Метель

(сказочная повесть)

               
Весна всё увереннее брала своё. Под поднимавшимся всё выше и выше солнышком плавился снег; в полях на образовавшихся лужах ветер рябил подмерзающую ещё ночами талую воду; тополя становились гибче и, пружиня ветками, выдавали под ветром совсем не такие, как зимой, какофонические композиции.

Вороны оживлялись. Некоторые, особенно нетерпеливые, уже просматривали старые, прошлогодние гнёзда на предмет их пригодности, возможности косметического ремонта и – вообще, заявить о своём праве на жилище. Тем более, что со дня на день должны появиться грачи – эти нахалы, которые прошлявшись где-то всю зиму, налетают весной разбойничьей ватагой и начинают качать права, крича, что они прибыли на Родину! Имеют право! Они здесь родились, и их дети тоже будут рождены здесь!


Молодая Ворона с волнением ожидала их прибытия, вспоминая прошлогодний шумный отлёт «цыган», как она про себя их окрестила.

Прилёта она помнить не могла, так как родилась уже при них и не понимала, не хотела понимать, почему они вдруг в конце лета загалдели, стали собираться в группы и тренироваться, тренироваться…

Её сверстник Грач, с которым Ворона познакомилась вскоре после того, как научилась летать, и который, как потом выяснилось, вывелся не так далеко от тополя её родителей, тоже стал пропадать целыми днями. Ей сначала было скучно и обидно, а потом она плюнула и тоже перестала прилетать на их любимую лужайку сразу за посёлком.
Конечно, они встречались ещё, и не раз, до того как грачи улетели. Её друг даже предлагал ей лететь с ними на юг! Но что она там не видела?! Гораздо правильнее было ему остаться и своим примером, может быть, прекратить, наконец, эту дурацкую цыганскую традицию. Ну, где там! Убедишь этих грачей…


Всю зиму, сидя на заборе, откуда открывался прекраснейший вид на их лужайку, теперь покрытую снегом, Ворона, нахохлившись, втянув голову в плечи и закрыв глаза, представляла себе этот Юг. Её друг сам рассказывал ей про далёкий сказочный край со слов своих родителей, поэтому представляла она себе места, где сейчас находился Грач, довольно туманно.

Чем ближе время подвигалось к весне, тем Ворона становилась раздражительнее, невыдержаннее со своими подругами. Тем чаще она думала про этот пресловутый Юг и ловила себя на том, что уже не совсем нереальной представляет себе возможность в самом деле полететь туда как-нибудь вместе с Грачом.

Теперь она только ждала его прилёта. Мысленно Ворона десятки раз проживала момент, когда она объявляет Грачу о намерении лететь с ним. Какие у него будут глаза! Они вместе выведут птенцов, выучат их летать и всей семьёй осенью рванут…

Вороны так далеко не летают. Но она сможет! Она будет усиленно готовиться и сможет. А весной они снова вернуться в их родную деревню.

«Только бы он скорее возвращался», – думала Ворона, поддакивая другим, которые обсуждали прилёт грачей как катастрофу и отнюдь не желанное событие.

Наконец объявилась первая партия, и, как это обязательно водится, на следующий день поднялась метель. Ворона сидела на привычном заборчике, её перья ерошил и топорщил ветер, глаза забивал снег. Друга-Грача среди прибывших не было.



Над Каспийским морем тоже бушевала непогода.

Стаю сносило ветром, дождь вперемешку со снежными зарядами промочил птицам перья; промокнув, особенно зло лезли под шкуру блохи, плодящиеся и размножающиеся прямо в полёте.

Вдруг внизу показались огни. Танкер-десятитысячник порожняком шёл  на Баку – это было спасение. Грачи стали снижаться. Ночная вахта –  второй штурман и рулевой матрос – то и дело включая прожектор, рассматривали бедных пассажиров, которые всё прибывали. Вот огромная стая грачей пошла на посадку. Измождённые птицы падали куда попало. Многие, не найдя сразу свободного места, цеплялись за борт и срывались в воду, не имея уже возможности выбраться…

«Да-а. Работки завтра боцману с палубными матросами…»,– сказал, позёвывая, штурман, глядя на своего рулевого. «Птиц жалко»,– ответил задумчиво матрос.


Скоро в деревню, где жила Ворона, вернулись все грачи, кто выжил в перелёте. Радуя на первых порах сельчан, потому что они символизировали приход весны, грачи расхаживали по дорогам, подбирали ветки и занимали прошлогодние гнёзда на тополях. Потом люди стали обкидывать их камнями, не позволяя селиться вблизи своих дворов и огородов.

С всегдашним недовольством косились, несколько завидуя путешественникам и потому, особенно не ссорясь, вороны. Они тоже подправляли свои гнёзда. Традиционно вороны селились за деревней – они были постоянно в поле зрения, и поэтому люди не терпели их близости даже весной.

Потеряв надежду дождаться своего возлюбленного, строила гнездо с молодым вороном и Ворона.

«Романтики, чёрт бы вас побрал! Дома не сидится, путешественники», – ворчала Ворона, морщась от крика расшумевшихся грачей на тополях по крайней улице посёлка.
И на том тополе.




***
Грач летел домой. Он торопился. Пролетая мимо хлопочущих на деревьях собратьев, устраивающих гнёзда, Грач еле сдерживал инстинктивный позыв присоединиться, но чужака не принимали.

Дорога домой для Грача оказалась продолжительнее по времени. Тогда, на танкере, вахтенный матрос, заметивший место его падения, с рассветом  подобрал раненного Грача в ватервейсе – жёлобе вдоль борта для стока воды – и, отогрев и вернув к жизни, продержал в своей каюте до самой Астрахани. За это время Грач оправился, ушибленная лапа зажила, и он всё настойчивее рвался к закрытому предусмотрительно иллюминатору, несмотря на заботливый уход со стороны своего спасителя. По срокам он запаздывал очень значительно, ведь лететь – не плыть, останавливаясь на загрузки и выгрузки. Однажды по чьей-то безалаберности иллюминатор таки оказался приоткрытым, и птица обрела свободу.

Грач летел, не задумываясь о направлении полёта, но инстинкт вёл его к дому по наикратчайшему пути. Всю дорогу он, не переставая, думал о своей Вороне, и это придавало Грачу силы и уверенность в себе.

Наконец внизу показались родные земли. В груди сладко защемило. Вот федеральная трасса, выходящая из города, и через километров 25 – 30 слева будет село, где живёт его Ворона. Он добрался! На горизонте выросла водонапорная башня, показались поредевшие скирды сена, покатые крыши ферм и жилые дома среди тополей. Тополя уже начали маскировать переломы от зимних бурь и грачиные гнёзда сочной зеленью недавно выстреливших листьев. Чернели поля, высверкивая зелёными квадратами хорошо поднявшейся после снежной зимы озимой рожью. Грач сквозь непроизвольно выступавшие слёзы высмотрел свой тополь за околицей и стал снижаться.


Солнце светило весело и ярко и приближалось к зениту.

Деревня галдела: в школьном дворе шумела ребятня, прыгая по асфальту в начерченных мелом классах; у мастерских механизаторы готовили технику к севу и тарахтели дизелями тракторов; мычали по дворам застоявшиеся коровы, отказывающиеся жевать сухое сено; беспричинно заливались лаем цепные собаки…

Всё было внове Грачу, но генетическая память заставляла его умиляться виденному впервые как хорошо знакомому.

Грач опустился на ветку первого попавшего тополя, где сидели три-четыре его знакомца, и они с удивлением развернулись в его сторону. Немного отдышавшись, он поведал коротко собравшимся свою историю, и мигом весть о возвращении пропавшего Грача разлетелась по всей округе.

Хоть и  почти уверен был Грач в таком раскладе – столько времени прошло – тем не менее, известие о том, что его Ворона сидит на яйцах, сильно его потрясло.

Грач стал сам не свой. Часами он мог наблюдать за гнездом Вороны: смотреть, как она время от времени привстаёт, разминается, расправляя крылья, поправляет под собой веточки, поворачивает яйца – и туман застилал его глаза. Он забывал о еде на целые дни. Когда Ворона снималась с гнезда, он летел следом, садился поодаль и опять наблюдал, не решаясь приблизиться и заговорить. Порой он ловил на себе её косые взгляды, но никакой дополнительной активности Ворона никогда не проявляла, и Грач стоически страдал безо всякой надежды.  Уже не раз из-за своей постоянной отрешённости он мог быть подстрелен из рогатки деревенскими мальчишками, но пока дело ограничивалось потерянными перьями и гематомами. Грачиха, с которой они довольно близко познакомились там, «на югах», потерявшая своего суженного, подстреленного теми же мальчишками, перестала оказывать ему безответные знаки внимания и скоро сошлась с таким же одиноким вдовцом.

А Грач оставался один. Он не замечал течения времени. Между тем на крыло становились, казалось, только вчера вылупившиеся птенцы; обучаясь летать, они падали где ни попадя; обеспокоенные родители места себе не находили, завидев в подобных ситуациях мальчишек с рогатками и пневматическими ружьями – уже не в одном огороде на шестах висели черные пугала грачей, подстреленных за разбой на грядках.


Грач не помнил, как он оказался на грядке среди других разбойников, мощными клювами рушащих плотную корочку невызревших до полной спелости арбузов. Было время лёта тополиного пуха. Грач смотрел на пух, и в его памяти вставали события той штормовой ночи, когда он, исхудавший, измождённый, с топорщащимися переломанными перьями тянул против ветра к спасительной палубе корабля. И сейчас он был  такой же потрепанный и обессилевший от голода в летней пуховой метели. Грач не услышал тревожного «Каррр!» и не заметил, как его подельники разом взлетели и ушли на бреющем полёте за изгородь. Он почувствовал удар!., В голове сразу перестало шуметь, и грач опрокинулся навзничь. Сердце остановилось мгновенно.

 – Смотри, прям по клюву попал! – хвастал перед другом мальчишка, держа в одной руке «воздушку» а другой приподняв за лапку Грача.

На окровавленный клюв мёртвой птицы опустилась и прилипла белоснежная пушинка.