Ночь светла. Окончание

               



                Глава 10 
           Как Федор Гусаков  стал гусеводом
   
           Тем  временем Федор, выгрузив беговые коньки у себя на стройке, пришел домой  отобедать, да похвастать приобретением.
     -А Василий где? – Деловито спросил младший Гусаков  бабушку Дуню.
     -У себя перелещается, - отвечала недовольно  мать. -Горошина ему  Бурбулиса - негодника подсунула да ярушек двух. Говорит, овцеводством станет заниматься топерь да богатеть на глазах.  Погоди-ка вот, станет богачем, так к нам всяко  и не признается.  Садись, давай, щей хлебать.
     Но у Федора эта новость вызвала  неожиданную реакцию.  Он даже за стол не сел, шапку в охапку да в дверь.
     -Куда ты, сынок? – Но Федора уж и след простыл.
    Братья Гусаковы встретились на выходе из барака. Один стоя, другой опять  на  четвереньках.
    -Обронил чего? – Спросил ревниво Федор.
    -Обронишь тут, - ответил загадочно Василий, оглядываясь.  Бурбулис уже трусил  к своим ярушкам. Только теперь   он, кряхтя,  поднялся на ноги.
    -  С молоком не получилось, так на  овцеводство решил переквалифицироваться? - Спросил уязвленно Федор.
    -  А сам чего? - Вопросом на вопрос отвечал Василий.
    - У меня свой план. 
    -Что за план? – Недоверчиво проворчал Василий.- Колись давай!
    - Я  решил  в гусеводство  податься…
    - Когда это?
    -А вот сегодня и решил. Прочитал в газете, что в Москве новые  русские на Рождество обязательно гуся в духовке жарят. А где в Москве гусей-то взять? Дефицит.    Так они за гуся  по тыще долларов дают не торгуясь.
    - По тыще? - Поразился Василий, что-то прикидывая в уме.
    -  Вот  возьму сотню гусят, выращу - зимой сто тысяч долларов, как нашел… - Словно  из ведра окатил его Федька.
   - А где гусят возьмешь? – С надеждой на неосуществимость Федорова плана спросил Василий.
   - Да я тут одно объявление нашел.  Нет проблем. Продают с доставкой, - отвечал уклончиво Федор.
   -Ты это, заказывать будешь, так и на меня десяток закажи, - попросил потерянно  Василий.
   -Нет уж, я вам гусями продавать стану. По тыще долларов за голову. – Отвечал дерзко Федор. 
   И он  бодро зашагал по дороге.
   … Через неделю у его новостройки  остановился грузовик. Водитель и грузчик открыли кузов и стали выгружать  клетки  с гусятами. Радостный Федор  таскал клетки во двор.
   Несколько дней никто в деревне не видел Федора Гусакова.  Только слышно было из-за его забора  многоголосое попискивание, виден был дым, день и ночь валивший из трубы   уличной печки, за запахи каш волновали прохожих.  Скоро в магазине исчезли яица, крупы, начали исчезать  рожки и макароны…   Товар в немыслимых для деревни  объемах скупал Федор. Поползли слухи о грядущей войне,  бабки  спешно расхватали  сахар, соль,   мыло…
   Наконец, Иван Деянов прекратил панику, сообщив, что Федька Гусаков скупал  яйца и крупы для кормления гусят…    И добавил, что питания тем все -равно  не хватает,  пенсия у Гусакова  не министерская, поэтому в стаде его  намечается крупный падеж…
   Население потянулось к Гусакову с предложениями: кто просил десяток гусят  продать, кто пяток. Федор был непреклонен: продавать будет только взрослую птицу, только на Рождество и только дорого!   
    Как-то к Федору заглянул от скуки  Иван Деянов. Федор принял его без особой радости.  Ванька  все примечал да ус мотал.  Луговина у дома была чисто выбрита до земли, в старом пруду плавало уже изрядно поредевшее  стадо гусиного подроста. Сам Федор выглядел болезненно осунувшимся и голодным…
   -Тут я  в отрывном  календаре  давно еще вычитал, - сказал Деянов участливо. – Будто бы до революции был такой простой способ выращивания гусей. Куда такую ораву прокормить? Тут ни средств, ни травы во всей округе не хватит. Не говоря уж про яица…  Хочешь  расскажу?
   - Говори, - потухшие глаза  Федора зажглись  слабой надеждой.
   - Так вот в те далекие времена гусей откармливали самогоном?
   - Кончай баланду травить. Не до тебя, - отмахнулся  Федор.
   -Да я не про алкоголь.  Вот, скажем, где-нибудь в Вологодской губернии в начале лета формировали  гусиные тысячные стада и начинали их  гнать в сторону  Петербурга.  Дорогой гусята паслись, травку щипали, лягушек по канавам ловили, в прудах всякую живность истребляли.  Осенью  к Петербургу подходили уже тучные стада взрослых  нагулявших жир гусей. Оставалось только продать их, и - домой  при больших барышах…   
   Деянов  рассказывал, а глаза у Гусакова загорались все больше и больше. Он уже мысленно просчитывал  барыши такого предприятия. Но тут Гусаков сник.
   -Не получится, - сказал он разочарованно Деянову.
   -Это почему? У предков наших получалось, а у тебя не получится?
   - Движение на дорогах большое. Передавят моих гусей. Не уследишь…
    -И то верно, - согласился Деянов. - Не угадаешь нынче, на чем деньги заработать.
    -С гусями не выйдет, перейду на  овощи.
    -???
    - А уж и теплицу сварганил. Непростую, Ваня, телицу.- Доверительно зашетал Федор. -  Из водочных бутылок. Этим материалом у нас  вся деревня завалена. Даром бери.  Неделю на улицу не выходил, петался, ложил - Признался Федор. - Пойдем, покажу…
    Сопровождаемый Федором Деянов проследовал за угол дома и замер, ошарашенный зрелищем невиданного сооружения из поллитровок, выложенных арочным сводом на цемент.
    Теплица была похожа на Змея Горыныча, выгнувшего ощетинившуюся спину. На боках ее играли солнечные блики, внутри  топилась печка, дым валил из-под арки, создавая еще большее сходство с мифическим Змеем… 











               


                Глава  11
 
              Армагеддон приходит ночью

Культиватор, прибежав с болота немедленно отправился  снимать стресс. Они снимали его с Иваном Деяновым и Мишкой Новоселовым на  магазинном крыльце.
    Уже было выпито хорошо, когда Иван Деянов приступил
к опросу.
   -Ну, Олеха, рассказывай, что у тебя там приключилось.
   Леха не намерен был таиться.
   - Вот, мужики, хотите верьте, хотите нет, а я сегодня на Медвежьем болоте инопланетян видел.
   -Да, тяжелый  случай, - сказал  задумчиво Деянов.
   Культиватор даже пообиделся малость:
   -Точно вам говорю. Пришельцы. Здесь они. Рядышком.
   -Ты перед походом пил? – Подозрительно спросил Деянов.
   -Какое там. С утра пару стакашков. Так это мне, что слону дробина.
  -И накануне пил?
  -Сам знаешь. На дворе сенокос.  Люди  идут с полным уважением. Не помню уж когда и воду-то пил… Одна водяра. А тут такая страсть. Верите ли, робята: они вроде  как бы без голов. Плечи широченные. Не идут, а плывут.   
И светятся.
   - Мы с Горошиной тоже видали. Над Медвежьим болотом свечение было. –Поддержал Культиватора Мишка. -  Ежели правда, так мне, робята, чего-то не по себе.
   -Ну, я Ты, Леха, чего? – спросил Мишка со страхом.
   - Чего, чего?  Меня за рупь двадцать не возьмешь. Погонял из по болоту малость  колом, -  погордился Культиватор.
    -Эх, ты Леха, Леха, - покачал Деянов головой. -  Из тебя дипломат, как из Горошины балерина. Может они к тебе, как представителю человечества с доверием  шли. Контакты хотели установить.    Узнать хотели: мол, как Алексей Иванович, поживаете, как реформы в сельском хозяйстве продвигаются? Не надо ли какой помощи от братьев с другой галактики?  Может запчасти  какие к  вашему трактору требуются.
    -И верно! – Согласился Культиватор. Вон сколько времени помпа барахлит. Менять надо, а где взять?
    -А может у них соляры немеряно, -  сказал мечтательно Мишка. - Может на клюкву удалось бы поменять осенью.
 Может у них там, на Кассиопеях клюква не растет.  А может они за поллитру всей округе сенокос поставят?   
     -А  ты, Леха, за дубину, добавил сокрушенно Деянов.
     - Тебя бы туда. Уж больно ты смел, погляжу, - отмахнулся Культиватор.
     -Уж я бы не растерялся, - возразил Иван. – Вошел бы в контакт. А то дороги к нам аховые, магазин на ладан дышит, фельдшарица сбежала… Выделили бы на нашу бедность летающую тарелочку. Надо, скажем, в район за справкой: «От винта!»  - пять минут и на месте.
    - Ох, бы и жизнь началась, - размечтался Мишка. -  Надо  бы в область за прокладками: пожалуйте Алексей Иванович в  тарелошное такси, Саньку  Горошину попутно на сенокос забросили, меня вечером – на дискотеку…
   -Ладно, размечтались! –Оборвал Деянов. – Ты, Леха, лучше эту историю забудь навсегда. А то упекут  в дурилку…
  Культиватор обиделся:
 -Вы мои слова еще попомните.  Может сегодня они будут сдесь.
  -Ладно, не журись. Наливай лучше по полному. – Сказал примирительно Деянов.
   Прошло еще  около часа. Наши товарищи сбегали  еще раз за водкой, потом еще...  Иван с Мишкой  кое-как расползлись по домам. А вот Культиватор после перенесенного стресса  остался ночевать на магазинном крыльце, благо  ночь была теплой и даже душной.
    Около полуночи поднялся  ветер. И почти тотчас за околицей родился тонкий, бередящий душу  звук. На  человеческий посвист звук этот не походил, было в нем что-то неземное, космическое. Ветер налетел снова и снова, порывы его крепчали раз разом и всякий раз за околицей рождался этот  пугающий звук, который становился все явственнее, отчетливее и страшнее.
   В  пьяном бреду Культиватор услышал этот звук, заволновался, но проснуться не мог, утомленный громадной дозой выпитого. А может, он и проснулся, но не смог отделить яви от  бреда.
    В сумрачном свете ночного неба  над магазином появилось некое подобие летательного аппарата, похожего на алюминевую тарелку с веслом.  Аппарат плавно опустился на лужайку и на землю торжественно ступил  пришелец в светящееся костюме, с большим портфелем  широкоплечий и… без головы. Культиватор разглядел, что вместо головы у него была похожая    на телевизионную антенна.
   Пришелец  остановился  против Культиватора, антенна на его плечах повернулась, запеленговав объект в лице Культиватора.
    И тут пришелец заговорил требовательно и надменно:
    - Фамилия?  Социальный статус? Принадлежность к партиям? 
    Леха почтительно вытянулся на крыльце, подбирая живот и  равняясь лежа:
    - Леха я. Мы из Культиваторов будем, гражданин пришелец.  Крестьянин. Тракторист. Беспартийный.
    - Почему в непотребном виде? -  холодно и надменно спросил   пришелец.
     Леха закрутился на крыльце:
    -Это с устатку, гражданин товарищ пришелец. С утра до вечера не разгибаясь. Вот и позволишь  к вечеру малышку. С устатку, говорят, сам Бог велел.
     -Ты мне зубы не заговаривай, - вдруг заорал, переходя на ненормативную лексику безголовый. – Я тебя спрашивая. Почему до сих пор не начаты кормозаготовительные работы. Почему  простаивает техника, в каком виде прицепной инвентарь?!
    Культиватора бил озноб.
    -Да ведь погода не балует земледельца! Да и запчастей с района не шлют, - лепетал он не в силах проснуться и прервать этот  жуткий сон.
    -Вы мне эти ссылки на погоду бросьте!  Где наглядная агитация? Почему не приняты обязательства на заготовку кормов?
    -Указаний не было, товарищ пришелец безголовый. -Крутился Леха ужом и даже во сне ему было противно от терпимого унижения. – Телефон не работает, с почтой распоряжений нет. А как без указаний, кто отвечать станет, ежели что не так. С кого спрос? С Культиватора? Нет уж, дудки!
    В это время  налетел шквальный порыв ветра и за околицей деревни родилась  настоящая какофония душераздирающих,  звуков, походящих на крики отчаяния, предсмертные стоны, рев обезумевших диких зверей.
    Культиватор вздрогнул всем своим  могучим телом и проснулся.
     Рев, плач, стенания, несшиеся с околицы привели его в состояние  непередаваемого ужаса. Но он все-таки совладал с собой. В деревне  один за другим вспыхивали окна с мятущимися тенями.
   Первыми около магазина появились Лидия Филина  с Санькой Горошиной.
   - Свят,свят, царица милосердная, спаси и сохрани нас! – Молилась Лидия. - Говорила жо, что светопреставление будет. Господи, куды бечь, куды головушки пришатить? Геенна огненная, Армагеддон в  колеснице. 
    -В милицию надобно сообщить, -Нашлась практичная бабка Саня.
   -Да телефон месяч, как на обрыве. Некуда нам звонить, неоткуда ждать подмоги.
    Снова налетел порыв ветра и снова ужасный вой  накрыл деревню Конец. Казалось, что вся нечистая сила лесов и болот окружила несчастную деревню и грозит ей самыми страшными мучениями.
    -Что за шум, а драки нет?! - Раздался озорной, но все еще нетрезвый голос Ивана Деянова. - Свистать всех наверх, палубы скатить и перелопатить!
   Иван был при оружии. В руках у него была старенькая бердана, а на поясе висел патронтаж.
   Леха  почти бегом спустился с крыльца:
   -Что я тебе Ванька говорил? Тута они. Вон что делают!
   Тут в  руках Деяновой фуфайки  вцепилась бабка Саня.
   -Ваня, батюшка, Хоть ты-то не заробей. Пропадем ведь!
   - Отставить панику, - скомандовал решительно Иван. – Ни шагу назад!
                А мы нигде не пропадали,
                И теперь не пропадем!
                А нашей маленькой партеечкой
                Большую зашибем.

  -Верно Иван, верно батюшка. В родном доме и стены помогают. - Поддержала его бабка Саня. - Командуй, Ваня!
   -Слушай мою команду, - заорал Ванька, как на плацу. – Стройся.
    Маленький деревенский отряд в лице Саньки Горошины и Лидии Филиной,  Культиватора, Мищки Новоселова и Андрюхи Кукуя, прибежавших на шум во главе Ивана Деянова  двинулся в сторону  околица, откуда уже  без остановки неслись ужасные стоны и  вой.
    Скоро  ветер донес нестройное «ура», выстрелы,  звон разбитого стекла, матюки. Ветер стих, стихли и душераздирающие стоны и улюлюканье на околице.
    В сером  рассвете проступили очертания усадьбы Федора Гусакова, ощерившаяся  бутылками  теплица, порхожая на Змея Горыныча.
     Федор сидел на скамеечке рядом с Иваном Деяновым и бабкой Саней, захватив голову руками…
    - Вот пустая башка, - казнил он сам себя, - я ведь теплицу наружу  горлышками выложил. Вот они и завыли, запели, как ветер поднялся. Теперь ее только взрывать На шестисотом цементе сложена.
    -Или  каждое горло пробочкой затыкать, - встрял Мишка Новоселов.
    -Не подначивай Мишка, - остановил его Деянов. – Видишь, у человека горе: бизнес  не идет. Все пустые хлопоты.
    Федор  согласно кивал:
   -За что не возьмись, что  одна поруха … Как жить?
   -  Верно говоришь Федя, - посочувствовал ему  Иван. – Вон у меня зять, тот в Китай катать приспособился.  Везет туда как небутную ненужную копеечную хренотень, а обратно доллары, либо одежу какую по дешевке там возьмет, а здесь в три дорога перепродаст.
  -Ну,  и что за хренотень он возит, - спросил как-бы нехотя, не показывая заинтересованности Гусаков.               
   -Да я право и не знаю особо, - отвечал Деянов. - Вон в прошлый раз возил партию коньков «Снегурочек». Почто они  китаезам – не знаю. А только по десять долларов за пару платили…
   Тут Гусаков  поднялся.
   -Вот что  народ, недосуг мне с вами. Работы много, надо бутылки затыкать. Идите с Богом!
   Довольный Деянов с отрядом деревенских партизан, получивших первое боевое  крещение,  отправился в деревню.
   А к вечеру на дверях магазина было вывешено объявление: «Продаю месячных гусят. Дешево. Федор Гусаков.»      
   А спустя неделю  старухи в магазине обсуждали, что видели, как нагруженный гремящими железом мешками  Федор Гусаков  садился в рейсовый автобус на Вологду.
          
               





                Глава 12
          За хлебом, как на сходку
      
    Пришла из райцентра  «вахта» и вместе с ней  доставлен был слух, будто бы Саньке Горошине в  администрации района за сданных государству бычков дают Почетную Грамоту. Это событие бурно обсуждалось в очереди за хлебом.
   Кто-то из стариков одобрил:
   - Заслужила. Ничего не скажешь.
    Из очереди выступила  старуха в плюшевой жакетке и в запале промолвила с обидой.
   -Мы тоже сдавали. Не хуже Санькина робили.
    -Вам до Александры далеко. Ей не грамоту, орден надобно дать.
    Очередь обиду проглотила. Только бабка в жакетке пробубнила:
   -Зато она жизни не видывала. Мы хоть питались чередом.
   Теперь все одинаково едим! С хлеба на воду.
    …Магазин открыт, двери полы, дымно топится печь. Народ крепится, утирает глаза, но от прилавка ни на шаг. Старики покупают в основном хлеб. На все остальное «купило притупило». Буханка в день - и то сколько набегает, да сахару, да чаю, да за свет заплатить, за дрова, за запашку огорода, за навоз… вот и вся «пензия». А надо еще «робятишкам помочь, кои на производстве без зарплаты сидят…»
   Язык всегда вокруг больного зуба крутится.
   - Шутка ли,  две пятилетки глазурованных пряников не едали, - возмущается Лидия Филина. - Нет, гнать надо этих правителей поганой метлой.   
   -Слава Богу, хлеб еще возят, вздыхает на пороге Ассикрит Деянов, отец Ваньки Деянова. - Я хлеба-то настоящего попробовал первый раз не то в сорок пятом, не то в сорок шестом. Батько две буханки из города привез. Брат у меня и говорит: « Еще бы раз хлеба-то поесть, так и умирать можно…»
    Как вспомню эти драники, так и сейчас тошно. Лепешки такие заместо хлеба мать из картошки напечет. Чего туда не намешано вплоть до коры толченой… В школу придем и давай сраженья разыгрывать, этими драниками что снарядами в друг друга пулять. К стене прилипнет – не отодрать.
   -А мы так лепешки из клевера и лебеды делали, - подхватила Лидия Филина. – А весной за пестышами пойдем да насобираем цельные  подолы, да мама поставит чугун с пестышами в печь, так один запах кормит…
   -Как не кормит! - Возразили ей. – Ты вспомни, сколько здесь народу примерло с голодухи в войну да и после ее.
   -Эдак, эдак, - поддержал Деянов. – Особо когда поволжских немцев из Германии сюда привезли. Помню, они горемычные все помойки вычистили, искали картофельные ошурки.
     -Вон Дуня -Пароход катит, она скажет, - подхватила Деяновскую речь Санька Горошина.
     По тропе вдоль забора продвигалась к магазину с котомкой в руках мать братьев Гусаковых.
    -Кто крайний-то? - Подала она еще с дороги голос.
    -Ты крайняя и будешь, - весело ответил ей Деянов.
    - А я, батюшка, все жизнь крайняя, - сказала Дуня  Пароход,  и впрямь,  грузным телом, большими валенками с огромными калошами напоминавшая корабль. - Как мужик ушел на войну, так семерых на моих руках оставил. Да еще и братовых троих – у того бабенка на сплаве утонула. Десятерых поднимала. Иду как-то улицей, они облепили меня кругом, а председатель сельсовета проезжал деревней и говорит: «Ты, Дуня, будто пароход». Так и пристало: Пароход и Пароход…
   - Да и пенсии не дали, - пожалел ее Деянов. 
   -Говорят, стажу не хватило, - грустно согласилась бабка Дуня. –А уж я ли не робила? В колхозе, помню, лен теребили. Нам с двумя девками отвели участок, а они решили от меня отделиться, мол, у нее ребятишки, отвлекаться будет. Обидно. Я по хозяйству обрядилась, деток накормила, пришла на поле, а солнце уже высоко и девки далеко ушли. А как начала лен дергать, как огнем палила – обеих обогнала и ушла раньше.
   Осенью полномоченный с района приезжает, собирают собрание. «Ну, - говорит, - докладывайте: кто тут у вас передовики?» Бригадир встает: «Маня Калинина!» А народ: «Рано этой еще в передовики».  «Тогда говорит: «Меньшикова!» « И эту кричат, знаем. Пусть еще покажет себя.» «Ну, говорит, тогда Дуня Гусакова.» « Вот эта, кричат, залужено. За троих управляется»
   Полномоченный  достает из портфеля  отрез ситца и мне вручает. Синий в белый горошек…
   -Ты это забудь, - сказал Деянов. – Это колхозный стаж. Ты ведь потом на производстве в лесной работала. Тут стаж нужен либо колхозный, либо производственный…
   - У меня и производственного хватало, -возразила бабка Дуня. - В войну на конюшне робила. Дак не засчитали. Начальник лесопункта Равдин говорит: ты у нас приказом не проведена была. Я работала, а кто-то другой оформлен был. Так и осталась, по утрате кормильца  платят. Всю жизнь всех кормила, а вышло, что меня мужик мой кормил. А где уж кормил, когда в сорок третьем сгинул… - Она вздохнула тяжело. И люди в магазине сочувственно вздохнули.
   -Дожили… Сказал авторитетно Ассикрит Деянов.
   -Так топерь-то хоть куда идем? - Растерянно спросила баба Дуня. – Ты Деянов, вроде поумней всех, скажи.
   -Идем куда ведут, - многозначительно отвечал Деянов. - По, генеральной, так сказать линии. Завсегда так было.
    Вот, помню, когда я еще партейным был,  Никита Сергеевич взошел на пост и принялся хулить вождя всех времен и народов.  Жалко, конечно Иосифа Виссарионовича да терпим. А Хрущев свою линию гнет.
  - Вы, говорит, мужики, шибко по Сталину не тужите. Груб, говорит, был, да к тому же тиран. А мы с вами вот чего лучше сделаем: коммунизм на потом не станем откладывать, а построим сейчас.
   -Как это может стать? – заинтересовались некоторые товарищи.
   -Ой, да делов-то!  -Отвечает. – От старых земель отступимся, целину распашем, кукурузу повсеместно внедрим… Америку догоним, а там уж и рукой подать!
   - А и верно, - говорим,- сложного тут ничего нет. Зато при коммунизме благодать – хочешь на печи лежи, хочешь в потолом поплевывай. Даешь коммунизм.
   Крикнули Хрущеву «ура» и  стали коммунизма дожидаться. А тут немного погодя  объявляется Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев.
   -И  кого, - говорит, - вы, мужики, слушаете. Да это всему миру известный Емеля. Он даже в ООН ботинком по трибуне стучал. Вы, говорит, послушайте, что я вам скажу… Коммунизм, говорит, дело хорошее. Мы от него не отказываемся, а вот с Америкой того, промашка вышла. Мы, говорит, когда за Америкой рванулись, скотина-то наша и поотстала в силу своей несознательности.
Поэтому у нас сейчас перебои с молоком и мясом…
    -Я, говорит, вот чего предлагаю. От целины отступаемся. Станем нечерноземную зону теперь подымать.. Все деревни, какие есть, в одну свезем. Под старыми земли распашем, столько нарастет всего, что не приесть будет…
  -И то верно, думаем. –В одной деревне веселя жить будет.  Даешь «зону»! «ура» Леониду Ильичу!
     Долго, коротко ли объявляется Андропов.
   -И чего это мы, граждане, все разаемся?
   -А чо?
   - А ни чо. Не нами сказано: выше головы не выскочишь.
Предлагаю так: работает больше на один процент, а с каждого рубля экономим по копейке. Это в мастабах страны какая экономика выйдет!
   Даешь копейку, - согласились мы с Андроповым и на  печку полезли. Чего после Андропова Черненко говорил – не помним – все заспали…
   А тут и Горбачев поспел:
   - В чем дело, товарищи? Почему на печи?
  - А у нас по программе  коммунизм давно.
 -Я ту программу переписал.
  Закряхтели, слезли.
 -Слушаем.
  -Значит, так. Коммунизм в силу его неперспективности отменяется. Старую систему ломаем, и начинаем перестраивать. Будем собирать капитализм с  человеческим лицом…
  -Ну, коли так, мы согласные, - отвечаем. - Мы завсегда. Пожили при коммунизме, отчего при капитализме не пожить…   Как говорится, как говорится, процесс пошел.
  - Все идем, идем, остановиться не можем, - сказала Лидья Филина.
  -Что же, это ты, Асикрит, пока партейным был не похлопотал, чтобы нас в дороге   кормили бы за казенный счет… 
    Очередь нестройно захохотала.
   Тут на воле скрипнули тормоза. Привезли из райцентра хлеб… 
  Но в магазин ввалился  громадный парень с бычьей шеей и бритой головой. За ним явилась рыжая крашеная  девица в длинных сапогах ботфортах и до безобразия короткой юбке.
   Они оглядели презрительно пустые полки, примолкших старух в заплатанных фуфайках, валенках, стоящих с пустыми котомками.
   -Нищета! - Сказала девица. - Что с них возьмешь?
   -Чем торгуем? - пробасил парень. - Иконы, складни, самовары, антиквариат есть? Плачу как рублями, так и баксами.
    Он вытащил пухлую пачку денег, стукнул ее об ладонь.
    Старухи испуганно молчали.
    -Может быть, у кого ценные бумаги завалялись, акции? Куплю дорого!
   - Свят, свят, - перекрестилась Лидия Филина.
   - Пронеси, Господи! - Прошептала неверующая Санька Горошина, почувствовав, как к сердцу подкатывает  неясный, неведомый ранее страх…   
               

               


              Глава 13
              Помочи
  Емеля с Того Угора  приходит на выручку   
               
   
     Младший Гусаков вот уже месяц, как в воду канул с беговыми  коньками.  Василий, избавившись от коровы и теленка, лишив Бурбулиса мужского достоинства через посредство ветеринара, заскучал, поднажал в строительных делах и скоро уже зашел под крышу.
     Теперь требовалось сложить  в доме печь, а это схоже в нынешние времена с катастрофой.  Одного кирпича надо тысячу штук, а каждый кирпич едва ли не в стоимость буханки хлеба. Да печное литье, которое в прежние времена копейки стоило, а теперь сотни, а то и тысячи рубликов. А работа?
      А где такие средства взять, когда в кармане – вошь на аркане… Не на большую же дорогу идти. Но, слава Богу, не в Америке живем. В России. А она всегда  взаимовыручкой сильна была, коллективизмом…
   Первым  поддержать Василия пришел Емеля с Того Угора. Седой, лохматый, в старой латаной фуфайке и катаниках с калошами. Видно было невооруженным глазом, что его ломало  похмелье.
   -Ты насчет печи шибко не тужи, - сказал уверенно Емеля. -Тут, ежели на деньги счет вести, так   и в самом деле никаких, парень, твоих авуаров не хватит. Но ежели расчеты перевести на водку, он  многозначительно подмигунул, то печку считай, задарма  скласть можно.
   -Ведь у нас в России завсегда как было, - философствовал Емеля. - Надо какую работу свернуть, сейчас помочи собирай, пиво вари, мужиков скликай. Миром дом в один день поставить можно.  Россия это тебе не какая-то заграница единоличная.
    Настоящее имя у Емели было другое. Эммануил Карлович Шмидт. Он был из поволжских немцев, репатриированных в конце войны Сталиным из Германии в вологодскую тайгу на лесоповал. Но имя свое Емеля вроде, как и позабыл.  Живет на Угоре русским Емелей, спит на русской печи, работает по-русски, думает по-русски, гуляет по-русски, по-русски и с похмелья мается.
    - И насчет кирпича тоже не сумлевайся, - заверил Василия Емеля. -  За деревней старый скотник помнишь? Он уже изгнил весь, а столбы кирпичные остались. Там этого кирпича не на одну печь хватит. Мы живо с мужиками разберем, не успеешь и до магазина добежать.
     Тут у дома протарахтел движок. Василий  выглянул в окно и увидел, что из старого разбитого газика, собранного буквально из металлолома, вылезают Иван Деянов и Андрюха Кукуй.
    - Слышали, Василий, ты печь собрался класть. Так лучше  Андрея тебе никто не сложит. А я в подручные. Будет  тебе печь.
- Сегодня чего? Пятница? - Поинтересовался Андрей. – В воскресенье, даст Бог, дым пустим.
   -А как с рассчетами? – беспокойно спросил Василий.
   -Какие расчеты! –Возмутился Деянов. – Мы что нерусь какая. Выпьем с дымом поллитру-другую и весь расчет. Россия всегда на взаимовыручке держалась. Правильно я говорю, Емеля?
     Емеля согласно кивал головой:
   -В Германии сказывают, придешь на свадьбу в ресторан по приглашению. Первую стопку за счет  хозяев пьешь, остальные – за свой. Как живут – убей не понимаю. А у нас – один за всех или все за одного.
  Он стал загибать пальцы,  бормоча под нос:
  -Бутылок десять надо, - подвел он, наконец, итог. –На разборку кирпича, глины навозить, песку, замесить… Половину на дым, половину в работу…Под стопочку-то оно веселяя – Он весело подмигнул Гусакову, который в напряженном раздумье стоял перед веселой кампанией.
   -Так, - решительно скомандовал Деянов. - Приступаем к делу без лишних речей. Ты, Емеля, организуй мужиков на кирпич, Андрей займется глиной, я  привезу песок.
   В приподнятом настроении Василий отправился в магазин и уже через час  притащил сумку водки и закуску.
   -Ну, с началом можно и по стопочке, - бодро сказал Емеля, уже вернувшийся из деревни. Мужики разбирают кирпич. Хорошее начало – половина дела!
   Выпили по одной, степенно закусили,  выпили по второй. Пошла   умиротворенная беседа про печи и помочи, добрые русские традиции. Через час поднялись из-за стола. И тут Деянов хлопнул себя по лбу:
   -Мать честная, а  у нас нет полосового железа. Чем перекрытия будем делать?  Надо срочно в райцентр ехать к кузнецу, пока там шараги не закрылись.
   -Ты Емеля остаешься за старшего. Не баловать тут у меня, - сказал Деянов, полностью принявший руководство процессом на себя.
   -И хозяина забираете?- Посетовал Емеля.
   -Хозяин за руль сядет, - Развел руками Деянов. – Мы то уже выпивши. За час обернемся.
   Василий нехотя сел за рычаги  полуразваленного  газика. Но тут Андрюха ахнул:
   -Водки забыли взять.  В дороге без водки опасно.
   Он рысью побежал к дому и тут же вернулся с оттопыренными карманами.      
     На выезде из деревни машина села обеими мостами. Теперь ее можно было вырвать только трактором. Пошли к Лехе Культиватору.
    -Что я говорил, - погордился Андрюха. –Без водки в дороге карачун.
    -Носит вас леший, - заорала на Деянова Культиваторова баба. – Нету его. Уехал на тракторе на рыбалку. Топеря до утра праздновать будут. Взяли волю!
  - Далеко ли уехал? - спросил вежливо Деянов.
   -А я знаю? Надо так по колее найдешь! Пьяницы! – И она захлопнула двери перед носом Деянова.
    Ждать попутки было делом бессмысленным. Андрей предложил идти за трактором по колее. 
   -Тут рядышком. В полчаса обернемся.
    Дорога была грязна и разбита. Шли не меньше часа. День догорал. С востока накатывала темнота. Наконец, Андрюха запросил перекура и соточки для сугрева души. Василий терпеливо согласился. Сели под елку и почали неприкосновенный запас. До реки оставалось еще километра два. Шумел над головами ельник, в чаще ухал филин, какая-то испуганная птица тревожно спрашивала в кустах: « Леху видел?»
    Наконец, троица побрела дальше.  Еще через полчаса вышли к реке, холодно и мрачно темневшей в пойме, где этим летом покосничали Санька Горошина с Мишкой Новоселовым.
   Горел у реки костерок, слышались матерные слова, по пойме метались длинные тени гудевших у костра мужиков.
   Радостные Деянов с Андрюхой почти бегом бросились к костру.
   Рядом с костром темнел «Беларусь» с ковшом. Видимо, собутыльники Культиватора ехали до реки в этом самом ковше.
    -Выручай, Леха! Машину вырвать надо. Расчет водкой! –Андрюха показал горлышко торчавшей в кармане бутылки.
   -Наливай! - Загудели рыбаки.  - Потом разберемся. Вырвем, хоть лешего.
    Водка пошла ходко. Закусывали килькой в томатном соусе. Удочек и сетей никто не собирался ставить.  Вскоре пошла полная неразбериха. Васильевы попутчики стали втягиваться в эту дикую гулянку, и тот стал их усиленно тормошить.
   Наконец, заговорили о деле. Леха Культиватор пошел заводить трактор. Мужики светили ему факелами из тряпья, намоченного в соляре.
    У Василия были нехорошие предчувствия, которые  скоро оправдались. Трактор  не хотел заводиться, как не рвал Леха веревку пускача.
   -Помпа накрылась, как пить дать. Надо менять помпу. – Сказал равнодушно Культиватор.
   - Где ты ее ночью возьмешь, эту помпу? –Рассердился Василий.
   Тут вывернулся в полосу света Деянов.  У моего другана
есть все. Только это за рекой, водой километров семь будет.
   - А вон у Петрухи лодка под мотором зачалена. Всяко даст сгонять. За  полчаса обернетесь.
    Сели допивать остатки. Деянов с Культиватором трогательно выводили « И дорогая не узнает…». Эхо носило голоса по пойме. Испуганные птицы более не подавали признаков существования.
    За мотор сел Деянов.
    Андрюха Кукуй  был уже в   изрядном  поддатии, и  весь словарный запас его свелся к нескольким фразам: « Я скажу» и «Я прямо скажу, такая мать».
    Споро вырулили на простор большой реки. Берегов уже не просматривалось.  И тут мотор заглох. Василий достал бачок из под сиденья. Он был пуст. Бензин кончился.
    На душе Василия стало погано.
    Деянов во всю глотку орал песни, а Андрюха Кукуй твердил, как заведенный:
    - Я прямо скажу…
     Деянов пытался вставить в уключины весла, но тут же одно весло вывернулось и исчезло во мраке реки. Лодку быстро несло в неведомую тьму.
     Серый рассвет проклюнулся часа через три. Лодка быстро неслась мимо лесистых пустынных берегов. Василий был в отчании, не имея возможности сопротивляться обстоятельствам. Деянов с Андрюхой  безмятежно спали на дне лодки.
     Наконец, на берегу показались некоторые признаки жилья: лесотаска, пилорама, склад древесины. Оставшимся веслом с большими усилиями  Василий   подгреб к берегу.
Андрюху с Деяновым он оставил в лодке, а сам полез в угор, в надежде отыскать хот я бы сторожа.
    Сторожка была пуста. Пришлось идти в селение. Оказалось, что за ночь они отмахали километров пятьдесят вниз по течению и находились в соседнем районе.  Еле-еле Василий выторговал у рыбаков канистру бензина и пошел обратно.
   Лодки у берега не было. Не было ни Деянова, ни Андрюхи. У Василия зашевелились волосы на голове. Какая-то страшная сила затягивала его в свой водоворот.
    -Товарищей своих выглядываешь, - услышал он сзади себя старческий голос. На крыльце сторожки стоял старик, как две капли похожий на Емелю. Но это был другой старик.
    -Взяли твоих товарищей, - сказал  он ласково. – И ты бы поостерегся.
    -Как взяли? За что? - Вскрикнул Василий.
    -А с поличными взяли. Рыбинспекция с милицией, пока они спали. Сетку нашли у них да пару лещей. Топерь намотают штрафу да лодку конфискуют по закону…
    Домой Василий вернулся только к вечеру. Из дома вышел тряся кудлатой головой Емеля.
    -Где хоть вас леший носит? Уж мы ждали, ждали, все жданки  вышли. Хорошо хоть водка была. Правда, теперь голова болит. Нету похмелиться-то?
               
               




                Глава 14
            Тили-тили тест
    Гусаков старший  женится

       Василий   Гусаков, устав от безуспешного фермерства   решил, наконец,   жениться. Правда, он уже был  однажды женат. И семья у него была благополучная. Сам  он всю жизнь состоял при хорошем заработке, не пил, не курил, хозяйка, хоть и не скажешь, что красавица писаная, но все же не дурна собой: многие мужики заглядыва¬лись, детки толковые выросли, образование получили.
Василий вышел на пенсию молодым еще, поскольку служил на Се¬вере, вышел в полном, так сказать, расцвете сил: хоть воду на нем вози.
Вот и пришла ему в голову  страстная мысль - вернуться в родную деревню крестьянствовать. Но семья у Василия, как впрочем и у Федора, забастовала - из города в деревню - ни ногой.
  И вот  уже столько лет Василий в одиночку отстраивал будущие свои хоромы из вековых строганных сосен,- рубил баню, более похожую на будуар, совмещенный с прачечной и физкультурно-спортивным залом, гараж, погреб, скотный двор, пустующий пока, огораживал владения гектаров в пять земли с небольшим леском.
Теперь, когда имение в общих чертах обрисовалось, нужен стал и бабий пригляд, и женские руки, да и самого тоска по любви и ласке женской одолела. Вот и решил жениться вторично. С учетом прошлого опыта. Еще и ребятишек вознамерился настрогать: иначе кому наследо¬вать дом и хозяйство, машину и инструмент, трактор и землю, закреплен¬ную за ним с правом наследования.
В общем, по нынешним временам Василий казался женихом завидным. И пенсия добрая без задержек, и богат, и трезвенник, и как мужик - крепок. Один маленький изъян — лысина, да и той под шапкой не видно.
Нужна была ему баба работящая, не старая, способная к деторожде¬нию, чтобы и не толстая, и не маленькая, и не дылда, чтобы стройненькая, смазливая, с которой и на люди выйти не стыдно. Чтобы характером мягкая, услужливая, чтобы мужа любила, чтобы сварить умела и испечь. Чтобы раньше мужика вставала, скотину обряжала, печь затопляла, само¬вар ставила. Чтобы не пила, не курила, не гуляла и чтобы без особых претензий была...
Для такого, как он жениха, считал  Василий невест сегодня - пруд пруди. И то верно: не стало в Руси стоящего мужика. Одни слабаки да пьянь хроническая. Ни за свои интересы постоять, ни семью поддержать, ни государство… Как говорится: ни богу — свечка, ни черту — кочерга! А сколько от пьянства запойного в молодые годы на тот свет отправилось, сколько семей не могли завести... Да таким и баба не нужна — поллитра милее.
 С другой стороны крутых бизнесменов взять, новых русских, про этих и вовсе говорят, что они на девяносто девять процентов импотенты.
Так что женскому населению одна дорога - Василию в  невесты! В очередь, бабы и девки. В очередь! Не все сразу!
Слух о том, что Гусаков жениться решил, быстро по округе распро¬странился, и тут же через добровольных свах и сватов предложения по¬шли. Кандидатур до десяти набралось. Василий методом индукции и де¬дукции отбор производил, не встречаясь с претендентками, пока не оста¬новился на одной вдове лет около сорока из дальней деревни. Правда, возраст у нее был критический для полноценного деторождения, но была у женщины в хозяйстве корова и сама она слыла работящей и заботливой хозяйкой.
Василий съездил в район на барахолку, купил новые кроссовки, дешевые блестящие штаны китайского производства и, не извещая из¬бранницу - сюрприз,- отправился за сорок верст свататься.
Однако не по что и съездил. Потому, как не только мужики нынче на Руси в редкость, но и настоящие бабы. Чтобы с коровами и без претензий. Живо приберут к рукам. Опоздал, Вася.
 Деревню нашел и дом невестин, в крыльцо зашел — постукал, потом в сени — стучал, потом в коридорчике оказался, потянул дверь — вроде, как на кухню попал: печь русская с занавесочкой.
  Еще и поздороваться не успел —слышит—не ладно в дому. Женщина на печи стонет тяжело. Не его ли избранница прихворнула? Вот и повод для знакомства, есть возможность свою обхо¬дительность проявить.
— Минутку,— кричит,— потерпите, я сейчас помогу! — И соколом на печь. Взлетел соколом, а свалился мешком картофельным. Там на печи его избранница от счастья стонала, обнимая удачливого конкурента. Вер¬нулся домой без супруги и без коровы. Только новые кроссовки грязью заляпал, да бензину бак сжег.
Стал дальше думать, куда оглобли направлять? На какой еще канди¬датуре взгляд остановить. Одна — старовата, другая — толстовата, третья на ходу спит, как пожарная лошадь...
Случилось ему в район ехать. Ездили на этот раз на пару с  Санькой Горошиной   всеведающей и всезнающей.
   - Бабы с девками так нынче все с ума посходили,- вздыхала баб¬ка.- Левонтея Макарова, всяко, знаешь. Этому уж под восемьдесят. А токо пенсию получит, сказывают,  тут как тут девки к нему катят. Ночи-то и скачут. Срамной болезнью, слышь, Левонтея-то заразили...
Василий осуждающе качал головой.
— А тут, ну-ко ты, мужику на хозяйство бабы не найти,— возмуща¬лась бабка Саня, осуждая современные нравы.
Опять на барахолку завернули. Гусаков яйца, муку закупает, холос¬тяцкий стол блинами усладить. И тут бабка не выдержала, продавщицам толкует: «Да видно, бабы, у вас глаз нет! Гляньте-ко, как мужик один маетси. Жениться за сто верст собрался. Али своих баб нет? Ведь из ума мужик сложен! И дом, и хозяйство, и даже трактор свой! Провороните мужика!»
Продавщицы заволновались, зашушукались. Потом догоняют: «Есть одна желающая! Баба хорошая, правда, с ребеночком!»
— Молодая?
— И тридцати нет.
Василий растерялся было, уж очень молода была кандидатка, да вспомнив разговор дорожный про Леонтия Макарова, скомандовал решитель¬но:
— Ведите знакомить!
Повели продавщицы жениха, оставили у крыльца: погоди, мол. Минут через двадцать выходит из дома, как с экрана телевизора, красавица. Ноги длиннющие, стройная, что тростиночка, волосы русые волной, глаза зеленые черной бровью обсоюжены, губы, что клубника спелая.
— Вот знакомьтесь,— ухмыляются бабы.— Вези домой, хозяйство показывай.
Василий при виде красавицы рот разинул и даже шапку зачем-то стащил, сразу продемонстрировав свой главный изъян.
Но дама была невозмутима и готова, видимо, ко всему. Поехали в деревню.
Скоро уже  Гусаков суетился вовсю: таскал воду, топил баню, разог¬ревал самовар и пек блины. Потом, счастливый, водил нежданную длинноногую королеву по своему имению, широким жестом указывая: «это наш дом, это наша земля. И лесок тоже наш. А это, милости прошу, баня». Красавица благосклонно принимала владения. И в жаркую истому бани ступила первая решительно.
Вечером, напившись чаю с блинами, распаренный Василий новоженей стоял в заулке дома в чистой глаженой рубахе и, глупо улыбаясь каждому прохожему, наслаждался забытыми уже было ощущениями семейного благополучия. Подруга его  нежилась в чистых простынях широкой кровати, посматривая телевизор.
Почти месяц Гусаков летал, как на крыльях. Хлопотал по дому, мыл, стирал, варил, копал и садил огород, его королева сидела чаще всего на крыльце, покуривая длинную черную сигарету с золотым ободком, щури¬лась  молча, подставляя солнышку высоко заголенные ноги.
Через месяц она неожиданно исчезла, оставив на столе короткую записку: «Прощай, дедуля, и не ищи! Мне нужно на суд. Лишают материнских прав. Может, когда-нибудь, я к тебе и загляну на ночку, если к тому времени у тебя будет жена, скажешь, что я твоя племянница. Чао!»
В тот сезон Василий так никого и не нашел на вакантную супружес¬кую должность. Долго грустил по длинноногой красавице, все стоял у изгороди вечерами, поглядывая на пустынную дорогу.
 А осенью, убрав урожай и оставив имение под приглядом бабки Сани, поехал вновь на переговоры с семьей. И снились ему на вагонной полке дальняя дорога и пустые хлопоты. А потом шел он в новых кроссовках деревенской улицей, вел под руку бабку Саню в белой фате, и сзади бежала вприп¬рыжку его народившаяся в новом доме мелкота и кричала звонко: «Тили-тили— тесто! Жених и невеста!»

            
               

                Глава 16            
         Страда  сенокосная
      
     Леха  точно помнил, что с вечера в поллитре у него оставался оденок граммов на сто пятьдесят. Он проснулся с рассветом, на полу своей конуры не понимая: жив он еще или уже умер... В груди стоял могильный холод, словно там давно уже все остановилось, опередив теплившееся еще сознание.
    Он попытался пошевелить рукой, рука бесчувственно повинова¬лась. Живой! Теперь остатки его жизни зависели от того, как скоро найдет он, и найдет ли, оденок. Замирая сердцем,  Леха пощупал карман фуфайки. Здесь! В груди его потеплело чуть. Нужно было еще заглотить махом остаток и удержать в себе, чтобы не вырвало. И ждать, когда внутри загорится огонь, побежит по жилам, толкнет сердце, просветлит голову...
Леха вытащил из кармана поллитру и похолодел от тревожных пред¬чувствий. Карман фуфайки был влажным, а бутылка слишком легка. Так и есть, водка вытекла ночью через свернутую из «Красного Севера» пробку. Леденящий смертный ужас пополз по ногам Лехи, снова захваты¬вая тело и грудь. Голова его глухо стукнулась о грязные доски пола.
Он очнулся от нестерпимой жажды. Внутри на этот раз палило адским огнем. Леха попытался встать, но его бросило на стенку и снова на пол. Сердце подкатило к самому горлу и, казалось, вот-вот вырвется наружу.
Он переждал и толкнул дверь: утренняя прохлада, напоенная арома¬тами лугов, ворвалась в его убогую каморку. Леха с трудом вывалился на улицу. Мир радовался утру и солнцу. Речная долина звенела птичьими хорами, травы сверкали бриллиантовыми россыпями, туманились низины. Леха пополз к реке, сдерживая рвущееся из груди сердце, оставляя на росном лугу темный след, потом, припав по-звериному, долго пил на приплеске, пахнущую-тиной воду, медленно оживая.
Леха уже  месяц сенокосил на этих заливных лугах, некогда давших славу вологодскому маслу. Раньше луга принадлежали крупному совхозу, и в страдную пору здесь было тесно от тракторов. Потом совхоз развалился, луга перешли в пользование местного населения и выкаши¬валась едва ли треть. Густые, сочные травы уходили под снег, луга зарастали, заболачивались. Уже о вологодском масле и не вспоминали.
Клубилась вокруг Лехи роем деревенская неработь да опойки. Сами-то они давно потеряли доверие у стариков, единственного на деревне платежеспособного населения. Едет Леха за сеном, вокруг его трактора человек пять тусуется. Кто вицей со стога снег сбивает, кто трос заводит, кто отмашку дает. Вроде сак все при деле, и стакан литошный заработан.
После стакана Леху славить начинают. А доброе слово и кошке приятно. Вывернет Леха из кармана последнюю копейку: «За кампанию, говорят, и колобок удавился. Гуляй, народ!» Всех Лехиных трудов достало только на водку. Закусь мануфактурная — рукавом. Вчера снова пили до умопомрачения. Неработь кой как до дому убралась, а Леха в покосной будке, словно бомж, все лето на полу вальком.
...Сегодня нужно было косить бабке Сане Горошине. Пол лета она на луга бегает, Леху тормошит — успеть бы до осенних дождей траву сва¬лить, высушить да состоговать. Не на кого ей, старой, опереться, не к кому головушку пришатить. Все одна, все одна... Сена не будет — надо козу со двора сводить, а без молока в деревне зимой голодомористо.
Леха с трудом поднялся на ноги, отдышался и побрел к будке. За ней горемыкой стоял Лехин трактор с распахнутыми дверцами и спущенным колесом. Преодолевая разгулявшееся в груди сердце, Леха долго рвал веревку пускача, наконец, луга огласились радостным треском мотора, и по низинам поплыл сизый солярный дым. Пока накачивалось от компрес¬сора колесо, отдыхал. Залез в кабину и снова долго переводил дыхание...
Когда в лугах появилась праздничная бабка Саня в малоношенном мужском пиджаке, доходившем ей почти до колен, красных шароварах, белом платке, с большим еловым батогом в руке и наволочкой за спиной вместо мешка, Леха скосил уже половину бабкиного надела.
Бабка Саня пощупала траву в валке и встала на краю покоса, под¬жидая трактор. У Лехи вновь расходилось сердце.
— Есть чего в мешке-то? — кинул он взгляд, подрулив, на бабкину наволочку.
— Есть, есть, кормилец. Не тужи. Весной еще брала на рынке у грузинских мужиков. У тех хошь она подешевле. Вот и берегла для тебя,— радостно заговорила бабка, суетливо снимая и развязывая наволочку.
...Унимая внутреннюю дрожь, Леха опрокинул махом стакан вонючей маслянистой жидкости из бабкиной поллитры, понюхал протянутый хлеб, долго сидел без движения, тревожно прислушиваясь к себе.
— Езжай, езжай, кормилец,— торопила его бабка — Докосишь, так ищо выпьешь.
Леха пустил по покосу трактор, застрекотала косилка, трава покорно падала в валок, и сердце старой крестьянки ликовало. Но что-то в один миг в этом мире переменилось. Она подняла голову и увидела, что трактор потерял управление и едет сам по себе в сторону реки. Вот он взбежал на пригорок, накренился, и из открытой дверцы тяжело вывалилось уже холодеющее Лехино тело.
Жаркое солнце выкатилось из-за леса, и задымились маревом росные некошеные луга...
               
             

                Глава 17
      Последний приют бабки Горошины

Всему в этой жизни свой срок. Железо и то ломается от усталости, не то что человек. А бабке Сане-Горошине на восьмой десяток круто повернуло. Из них двадцать в колхозе на свинарнике, двадцать в лесу сучкорубом, да все шестьдесят на своем подворье. Сорок семь быков выращено этими вот болезнью скрюченными руками, выращено и госу¬дарству «сдадено» считай, что безвозмездно. Бычки те на сберкнижке прописаны были, кто и где сейчас этих бычков пасет, неведомо бабке. Санькиных сбережений теперь и на похороны не хватит.
Всю прошлую зиму Александре Титовой недужилось. Воды с колодца на коромысле натаскать — испытание, сена с подгорья в корыте привезти — мука.
— Задний мост у меня полетел, а запчастей не наделано! — жалова¬лась она соседям. По утрам все реже и реже курчавился дымок над ее избушкой, а к февралю и вовсе перестала бабка смогать невеликим своим хозяйством управлять, слегла.
Лежит бабка Саня в холодной постели своей, прежнюю жизнь поминает. Худого-то и не помнится, вроде, только хорошее на ум падает.
Быки поминаются. Таких быков, как у нее, ни у кого в округе не бывало. Не быки, слоны чистые. Сам председатель колхоза Жданов, куда бабка быков сдавала, приезжал в деревню и признавал бабкино первен¬ство.
  Кому не лестно? В «полукамоднике» у бабки еще и грамота Почетная от колхоза «За большие трудовые достижения в области производства сельскохозяйственной продукции». Было пороблено! В глаза людям не стыдно поглядеть...
Закружилась у бабки голова от добрых мыслей, только забылась во сне, как слышит, на коридоре ведра пустые загрохотали, притвор дверной стукнул.
Васька вражина, рожа «хермерская», на пороге проявился. Глазами по углам зыркает.
— Кой леший принес! — буркнула бабка.— Нихто и не звал...
— Ты это, не дури...— сказал строго Васька.— «Супцю» вот тебе принес с баранинкой. Да молока поллитровку. Давай, поправляйся.
Не один месяц выхаживал Васька «Хермер» врага своего классового. Обряжал козу Мальку с Яшенькой, печку топил, «супцю» варил, бегал на телефон, хлопотал перед собесом о бабкиной судьбе. К зиме дело обрешилось-таки. Дали бабке Сане направление в Дом престарелых. Куда еще с таким «мостом задним» бабке деваться. Всплакнула.
— Ты уж, Василей Иванович, меня прости. Я тебе за доброту свою Мальку с Яшкой отдам и все свое именье подпишу.
День-деньской собиралась бабка в неведомый Дом престарелых. Ночь не спала, паковала чемоданы. Один чемодан у нее деревянный был, в тридцатые годы на заказ сделанный, другой — новомодный, фибровый, при Сталине в пятидесятые брат.
В один чемодан загрузила бабка выходные платья свои, жакетку плюшевую, калоши и катаники, фуфайку, в другой, деревянный — серп, две новые ненасаженные лопаты, молоток, коробку с гвоздями, клещи, лопатку для точки кос, двадцать пар двойных рабочих рукавиц металлур¬гических. Отдельно увязала косы, грабли и вилы.
Утром она уже сидела с чемоданами на крыльце, ожидая из района машину. Скоро пришел Василий, оглядел бабкино имущество и чуть не заплакал.
— Оставь этот инструмент, баушка. Отработала ты свое.
— Нет,— решительно оборвала его Александра.— Не возьмут — так и я не поеду. Чего я там делать-то стану? Мне такая багадельня без надобности...
Подлетел к дому УАЗик. Два сноровистых мужика выскочили на волю.
— Титова? Александра Ивановна? — развернул один из них бума¬ги.— Собирайся.
Бабка ухватилась за чемоданы.
— Ничего брать не надо,— строго остановили ее мужики.— Докумен¬ты и все, что на себе. Едем!
...Через месяц в деревне на имя Василия Гусакова пришло письмо. Из Дома престарелых.
«Уважаемый Василей Иванович! Не держи на меня, дуру старую, зла. Пропиши, как там живет Яшенька, да ежели путь выпадет, завези мне косу да тяпку. Я летом хошь картошку обваливать стану».
      
               



               Глава18
               Ночь светла.
    
   Ну, вот  и еще одна зима пришла в деревню Конец. Суровая, малоснежная, студеная.
Мишка проснулся затемно. Печь была чуть теплой, в избе выстыло, и окно покрылось толстой шубой инея, только вверху оставался чистым остро¬вок, в который заглядывала утренняя звезда и колюче подтыкала лежебока:
«Что, Мишка? Понял, почем фунт лиха?»
На душе у Мишки и без того студено. В доме ни есть, ни пить. Последняя картошка в мешке под лавкой замерзла. Осенние заготовки — ягоды да грибы — выменяны на вино еще до Нового года у кооператоров: ведро уходило за бутылку. Зарплаты в леспромхозе не давали уже с год. Перед праздниками Мишка уволился, продал Федору Гусакову, разбогатевшему на торговле с Китаем и пере¬селившемуся на Тот Угор, купленный еще до реформ с больших денег телевизор, и отправился к сестре в Питер подкормиться.
  Но сестра сама сидела без работы. Мужик у нее уже с год, как ушел в магазин, да так и пропал без вести. Жила она с ребятишками на пособие: хлеб и тот не каждый день. Так что Мишке в Питере сытой жизни не выгорело, только зазря деньги прокатал да картошку заморозил. Да хуже того, на вокзале вытащили у него паспорт и трудовую, и стал Мишка без пяти минут бомжом, хорошо, что еще крыша над головой осталась. Но и та не своя, леспромхозовская. Выгонят за неуплату, хоть землянку в лесу рой.
— Эх, жизнь бекова,— вздохнул Мишка и стал думать, как выкру¬титься из положения.— Надо поставить верши на реке. Налим на нерест пойдет — ухи наварю,— решил он и пошевелил ногой под рваным одея¬лом. Стужа тут же поползла по телу. Мишка замер, снова набирая тепло, и стал сладко думать о том, что хорошо было бы поставить еще петли на зайца, что зайчатину можно выменять на хлеб и картошку, хорошо бы еще и капустой квашеной разжиться. Так, глядишь, и протянет до весны, а там уж рыба пойдет, потом грибы, на огороде чего-нибудь да нарастет...
От этих добрых мыслей стужа на душе стала постепенно истаивать, и даже чувство голода притупилось.
Тут очнулось на стенке давно молчавшее радио. Захрипело, затреща¬ло, и сказало медовым голосом дикторши:
— Говорит радио России! С Новым годом Вас, дорогие друзья! С Новым счастьем!
— Ни хрена себе! — поразился Мишка.— Видать ветром провода ра¬зомкнуло на линии.
Радио замолчало вновь. Но Мишка теперь радостно напрягся и стал ждать нового сеанса радиосвязи с миром. Прошло в ожиданиях минут пять, и вновь, потрещав, динамик заговорил.
Та же дикторша, сменив тон, сказала:
- А теперь перейдем к новостям криминальным. Как стало известно из достоверных источников, вчера из Санкт-Петербурга в Финляндию был угнан пассажирский самолет с сорока пассажирами на борту. Ведется следствие.
  «В Финляндии, наверно, хорошо»,— подумал Мишка, нисколь¬ко не возмутившись очередным террористическим актом.
Финны работали у них в леспромхозе на своей технике. Все упитан¬ные, под два метра, комбинезончики на них — хоть под венец. Только вот пить не умеют, с одной поллитры — в «аут» уходят.
 Мишка пил с ними, когда на пилораме работал. Финны хвастали, что у них безработные лучше наших бизнесменов живут. На одно пособие можно «тачку» купить подержанную.
— В Финляндии я бы жил, как король,— сказал сам себе Мишка гордо.
— Известна фамилия угонщика,— продолжала дикторша обзор не¬праздничных новостей.— Это тридцатилетний безработный Михаил Варфоломееич Новоселов, уроженец деревни Конец Вологодской области.
На этом радио вновь умолкло. Мишка лежал на печи, словно поражен¬ный громом. Страх сковал все его тело.
— Да ведь это про меня говорят. Это я самолет угнал! — ужаснулся он.— Что топеря со мной сделают?
Он подумал, что из района сразу после такого сообщения вышлют наряд и верняком загребут его на нары. А потом кто будет разбираться: угонял ты самолет или нет, когда вот он ты, Михаил Варфоломеевич из деревни Конец, собственной персоной!
— Бежать надо! В леса! — твердо сказал Мишка и решительно спу¬стил ноги с печи в избяную настуду.
Деревня была темна. Он сторожко прошел улицей и свернул к крайнему подъезду барака, где  пустовала квартира после отъезда бабки Сани-Трактора. Двери были незаперты. Мишка шагнул во внутрь, забрякал в темноте пустыми ведрами.
— Кто? — скрипуче, но громко и строго спросили Мишку.— По кой лешой несет?
Мишка вздрогнул. Голос был бабки Сани. Он попятился было в стра¬хе к дверям, но одумался и взял себя в руки.
— Ты, что ли, бабка Саня? — выдавил он из пересохшего враз горла.
— Я, Мишка, я,— ответствовали ему с печи.— Ну-ко, вздуй лампу карасиновую. Лепестрическая у меня ищо в прошлом годе перегорела.
Мишка пошарил в штанах спички, запалил фитиль.
Бабка Саня-Трактор сидела на печи в полушубке, валенках, на голо¬ве у нее была надета шапка-ушанка с распущенными ушами, перетянутая для тепла алюминиевой проволокой. И странно: из-за спины бабки свер¬кали недобро большие глаза-лупыши, слышалось надсадное сопение.
Мишка поднял лампу и чуть не выронил ее на пол. На печи рядом с бабкой Саней-Трактором сидел самый настоящий черт. С рогами, боро¬дой, копытами...
Мишка попятился и левой рукой начал неумело осенять себя крестом:
— Чур, меня, чур,— прошептал он еле слышно.— Богородица дева Мария, владычица милосердная, спаси меня грешного.
— Ты чего это, Мишка, крестишься? Никак пьяной изутра? — спроси¬ла строго с печки Санька-Трактор.— Ишь, как у миня робенка испугал.— И обернулась назад к рогатому, приговаривая: — Не пужайся, Борис Яковлевич. Вот мы Мишку-то сейчас ухватом потурим из избы. Пошто пьяной ходит, народ смущает.
— Ну, ты, бабка, даешь! — наконец, выдохнул Мишка.— Откуда ты взялась здеся, почто козла на печь затащила? Уж я думал — сам черт к тебе посватался.
— Молчи, пустой! — Махнула бабка рукой.— Убегла я, Мишка, из багадельни. Не климатит. И Бореньку у Василья забрала. Только вот кабинет у Бореньки совсем худой стал. Студено.
-Чего ты бредишь! Какой ищо кабинет?
-Сам дурак! - огрызнулась с печи бабка.- У меня козел, смотри, не простой. Из ума сложен, и выходка чисто генеральская. Ему бы не козлом родиться, дак может бы страной управлял. Вот я и говорю, что двор у меня весь на подпорках. Подрубать надо, а и средствов нету. Я бы тебя подрядила, так всяко дорого возьмешь.
Мишка оживился. Разговор принимал для него положительный ход.
- Ты, бабка, вот чего. Двор я тебе весной вычиню. А ты мне задаток дай. У тебя в яме всяко и картошка и капуста осталась. Морковь опять жо, - скороговоркой выпалил Мишка.- Лады?
Бабка на печи задумалась.
-А ты, Мишка, пошто же это ероплан за граничу угнал?
-Не угонял я! -Мишка вздрогнул, словно током ударило.
   -По радиву здря не скажут. А тут спечиальное сообщенье было. Мол, Мишка Новоселов из Выселок...- сказала бабка Саня убежденно.
Мишка сник.
 -Вот что я скажу: жениться тебе, Мишка, надо,- подытожила бабка Саня беседу.- Седни ночью сон мне был... Вещой. Будто женился ты на моей козе Мале. Украли-то которую летось... В сельсовете расписыва¬лись. Будто она девица красная. Платье белое, фата. Только вот по рож¬кам и узнала Малю-то...
 -Тьфу ты, старая! - плюнул Мишка.- Плетешь тут...
-Ладно. Вон ключ на стенке, полезай в погреб, накладывай картош¬ки, да смотри всю не унеси.— Бабка обняла сопевшего рядом козла за шею.- Вот робенок-то мой самолучший. Он картошечку у меня только чищеную да резаную ест. Он с ошолушками не будет. Благородной. Ему бы не козлом родитча!
...Солнце еще не встало, а Мишка уже был на Барсучьем бору. Там, километрах в трех от деревни, стоял пустующий домик серогонов. Мишка сделал еще ходку до деревни, притащил рыбацкие снасти и, вернувшись назад, замел еловым лапником свои следы.
Теперь он чувствовал себя в безопасности, затопил жаркую буржуй¬ку, наварил картошки, с аппетитом поел.
Солнце стояло уже высоко, когда он отправился к реке ставить вер¬ши. С высокого берега открывалась неописуемая красота лесной речки, укрытой снегами. Мишка долго стоял, как зачарованный, любуясь искря¬щимся зимним миром. На противоположной стороне реки на крутом берегу стояла заснеженная, рубленая в два этажа из отборного леса дача бывшего дирек¬тора леспромхоза, а ныне крутого бизнесмена –лесопромышленника. Окна ее украшала витиеватая резьба, внизу у реки прилепилась просторная баня. Дача была еще не обжита. Когда Мишка уезжал в Питер, мастера из города сооружали камин в горнице, занима¬лись отделкой комнат. Теперь тут никого не было. И Мишка даже поду¬мал, что хорошо бы ему пожить на этой даче до весны. Все равно, пока не сойдет снег, хозяевам сюда не пробраться. Но тут же испугался этой мысли, вспомнив, что за ним должна охотиться милиция.
Он спустился к реке, прорубил топором лед поперек русла, забил прорубь еловым лапником так, чтобы рыба могла пройти только в одном месте, и вырубил широкую полынью под вершу.
Скоро он уже закончил свою работу и пошел в избушку отдохнуть от трудов. Избушка была маленькой, тесной. Но был в ней особый лесной уют. Мишка набросал на нары лапника и завалился во всей одежде на пахучую смолистую подстилку, радуясь обретенному, наконец, покою.
Проснулся Мишка от странных звуков, наполнивших лес. Казалось, в Барсучьем бору высадился десант инопланетян, производящих неверо¬ятные, грохочущие, сотрясающие столетние сосны звуки. Мишка свалил¬ся с нар, шагнул за двери избушки.
 -Путана, путана, путана! - гремело и завывало в бору.— Ночная бабочка, но кто ж тут виноват?
Музыка доносилась со стороны реки. Мишка осторожно пошел к берегу. У директорской дачи стояли машины, из труб поднимались к небу густые дымы, топилась баня, хлопали двери, на всю катушку гремела музыка, то и дело доносился заливистый девичий смех.
У Мишки тревожно забилось сердце. Он спрятался за кустами и, сдерживая подступившее к горлу волнение, стал наблюдать за происхо¬дящим...
Он видел, как к бане спустилась веселая компания. Впереди грузно шел директор их леспромхоза, следом, оступаясь с пробитой тропы в снег и взвизгивая, шли три длинноногие девицы, за ними еще какие-то круп¬ные, породистые мужики. Скоро баня запыхала паром.
Изнутри ее доносилось аханье каменки, приглушенный смех и стена¬ния.
Наконец, распахнулись двери предбанника, и на чистый девственный снег вывалилась нагишом вся развеселая компания. Мишкин директор, тряся отвислым животом, словно кабан пробивал своим распаренным розовым телом пушистый снег, увлекая компанию к реке, прямо в полы¬нью, где стояла Мишкина верша.
Три обнаженные девицы оказались на льду, как раз напротив Миш¬киной ухоронки. Казалось, протяни руку и достанешь каждую.
От этой близости и вида обнаженных девичьих тел у Мишки, жившего поневоле в суровом воздержании, закружилась голова, а лицо запылало нестерпимым жаром стыда и неизведанной запретной страсти.
Словно пьяный, он встал, и, шатаясь, побрел к своему убогому при¬станищу. А сзади дразнил и манил волнующе девичий смех и радостное повизгивание...
В избушке смолокуров он снова затопил печь, напился чаю с брус¬ничным листом и лег на нары ничком, горестно вздыхая по своей беспут¬ной никчемной жизни, которая теперь, после утреннего заявления по ра¬дио, и вовсе стала лишена всякого смысла.
Мишка рано остался без родителей. Мать утонула на сплаве, отец запился. Сказывают, что у самогонного аппарата не тот змеевик был поставлен. Надо было из нержавейки, а Варфоломей поставил медный. Оттого самогонка получилась ядовитая.
Никто в этой жизни Мишку не любил. После ремесленного гулял он с девицей и даже целовался, а как ушел в армию, так тут же любовь его выскочила замуж за приезжего с Закарпатья шабашника и укатила с ним навсегда.
А после армии была работа в лесу, да пьянка в выходные. Парень он был видный и добрый, а вот девиц рядом не случалось, оста¬лись в Выселках одни парни, девки все по городам разъехались. Тут поневоле запьешь! Уж лучше бы ему родиться бабки Саниным козлом! Сидел бы себе на печи да картошку чищеную ел. Ишь, в кабинете ему студено!
Мишке стало так нестерпимо жалко самого себя, что горючая слеза закипела на глазах и упала в еловый лапник.
...Ночью он вышел из избушки, все та же песня гремела на даче и стократным эхом прокатывалась по Барсучьему бору:
«Путана, путана, путана,
Ночная бабочка, но кто ж тут виноват?»
Столетние сосны вздрагивали под ударами децибелл и сыпали с вершин искрящийся под светом луны снег. Луна светила, словно прожек¬тор. В необъятной небесной бездне сияли лучистые звезды, и, ночь была светла, как день.
Мишку, будто магнитом, тянуло опять к даче, музыке и веселью. И он пошел туда под предлогом перепроверить вершу. Ее могли сбить, когда ныряли в прорубь, или вообще вытащить на лед.
Директорская дача сверкала огнями. берега Мишка видел в широких окнах ее сказочное застолье, уставленное все¬возможными явствами. Кто-то танцевал, кто-то уже спал в кресле. Вдруг двери дачи распахнлись, выплеснув в морозную чистоту ночи шквал музыки и электрического сияния.
Мишка увидел, как кто-то выскочил в огненном ореоле на крыльцо, бросился вниз в темноту, заскрипели ступени на угоре, и вот в лунном призрачном свете на льду реки он увидел девушку, одну из тех трех, что были тут днем. Она подбежала к черневшей полынье, в которой свивались студеные струи недремлющей речки, и бросилась перед ней на колени.
Мишка еще не видывал в жизни таких красивых девушек. Волосы ее были распущены по плечам, высокая грудь тяжело вздымалась, и по прекрасному лицу текли слезы.
Вновь распахнулись дачные двери, и на крыльцо вышел мужчина:
— Марго! — крикнул он повелительно.— Слышишь? Вернись! Видимо, он звал девушку, стоявшую сейчас на коленях перед полы¬ньей.
-Маля! - повторил он настойчиво,- Малька! Забирайся домой. Я устал ждать.
Девушка не отвечала. Мишка слышал лишь тихие всхлипывания. Мужчина потоптался на крыльце, выругался и ушел обратно. Девушка что-то прошептала и сделала движение к полынье.
Мишке стало невыносимо жалко ее. Он выскочил из кустов и в один миг оказался рядом с девицей.
- Не надо! - сказал он деревянным голосом.- Тут глубоко. Девица подняла голову.
   -Ты кто?  - спросила она отрешенно. От нее пахло дорогими духа¬ми, вином и заграничным табаком.
 - Мишка,- сказал он волнуясь.
 - Ты местный?
 - Живу тут. В лесу,-  все так же деревянно отвечал Мишка. Девица вновь опустила голову.
     - А я Марго. Или Маля. Путана.
 - Это, стриптизерша, что ли?
 -Да нет. Путана.
Мишка не знал значения этого слов и решил, что путана - это фамилия девицы.
     - Ты, это, не стой коленками на льду-то,- предупредил Мишка. - А то простудишься.
Девица вдруг заплакала, и плечи ее мелко задрожали. Мишка, подавив в себе стеснение, взял ее за локотки и поставил рядом с собою.
- Слышишь, Мишка,- сказала она вдруг и подняла на него полные горя прекрасные глаза. - Уведи меня отсюда. Куда-нибудь.
И Мишка вдруг ощутил, что прежнего Мишки уже нет, что он весь теперь во власти этих горестных глаз. И что он готов делать все, что она скажет.
- У меня замерзли ноги, - сказала она. - Погрей мне коленки. Мишка присел и охватил своими негнущимися руками упругие колени
Мали. Ноги ее были голы и холодны. Мишка склонился над ними, стал согревать их своим дыханием.
- Пойдем,— скоро сказала она.— Уведи меня отсюда скорее...
- Они поднялись по тропе в угор. Неожиданно для себя Мишка легко подхватил ее на руки и понес к своему лесному зимовью. А она охватила его руками за шею, прижалась тесно к Мишкиной груди, облеченной в пропахшую дымом и хвоей фуфайку и затихла.
  Когда Мишка добрался до избушки, девушка уже глубоко спала.
 Он уложил ее бережно на укрытые лапником нары и сел у окошечка, прислушиваясь к неизведанным чувствам, полчаса назад поселившимся в его душе, но уже укоренившимся так,   словно он вечно жил с этими чувствами и так же вечно будет жить дальше.
     Маля чуть слышно дышала.  Ночь была светла, как день. За окошком сияла прожектором луна.