При du Рок 7

Клуб собирался по вечерам. Иван Витальевич приносил душистый хлеб и консервированные овощи. Балерина приходила с печеньем, Санитар приносил конфеты, а По угощал всех сигаретами. Я и Угрюмый ничего не давали, потому что у нас ничего не было. Мы только пользовались, особенно я, украдкой ото всех таская конфеты со стола.
По читал написанное за день. Члены клуба восхищались и делали замечания. Некоторые По снисходительно принимал, по другим – горячо спорил.
Интеллектуальную атаку на сюжетный запор открыл Санитар.
– Доброта спасет мир, – уверенно заявил он, – доброта и красота.
Ему возражал Угрюмый.
– Помилуйте, какая доброта. Где вы видели доброту? Если и есть что-то стоящее в этом мире – так это долг.
– Нужна кровь, – шептала Балерина, – горячая, человеческая, очищающая и примиряющая.
Профессор не имел определенной позиции. Он колебался между добротой и долгом, склоняясь то в одну, то в другую сторону.
– Слеза ребенка! – воскликнул Санитар. – Слезы ребенка должны поднять Протагониста из гроба.
– Ребенок может быть, – убеждал Угрюмый, – это даже хорошо, что ребенок. Но вернуть Протагониста может только долг по отношению к ребенку.
– Кровь, только кровь!
Профессор все больше склонялся к долгу, в ущерб доброте. Концепция очищающей крови не получила должного внимания. Санитар проигрывал спор, и тогда он обратился ко мне.
– А что вы думаете по этому поводу, При?
– Я? – удивился я.
– Да, вы, – сказала Балерина, – мы все спорим, а вы отмалчиваетесь, – сказала она и посмотрела на меня горящим взглядом, от которого у меня пошел мороз по позвоночнику.
Профессор с любопытством смотрел на меня.
– Давай При, поведай миру свои мысли, – сказал По.
Он сидел верхом на стуле, обняв спинку, и раскачивался на ножках, словно ехал верхом на скакуне. Я закрыл глаза и представил себе Мастера. Мастер пристально всматривался вдаль, словно что-то там искал.
– Нужно найти хрустальный гроб... мне кажется.
В комнате повисла тишина. Ну вот, сдается, я сморозил очередную глупость.
Санитар иронично улыбался.
– Устами ребенка глаголет...
– Это то, что называется, – перебил его профессор, – не множь сущности сверх необходимого.
По слез со стула-коня, дважды присел и, смеясь, потрепал меня по голове.
– А ты молодец, При. Я всегда знал, что ты молодец. Я отправлю его путешествовать по мирам, как отправил Николай Васильевич своего Протагониста путешествовать по Руси. Эх, птица-тройка!
По пошел кругами по пространству, оставшемуся от Мастера. Он бормотал себе под нос, останавливался, вскидывал руку, обращаясь к кому-то невидимому нами, снова ходил, заложив руки за спину. Гений одним прыжком выскочил из кризиса. Никогда так явственно не был виден творческий процесс. Наконец он остановился и обратился к нам, притихшим и смиренно наблюдавшим.
– Оставьте меня, господа. Мне надо думать.
Мы быстро собрали съестные остатки литературного вечера и тихо удалились из палаты. Санитар, гремя замками, любезно взялся проводить Балерину на второй этаж. Угрюмый, кивнув нам, удалился в свою палату, а я и Профессор пошли покурить на наше любимое место возле туалета у окна.
Вот тогда-то и рассказал он мне свою историю. Я внимательно выслушал его и спросил:
– Что, Иван Витальевич, какие свойства привлекают вас в нейтрино?
– Проницательность.
Он помолчал немного.
– Как тебя зовут?
– При, – растерялся я.
– Я имею в виду не эту позорную кличку, какой тебя наградил писатель, а твое настоящее имя.
– Я не помню, Иван Витальевич. Действительно не помню.
Он снова помолчал.
– Я буду звать тебя Александр, Саша. Если ты не против.
Я не был против.
– Поздно уже, Саша, пойдем-ка спать.
В путешествии по миру науки проводником По стал Профессор. Гроба там не было. По миру большого спорта, где Допинг и Рекорд ведут свой вечный спор в теле спортсмена, По-Средника провел Угрюмый. И там гроба не было. Путешествие в мир искусства получилось очень длительным и каким-то вязким. Потому что у нас оказалось два эксперта профессионала этого мира и один эксперт любитель. По малейшему, самому незначительному поводу возникали крепкие споры По-Средника и Балерины, почти скандалы. До ухода с гордо поднятой головой, до хлопанья дверью, до слез примирения. Но и там гроба не оказалось.
А нашелся он во внутреннем мире. Там Протагонист нашел и гроб, и себя в гробу, и живую свою любовь.
В присутствии литературного клуба в полном составе, По дописывал последние строки романа: «Я поставил точку, – смотрел я, как на экране появляются буквы, – упаковал написанное и отправил на свой электронный адрес». Написав это, По упаковал написанное и отправил на свой электронный адрес. И как только это произошло, Профессор дважды хлопнул в ладоши. Дверь отворилась, и четверо больных внесли две большие картонные коробки.
В одной коробки были напитки и закуски; во второй – посуда: мейсенский фарфор и богемский хрусталь. Профессор с гордостью взирал как я и Угрюмый  вынимаем из первой коробки окорок из Италии, сыры из Франции, колбаски из Германии, прибалтийские сардинки. После закусок пошли напитки. Шипучек вино из департамента Шампань, красное как кровь из департамента Бордо, тяжелое, маслянистое вино из департамента Коньяк. А на самом дне – коробка настоящих гаванских сигар. Второй картонкой завладела Балерина. Она вынимала тарелки, стирала невидимые пылинки невесть откуда взявшимся кружевным платочком, любовалась светом тусклой лампы через хрусталь.
– Как это понимать, Иван Витальевич, – строго обратился Санитар.
Иван Витальевич за локоть увлек санитара в угол и там за пять минут убедил его позволить маленький праздник в честь окончания большого романа.
Этот вечер праздновала вся больница, включая второй, женский этаж. Из палат доносилась нестройное пение сумашедших. И даже вервольф уже не выл, а, насытившись, только удовлетворенно урчал.
Наше общество разбилась по парам. Санитар подружился с Угрюмым, словно доброта примирились с долгом. По беседовал с Балериной и оба находили большой удовольствие в общении. Я и профессор, взяв сигары, коньяк и бокалы, пошли на наше место. Сигары, на мой вкус, были слишком крепкие, но профессор, куря их, получал видимой удовольствие.
– Угадай Саша, откуда всё это, – он указал рукой на бутылку, стоящую на широком подоконнике.
– Тут и гадать нечего, Иван Витальевич. Вы договорились с нейтрино.
Профессор мягко улыбнулся.
– Что меня удивляет в тебе, так это твоя проникающая интуиция.
– Проницательность, стало вашим любимым словом, Иван Витальевич.
– Разве, а я и не заметил.
– Как вы это делаете.
– Кабы я знал, Саша. Я просто мысленно очерчиваю объем или объемы и прошу перенести их туда-то и туда-то. И готово, делов-то.
Профессор сделал крошечный глоток и затянулся крепким дымом.
– С позавчерашнего утра я владелец виллы на тропическом острове. Вчера я перенес туда жену и дочь, – Иван Витальевич улыбнулся своим недавним воспоминаниям, – и всю консервацию жены. По соседству я купил другую виллу. Она для тебя, Саша. Мы можем уйти сию минуту, можем попрощаться с нашей кампанией, потом уйти.
– Спасибо Иван Витальевич, – я потупил взгляд о пол, – вы для меня очень много сделали, но я не готов к этому шагу.
Иван Витальевич погладил меня по голове.
– Вокруг тебя, сынок, клубится что-то нехорошее. Не зная точно, что и кто, но нутром чувствую дерьмо.
– Я это тоже чувствую, Иван Витальевич.
Мы помолчали немного.
– Запомни мой адрес, Саша: латинскими – нейтрино, собака, яхо, точка, ком. Напиши «я готов» и я вытащу тебя из любой темницы, из любой камеры. Много ли мне надо, старику. Партия в шахматы, приятная беседа, сигара, рюмка коньяка у камина. Ну пойдем, Саша, к нашим.
– Пойдемте, Иван Витальевич.
Только далеко за полночь больница стала успокаиваться. Возможно впервые за всё её существование все сумашедшие уснули сытыми и довольными.
А утром, утром санитары обнаружили исчезновение профессора. Его искали по всем палатам, заглядывали под все койки, и нигде его не было. На нашем этаже появился молодой сержант с умной собакой Рекс. Рекс нюхал вещи профессора, нюхал воздух и жалобно скулил.
– Рекс искать, Рекс искать, – без особой надежды повторял красный от смущения сержант.
Но Рекс только поджимал хвост, может быть потому, что из дверей восьмой палаты на него скалился вервольф.
Едва опозоренные сержант и умная собака Рекс удалились, как санитары внесли в нашу палату койку, и вскоре пришел Мастер, как всегда невозмутимый. Он молча прошел на свое место, лег на койку и закрыл глаза. Я не мог с ним поговорить, потому что По-Средника не было. Он был у главврача.
Средник вернулся в крайнем расстройстве чувств, и даже не заметил сначала возвращения Мастера. И только когда наткнулся на его койку, произнес: «О! Сенсей вернулся».
– Представляешь, При, – говорил По, отчаянно жестикулируя, – я говорю этому козлу: я не сумашедший и готов пройти любой тест на вменяемость, мне надо на волю, – говорю я ему. А этот козел заявляет: надо, мол, подождать пару дней, пока найдется Колесников. А если он не найдется? И какое имеет отношение Колесников ко мне?
Весь день По маялся бездельем. Не мог ни читать, ни писать, ни сидеть, ни лежать. Но вечером в его глазах зажглись огоньки, а улыбка выдала игривый настрой мыслей.
По-Средник подсел к Мастеру и что-то с ним обсуждал. Я читал скучного Тургенева, но слышал басовитое гудение Средника, звон дружеских шлепков и повизгивание Мастера. И утром этот процесс продолжился. Средник даже не отпустил Мастера на завтрак, дав ему две печенинки и конфетку. Когда я вернулся с завтрака, По попросил меня погулять в коридоре, пока они не будут готовы. Вскоре он позвал меня в палату.
Мастер сидел, облокотившись спиной о холодную стену, и смотрел на меня испуганным взором. По сидел на своей койке в позе спокойного Будды.
– Придурок, – торжественно обратился он ко мне, – Сенсей поручает тебе исполнение важной миссии. Слушай и внемли. Ты должен выйти из больницы, долго бродить по городу, дожидаясь сумерек. Уже в темноте остановиться в кустах напротив освещенного раскрытого окна. В кустах появится человек. Ты должен помочь ему сделать то, за чем он пришел. Чтобы тебе не докучали, и чтобы твоя миссия была успешной, на тебе будет надет шлейф невидимости. Сенсей, – обратился он к Мастеру, – подай мне шлейф невидимости.
Мастер поднялся со своего места, подошел к Будде-По и робко протянул ему шлейф невидимости.
– Подойди сюда, Придурок, посмотри на шлейф невидимости, сотворенный трансом Сенсея.
Я подошел. Шлейф невидимости был сотворен из нательной рубашки Мастера. На лицевой стороне черным маркером был написано «нивидимый». Первая буква «и» была перечеркнута красной чертой и сверху красовалась красная «е». По перевернул рубашку, демонстрируя мне обратную сторону шлейфа. Там красивой аркой было написано «нивидимка». Буква «и» красным была переправлена на букву «е».
«Это очень разумно, – подумал я, – сделать меня невидимым не только спереди, но и сзади».
– Надевай шлейф прямо поверх халата и отправляйся на исполнения миссии, не медля ни минуты, – торжественно молвил Будда.