Гений. часть 1. vii-viii

VII
Следующую ночь Кадилов провёл столь же распутно, грязно, как и предыдущую, продолжив своё моральное падение до растоптанного уровня товарищей-компаньонов, разделявших с ним страсть греха. Веселились они в этот раз уже в другом заведении, потому как задерживаться подолгу в одном и том же Фёдор с Семёном не любили.

Тем удивительнее, что утром, на выходе из злачного заведения, Кадилова ждал Рассолов. Впрочем, до того приключился еще один занимательный случай, опустить который я не в праве. Проснулся Александр Филиппович с ощущением давящей боли в области правого глаза. Добравшись до зеркала, что висело на одной из стен трактира, наш герой обнаружил отвратительное фиолетовое, точно туча, пятно, окаймлявшее распухшее око. Как и тогда, Александр снова встречал день после пирушки в одиночестве. Почему случилось так, что лицо его, помимо того, что было почти уже традиционно несвежим, вдобавок оказалось изуродовано фингалом, он не имел понятия. На Семёна с Фёдором боялся и думать. Однако его предположения изменились, когда он по привычке, появлявшейся в те дни, что проводил не у себя, принялся ощупывать карманы плаща. Там, вместо отложенной на оплату комнаты, суммы, Кадилов нашёл записку. Содержание её недвусмысленно намекало на имевшуюся у него перед друзьями и задолженность; так же предлагалось как можно скорее погасить оную. Памятуя о всегдашней лояльности приятелей в отношении одалживаемых ему денег, Александр отказывался верить тому, что видел. Почерк, которым было написано послание, явственно выдавал в авторе Фёдора. «Кто же бил? Неужто Семён?», - промелькнуло в голове Александра Филипповича. Озадаченный, он пошёл, сам не зная куда держа путь. Как раз тут-то ему и повстречался Степан Рассолов.

Я уже упоминал о плотном телосложении и невыдающемся росте этого персонажа. Вкупе с беспокойными заискивающими глазёнками и довольно глупой бородке, облик его был – сплошной каламбур. Кадилов даже не собирался обращать на Степана Антоновича внимания, поскольку не был с ним знаком и вообще был занят собственными размышлениями, но Рассолов, приоткрыв рот и вытянув в направлении Александра Филипповича свой пухлый пальчик в знак того, что хотел что-то сказать, вынудил молодого человека одарить его своим взглядом.

- Голубчик, вы что же, в самом деле!, - запричитал Рассолов, - свой талант-то, хм, не побоюсь выражения, давинчивский, да так растрачиваете! С лицом-то у вас что!

И до того не настроенный на разговор Кадилов теперь, казалось, еще вот-вот и ударит проходимца, непонятно с какой стати заговорившего о его способностях и откуда о них прознавшего.

- Да ведь весь город о вас одних и говорит!, - спешил оправдаться Рассолов на удивление со стороны Александра, - вы то выставки даёте, то пропадаете без вести!

Кадилов хотел уже было спросить, какое ко всему сказанному отношение имеет с упоением рассуждавший о его жизни господин, когда Рассолов поспешил окончательно забрать себе инициативу в их беседе и вдруг резко переменил тему. Посреди бесконечного, но крайне притом эмоционального монолога собеседника, Кадилов уловил слово «Флоренция», ему, как любому образованному человеку, знакомое. Заслышав его, он будто в момент протрезвел, начав слушать говорившего с большей вовлечённостью, дополняя речь Рассолова пейзажами итальянских улочек, рисовавшимися в его собственном воображении.

- Что скажете, Александр Филиппович?, - закончил своё выступление Степан Антонович. Кадилов стоял, как вкопанный, на одном месте, с видом, показывавшим чрезмерную загруженность для столь раннего времени суток в сочетании с похмельем.



VIII
Вечером того же дня Александр Филиппович уже собирал чемодан в Италию. Здесь, в России, как он сам полагал, его решительным образом ничего более не удерживало, и, прельщённый обещаниями Рассолова лучшей жизни, успеха и почёта, твёрдо решил доказать себе, что он – человек свободный, личность, которую никак не можно привязать к какому-либо определённому месту пребывания накопившимися задолженностями, любовью воздыхающей по нём девушки, выставками, в конце концов, своих картин.

Сборы проходили уже затемно, когда Василиса Ивановна, ознакомившись, как обычно, с газетами за уходящий день, мирно посапывая, почивала. Из её спальни доносился мягкий дрожащий свет непотушенной свечи. Боявшаяся темноты, Василиса Ивановна всегда зажигала свечу и ставила на подоконник прежде, чем лечь в постель. Крупные капли проливного дождя отбивали чечётку, врезаясь, словно падающие птицы, в крышу здания и производя во всех его помещениях страшный грохот. «Только бы не разбудить!» - подумал про себя Кадилов, в последний, как он надеялся, раз взглянув на хозяйку дома.

Всё необходимое легко уместилось у него в одном чемодане: несколько рубашек, пара брюк, несколько книг, среди которых одна принадлежала перу его университетского приятеля и которую он обещал прочесть, да всё никак не приступал, а так же предметы туалета. Так, передвигаясь налегке, Александру удалось уйти, не издав ни малейшего шума.

У парадной стояла уготовленная для него бричка, запряжённая статным вороным конём, время от времени потряхивающим густой гривой, промокшей от дождевой воды. Александр, как можно скорее, чтобы не прочувствовать на себе капризы погоды, запрыгнул в бричку, где уже сидел Степан Рассолов. Как только экипаж тронулся, Кадилов выбросил на дорогу бумажку, ту самую, с которой началось его утро, и простился с Петербургом навсегда.