III У фюрера - сифилис

 
 Дачный кооператив был своего рода отростком другой, государственной дачи «СовМина", сотрудники коей и образовали садовое товарищество. Домик стоял на крутом склоне Благодатной горы, где  был разбит сад из яблонь, груш, сливы. Росло  несколько виноградных кустов, с лозами, пущенными по натянутой между вбитых в землю ржавых труб проволоке.
Именно изобилие фруктов подсказало Марфе Егоровне идею ставить фруктовую бражку и гнать самогон. Семья начала постепенно  спиваться. Ужасные последствия проявились позже, а пока счастье трех «к», Вовочка переживал намного сильнее и с куда большей радостью, чем сам Владимир Петрович.
Непрезентабельный, глазасто-лысый  «Москвич» вдохновлял Вовку сильнее, чем, если бы это был роскошный лимузин. Потому, что, как объяснил ему Владимир Петрович,  «Москвич» -  одна из самых  надежных марок легковых отечественных  автомобилей.
Когда на выходные родители забирали Вовку в поездку в Абхазию и Грузию за мандаринами, он был уверен, что так и надо, в -  Абхазии мандарины дешевле.
 Квартиру Марфа Егоровна сдавала каждое лето,  с мая по октябрь, семья жила на даче.  Деньги, взятые с отдыхающих, хозяева еще не пропивали.  Владимир Петрович еще не позволял себе садиться пьяным за руль семейного автомобиля, округлыми формами крыши напоминавшего лысину его сослуживца  Степана Трофимовича.
А главное, родители купили Вовке кобелька Дружка, помесь овчарки с дворнягой.
Однажды, когда в гостях у Вовки был Колька и о чем-то  увлеченно с ним спорил. В гости к Корявцевым зашел старый коллега Владимира Петровича, Степан Трофимович Пенаш, говоривший всегда визгливо, но уверенно.
- Здравствуйте, - тонким голоском, но энергично и требовательно, - поприветствовал он Марфу Егоровну.
- Здравствуйте.   
- А где Владимир Петрович? –  требовательно пискнул Степан Трофимович.
 -А его нет, он после работы хотел в гараж идти.
- Не имеет права! – так решительно и таким дисконтом провизжал Степан Трофимович, что ребятам стало смешно.
И, когда  гость ушел, Вовка рассказал,  как вместе с  ним и с отцом они ездили на «Москвиче» Владимира Петровича на дачу, к   Степану Трофимовичу.
Как он заглянул в сарай, и оттуда зазвучало командно-писклявое: «А, товарищи пауки! Не по-зволю хрущевизм разводить! Не по-зволю!».
Что бы освободить Вовочку от экзаменов  в восьмом классе, Марфа Егоровна определила сына в детское отделения Института Курортологии, где работала преподавателем. Он, конечно, сдал бы экзамены самостоятельно, но Марфа Егоровна, не могла не воспользоваться  выгодой  служебного положения.
 Вовка не был чужд артистизму, не зря же он так любил смотреть фильмы по второй всесоюзной программе, начинавшиеся сразу после того, как на первой - заканчивалась программа «Время».
Когда в школе восьмиклассникам прочли лекцию о венерических заболеваниях, с демонстрацией профилактического фильма, Вовка, подражая нацистам из эпических фильмов: «Щит и меч», «Освобождение» и «Семнадцать мгновений весны», рассказал Кольке, что Гитлер болел сифилисом. «Да! я видел в кино. Геббельс выходит из кабинета Гитлера и говорит: «У фюрера – сифилис». 
Здоровье блокадника Владимира Петровича было слабым, к тому же из-за стрессов и возлияний у него развились гипертония и диабет. Владимир Петрович  называл себя диабетиком и гипертоником. Вовка усвоил эти  слова, с суффиксом «ик».         
И в другой раз,  когда Колька составил ему компанию, в  походе на дачу,  по дороге через великолепный дубовый  лес, Вовка говорил о причинах подросткового  онанизма.
- Что бы, не было онанизма, нельзя есть острую пищу,  - говорил он, когда друзья светлой рощей шли  от остановки к даче, - долго утром валяться в постели, носить брюки в обтяжку. В общем, делать все то, что я делаю.
Вовка, уже попробовавший приемы сексуального  самоудовлетворение, но  желая подчеркнуть, что  он чужд порочному  занятию, специально прибег к мощному психологическому приему, - указать на свою близость к нехорошей привычки, и при этом заявить, что он ей  не подвержен.
При этом, Вовка использовал усвоенную схему словообразования.
- Я и острое жру, и в постели валяюсь. Тем не менее, я не же  ононик.
Первая любовь нашла Вовочку в институте курортологии в лице чахоточной черноглазой   девочки подростка с большими зубами, в обществе которой он поэтически млел, изощряясь в красноречии, остроумии среди детей разных возрастов, кардиобольных, ревматиков  и  эпилептиков.   
Поскольку Институт Курортологии был расположен недалеко от дачи Владимира Петровича, Марфа Егоровна приносила бидончик с супом, варенным, из костей и перловой  крупы для Дружка.
Раздобревший  Вовка, в рубашке с коротким рукавом, в красных джинсах, перешедших к нему пользование от Юрки, а в начале выторгованных  Марфой Егоровной у  семьи ереванских армян,


отдыхавшей в квартире Корявцевых,  счастливый, удалой, в прыщах, шел гребнем Благодатной горы,  под кудрявыми ветвями дубов, по-хозяйски  позвякивая бидончиком. В эти минуты его образ мысли и мироощущение являли собой лейбницианско-кулаческий   гибрид.  Все, что происходит с ним, в его семье, в его городе, стране, государстве, в телевизионной программе «Время», в политбюро ЦК КПСС и на даче, - все было разумно,   по-хеменгуэевски  правильно, то есть, ощутимо, весомо и практически верно, как учение Маркса.
 Правильным Вовка считал и то, что после его выписки из Института Курортологии вся семья переехала на дачу. Иногда Вовка покидал благодатную гору и приезжал в город, заходил в квартиру, переполненную отдыхающими, общался во дворе с друзьями и отправлялся обратно.    Однажды он спросил Марфу Егоровну, зачем так усиленно, сдавать квартиру.   
-Что бы собрать как можно больше денег.
-А зачем?
- Как зачем? Тебе на свадьбу. Надо же, что бы свадьба была, как Магомаев поет, чтоб «…небо было мало и земли». 
Знакомым она говорила, что «на институт Вовочке они уже собрали  восемь тысяч».
- Мы хозяева, - интонационно подстраивая звучание своей речи под медвежий рык, говорил Вовка.
-  Насрёте, да еще посмотрите, - нельзя ли в квас  положить.  – пояснял Колька.
- Да-а, - гордо рычал Володя.
 Вернувшийся из Германи Валерка, учившийся в восьмой школе в одном классе с Вовкой, мечтал пойти по стопам отца и стать разведчиком нелегалом. В качестве тренировки собственных  способностей к шпионским  интригам и заговорам Валерка задумал поссорить Кольку с Вовкой, и отчасти это ему удалось. Маскируясь за глицинией, закрывавшей его окно на третьем этаже,  он наблюдал в окно за  друзьями во дворе, как раз в то время, когда из соседнего двора к ним  пришла девчонка-одноклассница Маринка Пилипенко.  Валерка долго и очень пристально следил, как втроем: Вовка, Колька и Маринка сидели на лавке и о чем-то говорили. Напрягал слух, но из-за криков и щебета  малышни на площадке ничего  не мог разобрать.
Потом пригласил Кольку к себе домой и долго расспрашивал про Вовку, на которого тот был зол, из-за того, что Вовка пропадал на даче, выведал все про визит Маринки Пилипенко.
Когда, не подозревавший интриги Колька, на вопрос Валерки, что там «за баба» во дворе крутилась, сказал, что Валерка должен знать, это их одноклассница.
- Как фамилия?
- Не знаю, Маринка зовут.
- Пи-ли-пенко? – протянул Валерка с величайшим призрением.
На следующий день он горячо и убежденно, в подражание кинематографическим комсомольцам  говорил Вовке: «С кем ты общаешься. Это же пустой человек, сплетник»!
Колька был ошарашен когда, Вовка, деловито  играя в одно касание футбольным мячом, объявил, что он Колька насплетничал Валерке о нем и Маринке.
- И ты слушал этого идиота?
- Конечно, я же должен, был узнать, что ты ему насплетничал.
Колька желавший было объяснить, что он только отвечал на Валеркины расспросы, и вдруг ощутил острое желание послать  Вовку, вместе с интриганом Валеркой, куда подальше. Он устремил на Вовку взор бесстрастный взор и сказал: «Послушай …», но, за мгновение до разрыва  Вовка заговорил быстро и доверительно.
 - Ты не представляешь себе, какие сплетни начнутся про меня в классе!!!
 Колька, молча, смотрел на друга уже скорее  брезгливо, чем растерянно. К тому же он понимал:
поссорься он сейчас, получится так, что замысел Валерки удался.   
Вовка, уже дружески и примирительно, попросил его ничего никогда не говорить о нем Валерке.
А как быть с Валеркой? Этот вопрос встал перед Вовкиным другом. И он решил подождать. Что бы ответить интригану  тем же, когда представиться подходящая возможность, и  при встречи с ним сделал вид, будто  ничего не произошло…            
Впрочем, справедливости ради, надо признать, что и сам  Валерка имел право на месть.  Так как Вовка, импровизируя перед Колькой, в лицах и во всех порно-подробностях представлял корчившемуся от смеха другу, как Валерка и Наташка Руденко занимались сексом. К Наташке хорошенькой девчонке, жившей в Колькином доме и учившаяся в параллельном с Вовкой классе, Колька был равнодушен, Вовка, напротив, питал симпатии. А Валерка в (догерманский период)  был просто влюблен. Как-то,  еще до отъезда в Германию, он прервал игру с Колькой  «в паровозников»,  то есть, «в бронепоезд», коим служил домик на детской площадке, и направился к Наташкиному подъезду. Там, на расчерченном в квадраты асфальте, балансируя на одной ножке, Наташка в сиреневом пальтишке, толкала ребром ботиночка плоский камень голыш.
- Пойдем, с Наташкой в классики поиграем, – сказал  Валерка.
- Да, ну, их! – Кольке не хотелось играть в девчоночью игру.
Однако Валерка подошел к Наташке и, почему-то называя ее «Ната», при этом умаляющее растягивая слово, превращая в какой-то жалобный зов: «На-та», попросился играть с нею в классы. Наташка прогнала Валерку. Может быть, она и поиграла бы с ним и с Колькой, но  это бессильно-нежное «На-та» слишком,  раздражало девочку.
В пакостливой Вовкиной импровизации, немыслимой без граничащего с патологией Колькиного восторга, самым смешным оказалось не то, что Валерка с Наташкой, оставшиеся наедине, прежде сняли пионерские галстуки, («Твой и мой»,  - в творчески перевозбужденном воображении Вовки,-  сказал Валерка), и  не то, что после  их выпороли  отцы, а то, что сказала Валеркина бабушка, сухонькая старушка-украинка в платочке.
«Ну, ще? Поё….сь дитки. – нихай поженятся». Эта концовка заставляла ехидно хихикать и  здоровяка Вадьку, к тому времени всерьез занявшегося футболом, и бандита Андрея Исая, с которым единственным из обитателей одноэтажных остатков старого Островского Вовка поддерживал дружбу. 
Дошла ли эта гнусная пьеска до Валерки от того же Вадьки, или сработала сверх интуиция юного разведчика, но Валерка продолжил месть.
И однажды летним вечером во дворе, когда Колька в очередной раз ругнул еще днем уехавшего на дачу Вовку, Валерка всем, включая Вадьку, Артура Арамова с восемнадцатого дома, и Славку Молчанова, бывшего на четыре года младше него, предложил нагрянуть туда всей толпой, если, конечно, Колька сумеет указать дорогу на Благодатную гору.
Колька согласился. В планы Валерки входило продолжить разоблачение и его, и Вовки, но уже при всех, в загородной глуши. а затем, произнеся приговор двум этим придуркам,  Валерка планировал увести Артура, Славку и Вадьку, а этих рассоренных козлов оставить вдвоем    
Но, сбыться коварному  замыслу было не дано.
Вверх, через район улицы Газыренко ребята шли в сумерках, а в лес на дорогу, к Вовкиной даче вошли, когда уже стемнело.
Жуть темноты, и то, что Колька один знает в ней дорогу, изменили планы Валерки.
У открытого, мрачному свету поздних сумерек  склона, где на фоне утопавшей в синей душной мгле долины Огненной Воды, чернел треугольник дачной крыши, компания столкнулась с Вовкой и приехавшим к нему Исаем. Вовка изумленно и самодовольно выругался матом, - в этот момент он переживал, наплыв удалых кулацко-хозяйственных чувств, был бесконечно далек от гостеприимства. Не пробыв и минуты у калитки, и так и не войдя в Вовочкины  угодья,  друзья повернули обратно, во мрак леса,  где темень  стала еще кромешней и кошмрней.  Они шли по дороге то чуть более светлой, чем кустарник под дубами, то еще более  темной, чем погруженный  во мрак подлесок.
Вдруг перед ними выросли и застыли два бледных призрака. Одно из привидений  ахнуло. Это были шедшие ночевать на дачу отдыхающие,  мать и дочь, в светлых коротких платьях. Секунду компания ребят и потусторонние отдыхающие стояли друг против друга,  а затем с решительностью обреченных и те и другие  шагнули вперед  и прошли своей дорогой.
После Валерка, как  знающий себе цену  уважаемый во дворе и школе подросток, говорил: «Нет. В лесу страшно.  Уж, на что я,  – и то испугался»! 
- Ну, Вовка и свинья…. - протянул оскорбленный Колька, которому довольные, удивленные матюги, похожие на деловитое похрюкивание, напомнили восторженное поедание «пупика»,    когда ребята на ехали домой «Экарусе»  «гармошке» по проспекту Курортов, под роскошными. блиставшими в мертвенном свете неоновых «кобр» кронами эвкалиптов  и камфорных лавров.
 - А ты не видел, что он всегда такой был? – фронтовым замполитом спросил Валерка.