Первый Шаббат в Израиле

  Шарахнула жара так, будто мы высадились не в стране обетованной, а в духовке на режиме «гриль». Кожа моментально прилипала к одежде, мозги — к черепу. Дышать можно было только с паузами, чтобы не перегреться. До кондиционеров мы ещё не доросли, а до местных температур — не адаптировались.
Кульминацией нашей с дочкой «возвышенной» алии стало то, что все чемоданы чудесным образом затерялись в Венгрии. Как выяснилось позже — навсегда. Судя по всему, они там нашли себе новую жизнь и приёмную семью. Мы же в Израиле остались с ручной кладью на двоих и парой нервов, натянутых, как струнка на скрипке Страдивари.
Одежду пришлось покупать на местном рынке. Эконом-вариант: «чтобы и дёшево, и сердито». Торговцы орали, как на восточном базаре из старого кино:
— Мадам! Золь вэ яфэ!( Дешево и красиво)
И наперебой совали «супер-товар»: то шёлковое платье с золотыми драконами, то юбку, подозрительно похожую на отрез штофной занавески.
Дочь выискала себе милое голубое платьице, а я — мини-юбку и майку с глубоким морским вырезом. По жаре — идеально. По дресс-коду, как выяснилось позже, — смертный грех.
И вот, среди этого адского климата, прилетает приглашение на наш первый в Израиле Шаббат. Приглашала смешанная израильско-американская семья — «шефы» по линии Сохнута.
Марафет я начала наводить с вечера. Домашняя маска из желтка и чайной ложки мёда с куркумой — бюджетная и весьма результативная — ввела мою соседушку-ватичку в мгновенный шок.
Парикмахерская, в целях экономики, была заменена железными бигудями времён развитого социализма — ею же одолженными. Давили они на голову, как пассатижи на крышку консервной банки. Заснуть с ними можно было только при клинической смерти.
Пожертвованная ночь принесла лишь слабость и желание послать к чёрту весь этот культурный марафон. Получилось — точно по Черномырдину: хотела как лучше…
На другой день к вечеру я выглядела, мягко говоря, не как реклама женственности. Кожа после куркумы приобрела оттенок «жёлтая дыня», бигуди оставили на голове следы, похожие на схему линий электропередач, а глаза напоминали свежие баклажаны — зелёно-синие и уставшие.
Соседка, проходя мимо, одарила меня взглядом, в котором смешались торжество и сострадание, и изрекла:
— Главное — не унывай. Мужчины любят женщин с опытом…
Я ответила невнятным мычанием, поблагодарив за бигуди. Мать ихнюю.
При выходе, по моему скромному мнению, мы выглядели более чем достойно и к встрече со священным Шаббатом были готовы. Я — в мини и майке с вырезом «морская бездна», дочь — в новеньком платьице. О том, что хозяева — религиозные, требующие строго определённого дресс-кода, я понятия не имела. Откуда?
Перед самым выходом — звонок. Новый израильский знакомый интересуется:
— Ну, как прошла ночь?
Я, на автопилоте из свежего словарного запаса:
— Зианти коль алайла. (Трахалась всю ночь.)
В трубке — пауза. Видимо, он успел прокрутить у себя в голове весь сюжет. Чтобы смягчить впечатление, добавила:
— Жарко было очень.
К счастью, у него оказалось чувство юмора: догадался, что я хотела сказать «изати» (вспотела), а не «зианти». Хохот в трубке длился дольше, чем молитва на Шаббат. Я же решила за ужином — молчать, чтобы не повторить подвиг.
Мы явились ко времени и в полной «боевой готовности»: я — в мини, дочь — в голубом платьишке. На втором этаже трёхэтажной виллы нас уже ждали. Детей в семье — полдюжины, и я по наивности решила, что они тоже гости. Судя по их взглядам, они мысленно заносили нас в домашнюю летопись под заголовком: «Как одеваются русские на святой ужин».
Мы были голодны. Из кухни пахло печёным мясом и чем-то волнующе восточным. Но вместо еды нас ждала многоактная постановка «Молитвы и песнопения»: длинно, торжественно и на непонятном языке.
Наконец хозяин, с видом экскурсовода в ботаническом саду, поднёс блюдо:
— Это помидоры! Вы, конечно, не знаете, что это такое, но здесь познакомитесь.
Ну да, из Грузии мы приехали, как из Африки времён до Колумба. Я благоразумно промолчала, но дочь бодро объяснила, что у нас помидоры бывают красные, розовые и жёлтые — и все вкусные, мясистые.
Дальше — апофеоз. На вопрос о нашем соседе Яше Ротштейне, который не пришёл (и как я его понимаю!), я радостно выпалила:
— Мезаен метим. (Трахает мёртвых.)
Мёртвая тишина. Потом — истерика у старших детей. Я, не чувствуя масштаба бедствия, уточнила:
— У локеах зейтим ве мезаен… (Берёт маслины и трахает их.)
Хозяин, давясь смехом, поправил:
— У ло мезаен, у мемаен. (Не трахает, а сортирует.)
Позже выяснилось, что это классика ошибок начинающих изучать иврит.
Дальше я сидела с видом Шекспира на премьере «Отелло» в сельском клубе. В голове записала: «Ещё один ульпан. Срочно».
Аппетит испарился, как в хамсин — лужа на асфальте. Хотелось домой, в ванну и в кровать.
После этого я больше никогда не принимала приглашений на Шаббат.
Так и запомнился мой первый, до слёз духовный Шаббат репатриации — с жарой, куркумой и вечным ощущением, что жизнь всё ещё пишет на черновике.
Н.Л.(с)