушение авторского права. В суд на Вас, конечно, не подам, но гонорар за них получать отказываюсь.
Тишина-а повисла!.. Интересно, а как поведут себя two friendsсы? И подхватился Валерва, вспыхнув красной рубахой…» Ну да, любил он именно красные, может, какая-то «девочка» сказала, что неотразим в таких?.. а, может, чтоб красным привлекать их?.. И летучка тогда услышала:
« - Журналист, конечно, имеет право протестовать и отказываться от гонорара, но я…
Он откинул рукой нависший на глаз чубчик, застегнул пиджак, будто прикрывая на этот раз ни к месту полыхнувшую рубаху:
- Но я хочу предложить отметить за две последних недели только два сюжета… - И обернулся к Белле, щеки его вспыхнули, голос слегка дрогнул: - Два сюжета Беллы, которые хотя и прошли не в её «Эстафете», но...
Браво Валера! Не дал в обиду свою влюблённость! А что же Саня?
А Саня только заёрзал в кресле, что-то шепнул ассистентке рядом, кашлянул в кулачок…»

«Что, и всё?» – удивитесь вы. Ага, всё.  Вот и я хотела тогда сказать ему: «Ах ты… мой сильный, бодрый и уверенный в себе коллега, ну, что ж ты?» Но не сказала. И потому, что знала: он может вот так… И в подтверждение этого еще одна запись, которая поможет расшифровать такой «жест» Сани:
«Жучков вернулся из командировки по области и возмущался:
- Вот безобразие! Механизаторы взяли в аренду сто гектаров земли, а местные партаппаратчики не дают им распоряжаться ею так, как они хотят.
- Вот и сделайте об этом передачу, - подтолкнула.
Нет, не сделал передачу, а написал информацию: «Решения партконференции - в жизнь».
А пишет он штампами: «борясь и соревнуясь… заступая над предсъездовскую вахту… свой самоотверженный труд посвящают съезду партии…» Перед репетицией «Новостей» читала его тексты и чуть не рассмеялась:
- Сань, ну и фразу ты пропустил! Послушай: «Хорошую кормовую базу заложил в этом году совхоз «Найтоповичский», и на заботу животноводов стадо ответило повышенными надоями молока». 
А он вдруг покраснел, как рак. С чего бы это? И тут взглянула на листок и увидела: ведь под информацией - его подпись!»
Вот поэтому и знала тогда, что спрятать в себе взволновавшую Валеру правду Жучков мог запросто, так почему бы и чувство?.. А ведь он, всегда уверенный и бодрый, Белле нравился больше, нежели робкий Валера, -  замечала это не раз. Когда она заходила к нам в кабинет, то мимо стола Поцелуйкина проходила… вроде бы его там и «не стояло», а вот рядом с двухтумбовым садилась, и тогда Саня откладывал ручку, выходил из-за стола и начинал прохаживаться по кабинету, словно демонстрируя все свои спортивные «достижения», а попутно, через фразу, делал ей комплименты. Нравилось ли ей это? Наверное. Но думаю, что забегала она подзарядиться энергией от этого сильного с виду воздыхателя, так что, была, была у Сани перспектива, но…
Но снова - о Беллочке. В её журналистской судьбе стиральные порошки и обкомовские дачи уже сыграли определённую роль, но когда она, в поисках «правды и только…», пришла к Афронову с желанием рассказать «широкой общественности» о партийных распределителях продуктов и промтоваров и о банкете с фейерверками, который руководящие товарищи закатили на берегу Дубровского озера, то… Да, конечно, теперь такие банкеты – привычное дело, а тогда выставлять напоказ «ликующий достаток» не поощрялось, - таился в «подполье», - но вот… не удержались местные неосторожные «товарищи» и выдали себя фейерверками, а Белла… И телегеничную красавицу просто отстранили от эфира, передав ведение её «Панорам» дикторам. И как же повели себя воздыхатели в этой, критической для Беллы, ситуации, чтобы хоть как-то, хоть что-то - для неё? А вот как. Когда она, побледневшая, грустная и ставшая еще красивей, стояла в курилке, то некурящий Валера робко подходил к ней и, вдыхая очередное облачко дыма её сигаретки, что-то говорил и говорил… наверное, пытаясь утешить или предложить какой-либо выход. А, впрочем, не знаю о чём говорил, но одно то, что просто старался быть рядом, уже чего-то стоило. Видела один раз около Беллы и Саню, но мог ли он сказать ей что-то утешительное, если понятие «правды» было им преломлено, приспособлено под среду, в которой пребывал? Что-то намудрила? Но постараюсь пояснить вот этим, «сохранённым» эпизодом из той жизни.

«В наш кабинет входят операторы, что-то шепчут Жучкову. Он снимает трубку, звонит:
- Ниночка? Здра-авствуйте! Как жизнь молодая-красивая? Привет вам от Поцелуйкина, он только что звонил из Москвы. - Я-то знаю, что «только что» никто не звонил, а Жучков уже хитровато мне улыбается: мол, как я её! - Ниночка, что-нибудь из продуктов к празднику подкинули в ваш магазин?.. Значит, можно подъехать? Хорошо, спасибо. Еще раз привет и наилучшие пожелания от Поцелуйкина. - Кладет трубку и - к операторам: - Поезжайте. Даст что-нибудь.
И обрадованные операторы пожимают ему руку, выходят, а он... Ну вылитый петух-победитель!
- Хорош! – улыбаюсь: - Какие связи, какое влияние! Тебе бы, Василич, не здесь сидеть, а в руководстве области.
- А мне и здесь хорошо, – улыбается, довольный: - Вот сегодня… Проснулся в шесть утра, пробежал по морозцу три километра, позавтракал, приехал на работу, сделал «Новости», а в
обед поеду к любовнице, вечером - на день рождения к приятелю...
- Жучков, - прерываю список его «трудовых побед»: - вот если б ко всему этому ты еще не «поимел» свою гражданскую совесть, а взял да и написал о тех мужиках, которым власти не дают работать на арендованных гектарах...
- А-а, - прерывает, махнув рукой: - всё равно наше начальство не пропустит».
Вот теперь и посудите, мог ли Жучков утешить своей «правдой» Беллу, которая имела свою «правду и только правду»?

Ну, а вскоре подкатил и «финал» отношений этих трёх. Как-то весь наш творческий коллектив собрался в холле, чтобы решить: стоит ли выдвигать кандидатуру Афронова в первый областной Совет, - наконец-то перестроечные симптомы доползли и до нас, - вот и до кандидатов дело дошло, - а Белла… И дело было так (помоги, мой дневник!)
«В самую решительную минуту, когда все уже вот-вот были готовы дружно вскинуть руки «за», она… Бледная, взволнованная, красивая и решительная Белла встала перед «дружными» и спешащими по домам коллегами и заговорила:
- И всё же, может кто-то хочет выступить против этой кандидатуры?
Медленно обвела нас взглядом, вымученно улыбнулась и мне даже показалось: если донесёт эту самую улыбку до меня, то обожжет ею.
- Никто не хочет? - Затаившееся молчание холла: - Похоже, никто. Ну, тогда я... - Помолчала, вдохнула: - И хочу сказать вот что. Я не буду голосовать за Афронова потому, что его гражданская позиция антиперестроечная.
И Белла испытующе взглянула на него… Ну да, она глушит удары своего сердца, набирает воздуха для следующей фразы.
- К сожалению, все материалы, которые шли в эфир, я делала не по его инициативе, а вопреки ему.
И та самая вымученная улыбка по-прежнему висела на её губах, но… но лицо было прекрасно! 
- И теперь мне стыдно!.. стыдно за всех. Вы махнули рукой на всё, лишь бы уберечь себя и поскорее уйти домой. Но опомнитесь! Мы сейчас решаем свою судьбу! 
Кажется, она не может больше говорить, боится сорваться?
- Ну, как? – повис в тишине её вопрос.
Неужели не откликнутся на её отчаянный кличь хотя бы two friendы?
- Я хочу! – взвился вдруг Поцелуйкин… как флаг в своей красной рубашке, да еще и без пиджака: - Я буду говорить.
«Давай, Валерочка, говори! Говори, робкий ты наш, смешной ты наш!»
- Во-первых, хочу сказать, что передачи должен вести автор, а не диктор, и поэтому отстранение Беллы от ведения считаю самодурством Афронова. А во-вторых… – Поправил красный воротничок, пригладил чубчик, взглянул на Беллу: -  А во-вторых хочу во всем поддержать журналистку потому… - Чего по имени то не назвал? – Потому, что она по-настоящему честный человек. Да, Афронов стоит на позициях прошедших дней, и поэтому я тоже буду голосовать против него.
«Молодец Валерочка! Ты не предал свою любовь!».
Хотя чуда так и не произошло, - еще один кандидат-коммунист был избран в областной Совет».

А теперь - финал.
Ясное дело, что после такого ни Белле, ни Валере оставаться в Комитете было просто невыносимо, - при желании, к написанному журналистом, всегда можно придраться, - хотя уволить их при наступивших перестроечных временах было не так-то просто, ибо Обкомы «сдулись»*, утратив свою прежнюю силу, и пресса понемногу начинала выскальзывать из-под опеки «ведущей и направляющей», а вскоре Российской Думой было принято постановление о её относительной свободе*. Но не об этом я…
Припомнила сейчас: как-то после прямой передачи… с очередной накладкой Поцелуйкина, спускаюсь я из аппаратной по лестнице, а он - навстречу: руки дрожат, лепечет, лепечет что-то в оправдание… Конечно, жаль его было, поэтому лишь на другой день говорю ему:
- Валерочка, не получается у тебя с прямым эфиром. – Стоит напротив красный, напряженный. - Не всем же дано свободно держаться перед аудиторией, перед камерой - пытаюсь смягчить приговор: - Понимаю, такое больно слышать, но я очень хорошо отношусь к тебе, чтобы не сказать...
Присел… но глаз не поднял. И тут приоткрылась дверь, и кто-то бросил радостный клич: «Окорочка привезли, сейчас давать будут!» А у меня как раз репетиция, некогда за ними… и тогда Валера тихо предлагает:
- Давайте я вам возьму.
О-о! И до сих пор он вот таким – во мне!.. А еще помню ассистентку Наташу, которая - так же… Некрасивая была, тихая, замедленная, и далеко не всегда успевающая вовремя сдернуть с пюпитра фотографию, увлёкшись её содержанием. А еще - звукорежиссера, который из-за любви к симфонической музыке не раз пытался «подложить под колёса» хлебоуборочных комбайнов отрывки из «Лебединого озера», за что его наконец и… А еще…  Да сколько «таких» промелькнуло передо мною! Ведь в наших телепрофессиях всё надо делать точно, вовремя, не робея и не каждый мог… Отвлеклась? Да нет, всё - о том же: сила, слабость… Возможно ли распознать, что более уважаемо, почитаемо в жизни? Лично я не нашла ответа на этот вопрос, хотя почти доверялась философу Лао-Цзы*: «Мы только слабостью своей сильны», и драматургу Корнелю*: «Ранимы жалостью великие сердца, участье к слабому – не слабость храбреца». Ну, а теперь думаю так: есть место на земле и силе, и слабости, - одно дополняет другое, - а каким быть, человек выбирает сам. И расплачивается за выбор тоже сам. Не миновал этого и Валера, последовав за Беллой, которая ушла в созданную кем-то «Свободную газету». 
А, может, поверил Шекспиру*, изрёкшему: «Завоевывай не силой, но слабостью».

*Two friends - Два друга.
*В ноябре 91 года Ельцин подписал указ «О приостановлении деятельности Коммунистической партии РСФСР»...
*27 декабря 1991 года Ельцин подписал «Закон о средствах массовой информации» о недопустимости цензуры, и о том, что учредителем газеты может стать любой гражданин России.
*Лао-цзы - Древнекитайский философ VI-V веков до н. эры.
*Пьер Корнель (1606-1684) - Французский поэт и драматург.
*Уильям Шекспир (1564-1616) - Английский поэт и драматург.