Липки. Гл. 9

РЫБАЛКА

       Просыпаюсь среди ночи задолго до рассвета и не могу уснуть. Темная комната полна звуков и запахов. В дальнем углу на широкой старой сетчатой кровати спят тетки. Обе пришли недавно. С вечера в летнем саду Дома офицеров были танцы, и тетки нещадно пахнут цветочными духами, немножко табаком и еще каким-то странным запахом, которому у меня нет названия.

       Из-за печки — там в кухне за занавеской спят дедушка с бабушкой — слышен равномерный храп. То дед после маяты хлопотливого дня и "белой головки" на ужин поет свою регулярную песню. А кушетка, что стоит у меня в головах, аккуратно застелена лоскутным одеялом и пуста. Мама опять на ночном дежурстве.
       Сна у меня ни в одном глазу. Слышу, как за открытым окошком — мой сундук стоит как раз под ним — ворочается во сне уставший за день сад.
       Шевельнется в листве неудобно устроившаяся на ночь птаха, прошуршит кто-то тихо по земле у самой стены, зашелестит, запутавшись в густой листве серебристых кленов предутренний ветерок, и сразу пахнет в окошко ароматом ночной фиалки и душистого табака.

       Но все это не те звуки, которых я жду. Волоха с Толяном обещались поднять меня до света, чтобы идти на леща. Накануне, с самого утра, ходил я за мамой, выпрашивая разрешения на рыбалку. Не отпускала. Но в конце концов, поддавшись нашим общим уговорам, тут еще бабушка вмешалась, сдалась. Ни разу в жизни не было у меня такой удачи! Дел появилось выше головы. Во-первых, снасть. У Волохи с Толяном есть по паре закидушек, и каждый готов со мной поделиться. Но мне нужна своя, сделанная собственными руками. Выручила опять бабушка. Порывшись в своих закромах, она вытащила моток крепких суровых ниток, которые с успехом заменили дефицитную леску. Кусок лески, отрезанный от удочки, удочка у меня была, пошел на поводки, на концах которых специальным рыбачьим узлом — восьмеркой я привязал три крепких лещевых крючка — подарок моих друзей. Вместо свинцового груза отлично подошел старый подшипник. Вот снасть и готова! Я намотал ее на свежеоструганную рагульку, и все это вместе с банкой червей, которых копали тут же за домом, с вечера томилось в сенях у двери.

       Не меньше томился и я. Сундук, удивительно жесткий сегодня, то и дело заставлял меня вертеться с боку на бок, а каждый непонятный шорох во дворе казался шагами моих друзей.
       Однако под утро все-таки я задремал, и стук в окно но услышал. Услышала бабушка.
       — Внучок, вставай. Пришли уже. Время.
       Я вроде и не спавши, тут же вскочил и бросился к двери. Но бабушка, цыкнув на заворчавших было теток, заставила меня взять с собою курточку и кусок пирога с посленом. Я выскочил за дверь — друзья уже ждали.

       Предутренние сумерки еще цеплялись за кусты, деревья и ползали по углам за сараями. Но небо уже заметно светлело, и на востоке вот-вот должна была заиграть оранжево-желтым цветом зорька. Колкий утренний холодок незаметно пробирался под курточку, заставляя временами поеживаться и вздрагивать. Но все это мелочи, чепуха, на которую не стоило обращать внимания, потому что впереди была рыбалка, рыбалка и, может быть, лещ. Рыба, которую мне хотелось поймать, нет, которую я должен был поймать во что бы то ни стало.

       Булыжной мостовой Бабушкиного взвоза мы сосредоточенные и молчаливые спускались вниз к Волге мимо спящих еще домов с темными глазницами окон, за которыми жили люди, даже не подозревавшие о нашем существовании и о том важном деле, ради которого мы ни свет ни заря мерили шагами мостовую спящего глубоким сном города.

       Волга тоже еще не совсем очнулась ото сна. Лениво и сонно ворочалась она своим огромным телом, чуть шурша по песку редкой волной и кое-где недовольно морщась мелкой рябью под легким прикосновением предутреннего ветерка. Пляж вдоль берега был пустынен и тих, а темные силуэты перевернутых лодок на нем выглядели непонятными и немного страшными животными, которые уснули, но в любую минуту могли проснуться.
       — Нормально пришли, — почему-то шепотом выдохнул Волоха.
       — Да, самое время, — также шепотом поддержал Толян.
       — А где ловить будем? — поддаваясь общему настроению почти беззучно спросил я.
       — Да вот тут и встанем, — кивнул на перевернутую лодку Толян, — прошлый раз тут один вот какой кукан наловил, — и он развел руки, показывая какой это был кукан.

       — Хватит болтать, — коротко и совсем по-взрослому оборвал его Волоха. — Дело надо делать, а то весь клев упустим.
       Мы разошлись по берегу метров на тридцать, чтобы не мешать друг другу, и занялись приготовлением снасти. Я не очень полагался на себя, и потому то и дело поглядывал за Волохой. Но получалось у меня неважно, и, отцепляя крючки от рогульки, я все-таки умудрился уколоть себе палец и зацепить разок за штанину. Я очень спешил. Руки в нетерпении теребили леску, мешая одна другой, и от этого леска путалась и разматывалась медленнее, чем хотелось бы. Вот уже Толян забросил свою закидушку, и Волоха надел червей на оба крючка, а я все никак не мог распутать намотанную на рогульку суровую нитку.

       — Давай покажу, — подошел ко мне Толян. Я покорно отдал ему рогульку, и он, оставив ее висеть в воздухе, дернул за леску. Рогулька под тяжестью своей начала кувыркаться вниз, быстро освобождая леску. Не прошло и минуты, как удочка вся была разобрана и ровно уложена на песке у воды.

       — Червей надевай поперек, штук пять-шесть, — учил Толян, — чтоб клубком были.
       И он ловко насаживал их, извивающихся и скользких, на крючок, а последним аккуратно прикрыл его жало.
       — Поплюй-ка, чтоб лучше клевало...Ну держись, лещи!
       И Толян, раскрутив подшипник, сильно метнул его далеко от берега, а сам, быстро нагнувшись, схватил рогульку и с вытянутой рукой побежал до самой воды:"Чтоб дать грузилу свободно упасть на воду" — объяснил он мне.
Натянув леску, он зацепил ее за край прутика, прутик воткнул в берег, а рогульку присыпал песком тут же, рядом.

       — Следи за сторожком, — кивнул он на торчащий из песка прутик, — как клюнет, подсекай и тащи.
       Я открыл было рот, чтобы спросить, как узнать, когда клюнет, но Толян уже повернулся спиной и поспешил и своей снасти.
       Оставшись один, я присел на тяжелый темный чурбак, видимо, выброшенный щедрой волной на берег, и замер, поглядывая то на леску, то на темную зелень воды, где в глубине плавала хитрая рыба лещ, Боясь пропустить поклевку, я не заметил, как вокруг заметно посветлело, а за Волгой, богато играя красками, расцвела заря и появился краешек солнца. Это было очень красиво. Небо вдруг сделалось голубым, светлым и чистым-чистым. Лишь два маленьких облачка кудрявыми барашками зацепились за верхушки деревьев над Зеленым островом. Вода на реке заискрилась великим множеством золотых зайчиков, разбежавшихся в разные стороны от разгорающегося светила. И цвет ее из бутылочно-зеленого превратился в бирюзово-прозрачный, отчего и воздух над нею, вдруг заструившийся, приобрел особую чистоту и прозрачность.

       Вдруг далеко по воде что-то громко плеснуло, пошли круги. Звук этот и эти круги заставили меня вспомнить о рыбалке. Поспешно обернувшись к сторожку, я увидел, что он резко раз за разом дрожит, будто невидимая рука из глубины мелко его то и дело дергает.
       "Лещ. Вот он — лещ... Клюнул! Неужели проворонил?! Неужели проспал?! — пронеслось у меня в голове. — Только бы не сорвался. Только бы вытащить на берег!"
       Я вскочил, лихорадочно схватился за леску и потянул ее на себя, быстро перебирая по ней руками.
       — Есть, клюнул лещ, — твердил я, как заведенный, одно и то же. — Есть. Попался. Клюнул все-таки...
       — Тихо ты, не дергай, плавно тащи, ровно, — подбегая с сачком закричал на меня Толян. — Плавно, говорю, губу порвешь. Тогда уйдет.

       Я, наконец, справился с волнением и стал ровнее вытаскивать леску, с нетерпением глядя на воду: а не мелькнет ли у берега пойманная мною рыбина? Ну вот, наконец, и крючки. Первый оказался пустым, а на второй прицепилась маленькая, величиной не больше ладошки, растопырившаяся рыбешка.
       — Ерш, — констатировал Толян, — сопляк.
       — Как ерш? А лещ где же? — я растерянно глянул на него.
       — В Волге, — невозмутимо ответил он, ловко отцепив рыбешку, — червей сам насадишь. А я побежал. Видно, клев пошел.
       Я был глубоко обижен и оскорблен.
       "Как же так, — думал я, — ведь ждал леща! Непременно леща! А тут какой-то ерш... Что же это такое? Это неправильно, совершенно неправильно..."
С остервенением раскручивал я подшипник. "Ничего, все равно я тебя поймаю, дай только забросить! Все равно ты у меня никуда не денешься" — твердил я про себя, примериваясь как бы лучше метнуть грузило.

       Подшипник высоко взлетел в воздух, а я принялся ловить извивающуюся у моих ног леску, стараясь ухватить рогульку. Но вот уже и она мелькнула в воздухе, влекомая леской, и шлепнулась в воду метрах в десяти от берега. Течение быстро подхватило ее, унося все дальше и дальше.
       Сначала, оторопевший, я ничего не понял, потом, сообразив, что произошло, заметался по берегу, бестолково размахивая руками. Кинулся в воду, но, замочив штаны и почувствовав глубину, выскочил обратно и заголосил:
       — Ребята, скорее! Там закидушка улетела совсем! Доставать надо! Вон она, вон уплывает!
       Подбежали Толян с Волохой, но рогульку с концом лески отнесло далеко, и ее не стало видно.
       — Все. Амба, — изрек Волоха, — накрылась твоя  закидушка. Теперь нипочем не достать.
       — Да, — подтвердил Толян, — держать надо было, растяпа. Позвал бы, что ли, раз сам не можешь забросить толком. Я посмотрел на одного, на второго.
       — Значит, закидушке конец? Не достанешь теперь?
       — Где же ее достать? Нырять, что ли? — весело удивился Волоха.

       Я кивнул головой и поспешно отвернулся, потому что почувствовал, как обожгла щеку выкатившаяся из глаза слезинка, за ней покатилась вторая, потом еще и еще. Усевшись на песок, я уткнулся лицом в мокрые коленки и горько заплакал.
       — Ты че, — толкнул меня в плечо Волоха, — из-за удочки, что ли? Вот дурень, из-за удочки слезы лить! У меня же вторая есть. Мы тебе с Толяном сейчас ее быстро наладим. Вот дурень-то, — еще раз повторил он, — из-за удочки слезы лить!

       Как я мог ему объяснить, что не жалко мне было самой закидушки. Хоть тысячу других бы в речке утопил и ни слезинки не пролил. Но эту, первую мою, эту мне терять было никак нельзя. И сейчас дороже на свете, чем эта удочка, так бездарно утопленная мной, ничего не было.
       Толян закончил насаживать червей и взялся за лес¬ку, чтобы забросить грузило.
       — Погоди, — остановил его Волоха, — пусть он сам попробует. Давай, Леха, сам забрасывай. Да не боись ты. Я леску держу.
       Я размазал слезы по лицу, стараясь успокоиться, поднялся на ноги, ухватил леску возле грузила, раскрутил его и швырнул, стараясь забросить как можно дальше. Этот бросок был удачнее. Леска натянулась, сносимая течением, чуть подвинулась вправо и застыла.

       Волоха с Толяном ушли к своим удочкам, а я вновь остался один, сидя перед маячившим из песка сторожком, единственным, что осталось у меня от прежней снасти.
       Солнце уже полностью поднялось над горизонтом и набрало силу, когда у меня первый раз ударило по леске, и сторожок дернулся. Я приготовился. Последовал еще один удар, потом еще, и сторожок, мелко задрожав, начал
дергаться непрерывно. Вскочив на ноги, я потянул за леску и почувствовал, как где-то далеко, в самой глубине реки, на том конце лески, в ответ яростно что-то дерну-лось: раз, другой, третий...

       "Есть... Неужели есть?" — вертелось у меня в голове. А руки уже сами тащили на себя снасть, каждую секунду ощущая тяжесть бьющейся на крючке рыбины. Я чувствовал ее каждым пальцем, каждой клеточкой своего тела и знал, что она в моей власти, потому что другой конец лески был у меня в руках.
В какое-то мгновение мне на миг показалось, будто мы с рыбой поменялись местами, и это не я поймал ее, а она тащит меня к себе в глубину, в темный и холодный свой мир. Мне даже сделалось не по себе от этого чувства, и мурашки пробежали по телу, словно прикоснулся к чему-то скользкому и холодному. И тогда я понял, что  во что бы то ни стало должен вытащить ее, выиграть этот первый в жизни серьезный поединок. А с этим пришла и уверенность в том, что я смогу ее, рыбу, победить, и уже победил, и деваться ей некуда.
Каково же было мое удивление, когда на берег выползли один за другим все три крючка, и ни на одном из них не было ни малейшего признака рыбы, а леска в руках все дергалась и рвалась. И тут я увидел, что к грузу прицепилась еще одна леска, знакомая леска из суровой нитки, уходящая в воду. Я кинулся к ней, схватил, потянул на себя и увидел мелькнувшую метрах в грех от берега огромную рыбу — то был лещ.
Выйдя на мелководье, он лег на бок и серебристой лопатой тянулся за леской, стараясь уйти в глубину. Я задом попятился, вытаскивая его на берег, и вот он уже запрыгал по песку, не в силах освободиться от держащего крючка. Подбежали ребята.
       — Вот это да! — завопили они. — Вот это рыбина! Ну, Леха, ты молодец! Такого лещину вытянул, килограмма на два потянет, никак не меньше!
Я же обалдело улыбался, показывая им свою закидушку.

       — Так, — начал разбираться Толян, — его закидушка, — он кивнул на Волоху, — зацепилась в воде за эту, а он, — Толян пальцем ткнул в леща, которого я крепко держал под жабры обеими руками, — клюнул на твою.
Тут ты его и вытащил. Вот удача!
       — Да, — выдохнул Волоха, — везет же людям. А у меня только три густерки. Но все равно, — не удержался он, — хныкать из-за удочки я бы не стал ни в жизнь.

       Я не рассердился на Волоху и простил ему эти жалкие речи, потому что был счастлив тем особенным счастьем, которое приходит к нам из глубины веков от наших пращуров и которое обязательно испытывает хотя бы один раз в жизни каждый мужчина, одержав первую и очень важную для себя победу.