Жив курилка

 Я иду, поторапливаюсь. Надо мать проведать. Что-то с ней всё хуже и хуже. Поднимается с трудом. А рядом отец, как всегда, скандалы ей закатывает – аж соседи по трубам стучат – мол, прекратите ваши безобразия.
 Прохожу мимо нефтебазы. Тут надо внимательным быть, ибо на базе обитает целая свора собак приблудных. Набросятся – не отобьёшься. Поэтому обходить их надо стороной и подальше.

 Подъезд к базе не только заасфальтирован, но даже забетонирован кое-где. А брюки всё равно по колено забрызгиваются грязью. Откуда она только берётся?

 Миновав базу, иду мимо пожарного стадиона. Сюда в детстве нас иногда выводил всем семейством отец. Показывал, как ловко его бравые товарищи тушат пламя на тренировочном квадрате и карабкаются потом по отвесной деревянной стене. Мы сидели на открытой трибуне, нещадно обжигаемой солнцем. Придя домой, мать смазывала вазелином обгоревшие плечи.

 Напротив стадиона – больница. Помню, мы сюда приходили с матерью проведать её отца, моего деда. У него был рак, он доживал последние дни. Мать приносила ему красивые красные яблоки (мне она таких не покупала) и персики (я их ел совсем редко).
 А прямо передо мной на возвышенности завод. Мать тут работала прессовщицей. Да и дед в своё время тоже здесь трудился. Он был специалистом высшего разряда, на хорошем счету. У нас в коммунальной квартире на шкафу стоял с выгравированной дарственной надписью самовар, которым деда когда-то наградила администрация завода. Завод обеспечивал работой тысячи человек. Что он изготовлял, мы точно не знали. Только знали, что работал он напряжённо, особенно в период обострения международной обстановки и интенсификации какого-либо конфликта на далёком континенте. А из гражданской продукции завод выпускал огнетушители, примусы, туристическое снаряжение и какие-то скобяные товары.

 К одной стороне завода подходила ветка железной дороги. Из широких ворот выезжали вагоны с готовой продукцией. С другой его стороны прямо из-под каменного забора торчала бетонная труба большого диаметра. Из неё хлестала бурным потоком мутная жидкость. Она была буро-ржавого цвета с ошмётками мазута и сгустками каких-то химических соединений. Окрашивая берега во все цвета радуги с уклоном в тёмные тона, эта жижа стремилась в нашу местную речку…

 Вот заводская каменная стена. Она покосилась, кое-где вывалились здоровенные куски. Разглядываю заводские цеха за стеной. Окна выбиты. Полный разор и тишина как на кладбище. Ясное дело – здесь давно никто не работает. У заводских проходных - ни души. И в самих проходных, где когда-то стояли вооружённые охранники, нет никого. Всё. Завод кончился. Увы, но после развала СССР и «либерализации» экономики, это судьба многих предприятий нашего большого индустриального города.

 А было время, да было, когда жизнь бурлила даже вокруг завода, не говоря уже о его территории. Это было особенно заметно пятого и двадцатого числа каждого месяца, день аванса и расчёта, когда работные мужички суетились тут как муравьи вокруг муравейника. Многие из них, заходили в штучный отдел ближайшего магазина. Кому было невтерпёж, «принимал на грудь» прямо там же, в магазине на подоконнике, закусив конфеткой, а иногда обходился и без оной. Тела мужичков, не рассчитавших свои силы,  густо лежали на склонах холма, на котором расположился завод, представляя взору картину «Штурм Сапун Горы». Один такой дядька, приподнявшись, помахал мне рукой, державшей пряник.
 - Мальчик, иди сюда. Я тебя угощу.
 Мне захотелось того пряничка, но мать, крепко схватив меня за локоть, приказала: «Не ходить!» А тому дядьке приветливо ответила: «Спасибо! Кушайте сами.»
 Да, было такое… Я иду вдоль забора. Мне навстречу какой-то мужик.
 - Послушай, друг! – обращаюсь я к нему. – Скажи, а что с заводом? Работает?
 Мужик оглянулся по сторонам, посмотрел на меня с прищуром.
 - А ты почто спрашиваешь?
 - Просто так интересуюсь.
 - А шёл бы ты знаешь куда?
 - Куда?
 - Коту под муда! – ответил мужик. – Ходят тут всякие типы, вынюхивают. А не шпион ли ты американский?
 - Нет. Я – японский.
 - Ну, и вали отсюда своей дорогой! Развелось тут много любопытных…

 Ладно, иду дальше. Какой, однако, бдительный товарищ мне попался… Ба, кого я вижу! Танька. Я её сразу узнал, хотя не могу сказать точно, сколько лет тому назад видел её в последний раз. Она меня тоже узнала мгновенно. Танька Туманова жила над нами в нашем старом двухэтажном доме. Соседская девочка, на год моложе меня. А тогда, в нашем дошкольном возрасте это была большая разница. Моя, наверное, самая первая любовь. Мы очень друг другу нравились и доверяли. За сараями мы поклялись в вечной любви и показали друг дружке чем мальчики отличаются от девочек. Дома я нарисовал цветными карандашами её портрет. Танька его одобрила, особенно красное пальто, в которое я её одел. Стоя у меня под окном, она кричала: «Сеёж! (она, как и я, не выговаривала звук Р. Но я ещё не выговаривал Ш и к тому же заикался.) Выходи на улицу. Мы будем дужить!» Мы хорошо дружили, и мне было очень печально расставаться с Танькой, когда нам дали отдельную квартиру-хрущёвку и мы съехали с коммуналки. С Танькой потом я уже встречался лишь случайно и редко.
 Одно время она работала продавщицей в галантерейном магазине. Я иногда заходил к ней. Постоим, поговорим о жизни и ни о чём.
 - А давненько мы не виделись, - обращается она ко мне, как будто мы только вчера расстались.
 - Ой, давно, - соглашаюсь я. – Ты, я гляжу, совсем не изменилась.
 - Хватит врать, Серёжка! Лучше скажи как детишки твои? Дедом тебя ещё не сделали?
 - Сделали. Внучка скоро в школу пойдёт. А у тебя как на семейном фронте?
 Я знаю, что здесь у неё не всё хорошо. Первого мужа, от которого она родила сына, сбила машина. А второго, посмевшего возвысить на неё голос и поднять руку, она прогнала. Сказала: «Зачем мне этот самодур?»
 И с сыном у неё тоже проблемы. Сидел в тюрьме.
 - Как сын? – спрашиваю я.
 - Опять сидит дурак, - отвечает она.
 - За что сейчас?
 - За наркоту.  Сам не употребляет, но для других поставляет. Деньги ему нужны, а работать не хочет.
 - Как же он живёт?
 - За счёт девок своих. Малый видный, бабы на него сами вешаются. Альфонс. А уж как язык у него подвешен – заслушаешься. Пусть теперь сокамерники его слушают. А как твой сын?
 - Работает. Пыхтит. Всё хочет себе на машину заработать.
 - Пускай зарабатывает. Дело хорошее.

 Я прощаюсь с Танькой. Иду вдоль забора, скрывающего мёртвый завод. Иду, поторапливаюсь. И вдруг! Вот она, та самая бетонная труба. С рёвом извергает она поток жидкости, ржавой и мутной, отравляющей берега. По-прежнему хлещет, урчит и беснуется ручей с едкими элементами таблицы Менделеева. Жив курилка?