Холодные горные рассветы. глава 4-я

Часть 4. Долгая ночь.

Сквозь ресницы, полузакрытых во внезапном обмороке, глаз, лился холодный, серый свет сумерек, спускавшихся на горы, подернутой снегом и отраженный многократно от множества пиков, он играл на поверхности шумного ручья, на берегу которого меня застиг потухающий от боли и потери крови разум. Пытаясь поднять уставшие, свинцовые веки, я понимал, что находясь в обмороке, совершенно не наверстал ни секунды из тех часов, потерянного безвозвратно сонного забытья, недостаток которого, читался на изможденном лице любого солдата, любой армии, ступившей на путь войны. При первом же движении, резкая, отрезвляющая мысли боль, пронизала весь мой правый бок, заставляя отбросить сожаления о недостатке сна далеко в самый темный угол памяти. Взгляд мой опустился вниз и я довольно критично, без спешки начал изучать свое положение, параллельно ощупывая свои ребра сзади и пытаясь сообразить как вынуть из себя чертову стрелу, засевшую куда глубже того положения, в котором был бы шанс извлечь ее, аккуратно двигая в обратном направлении. Свою потерю крови недооценить мне было сложно в тот момент, ибо руки мои были белы как снег с горных вершин, а ногти на правой руке так и вовсе казались синеватыми. Зубы начинали выбивать рваную чечетку, а взгляд снова терять ясность. Все предприятия по собственному спасению теперь виделись мне куда более безотлагательными, чем прежде. Однако алгоритм действий был буквально вшит в сознание любого опытного солдата, в особенности тех, кому приходилось сталкиваться с краснокожими дикарями, осыпавшими наши отряды тучами стрел, которые, как водится, приходилось доставать из тех, кому все еще хотелось жить при виде того, как с оставшихся срезали скальпы эти варвары. Пошарив в карманах своей, давно не похожей на оную, формы, я нашел то заветное, что обеспечило бы мне хоть какой то шанс на выживание, а именно - небольшую, что то около половины дюйма в поперечнике пулю. Достав из за пояса, недавно приобретенный, кинжал, я начал аккуратно отгибать запайку на дне маленького снаряда, в попытках добраться до пороха, запечатанного в хранящейся в нем гильзе. Довольно быстро я добился успеха в своем этом предприятии, и найдя рядом с собой относительно сухой и плоский камень, высыпал на него порох двумя ровными горками. Положив потом подле них два кремниевых камушка, припасенных всегда на случай разжигания костра, я принялся изучать рану и пробовать немного сдвинуть стрелу в ней, на что та отзывалась адской болью. Крови уже было меньше, лишь на поверхности входного отверстия, пузырилось ее небольшое количество, всем своим видом говоря о том, как мало живительной влаги осталось во всем моем теле. Оторвав кусок рукава и скрутив из него жгут, я сунул его в зубы и крепко сжав его начал потихоньку стягивать с себя сначала мундир, а потом и сюртук с сорочкой. Затем я разорвал сорочку на несколько лоскутов и связал их, получив повязку, больше похожую, правда, на самую грязную тряпицу, которой впору мыть солдатские нужники. Поправив импровизированный жгут меж зубов, я взялся за стрелу и резко дернул ее в сторону одновременно толкая на себя. Мой жуткий крик прокатился по окрестностям, вероятно услышанный как и индейцами, так и самим Господом, восседавшим, казалось, на этой нависшей надо мной горе и буравящим все эти жалкие попытки выжить своим мудрым взглядом. Наконечник стрелы вышел с другой стороны, прямо под ребрами и, хрипя как подстреленная лошадь, я протащил древко еще немного и принялся отрывать острый кусочек металла от деревянной части, поразившего меня снаряда, не взирая на боль в пальцах, исцарапанных им. В конце концов, мне это удалось и, оставшееся без своего смертоносного окончания древко, стало довольно легко вытаскивать из раны, хлынувшая из которой кровь дала мне понять, что я все еще жив, вопреки всему. Я подполз к ручью и обессиленно упал в холодную воду на правый бок, открывая и закрывая рот как рыба выброшенная на сушу. За мной потянулся приличный шлейф дурной крови, разносимый
бурным течением все дальше и дальше. Немного придя в себя от бодрящей свежести воды, я на четвереньках подполз обратно к месту своего небольшого лазарета и начал насухо вытирать места вокруг раны, а затем присыпать ее порохом, который тут же стал темнеть, пропитываясь выступающей из раны сукровицей. Спешно схватив кремний, я чиркнул камнем о камень несколько раз и упавшая на третий или четвертый раз искра воспламенила порох, причиняя мне очередную вспышку боли. В глазах немного потемнело от шока и теперь, в полумраке долины, на которую постепенно спускалась ночь, я шарил ослепленным вспышкой взглядом по камням ища вторую горку пороха для выходного отверстия. Проделав всю ту же нехитрую операцию второй раз, и уже окончательно обессиленный чередой мук, я замотал вокруг торса повязку, сделанную из сорочки, натянул сюртук с мундиром и, заткнув нож на пояс побрел на негнущихся ногах к лесу. Не знаю сколько я успел пройти ярдов в сплошной темноте, спотыкаясь и врезаясь в деревья, но вскоре на меня накатил очередной приступ слабости и я как подкошенный рухнул на землю в обмороке, зарываясь лицом в небогатый, хвойный подлесок.
  В очередной раз очнуться меня заставил невероятный холод, который нес расстилающийся по земле туман, похожий на плывущий в футе над каменистой почвой дым от горящей травы. Туман спускался с гор, что вначале не показалось мне необычным, но позже, вспоминая эти события я понимал насколько невероятно должно было это выглядеть для человека, чем разум не был бы столь замутнен чередой неудач и боли, как мой собственный. Я абсолютно не понимал насколько глубоко в лес зашел, когда в полупьяном бреду начал свой подъем, не обдумав ровным счетом ничего. Оглядываясь, я не видел ни ручья, ни пика горы, однако о нахождении последнего, я мог с легкостью догадываться по весьма ощутимому наклону поверхности земли поросшей лесом, теперь состоявшим из корявых, причудливо изогнутых сосен, стволы которых, порой, напоминали змей или струи дыма в ветреную погоду,  но никак не тех стройных красавиц, которыми зарос противоположный берег ручья где мне не посчастливилось столкнутся с отрядом дикарей. Воздух вокруг был необычайно плотным, густым, вопреки обыкновению этих мест, где он всегда чистый, кристально-прозрачный. Несмотря на ночь и плывущую у меня над головой, иногда видимую меж ветвей, луну, ощущение было, что время остановилось на вечных сумерках. Все было серовато-синим, как в предрассветный час и, не взирая на то, что казалось, видимость моя, что то порядка ста - ста пятидесяти ярдов, обзор ограничивался десятью - пятнадцатью шагами, а дальше - мутное варево из веток, тумана и каких то ночных шорохов. Из всего этого складывалось, обычное для человека оказавшегося в сумерки, в чаще леса ощущение, медленно слепнувших и теряющих ясность взгляда, глаз. За неимением других мыслей и абсолютно лишенный желания спать в этом тумане, от которого ноги ниже колен моментально промокли насквозь, я двинулся в гору, подогревая себя надеждой найти в стремительно меняющимся рельефе, что то вроде обзорной площадки, оглядев с которой окрест, можно было бы принять взвешенное и трезвое решение о дальнейших своих перемещениях. Через несколько сотен шагов мою душу начало раз за разом, все сильнее и сильнее пронизывать ощущение бесконечного перемещения в лабиринте, наскоро выставленном из одинаковых декораций. Казалось, местность вокруг потеряла всякие приметы, будто несущаяся мимо меня на скорости скаковой лошади пустыня. Вдобавок к этому, казавшиеся вначале синевато-серыми сумерки, становились постепенно густого, болотно-зеленоватого  цвета и стягивались вокруг моего поля зрения, в разы сузив его и оставляя минимальный радиус обзора, к которому, по настораживающему необыкновению, абсолютно не привыкал со временем глаз. Чувство расстояния потерялось гораздо раньше чем осмысление того сколько именно времени я уже шел по этому, казавшимся нереальным, лесу. Однако ведя привычные, для всех, кто считал время от караула до караула, подсчеты, я предполагал, что иду в гору уже около полутора  часов. С каждым новым десятком шагов, я обещал начать следующий с небольшой передышки, но твердое решение не проводить в обстановке этого сюрреалистического пейзажа ни единой лишней минуты, потраченной даже на восстановление дыхания, толкало абсолютно обессиленное тело, каким то почти фантастическим усилием шаг за шагом, ярд за ярдом, вверх - к горе. Но прошагав так еще около четверти часа, я решил опереться на дерево, поправить повязки на израненном боку, отдышаться и с новыми силами идти вновь. С удивлением я обнаружил то, чего не замечал ранее, а именно то, что одежда моя теперь вся была равномерно влажной от тумана, плотной взвесью витавшего в воздухе и своим плотным дымчатым покрывалом скрывая даже верхушки крон корявых, почти сказочных деревьев, переплетавшихся друг с другом ветвями и корнями. Поправив промокшие тряпки, которыми был обвязан мой торс, я сделал несколько покачивающихся шагов в сторону, но тут же упал, споткнувшись обо что то оказавшееся у меня на пути. Перевернувшись на спину и зажимая саднящий бок, я устремил удивленный взгляд на кучку камней, ставшую причиной моего падения. Небольшая горка из ладно подогнанных друг к другу камней была странно аккуратна сложена и явно не возникла как что то исконно природное. Единственное что нарушало ее эстетику и симметрию - это пара булыжников выбитых моим невнимательным вмешательством. Столь странное для чащи леса сооружение, настолько не вписывалось в окружающую его картину, что почти пугало меня и, не отрывая глаз от небольшой пирамиды, я медленно приподнялся на ноги и пятясь пошел назад, но буквально через два-три шага снова упал навзничь, неосторожно ступив на что то. По коже пробежал лихорадочный холод и сердце зашлось в неистовой пляске, колотясь в клетке моих ребер, как только выловленная ласточка. Резко обернувшись я снова увидел небольшую, педантично уложенную кучу камней, чуть меньшего размера чем первая, но не менее аккуратно подогнанная всеми элементами друг к другу. И тут взгляд мой скользнул окрест... Вокруг было по меньшей мере две дюжины таких сооружений, стоявших в пугающем, геометрически верном порядке, будто уложенным в пересечениях линий, расчерченного на ровные квадраты леса. Встав на четвереньки, я замер, ибо понял, что ощущение чьего то присутствия, там, за гранью моей видимости стало как никогда осязаемо. Возможно сейчас, находясь посреди непонятного, но абсолютно точно сооруженного человеком, скопления камней, я начал впускать в себя мысли о том, что рядом мог кто то быть и смотреть
на меня пытливым, липким взглядом оттуда - из темноты туманного леса, своими, привыкшими к туману и мраку, глазами. Оцепенев от взявшего мои внутренности холодной хваткой сверхъестественного страха, я лежал ничком и, выпучив глаза, вглядывался в кромешную непроглядность прогалов меж деревьями, уже почти физически ощущая чье то присутствие где то рядом. Волосы на моем теле начали вставать торчком, а кожа покрылась мелкими точками, точно у ощипанного гуся. Клянусь, подобное чувство в последний раз я испытывал только в том возрасте, о котором уже и не вспомню всего, ввиду крайней давности лет. Полная тишина леса отдавалась пронзительным звоном в ушах и я лежал, боясь звуков собственного движения, дыхания и сердцебиения. Внезапно немного позади меня начал раздаваться ритмичный звук, который по началу не заставил меня даже вздрогнуть, а после начал лишь усиливать шоковое оцепенение всех моих членов. Сначала это было что то вроде цокота копыт по каменной мостовой, но звук ускорял ритм и стал похож более на стук часов, которые в свою очередь ускорившись стали напоминать мне удары иглы швейной машины. Однако такт звучания не смолкал и став в один момент смазанным и лишенным прерываний и четности перешел в один сплошной гул, похожий на звук который издает пчела попавшая в ящик. И тут звук резко оборвался, заставив меня вздрогнуть. Гнетущая тишина.. Я был почти готов обернуться, как вдруг протяжно начал хрустеть подлесок, где то там за моей спиной, будто кто то аккуратно, не спеша, и не волнуясь от том что будет услышан, наступал на землю, перенося вес с пятки на носок. В этот момент воспаленное воображение напрочь выключилось и я сорвался вперед с глухим выдохом, сметая на своем пути кучи камней и несколько ярдов пробежав как животное на четвереньках. Страх, будто выпущенный на свободу зверь глодал остатки моего самообладания, а воображение, как его сумасшедший дрессировщик, махало кнутом пред мордой чудовища, заставляя его все сильнее и сильнее сжимать челюсти на моем горле. Я бежал вперед, забыв про все на свете, и оглушенный собственным стуком сердца, около десяти минут, прежде чем нагромождения камней остались позади. Вскоре, когда я понял, что за мной никто не гонится, я начал понимать - местность вокруг не имеет ощутимого наклона в ту или иную строну и изначальная цель моя абсолютно была потеряна, как и направление движения к ней. Рельеф вокруг перестал быть столь ровным, тут и там поверхность леса покрывали оспины рытвин и небольших оврагов, подчеркивающих невероятное строение деревьев и их гипертрофированные корневые системы. Разглядывая очередной овраг с причудливо раскиданными над ним, узловатыми корнями дерева я решил, что это идеальное место для отдыха и короткого сна. Удобно расположившись под сенью корявого, на вид древнего, дерева я почти сразу забылся
долгожданным сном, убаюканный стуком в висках своего, все еще не успокоившегося сердца.