Неприличный доктор

Рисовала Инка прекрасно – раз-два и готов портрет в жанре «их разыскивает милиция», но писала с ошибками, словно переучивалась на русский с китайского. Однажды спросила меня, кто такие гены-колаги – раздельно произнеся непонятное слово. Разговор наш происходил во дворе под окном детского сада. Над запотевшим стеклом шуршал вентилятор, перемалывая широкими лопастями дразнящие ароматы жареной рыбы и горохового супа – наверное, там был пищеблок.
Инкина болонка Сильва, задрав хвост, носилась наперегонки с капризным влажным ветром, взметавшим до небес белые подолы сугробов. Начиналась пурга, и мы укрывались от ее порывистого дыхания за стеной детсада, одетой шершавой цементной «шубой».

– Гены-колаги? – переспросила я. – Впервые слышу. Но гены – это… – тут я пустилась в рассуждения о предмете, который знала лучше всех в школе – даром, что ли угодила на городскую олимпиаду по биологии! Голова моя гудела от аллелей, кроссинговеров, гомо- и гетерозигот. Словом, мне было, что сказать о «генах», но «колаги» ставили в тупик.
Инка выслушала и покачала головой:
– Геныколаги – это такие врачи, – сказала она. – В школе говорили, в понедельник медосмотр.
В понедельник – олимпиада, это я знала, а медосмотр… подумаешь, может, и говорили, не помню. Тем более учились мы в разных классах – я в «немецком», она – в «английском».
– Дались тебе эти врачи, – беспечно сказала я.
– Да-а… – протянула Инка, – Боюсь я их что-то. Говорят, они в трусы заглядывают…
Удивиться неприличному интересу докторов я не успела. Над нашими головами хлопнула форточка. Оттуда высунулась распаренная сердитая тетка в белом колпаке и рявкнула басом:
– А ну, кыш отсюда, бесстыдницы!
Я шарахнулась прочь, Инка проворно схватила собачий поводок и мы побежали, подгоняемые разыгравшейся метелью и руганью толстой поварихи.

Медосмотр я чуть не прошляпила. Когда олимпиада кончилась, шел уже седьмой урок, и врачи, сидевшие в кабинете домоводства среди швейных машин и сковородок, ушли на обед. Терапевт наскоро записав в карточке «жалоб нет», велела еще зайти в школьный медкабинет.
Там под дверью сидела Ленка из десятого. Нос у нее опух от слез, ресницы слиплись, платье было застегнуто сикось-накось, черный фартук с модными «крылышками» валялся рядом на стуле.
– Ты что? – оторопев, спросила я. – Чего плачешь?
– Сволочь! – сквозь зубы буркнула Ленка, не поднимая глаз, и махнула рукой в сторону двери с трафаретной надписью: «Гинеколог Лисунова В.Т.» – Иди, – со злорадством сказала она, – сейчас сама узнаешь…
За столом медсестры сидела здоровенная снежная баба в скрипучем от крахмала халате. С головы ее свисали мелкие пергидрольные кудельки, отчего казалось, к женскому тулову приделали башку разжиревшего пуделя. Она что-то писала, навалившись на стол необъятным бюстом, которому позавидовал бы любой памятник. На меня не взглянула:
– Фамилия, класс… – разлепились жирно намазанные «сердечком» розовые губы. Я быстро назвала то и другое.
– Восьмой? – Лисунова дернула пористым носом и, продолжая писать, спросила:
– Девочка?
Я прямо обалдела: ну не мальчик же! Конечно, фамилия у меня без родового окончания и стрижка короткая, но…
– Девочка, – по простоте душевной покорно подтвердила я, потому что сроду боялась таких непроходимых дур.
– Ладно, иди, – отмахнулась врачиха, так и не подняв головы.
Я пожала плечами и вышла из кабинета. Ленки под дверью уже не было, только скомканный фартук валялся на стуле.

Тайный смысл этого диалога мне потом объяснила Инка, тоже прятавшая заплаканные глаза.
– Лисунова – сука! – мрачно пояснила она, в ответ на участливые расспросы, но толком ничего не сказала. И я, поежившись, мысленно одобрила ее скрытность.
От школы до дома было близко, но трехдневная пурга еще не улеглась, так что мы долго ныряли в снегу, выдергивая из сугробов мокрые выше колен ноги и выгребая набившийся за голенища снег. Всю дорогу Инка строила планы мести.
– Родителям пожалуешься? – спросила я.
– Ты что?! – округлила она глаза. – Не могу я дома такое…
– Тогда не шипи, – я утопила в сугробе сапог и варежку, – ничего ты ей не сделаешь.
Инка сказала, что натравит на врачиху Сильву. Конечно, это тявкающее оружие массового поражения кидалось на все, что шевелится, но с болонкой против Лисуновой – все равно, что на танк с хлопушкой!

Однако судьба благоволила Инке, и случай поквитаться скоро представился. Накануне старшеклассницам объявили, что в пятницу после уроков будет лекция «только для девочек» по линии Санпросвета. «О вреде ранней половой жизни и нехороших болезнях» – со значением добавила Инкина классная, убедившись, что изгнанные мальчишки не подслушивают под дверью.
Весь вечер Инка трудилась над своей местью, не подпуская меня к столу. Так что я видела только упавшие на потный лоб пряди и прикушенный кончик языка над куском ватмана. Закончив, она скрутила его и обернула газетой: «Не смотри!». Потом вручила рулон мне – до завтра.
На другой день последним уроком у меня была физра – уйти, захватив из раздевалки рулончик, легко, а у Инки – алгебра, она скажет: «Можно выйти?».

Перед концом урока сошлись у актового зала, заглянули в щелку: сцена, на ней стол, покрытый вместо скатерти желтой шторой. Лисунова сидела там в снежном халате, как в сугробе. Собранный куриной гузкой рот шевелился – она читала пухлый талмуд. Вокруг было тихо и пусто, только за стенкой гулко бахал мяч и верещал свисток физрука.
– Быстрее! – губы у Инки прыгали от волнения. Она содрала газету с ватмана, я достала кнопки. Мы развернули лист и приложили его к дверям зала. Я глянула на плакат и схватилась за шею, корчась от удушья. На меня смотрела Лисунова в образе злобного пуделя – кудельки дыбом, моська перекошена, пена капает из оскаленной пасти, обведенной розовым «сердечком»… «Осторожно! Злой гинеколог!» – гласила подпись. Инка наконец выучила трудное слово.

У актового зала бушевала истерика. Согнанные на лекцию девчонки утирали глаза и икали от смеха. Лисунова заперлась изнутри и грозила милицией. Инкина классная орала и топала ногами, требуя крови виновных. Плакат сорвали и куда-то унесли. Мероприятие отменили.
Конец этой истории я узнала из случайного разговора в учительской, куда позвали призеров олимпиады.
Одна из школьных дам, тоже имевшая зуб на вредную врачиху, отнесла Инкино художество в женскую консультацию и там прицепила на дверях ее кабинета под табличкой с именем. Разразился скандал. Лисунову с треском уволили.